Глава 7 Двенадцатое сентября. Сестры

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

 

Кухонный стол был все еще накрыт, когда я вернулся домой. К счастью для меня, потому что Амма убила бы меня, если бы я пропустил обед. Я не учел того, что сарафанное радио активировалось в тот момент, когда я вышел с урока английского. Должно быть, не меньше половины города позвонило Амме к тому моменту, как я добрался до дома.

— Итан Уэйт? Это ты? Потому что если это ты, то у тебя крупные неприятности!

Я услышал знакомый грохочущий звук. Все было гораздо хуже, чем я думал. Я нырнул в дверной проем, ведущий на кухню. Амма стояла возле стола в ее дерюжном рабочем переднике, на котором было четырнадцать карманов для гвоздей, и на котором можно было держать до четырех электроприборов. В руках у нее был огромный китайский нож, а на столе лежала гора морковки, капусты и других овощей, которые я не смог определить. Блинчики с начинкой требовали куда более мелкой шинковки, чем любой другой рецепт в ее голубой пластиковой коробке. И, если она взялась за блинчики с начинкой, то дело было вовсе не в ее любви к китайской кухне, — она была в бешенстве.

Я попытался придумать приемлемое объяснение, но у меня ничего не вышло.

— Тренер позвонил днем, и миссис Инглиш, и старший арфист, и мама Линка, и половина леди из ДАР. А ты знаешь, как я ненавижу болтать с этими дамами. Все они двуличны, как черти.

Гатлин переполняли всевозможные женские организации, но ДАР была выше всех остальных. На самом деле, это название расшифровывалось как «Дочери американской революции», и вам еще надо было доказать, что вы относитесь к настоящим патриотам американской революции, чтобы стать полноправным членом этой организации. А статус полноправного члена организации давал право указывать вашим соседям на улице вдоль реки, в какой цвет красить дома и вообще командовать, надоедать и осуждать всех и каждого в городе. Только если этим соседом не была Амма. Хотел бы я на это посмотреть.

— И все они твердят одно и то же: ты ушел из школы посреди занятий, погнавшись за этой девочкой, Дюкейн, — еще одна морковка перекатилась по разделочной доске.

— Я знаю, Амма, но….

Капуста раскололась напополам.

— А я сказала: «Нет, мой мальчик никогда бы не ушел из школы без разрешения и не покинул бы практический урок. Должно быть, это ошибка. Должно быть, это другой мальчик отнесся с таким неуважением к учителю и опорочил свою фамилию. Это не может быть тот самый мальчик, которого я воспитала и который живет в этом доме», — через стол перекатился зеленый лук.

Я совершил худшее из преступлений, поставив ее в неловкое положение. И хуже всего то, что я сделал это на глазах у миссис Линкольн и остальных дам из ДАР — ее заклятых врагов.

— И что ты хочешь сказать в свое оправдание? Что заставило тебя вылететь из школы так, словно тебе кто-то штаны поджег? И я даже не хочу слышать о том, что это произошло из-за какой-то девчонки.

Я глубоко вздохнул. Что я мог сказать? Что я многие месяцы грезил о загадочной девушке, которая появилась в городе и совершенно случайно оказалась племянницей Мэйкона Равенвуда? И, в дополнение к пугающим мечтам об этой девушке, у меня было видение о другой женщине, которую я не знал и которая жила во времена гражданской войны?

Ага, тогда я оправдаюсь как раз к тому моменту, когда солнце взорвется и солнечная система погибнет.

— Это не то, что ты подумала. Ребята в нашем классе не слишком хорошо приняли Лену, дразнили ее из-за дяди, говорили, что он таскает трупы в своем катафалке, вот она расстроилась и выбежала из класса.

— Я все еще жду той части повествования, которая объяснит, какое это отношение имеет к тебе.

— А разве не ты всегда мне говорила, что надо жить по заповедям Господа нашего? Неужели ты думаешь, что он бы не захотел, чтобы я поддержал того, кого дразнят?

Теперь я довел ее до ручки. Я видел это по ее глазам.

— Не смей использовать Слово Божье в оправдание нарушений школьных правил, или я клянусь, что выйду наружу, схвачу лозину и вобью здравый смысл в твой зад! И не посмотрю на то, сколько тебе лет. Ты меня слышишь?

Амма никогда и ни чем ни разу в жизни не ударила меня, хотя и несколько раз угрожала мне розгами для острастки. Но сейчас был неудачный момент для того, чтобы напоминать ей об этом.

Ситуация из плохой быстро становилась просто отвратительной; мне срочно нужно было чем-то отвлечь ее. Медальон все еще прожигал дыру в моем заднем кармане. Амма любит все загадочное. Когда мне было четыре, она учила меня читать по детективам и кроссвордам поверх ее плеча. Я был единственным ребенком в детском саду, который смог прочитать слово «экспертиза» на доске, потому что оно было очень похоже на слово «медэксперт». Медальон был очень хорош в качестве очередной загадки. Нужно всего лишь пропустить ту часть, которая касается видений о гражданской войне.

— Ты права, Амма. Мне очень жаль. Мне не следовало уходить из школы. Я просто хотел убедиться, что с Леной все в порядке. Окно в классе разбилось как раз позади нее, и у нее потекла кровь. Я всего лишь доехал до ее дома, чтобы увидеть, что с ней все в порядке.

— Ты был в этом доме?

— Да, но она была снаружи. Мне кажется, ее дядя на самом деле очень необщительный.

— Не нужно рассказывать мне о Мэйконе Равенвуде так, словно ты знаешь такое, чего не знаю я, — она бросила на меня свой коронный многозначительный взгляд. — Б.Е.С.Ч.У.В.С.Т.В.Е.Н.Н.О.С.Т.Ь.

— Чего?

— В том смысле, что ты понятия не имеешь, о чем говоришь, Итан Уэйт.

Я вытащил медальон из кармана и подошел к ней, так и стоявшей у плиты.

— Когда мы возвращались, то за домом нашли кое-что, — произнес я, открывая руку и позволяя ей взглянуть на медальон. — Там надпись внутри.

Выражение лица Аммы заставило меня замереть на месте. Она выглядела так, словно из нее дух выбили.

— Амма, с тобой все в порядке? — я попытался взять ее под локоть, чтобы поддержать в том случае, если она начнет падать в обморок. Но она отдернула руку еще до того, как я к ней прикоснулся, словно она обожгла руку о ручку кастрюли.

— Где ты взял это? — ее голос понизился до шепота.

— Мы нашли это на земле в Равенвуде.

— Ты нашел это не на плантации Равенвуда.

— О чем ты говоришь? Ты знаешь, кому это принадлежало?

— Стой тут. Не двигайся, — проинструктировала она меня, выбегая из кухни.

Но я не обратил внимания на ее слова, отправившись за ней в ее комнату. Это всегда было больше похоже на аптеку, чем на спальню, где белая односпальная кровать была втиснута под рядами полок. На полках были аккуратно сложены кроссворды — Амма никогда не выбрасывала разгаданные кроссворды — и разных размеров склянки с плотными крышками, набитые ингредиентами для наведения чар. В некоторых из них было привычное содержимое: соль, разноцветные камешки, травы. Затем шли более нестандартные наборы вроде банки с корнями или другой такой же с птичьими гнездышками. Верхняя полка была забита бутылками с землей.

Она вела себя странно даже для Аммы. Я отставал от нее всего на пару шагов, но когда я догнал ее, она уже копалась в своих ящиках.

— Амма, что ты…

— Разве я тебе не сказала оставаться на кухне? Не заноси эту вещь сюда! — заорала она, когда я сделал шаг вперед.

— Но что тебя так расстроило?

Она чем-то набила карманы передника, но мне не удалось разглядеть, что это было, и рванула обратно на кухню. Я помчался за ней.

— Амма, в чем дело?

— Возьми это, — она вручила мне застиранный носовой платок, стараясь не касаться моей руки. — Заверни в него эту штуку. Прямо сейчас, прямо в эту секунду.

Это было уже покруче темного настроя. Она совсем свихнулась.

— Амма…

— Делай, как я сказала, Итан, — она никогда не называла меня только по имени без фамилии.

Как только медальон был благополучно завернут в носовой платок, она немного успокоилась. Она полезла в нижние карманы ее фартука и вытащила из них маленький кожаный мешочек и пузырек с порошком. Я знал достаточно, чтобы узнать в этих предметах орудия ее колдовства. Ее рука немного дрожала, когда она высыпала порошок в мешочек.

— Ты плотно его завернул?

— Ага, — сказал я, ожидая, что она поправит меня за то, что я ответил ей так панибратски.

— Ты уверен?

— Да.

— А теперь клади его сюда, — кожаный мешочек был теплым и гладким в моих руках. — Клади, клади.

Я бросил злосчастный медальон в мешочек.

— Завяжи его, — скомандовала она, передав мне кусок чего-то, похожего на обычную бечевку, но, насколько я знал, все, что Амма использовала в своих чарах, никогда не было обычным, даже если и было тем, чем выглядело. — А теперь ты должен вернуться туда, где ты взял его, и закопать обратно. Иди прямо сейчас.

— Амма, что происходит?

Она поднялась на несколько ступенек и схватила мой подбородок, отбросив волосы с моих глаз. Впервые после того, как я вытащил медальон из кармана, она смотрела мне в глаза. Так мы и стояли где-то с минуту, и это была самая длинная минута в моей жизни. Выражение ее лица при этом было мне незнакомо и непонятно.

— Ты не готов, — прошептала она, опуская руку.

— Не готов к чему?

— Делай, как я сказала. Забери этот мешочек туда, где ты взял его, и закопай. А затем возвращайся прямо домой. И я не хочу, чтобы ты путался с этой девчонкой, ты меня понял?

Она сказала все, что собиралась сказать, может быть даже больше. Но мне этого никогда не узнать, потому что если и есть что-то, что Амма умеет делать лучше гадания на картах и разгадывания кроссвордов, так это хранить секреты.

 

— Итан Уэйт, ты встал?

Который час? Девять тридцать, суббота. Мне нужно было вставать прямо сейчас, но я был совершенно обессилен. Прошлым вечером я гулял целых два часа, чтобы Амма поверила в то, что я вернулся в Гринбрайер и закопал медальон.

Я поднялся и проковылял через комнату, спотыкаясь о коробки залежалого печенья Ореос. В моей комнате всегда был бардак и забита она таким количеством вещей, что папа как-то сказал, что из-за груды хлама я однажды спалю весь дом дотла. Хотя он тут уже давно не появлялся. На стенах и потолке помимо моей карты повсюду висели картинки тех мест, в которых я надеялся когда-нибудь побывать: Афины, Барселона, Москва и даже Аляска. В комнате штабелями были свалены коробки с обувью, где-то на три-четыре фута в высоту. Хотя казалось, что они стоят беспорядочно, я мог мгновенно найти любую коробку — от белой коробки Адидаса с кучей зажигалок, оставшихся на память от моего увлечения пиротехникой в восьмом классе, до зеленой коробки Нью Бэланс со стреляными гильзами и куском флага, которые я нашел с мамой в форте Самтер.

И, наконец, то, что я искал — желтая коробка Найка с медальоном, который чуть не лишил Амму рассудка. Я открыл коробку и вытащил гладкий кожаный мешочек. Судя по вчерашнему, его стоило бы спрятать как следует, но я опять сунул его в карман, просто так, на всякий случай.

Амма снова закричала с лестницы:

— А ну спускайся вниз, или ты опоздаешь.

— Буду внизу через минуту.

Каждую субботу я проводил половину дня с тремя самыми старыми женщинами в Гатлине — моими двоюродными бабушками: Мерси, Пруденс и Грейс. Все в городе называли их просто Сестрами, словно они были единым целым, и они были действительно неразлучны. Каждой их них было уже под сотню лет, и даже они уже не помнили, кто из них старше. Все они не единожды были замужем, но пережили всех своих мужей и съехались в дом тетушки Грейс, чтобы жить вместе. Больше их возраста был лишь их маразм.

Когда мне было, наверное, двенадцать, мама стала брать меня с собой к ним, чтобы я помогал ей, и с тех пор я продолжал этот ритуал. И самым отвратительным было то, что я должен был сопровождать их в церковь по субботам. Сестры были баптистками, поэтому ходили в церковь по субботам, воскресеньям и даже большую часть остальных дней недели.

Но сегодня все было по-другому. Я вылез из кровати и оказался в душе до того, как Амма выкрикнула мое имя в третий раз. Я не мог дождаться, когда выберусь отсюда. Сестры знали всё и обо всех, кто когда-либо жил в Гатлине, и они были связаны родственными узами не только между собой, но и, благодаря своим бракам, с доброй половиной города. После моего видения стало ясно, что буква Ж в гравировке ЖКД означает Женевьеву. И если и был кто-то, кто мог бы подсказать, что означают остальные инициалы, то это были три самые старые женщины в городе.

Когда я открыл верхний ящик своего комода, чтобы достать носки, то увидел маленькую куклу в виде обезьянки из носка, державшую маленький мешочек соли и голубой камешек — один из оберегов Аммы. Она мастерила их для защиты от злых духов, неудачи и даже от холода. Она подсунула один такой под дверь папиного кабинета, когда он начал работать по воскресеньям вместо похода в церковь. Хотя мой отец никогда не проявлял интереса к этим походам, Амма всегда повторяла, что у бога зачтется и просто присутствие. Пару месяцев спустя мой отец купил в Интернет-магазине куклу кухонной ведьмы и повесил ее над плитой. Амма так разозлилась на него за это, что еще целую неделю подавала остывшую еду и сожженный кофе.

Обычно, когда я находил такие небольшие подарки от Аммы, я не придавал им значения. Но тут был замешан медальон. Было что-то такое, что она не хотела, чтобы я узнал.

 

Сцену, которую я застал по прибытии в дом Сестер, можно описать только одним словом — хаос. Тетушка Мерси открыла дверь все еще в бигуди.

— Слава Богу, ты пришел, Итан. У нас тут чрез-вычайная ситуация, — сказала она, произнося первый слог так, словно он был отдельным словом.

Половину из того, что они говорили, я вообще не понимал — у них был жуткий южный акцент, а грамматика хромала на обе ноги. Хотя для Гатлина это было совершенно естественно — здесь возраст людей можно было определить по говору.

— Мэм?

— Харлон Джеймс пострадал, и я боюсь, как бы он не помер совсем, — последние два слово она прошептала так тихо, словно сам Господь Бог мог ее слушать, и она боялась подать ему такую идею.

Харлон Джеймс был йоркширским терьером тети Пруденс, названный так в честь ее последнего мужа.

— Что случилось?

— Я тебе скажу, что случилось, — произнесла тетя Пруденс, появившись неизвестно откуда с аптечкой в руках. — Грейс пыталась убить бедняжку Харлона Джеймса, и он едва жив.

— Я не пыталась убить его! — завопила из кухни тетушка Грейс. — Не рассказывай сказки, Пруденс Джейн. Это был несчастный случай!

— Итан, позвони Дину Уилксу и скажи ему, что у нас чрезвычайная ситуация, — велела мне тетя Пруденс, вытаскивая из аптечки пузырек с нюхательной солью и две больших упаковки бинта.

— Мы его теряем!

Харлон Джеймс лежал на полу в кухне и, хоть и выглядел травмированным, умирать не собирался. Его задняя лапа была завернута под хвост, и когда он пытался вставать, она безвольно волочилась следом.

— Грейс, Богом клянусь, если Харлон Джеймс умрет…

— Он не собирается умирать, тетя Прю. Мне кажется, что у него лапа сломана. Что случилось?

— Грейс пыталась забить его до смерти метлой.

— Неправда! Говорю тебе, что я была без очков, а он был так похож на корабельную крысу, бегущую через кухню.

— Откуда ты знаешь, как выглядит корабельная крыса?! Ты никогда в жизни даже на причале не была!

Так что я повез Сестер, окончательно впавших в истерику, и Харлона Джеймса, который, наверное, жалел о том, что он еще жив, на Кадиллаке 1964 года к Дину Уилксу. Дин Уилкс содержал продуктовый магазин и был кем-то вроде ветеринара в городе. К счастью, Харлон Джеймс действительно всего лишь сломал лапу, так что Дин Уилкс смог справиться с этой задачей.

К тому времени, когда мы вернулись домой, я гадал, не будет ли полным сумасшествием с моей стороны думать, что я смогу узнать что-нибудь у Сестер? На подъездной дорожке стояла машина Тельмы. Мой отец нанял ее, чтобы приглядывать за Сестрами после того, как тетя Грейс едва не сожгла дом дотла десять лет назад, когда, отправив в духовку торт с лимонными меренгами, ушла с сестрами в церковь на целый день.

— Где вы были, девочки? — крикнула Тельма из кухни.

Они, врезаясь друг в друга и толкаясь на пути на кухню, начали рассказывать Тельме о постигшем их несчастье. Я рухнул в одно из совершенно несоответствующих общей обстановке кресел рядом с тетей Грейс, которая выглядела совершенно подавленной из-за того, что в этой истории ее снова выставляли злодейкой. Я вытащил медальон из кармана и покрутил его, держа за цепочку, обернутую в платок.

— Что ты там делаешь, красавчик? — спросила Тельма, засовывая себе под нижнюю губу щепотку табака из жестяной банки на подоконнике. Это выглядело еще более странно, чем звучало. Потому что Тельма была достаточно утонченной и напоминала Долли Партон№.

— Это просто медальон, который я нашел поблизости плантации Равенвуда.

— Равенвуд? Какого черта ты там делал?

— Там живет мой друг.

— Ты говоришь о Лене Дюкейн? — переспросила тетя Мерси. Конечно же, она знала, да и весь город уже знал. Это же Гатлин.

— Да, мэм. Мы учимся в одном классе в школе, — теперь все их внимание было обращено на меня. — Мы нашли этот медальон в саду позади дома. Мы не знаем, чей он, но выглядит эта штука очень старой.

— Это не принадлежит Мэйкону Равенвуду. Это Гринбрайеров, — сказала тетя Прю, словно самой себе.

— Дай-ка мне взглянуть на это, — произнесла тетя Мерси, вытаскивая очки из кармана халата.

Я передал ей медальон, все еще завернутый в носовой платок.

— Здесь есть надпись.

— Я не могу это прочесть. Грейс, а ты можешь? — спросила она, передавая медальон тете Грейс.

— Я вообще ничего не вижу, — сказала тетя Грейс, прищурившись.

— Здесь инициалы двоих людей, вот, прямо здесь, — сказал я, показывая гравировку на металле. — ИКУ и ЖКД. А если вы опустите крышку, то увидите дату: 11 февраля 1865 года.

— Очень знакомая дата, — произнесла тетя Пруденс. — Мерси, что случилось в тот день?

— А разве это не дата твоей свадьбы, Грейс?

— Здесь 1865, а не 1965 год, — поправила ее тетя Грейс. Их слух был ненамного лучше их зрения. — 11 февраля 1865 года…

— В том году федераты чуть ли не сожгли Гатлин дотла, — сказала тетя Грейс. — Наш прадедушка потерял из-за пожара все свое имущество. Помните эту историю, девочки? Генерал Шерман и союзная армия шли через Юг, сжигая все на своем пути, и Гатлин не стал исключением. Они называли это Великим сожжением. Даже немного, но пострадали все плантации в Гатлине, кроме Равенвуда. Мой дедушка говорил, что, должно быть, Абрахам Равенвуд заключил сделку с дьяволом той ночью.

— Что ты имеешь в виду?

— Это единственное объяснение, почему плантация устояла. Федераты сжигали плантации одну за другой, идя вдоль реки, пока не дошли до Равенвуда. Так мимо нее они просто прошагали мимо, словно на ее месте ничего и не было.

— Дедуля говаривал, что не только это было странным той ночью, — сказала тетя Прю, скармливая Харлону Джеймсу кусочек бекона. — У Абрахама был брат, который жил вместе с ним и исчез той же ночью. Больше никто и никогда его не видел.

— Но в этом нет ничего странного. Может быть, его убили солдаты северян, или он оказался в ловушке в одном из горящих домов, — произнес я.

Тетя Грейс изогнула бровь:

— Или случилось что-то еще, раз тела так и не нашли.

Я уже понял, что многие поколения сплетничали о Равенвудах, и все это началось отнюдь не с Мэйкона Равенвуда. Но мне было интересно, что же еще знали Сестры.

— А что с Мэйконом Равенвудом? Что вы о нем знаете?

— Этот мальчик никогда бы не смог считаться законнорожденным.

Быть незаконнорожденным в Гатлине — все равно, что быть коммунистом или атеистом.

— Его отец, Сайлас, встретил мать Мэйкона после того, как его первая жена ушла от него. Она была симпатичной девушкой, кажется, из Нового Орлеана. Потом, вскоре, родился Мэйкон и его брат. Но Сайлас так никогда на ней и не женился, а потом она тоже от него сбежала…

Но тут ее перебила тетя Прю:

— Грейс Энн, ты совершенно не умеешь рассказывать подобные истории. Сайлас Равенвуд был очень странным и злым, как черт. А в его доме постоянно происходили какие-то жуткие вещи. По ночам в доме горел свет, а временами в окрестностях видели какого-то мужчину в огромной черной шляпе.

— И о волке, расскажи ему о волке.

Вовсе не было необходимости рассказывать мне о собаке, или что там за животное было. Я сам его видел. Но это не могло быть то же самое животное. Ни собаки, ни волки не живут так долго.

— В доме жил волк. Сайлас держал его как питомца! — покачала головой тетя Мерси.

— И эти мальчики. Они мотались туда-сюда от Сайласа к матери и обратно. Сайлас ужасно с ними обращался, когда они приезжали. Все время бил их и глаз с них не спускал. Он даже не разрешал им ходить в школу.

— Может быть именно поэтому Мэйкон Равенвуд никогда не выходит из дома? — спросил я.

Тетя Мерси махнула рукой так, словно мои слова были самой большой глупостью, которую она когда-либо слышала.

— Он выходит из своего дома. Я много раз видела его возле здания ДАР, как раз после ужина.

Ага, как же. Вот в этом были все Сестры — иногда они цепко держались за реальность, но все остальное время были очень от нее далеки. Я никогда не слышал, чтобы кто-то вообще видел Мэйкона Равенвуда, так что сомневаюсь, что он слонялся возле ДАР, разглядывая лепнину и болтая с миссис Линкольн.

Тетя Грейс принялась тщательно рассматривать медальон, повернув его к свету.

— Одно скажу вам точно: платок принадлежал Сулле Тредо, Сулле — Провидице, как ее называли. Люди говорили, что она могла предсказывать будущее по картам

— Картам Таро? — спросил я.

— А ты другие знаешь?

— Ну есть еще игральные карты, визитные карточки и банкетные карточки… — бубнила тетя Мерси.

— А почему вы решили, что это именно ее платок?

— Ее инициалы вышиты здесь, с краю, видишь? — спросила она, показывая маленькую птичку, вышитую под инициалами. — Это ее метка.

— Ее метка?

— У большинства гадалок были тогда свои метки. Они отмечали ими свои колоды, чтобы никто не мог подменить им карты. Вся сила гадалки в ее колоде. Это я точно знаю, — сказала Тельма, со снайперской меткостью плюнув в маленькую урну в углу комнаты.

Тредо. Это фамилия Аммы.

— А она имела какое-то отношение к Амме?

— Конечно. Она была прапрабабушкой Аммы.

— А инициалы на медальоне? ИКУ и ЖКД? Вы знаете что-нибудь о них?

Это было рискованной ставкой. На моей памяти такого долгого момента просветления у Сестер давно не было.

— Ты смеешься над пожилой женщиной, Итан Уэйт?

— Нет, мэм.

— И.К.У. — это Итан Картер Уэйт. Он был твоим двоюродным прапрадедушкой или прапрапрадедушкой?

— Ты всегда была не в ладах с арифметикой, — перебила ее тетя Пруденс.

— В общем, он был родным братом твоего прапрапрадедушки Эллиса.

— Брата Эллиса звали Лоусоном, меня назвали в его честь.

— У Эллиса Уэйта было два брата: Итан и Лоусон. Тебя назвали в честь их обоих: Итан Лоусон Уэйт.

Я вспоминал изображение свое генеалогического древа. Я видел его много раз, если что южане и знают на зубок, так это свою родословную. Но на экземпляре, висевшем в нашей гостиной, не было никакого Итана Картера Уэйта. Похоже, я переоценил здравость рассудка тети Грейс.

Должно быть, у меня был слишком недоверчивый вид, потому что мгновенье спустя тетя Прю встала со своего кресла.

— У меня есть семейное древо Уэйтов в моей генеалогической книге. Я отслеживаю происхождение для «Сестер Конфедерации».

Сестры Конфедерации были мини-версией ДАР, но не менее пугающей, это было что-то вроде кружка по вышиванию, образовавшегося во время гражданской войны. В наши дни члены этого сообщества основную часть времени проводили за отслеживанием своих корней со времен Гражданской войны для документальных фильмов и коротких сериалов вроде «Синие и Серые».

— Вот она.

Тетя Пруденс вернулась на кухню с огромным фотоальбомом в кожаном переплете с пожелтевшими листами бумаги и старыми фотографиями, торчавшими из-под обложки. Она принялась рыться в бумаге, рассыпая листки и газетные вырезки по всему полу.

— Вы только взгляните… Бартон Фри, мой третий муж. Неправда ли, он был самым красивым из всех моих мужей? — спросила она, показывая потрепанную фотографию всем нам.

— Пруденс Джейн, не отвлекайся! Этот мальчик решил проверить нашу память, — тетя Грейс была полна ажиотажа.

— Вот оно, под генеалогическим древом Стетхэмов.

Я уставился на имена, которые я и так прекрасно знал благодаря фамильному древу, которое висело в рамочке в гостиной у меня дома. Но здесь было еще одно имя, которое отсутствовало в копии генеалогического дерева в особняке Уэйтов — Итан Картер Уэйт. Почему у Сестер другая версия? Было более чем очевидно, какой из вариантов подлинный. Доказательство этого я держал в своей руке завернутым в носовой платок стопятидесятилетней гадалки.

— А почему его нет в моем фамильном древе?

— В большинство генеалогий Юга куча вранья, но я удивлена, что он вообще вписан хоть в один экземпляр фамильного древа Уэйтов, — произнесла тетя Грейс, захлопнув альбом и взметнув тем самым в воздух облако пыли.

— Он тут только благодаря моему тщательному ведению записей, — тетя Прю горделиво улыбнулась, показывая полный комплект своих зубных протезов.

Нельзя было давать им отвлечься.

— А почему его не должно было быть в нашем генеалогическом древе, тетушка Прю?

— Потому что он дезертир.

 

Я не понял.

— В каком смысле — дезертир?

— О, Господи, чему вообще учат детей в этих ваших непонятных школах? — тетя Грейс сосредоточенно выуживала соленые крендельки из пачки ЧексМикс.

— Дезертиры. Солдаты Конфедерации, сбежавшие во время войны из армии Генерала Ли.

Должно быть у меня все еще был непонимающий вид, потому что тетя Прю пустилась в объяснения:

— В войну было два типа солдат конфедеративных войск: те, кто поддерживал идеи Конфедерации, и те, кто завербовался под давлением своей семьи, — тетя Прю поднялась и принялась разгуливать вдоль стола туда-сюда, как настоящий учитель истории во время лекции. — В 1865 году армия генерала Ли была довольно потрепанной в боях, оттого малочисленной и оголодавшей. Поговаривают, что мятежники потеряли веру, потому и уходили. Бежали из своих частей. Так поступил и Итан Картер Уэйт. Дезертировал.

И все три сестры синхронно опустили головы, словно позор от содеянного был слишком тяжел для них.

— Вы хотите сказать, что его стерли из генеалогического древа только потому, что он не пожелал погибнуть от голода, сражаясь в бессмысленной войне на заранее проигравшей стороне?

— Можно и так посмотреть, наверное.

— Ничего глупее не слышала! — тетя Грейс подскочила со своего стула, насколько вообще могла подскочить женщина девяноста с хвостиком лет. — Не смей дерзить нам, Итан. Это древо изменили задолго до нашего рождения.

— Простите, мэм.

Она разгладила свою юбку и снова села.

— Тогда почему мои родители назвали меня в честь двоюродного прапрапрадедушки, опозорившего семью?

— Ну, у твоих отца и матери было собственное мнение на этот счет после всех тех книг, которые они прочитали о войне. Ты же знаешь, они всегда были либералами. Кто знает, о чем они думали? Тебе следует спросить об этом у отца.

Ага, как будто он мне расскажет. Но, учитывая впечатлительность моих родителей, моя мама, наверное, гордилась Итаном Картером Уэйтом. И я тоже очень им гордился. Я провел рукой по блеклой коричневой обложке альбома тети Прю.

— А что с инициалами ЖКД? Мне кажется, что Ж может означать Женевьеву, — сказал я, прекрасно зная, что это так и есть.

— ЖКД. Кажется, у тебя был парень с инициалами ЖД, Мерси?

— Не припоминаю. Ты помнишь ЖД, Грейс?

— ЖД… ЖД? Нет, не помню, по-моему.

Все, маразм взялся за работу.

— О, господи! Посмотрите на время, девочки. Нам пора в церковь, — сказала тетя Мерси.

Тетя Грейс направилась к гаражу.

— Итан, будь хорошим мальчиком и выведи наш Кадиллак наружу. Нам надо привести себя в порядок.

 

Я отвез их через четыре квартала на дневную службу в Евангелистской миссионерской баптистской церкви, и еще дотолкал кресло-каталку тети Мерси по гравийной дорожке к самому входу. По дорожке мы добирались дольше, чем ехали до самой церкви, потому что через каждые два-три фута колесики кресла зарывались в гравий, и мне приходилось дергать креслом из стороны в сторону, чтобы освободить их, практически выламывая колесики и чуть ли не роняя тетю носом в грязь. Ко времени, когда священник начал выслушивать третье признание веры, на этот раз от женщины, божившейся, что Иисус спас ее розовые кусты от японских жучков, а ее руку от артрита, я окончательно потерял интерес к происходящему. Я крутил в пальцах медальон в кармане джинсов. Почему он показал нам то видение? И почему он вдруг перестал работать?

Итан, остановись. Ты не знаешь, что делаешь.

Я опять услышал Лену у себя в голове.

Убери его!

Комната поплыла передо мной, и я почувствовал, как пальцы Лены переплелись с моими, словно она была здесь, рядом со мной….

 

Ничто не могло подготовить Женевьеву к зрелищу пылающего Гринбрайера. Языки пламени жадно лизали его стены, пожирая перила и крышу веранды. Солдаты тащили антиквариат и картины из дома, словно самые обычные воры. Где же все? Они прятались в лесу, как и она? Листья потрескивали. Она вдруг почувствовала кого-то позади себя, но до того, как успела обернуться, грязная рука зажала ей рот. Она вцепилась в запястье обеими руками, стараясь освободиться.

— Женевьева, это я, — рука расслабилась.

— Что ты здесь делаешь? С тобой все в порядке? — Женевьева обняла солдата, одетого в то, что осталось от некогда доблестного серого мундира армии Конфедерации.

— Да, милая, — сказал Итан, но она знала, что это ложь.

— Я думала, что тебя…

Женевьева получала в письмах Итана известия лишь о лучших днях последних двух лет, с тех пор, как он завербовался в армию, но она не получила ни единого письма с момента Битвы на Равнинах. Женевьева знала, что многие из тех солдат, которые пошли за генералом Ли в бой, навсегда остались лежать на полях Виржинии. Она смирилась с тем, что ей суждено умереть старой девой. Она была совершенно уверена в том, что потеряла своего Итана навсегда. Было просто непостижимо, что он не только жив, но и стоит рядом с ней, этой ночью.

— Где остальные из твоего полка?

— Последний раз, когда я их видел, они были неподалеку от Саммита.

— Что значит, последний раз, когда ты их видел? Они все погибли?

— Я не знаю. Когда я уходил, они были еще живы.

— Я не понимаю тебя.

— Я дезертировал, Женевьева. Я больше не мог ни дня сражаться за то, во что я не верю. Только не после того, что мне довелось увидеть. Большинство парней, бок о бок с которыми я сражался, даже не понимали, из-за чего вся эта война, они просто проливали кровь за хлопок.

Итан взял ее холодные руки в свои, грубые от мозолей.

— Я пойму, если ты не захочешь выйти за меня замуж теперь. У меня нет ни гроша, и чести теперь тоже нет.

— Меня не волнует, есть ли у тебя деньги, Итан Картер Уэйт. И ты все равно самый благородный человек из всех, кого мне доводилось знать. И мне не важно, что мой отец считает различия между нами непреодолимыми. Он ошибается. Теперь ты дома, и мы поженимся.

Женевьева прижалась к нему в страхе, что он снова может растаять в воздухе, как только она его отпустит. К реальности ее вернул запах. Отвратительный запах горящих лимонных деревьев, их сгорающих жизней.

— Нам надо идти к реке. Так поступила бы матушка. Она бы пошла на юг к дому тети Маргарет.

Но Итан не успел ответить. Кто-то шел. Ветки хрустели, словно кто-то пробирался через кустарник.

— Прячься за мной, — приказал Итан, толкнув Женевьеву за спину одной рукой и сжав винтовку в другой.

Кусты раздвинулись и на свет вышла Иви, кухарка Гринбрайеров. Она все еще была в ночной сорочке, черной от копоти. Она закричала, увидев мундир и будучи слишком испуганной, чтобы заметить, что он был серым, а не синим.

— Иви, с тобой все в порядке? — Женевьева бросилась вперед и поймала пожилую женщину, которая чуть не рухнула на землю.

— Мисс Женевьева, во имя всего святого, что вы здесь делаете?

— Я пыталась добраться до Гринбрайера. Предупредить вас.

— Слишком поздно, деточка, все плохое уже случилось. Эти синие коршуны выломали двери и зашли в дом, словно он был их собственным. Они сразу присмотрели, что можно стащить, и начали все поджигать, — было очень трудно разобрать, что она говорила. Она была в истерике, и через каждые несколько минут заходилась приступом кашля, задыхаясь от дыма и от слез.

— В жизни своей не видела таких дьяволов. Сжечь дом с женщинами внутри! Каждому из них придется ответить Господу Всемогущему на Страшном Суде, — голос Иви дрогнул.

Через мгновение сказанное ею дошло до слушателей.

— Что ты хочешь сказать — сожгли дом с женщинами?

— Мне очень жаль, дитя.

Женевьева почувствовала, как подкашиваются ноги. Она упала на колени в грязь, и капли дождя катились по ее лицу, смешиваясь со слезами. Ее мама, ее сестра, Гринбрайер — все погибли. Женевьева подняла глаза к небу:

— Богу придется ответить мне за это!

 

Нас выбросило из видения так же быстро, как и затащило в него. Я снова уставился на священника, и Лены рядом не было. Я почувствовал, как она исчезла.

Лена?

Она не ответила. Я сидел в церкви в холодном поту, зажатый между тетями Мерси и Грейс, вылавливавших монетки из своих кошельков для корзинки пожертвований.

Дом сожгли вместе с женщинами в нем, тот самый дом, обрамленный лимонными деревьями. Дом, возле которого, я уверен, Женевьева потеряла свой медальон. Медальон с гравировкой, выполненной в тот день, когда родилась Лена, но за сто лет до ее рождения. Неудивительно, что Лена не хотела видеть видения. Я начал склоняться к тому же.

Таких совпадений не бывает.

 

1. Американская кантри-певица и киноактриса 70-80-х годов.