Взаимосвязи и особенности содержания различных сфер культуры

Все особенности антропологической структуры ренессансной культуры могли существовать и проявляться за счет и как следствие соответствующего содержания всех сфер культуры и характера взаимоотношений между ними.

Все исследователи возрожденческой культуры отмечают, что отдельные ее сферы созревали в разные сроки. Так, первой отразила ренессансные настроения во всей их полноте литература. Обычно в этой связи называют три великих имени: Данте (1265 – 1321), Петрарка (1304 – 1379), Боккаччо (1313 – 1375). Первый из них, как выше уже говорилось, принадлежит еще Проторенессансу, но именно с него всегда начинается разговор о гениях Ренессанса. Петрарка и Боккаччо по хронологии это — ранний Ренессанс, а по концентрации ренессансного смысла в их произведениях — это уже зрелый Ренессанс.

В области изобразительного искусства — свой триумвират. Это: Рафаэль Санти (1483 – 1520), Леонардо да Винчи (1452 – 1519), Микельанджело Буонарроти (1475 – 1567). Как видим, годы их жизни — это XV – XVI вв.

Расцвет философской мысли, связанный с именами Николая Кузанского (1401 – 1464), Марсилио Фичино (1433 – 1499), Пико делла Мирандола (1463 – 1494), Пьетро Помпонацци (1462 – 1525), Джордано Бруно (1548 – 1600), приходится, как мы видим, тоже на XV – XVI вв.

А в естествознании подлинный переворот начинается с трудов Николая Коперника (1473 – 1543) и Галилео Галиллея (1564 – 1642), т. е. хронологически выходит далеко за рамки эпохи Возрождения, даже если понимать его предельно широко.

Искусство

Несмотря на то, что Ренессанс вызвал расцвет всех сфер культуры, хотя и созревавших в разное время, была одна сфера культуры, которая лидировала на протяжении всего периода и наиболее полно выразила смысл Возрождения как вехи в истории культуры. Это — искусство и особенно изобразительное искусство. Так, если к названным ранее триумвирам от литературы (Данте, Петрарке, Боккаччо) мы мало кого можем добавить равных им по масштабу, то имена гениальных живописцев и скульпторов, зачастую не уступающих или мало уступающих Рафаэлю, Леонардо да Винчи и Микельанджело, можно перечислять очень долго. Так, мало-мальски образованный человек назовет Джотто (1266 – 1337), который как и Данте, хронологически относится к Проторенессансу, Донателло (1386 – 1466), Мазаччо (1401 – 1428), Мантенью (1431 – 1506), Боттичелли (1445 – 1510), Тициана (окт. 1476/77 или 1489/90 – 1576), Джорджоне (1476/77 – 1510), Тинторетто (1518 – 1594), Веронезе (1528 – 1588) и др. При этом Тициан и Боттичелли по своей известности особенно близки к «триумвирам» — Рафаэлю, Леонардо да Винчи, Микельанджело.

О почетном положении искусства в ренессансной культуре говорит множество фактов и легенд. Так, например, рассказывают, что император Карл V поднял кисть, оброненную Тицианом со словами, что такой человек как Тициан достоин того, чтобы император прислуживал ему[222]. При этом надо сказать, что художники отлично понимали свое высокое положение и позволяли себе не только снисходительное, но и близкое к высокомерному отношение к сильным мира сего. Так, Микельанджело, разговаривая с папой, не снимал войлочной шляпы, ему же приписывают жалобу на того же папу, одного из самых могущественных властителей тогдашней Европы: «Папа мне иногда докучает и иногда сердит»[223].

В чем причины столь явного лидерства изобразительного искусства и именно живописи в системе ренессансного искусства? Ответ на этот вопрос в новом понимании взаимоотношений человеческого духа с человеческим телом, о чем речь шла выше. Не порывая, а продолжая средневековые традиции высокого уважения к человеческому духу, Ренессанс восстанавливает в правах прекрасное человеческое тело, и эту новую культурную ситуацию убедительнее всего могло продемонстрировать изобразительное искусство, которое давало зрительный образ нового человека. Это не значит, что возрожденческое искусство являло в своих образах лишь мирный унисон тела и духа. Нет, оно давало картины всех стадий и оттенков взаимоотношений тела и духа. Но даже у Микельанджело, где они достигают подлинного драматизма и даже трагизма, по выражению А. Ф. Лосева — это «борьба прекрасного тела с прекрасной душой»[224].

Каковы же особенности художественного метода, характерного для ренессансного искусства? В первую очередь, его можно характеризовать как реализм, поскольку по содержанию и особенно по форме образы ренессансного искусства напрямую соотносятся с действительностью. Однако возрожденческий реализм имеет свою ярко выраженную специфику, которая и превращает его в особый художественный метод, отражающий специфику возрожденческой культуры в целом.

Важнейшая его черта — антропоцентризм. Он проявляется в том, что человек — это не просто главный, а, пожалуй, единственный сюжет произведений возрожденческого искусства. Но дело не только в этом. Главное заключается в том, каким предстает человек в изображении ренессансных художников. Отсюда и все другие черты ренессансного реализма.

Это, в первую очередь, эстетизм, т. е. в данном случае, принцип, согласно которому человек предстает как самое прекрасное создание в мире, как явленная красота. Пожалуй, наиболее ярко эту черту возрожденческого художественного метода отразил Рафаэль Санти. По его мнению, в своем стремлении к красоте художник имеет право и обязанность не только не копировать реальность, но и превосходить ее. Он считал, что художник должен изображать вещи не такими, какими их создала природа, но такими, какими она должна была их создать[225].

Неотъемлемыми признаками ренессансного реализма являются также титанизм и гигантизм, связанные с представлением о человеке не только как о существе безмерно прекрасном, но и безмерно могущественном.

Особенно ярко эта черта проявилась в творчестве Микельанджело Буонарроти. Вместе с тем этот величайший гений Возрождения наиболее наглядно демонстрирует и внутренний трагизм, которым отягощен ренессансный титанизм, представляющий собой крайнюю и в высшей степени героическую форму индивидуализма. Как справедливо отмечает А. Ф. Лосев, «...у Микельанджело личность, оставаясь личностным же образом противопоставленной всему космосу, уже ощущает беспредельный ужас своего одиночества и беспомощности перед этим космосом. В своей отъединенности она уже не может опереться и на другую, столь же замкнутую в себе и одинокую личность»[226].

Пожалуй, нет более убедительной иллюстрации ко всему сказанному, чем знаменитая фреска Микельанджело «Страшный суд». Она занимает всю площадь алтарной стены Сикстинской капеллы Ватиканского дворца (226 кв. м). Микельанджело изобразил здесь не сцену суда, а момент, ему предшествующий. В центре композиции Христос, в грозном жесте подъявший правую руку, «похожий скорее на Зевса-громовержца, чем на христианского бога»[227]. Вокруг него вихрь могучих тел, приведенных в движение какой-то неведомой силой, вряд ли имеющей что-либо общее с такими понятиями, как христианская кротость, смирение, покорность.

Все вместе производит впечатление невероятного могущества, невероятного трагизма и столь же невероятной... красоты.

Еще одна важная особенность искусства эпохи Возрождения — его связь с наукой. Ренессансные художники зачастую сами ведут исследования в области анатомии и физиологии человека, изучают законы перспективы, механику, оптику и т. п.

Все это не только не считалось чем-то сдерживающим фантазию художника, но, наоборот, рассматривалось в качестве ее фундамента и основы.

Итак, основными типологическими чертами художественного метода искусства эпохи Возрождения можно считать реализм, антропоцентризм, титанизм, гигантизм, эстетизм, связь с наукой.

Мораль

Содержание морали, как и в любой другой культуре, определялось в эпоху Ренессанса представлением о том, чт. е. человек и каково его место в мире и обществе. В соответствии с этим ведущим принципом ренессансной морали являлся индивидуалистический гуманизм. Он лежит в основе построения иерархии этических ценностей и норм.

На ее вершине оказывалась такая ценность, как честь, — «смесь совести и себялюбия», как определяет ее Я. Бурхгардт[228]. Один из видных гуманистов Ф. Гвиччиардини так описывал свое понимание чести: «Кто высоко ставит чувство чести, тому все удается, потому что такой человек не боится никакого труда, ни опасности, ни расходов; я испытал это на самом себе и смело могу говорить и писать, что мертвы и тщетны все поступки и дела человеческие, если они не вызваны этим сильным побуждением[229].

Глубокую связь между принципом индивидуализма и ренессансным пониманием чести демонстрирует Ф. Рабле в его знаменитом произведении «Гаргантюа и Пантагрюэль». Кавалеров и дам ордена «Свободы желаний» он характеризует следующим образом: «Единственным руководящим правилом этих людей было: «делай, что хочешь», так как люди свободные, хорошего происхождения, прекрасно образованные, вращающиеся в порядочном обществе, одарены природным инстинктом, призывающим к добродетельным делам и удерживающим от порока: этот инстинкт они называют честью»[230].

Однако сказать, что нравственное поведение ренессансного человека полностью определилось инстинктивными механизмами, было бы неправильно. Были в ренессансной морали и четко определенные нормы. Важнейшая из них — жизненная активность, в какой бы форме и в какой бы сфере она ни проявлялась. В связи с этим добродетелью ренессансного человека, определявшей его достоинство, провозглашалось трудолюбие, и соответственно лень и нерадивость возглавляли список пороков. Так, говоря о том, кто в наименьшей мере заслуживает уважения, гуманист Поджо Браччолини (1380 – 1459) высказывает совершенно категорическое мнение, что это «люди ленивые, нерадивые, злокозненные и развратные»[231].

Обратим внимание на то, что злокозненность и развратность называются после лени и нерадивости как, видимо, более легкие и более извинительные пороки. Так, анонимный биограф Леона Баттисты Альберти (1404 – 1472) — гуманиста, философа, математика, архитектора — рассказывает, что его не могли оторвать от книг ни голод, ни сон[232]. Почетным диагнозом гуманиста было переутомление.

Известный гуманист П. Верджерио, рассказывая об одном из своих знакомых, некоем правоведе, который «не терпел никакого пустого вре­мяпрепровождения, заполняя любой свободный час слушанием или чтением, раздумьем над книгами и выписками», добавляет: «Но это, пожалуй, похвалы, которые он заслуживает наряду со многими»[233].

Таким образом, речь идет именно о стереотипах поведения ренессансного человека: огромной работоспособностью и результативностью отличались художники, каждый из которых оставил огромное количество произведений, поэты и писатели, философы, ученые и т. д.

Одному из крупнейших банкиров и финансистов XV в. Франческо Дотини принадлежат знаменательные слова: «Тот опережает других, кто лучше умеет тратить свое время»[234].

Итак, границы ренессансной морали обозначены двумя достаточно определенными ориентирами: с одной стороны, жизненная активность, прежде всего в форме разнообразных трудов, с другой — «лень и нерадивость». Между ними море разнообразных возможностей, каждая из которых достойна реализации, если способствует достижению личной славы, помогает выделиться, обратить на себя внимание, добиться самим собой сформулированных целей.

Единственный регулятор при этом — внутреннее, инстинктивное в основе, представление о своей собственной чести. В связи с этим возникала такая неопределенность в оценках степени нравственности или безнравственности того или иного поступка, которая приводила и приводит в отчаяние и смятение чувств всех моралистов.

Среди немногочисленных островков твердой земли среди этого бушующего моря — общекультурное одобрение богатства и столь же общекультурное отрицание скромности как обязательной добродетели[235]. Как первое, так и второе вполне понятно. Богатство рассматривалось как знак результативности деятельности того или иного человека, скромность же была совсем не к месту, поскольку главной заботой ренессансного человека было создать невиданное, преодолеть невозможное и изумить мир[236].

Так, возрожденческому человеку не стыдно признаваться в обмане, который рассматривается как вполне приемлемое средство для достижения личного успеха. Не только не стыдно, но и вполне почетно иметь любовниц, ими хвалятся, поскольку это, на взгляд возрожденца, есть свидетельство признания собственных достоинств. Дальше — больше. Получение штрафов за убийство оценивается как нормальный источник обогащения городской казны и чиновников, которые этим занимаются[237]. Предумышленные убийства, разбой — распространенные факты возрожденческой жизни, повседневность. В этой ситуации отъявленные злодеи не только не скрывают своей сути, но всячески ее выпячивают, поскольку выдающееся злодейство оценивается высоко, как и всякое другое достижение, способ выделиться, заявить о себе. Так, на серебряной броне одного из известных в ту пору деятелей была выгравирована надпись: «Враг бога, сострадания и милосердия».

Подводя итоги, можно сказать, что важнейшими типологическими чертами возрожденческой морали являются:

1. гуманистический индивидуализм как ведущий принцип;

2. активная жизнь как важнейшая этическая норма;

3. размытость границ между моральным и аморальным.

Воспитание и образование

Воспитание, если понимать его в расхожем смысле слова, как «воспитание подрастающего поколения», не имело в возрожденческой культуре сколько-нибудь определенной институциональной оформлен­ности. Так, главным, если не единственным институтом «дошкольного воспитания» была семья. Связано это было с тем, что детство как таковое не имело ни в возрожденческой культуре вообще, ни в возрожденческой педагогике в частности никакой самостоятельной ценности[238]. С одной стороны, это, казалось бы, перекликается со средневековым отношением к ребенку как к маленькому взрослому, в соответствии с чем отрицалась какая-либо качественная специфика детства как одного из периодов человеческой жизни. Однако, как справедливо подчеркивает Л. М. Баткин, «средневековый католик все же усматривал в невинности ребенка, устами которого, как известно, глаголет истина, некое чистое выражение «святой простоты», высоко ценимой во взрослом человеке. Соответственно «...в ребенке видели несформировавшегося взрослого не только в отрицательном, но и в положительном смысле; во взрослом дорожили детскостью и придавали детству сакральное значение. Сходным же образом, между прочим, возвышали и слабоумие блаженных, ибо в лепете дурачка или ребенка угадывали присутствие Бога, направляющего шаги тех, кто сам себя направить не может. Каждый, рождаясь, как бы начинал с того безгрешного состояния, в котором находились Адам и Ева до искушения змием»[239]. Путь развития индивида представлялся в этом отношении подобным пути развития человечества.

В гуманистическом же взгляде на ребенка первоначальная невозделанность и незаполненность души не могли иметь средневековой ценности, и путь к повзрослению представлялся куда более однозначным — путем интеллектуального и морального совершенствования, приобретений, но никак не утрат. Дети для ренессансного педагога — только недоразвитые взрослые. Цель гармоничного и универсального воспитания состоит в том, чтобы дать им возможность поскорее и получше вырасти. «Толпа — это те же дети, она неразумна, несведуща и ребячлива, и гуманист, даже не разделяющий каких-либо сословно-аристо­кра­тических взглядов, будучи обречен на общение с одной «толпой», отчасти испытывая к ней неприязнь и любопытство, все же изнывает и тоскует от мелочности, обыденности, приниженности ее умственных интересов.

Гуманист не скорбел о потерянной детскости, невинности. Цель воспитания — как можно скорее сделать человека способным к самовоспитанию, скорее расстаться с детской невинностью и приобрести взрослую искушенность.

Лучший способ для этого — образование, приобретение знаний. Отсюда культ образованности в ренессансной культуре. Он касался всех видов и способов приобретения знаний — от овладения грамотой и счетом до изучения еврейского и арабского языков. Один из исследователей возрожденческой культуры — Филипп Монье — приводит характерное для того времени мнение некоего купца (выделено мною — Л. К.) Паренти, категорически утверждавшего, что между человеком грамотным и неграмотным такая же разница, какая существует между человеком живым и нарисованным[240].

Пожалуй, полнее всего отношение к знанию выразил один из знаменитых гуманистов Эрмолла Барбаро в письме к Пико делла Мирандоло, охарактеризовав его как «stupor et extasis scientia» — «экстаз и оцепенение перед наукой»[241].

Культ образованности, учености, естественно, включал в себя и культ книги. Отсюда огромная роль библиотек, в том числе и личных. Страсть к собиранию книг достигала иногда гротескных размеров, что даже подвергалось осмеянию. Так, один из гуманистов — Джиованни Манцини — в качестве смехотворного факта рассказывает о некоем Андреоло де Очис, семидесятилетнем гражданине Бресчии, который, по его словам, охотно готов отдать свой дом, жену и самого себя ради увеличения своей библиотеки[242].

Содержательным ядром новой системы образования был комплекс интеллектуальных занятий, который обозначался латинским термином studia humanitatis, что в прямом, подстрочном переводе означает: «изучение (studia) человеческого (humanitatis)». Считается, что этот термин был заимствован у древнеримского оратора и философа Цицерона, который понимал под ним воскрешение греческой образованности на римской почве. Возрождение трактовало studia humanitatis более широко — как овладение всем богатством античной культуры как в греческом, так и латинском ее вариантах. В соответствии с этим сюда включалось изучение грамматики (латинской, а с XV в. и греческой), риторики, поэтики, истории, этики (моральной философии). Особое внимание уделялось изучению подлинных текстов греческих и римских авторов — философов, поэтов, историков, их переводам, в том числе с греческого на латинский, и, наконец, созданию собственных произведений.

По мнению одного из известных гуманистов Поджио, только те могут сказать «мы жили», кто написал ученые или красноречивые книги на латыни или переводил греческие на латынь[243].

Культ образованности напрямую связан с основными особенностями ренессансной культуры, поскольку «ученость» рассматривалась как лучший способ выделиться, заявить о себе, прославиться. Но были и общественные потребности в большом количестве образованных людей. Так, были по меньшей мере три рода деятельности, в которых и республики, и государи, и папы считали невозможным обойтись без гуманистов, — это в корреспонденции, дипломатии и в публичных праздничных речах[244]. Отсюда большой спрос на умение писать письма, вести переговоры, произносить речи.

При этом письма рассматривались не столько как способ сообщить какие-либо сведения, сколько как повод в красивой форме побеседовать о высоких предметах.

Но еще больше ценилось ораторское искусство. «Итальянцы того времени находили большое наслаждение в слушании речей. Во многих торжественных случаях, когда мы пользуемся музыкой, в те времена довольствовались латинской или итальянской речью»[245].

Все государственные деятели владели ораторским искусством. Из академических речей особое значение имели вступительные речи новых профессоров и лекции в начале курса[246]. Высоко ценилось также военное красноречие: умение вдохновить воинов, воспеть подвиг героев, внушить ненависть и презрение к врагу.

Таким образом, как мы видим, образованность, ученость не замыкались в стенах библиотек и университетов, она оплодотворяла собой буквально все сферы ренессансной культуры. Это становилось возможным благодаря практической ориентации образования на формирование свободной, творчески активной личности.

Конкретные формы и способы получения образования мы можем увидеть на примере жизненного пути одного из известнейших деятелей Возрождения — Никколо Макиавелли (1469 – 1527) — автора знаменитого по сей день труда «Государь», — служившего к тому же в течение 17 лет секретарем синьории во Флоренции. Семи лет он поступил в школу магистра Маттео и стал обучаться грамматике, т. е. чтению латинских текстов по учебнику Элио Донато. Плата учителю составляла 5 сольдо в месяц, что было в пять раз меньше той суммы, которую платили слуге. Через год Никколо был отдан в городскую школу, где также изучал латинских классиков. После трех лет обучения в этой школе он приступил к изучению счета у Пьетро Марио, т. е. опять-таки в частной, и как бы мы сказали сейчас, авторской школе. Двенадцати лет Никколо начал проходить курс латинской стилистики в школе Паголо Рончильоне. Хотя семья Макиавелли не считалась во Флоренции бедной, все же ее доходов оказалось недостаточно для обеспечения учебы Никколо в университете. Многие исследователи рассматривали это как благоприятное обстоятельство, полагая, что это освободило будущую знаменитость от формализма и схоластики университетской науки конца XV в.

Образование Макиавелли дополнялось его знакомством с музыкой. Греческого языка он не знал, но широко пользовался переводами. Древние авторы были для него не только предметом школьных занятий, но и постоянным чтением, друзьями и советчиками на протяжении всей жизни. И это тоже характерная черта ренессансного типа образования, необходимым элементом которого являлось самообразование.

С основами юридической науки и практики Никколо, как полагают, был ознакомлен отцом, видным и опытным юристом. Все это позволило Никколо Макиавелли с блеском исполнять свои обязанности на службе во флорентийской синьории. В течение 14 лет он составил тысячи дипломатических писем, донесений, правительственных распоряжений, военных приказов, проектов государственных законов, совершил 13 дипломатических поездок, в том числе четыре к французскому королю. Как секретарь «Комиссии десяти» — одного из важнейших органов управления Флорентийской республики — он был организатором и участником военных кампаний и инициатором создания республиканского ополчения.

После отстранения от государственной службы Никколо Макиавелли не только написал «Государя», но и стал автором большого числа значительных произведений — пьес, трактатов, исторических исследований.

Все это дает достаточно наглядное представление не только о ренессансных способах приобретения учености, но и о путях ее использования.

Итак, основными типологическими чертами образования как сферы ренессансной культуры можно считать следующие:

- ориентация его на формирование творчески активной, яркой индивидуальности;

- гуманистический и гуманитарный характер содержания;

- сочетание идеи ценности знания с идеей ценности практической деятельности;

- разнообразие форм и институтов;

- большая роль самообразования, провозглашаемого как задача и цель всей человеческой жизни.

Наука

При всем своем внимании к гуманитарной проблематике, ренессансная культура в то же время дала мощный толчок развитию естественнонаучного знания. Именно на этой базе только и стала возможной новоевропейская наука XVII – XX вв.

Положение и роль естественнонаучного знания в ренессансной культуре, истоки и импульсы его развития, его связь с последующим развитием новоевропейской науки можно увидеть и понять на примере жизни и творчества Леонардо да Винчи (1452 – 1519).

Получив начальное образование во Флоренции, он в 1470 г., т. е. 18 лет от роду, поступает в мастерскую художника А. Верроккьо. Там он не только обучается искусству живописи, но вместе с тем и в связи с этим изучает математику и законы перспективы, анатомию и ботанику, обращается к проблемам геологии, занимается проектированием в области архитектуры и механики. Именно в мастерских, подобных той, в которой обучался Леонардо, постепенно формируется понимание опыта. Он рассматривается теперь не в качестве разрозненной, бессистемной практики людей, занимающихся различными ремеслами, а в качестве целенаправленного экспериментаторства, направляемого теорией. Именно так практика, на основе теории, обогащающая и направляющая эту теорию. «Те, кто принимает практику без науки, подобны кормчему, взошедшему на корабль без штурвала и компаса, не знающему точно, куда плывет корабль». «Наука — это капитан, практики — матросы», — в таких научно-художественных формулах Леонардо отражает свой взгляд на соотношение науки и практики.

Отличительный признак науки, по Леонардо, — это точность. «Лучше маленькая точность, чем большая ложь», — говорит он. И еще: «Ложь столь презренна, что, если даже говорится о божественных вещах, она лишает их божественной благодати, а правда столь совершенна, что если даже и распространяется на низкие материи, она несравненно превосходит неопределенность и ложь, связанные с большими и высокими рассуждениями»[247].

Лучший же способ добывания точного знания — это, по Леонардо, применение математики. Она нужна, однако, не только и не столько для элементарного счета, сколько для выяснения причин различных явлений, поскольку математика, по Леонардо, это наука, которая вскрывает отношения необходимости между явлениями, а это и есть то, что называется причинами и что никогда не дается в опыте. Необходимость, по Леонардо, — основа и созидательница природы, ее узда и вечный образец. «Нематематик не разделит моих принципов», — замечает он. И далее: «Кто порицает высшую точность математики, тот питается неразберихой и никогда не положит конца противоречиям софистических учений, от которых можно научиться только вечным ссорам»[248].

Однако этим Леонардо не ограничивается. Далее он рассматривает следующий этап развития теории, проверенной и исправленной практикой, понимаемой как эксперимент, опыт. Смысл этого этапа в том, чтобы использовать обогащенную таким образом теорию в технологических разработках, машинах, постройках, наконец, в искусстве, т. е. вернуться к практике в предельно широком смысле слова.

В результате применения своих принципов Леонардо да Винчи, как известно, достиг впечатляющих результатов в науке. Так, в механике он приблизился к пониманию инерции, угадал правило сложения сил и принцип наклонной плоскости, использованный в качестве основы при объяснении полета птиц. Многочисленны его проекты в области гидравлики, фортификации, создания оружия, текстильного производства, типографского дела.

Леонардо достиг новых результатов в геологии, объяснив, в частности, происхождение ископаемых, в анатомии и физиологии. Однако отделить в Леонардо ученого от художника невозможно. Живопись для него — это наука, более того, — вершина наук. Живопись обладает познавательной ценностью, и художник должен обладать знаниями в области различных наук, в том числе анатомии, геометрии, если он хочет проникнуть в тайны природы.

Таким образом, для Леонардо не только живопись — наука, но и наука есть не что иное, как живопись: как та, так и другие стремятся представить возможно более полную картину жизни человека и природы. Такое представление о соотношении науки и искусства, характерное не только для Леонардо, но и для Возрождения в целом, к сожалению, было утрачено в новое время, которое, как секундант, развело эти сферы культуры по разные стороны барьера, откуда они наносили друг другу удары разной степени тяжести, но, к счастью, не смертельные.

Итак, каковы же типологические черты возрожденческой науки? Среди них, видимо, нужно назвать следующие:

1. Слабая институализация: в это время наука еще не создает своих собственных институтов, где ученые профессионалы занимались бы добыванием новых знаний. Наука развивается в мастерских художников, монастырях, кабинетах ученых-энтузиастов, ведущих затворнический образ жизни.

2. Ориентация на опыт, т. е. эксперимент и в то же время на теорию вообще и математику в частности.

3. Практическая направленность научных изысканий.

4. Связь с художественной деятельностью.

Совокупность этих черт позволяет характеризовать возрожденческую науку словами итальянских исследователей Д. Реале и Д. Антисери, сказанными ими о Леонардо да Винчи как ученом. Они сравнивали его с деревом, которое «корнями проросло в свою эпоху, а листвой вдыхает воздух грядущих времен». И далее, поясняя свою мысль, они подчеркивали, что если в трудах Леонардо и не обнаруживается всей суммы характеристик современной науки, то некоторые из них прослеживаются в его размышлениях с достаточной четкостью. «Именно так обстоит дело с идеей опыта, а также отношения между теорией и практикой»[249].

Общение

Одна из замечательных черт эпохи Возрождения — высокий статус общения как самостоятельной сферы культуры. Это и неудивительно, поскольку общение — та сфера культуры, которая призвана удовлетворить главную потребность человека — потребность в другом человеке, и потому для Ренессанса с его всепроникающим, жгучим интересом к человеку общение не могло не стать одним из важнейших видов культурной деятельности.

Возрождение выработало разнообразные формы и нормы общения. Одной из них были совместные трапезы, которые сопровождались беседами на разнообразные философские темы, слушанием и исполнением музыки, пением, танцами. Эта форма была подобна древнегреческим симпозиумам.

Описание ее имеется, например, у флорентийца Джованни да Пра­то: «Дражайшему отцу Коллуччио, канцлеру нашему, пришло на ум собрать у себя за обедом несколько именитых друзей, флорентийцев и других, случайно находившихся во Флоренции, медиков, артистов». Так составилось «сообщество столь именитых людей, богословов и философов, которым равно доступны и открыты учения как нравственной, так и натуральной философии»[250].

Более насыщенной была форма общения, связанная с таким понятием и культурным феноменом как «вилла», т. е. загородный дом. Ее описание можно найти у того же автора. Продолжая рассказывать о времяпрепровождении гостей канцлера Коллуччио, Джованни да Прато замечает, что один из гостей, Антонио Альберти, предложил присутствующим посетить его виллу Парадизо, где, как он обещал, «нам будет спокойнее и приятнее, чем в городе» и «где в одном месте соединены все удовольствия и удобства, каких только можно пожелать».

Далее, в кратком изложении, общение выглядело следующим образом. «Антонио с братьями встретили гостей, и все вместе отслушали обедню в домашней часовне, затем все общество располагается у фонтана, под тенью сосен, где приготовлены богато украшенные скамьи и на ставке вазы, серебряные и другие, с вином и плодами; птицы поют на верху кипарисов и пиний, редкие звери гуляют по лужайкам, и Франческо (дельи Органи) сладко играет на органе [...] После танцев под лютню заходит спор об отношениях мужчин и женщин. Новеллы, рассказываемые участниками компании, перемежаются изложением теории любви. Тут же Бияджо смешит собравшихся шутовскими выходками и передразниваниями. В последующие дни по утрам, пока нет дам, обсуждаются назначение и судьба человека; есть ли разум у животных и обладают ли некоторые из животных большим «искусством и способностями», чем другие; каковы честные пути добывания денег и допустимо ли ростовщичество (со ссылками на Аристотеля и Платона и подробной логической аргументацией); наконец, происходит разговор об основании и истории Флоренции. Ученые дискуссии по-прежнему сопровождаются новеллами, пением, музыкой, выступлением неаполитанского скомороха и т. п. Смех, “как свежий шербет под горячим солнцем у эфиопов”, освежает внимание и восстанавливает силы, утомленные дискуссией»[251].

Наиболее подробно такая форма общения описана в «Декамероне» Боккаччо. Десять кавалеров и дам, спасавшихся от чумы на загородной вилле, увлеченно и изобретательно в течение нескольких дней исполняют ритуал ренессансного общения с пением, танцами, новеллами, шутками и внешней обстановкой, представлявшей из себя изысканное сочетание натуры и культуры: пение птиц, роскошные деревья, ухоженные цветы и кустарники, вид на окрестные леса и обработанные поля.

Характерной чертой ренессансного общения было то, что «почтеннейшие нравы были соединены [в нем] с величайшей свободой», игры и увеселения — с торжественной величественностью (graziosa e grave maesta) и «сама свобода служила величайшей уздой»[252].

Эти особенности ренессансного общения выразительно представлены в такой его форме как философские академии, которые, будучи во всем подобны другим формам общения, все-таки отличались от них значительным усилением интеллектуального фона, причем зачастую в самом буквальном смысле этого слова.

Так, участников дружеских сходок Платоновской академии встречала на вилле Кареджи, где они происходили, нравоучительная надпись глубокого философского содержания: «Все идем от благого к благому. Радуйся настоящему, но не цени имущества и не гонись за почестями. Избегай излишнего, избегай [суетных] трудов, радуйся настоящему»[253].

М. Фичино, один из создателей Платоновской Академии сообщает: «Ты увидишь в моем гимназиуме изображение мировой сферы, а рядом с нею тут же — Демокрита и Гераклита, одного — смеющегося, другого же — плачущего. Чему смеется Демократ? Тому же, над чем плачет Гераклит, — над толпой, чудовищным животным, безумным и жалким»[254].

Смех и печаль — Демокрит и Гераклит — были призваны выражать суть философской мудрости, «ибо философ, рождающийся под знаком Сатурна, должен быть погружен в платоническую меланхолию, но созерцание высоких тайн и отрешенность от суетных забот даруют ему также спокойную ясность и блаженство души, делая божественно веселым»[255].

Серьезное и веселое, «плач» и «смех» — это и есть содержание общения философов, как оно происходило в Платоновской академии, на вилле Кареджи. Вот описание, данное самим М. Фичино: «Юноши здесь или с приятностью и легкостью усваивают посреди забав и наставления в нравах, или посреди игр учатся искусству рассуждать. Зрелые мужи основательно изучают науку о семейных и общественных делах. Старцы надеются сменить смертную жизнь на жизнь вечную». В саду Академии поэты внимают Аполлону, в вестибюле ораторы видят декламирующего Меркурия. «Во внутренних помещениях философы познают своего Сатурна, созерцателя небесных тайн. И повсюду жрецы и учителя святости находят оружие, коим они бодро защищают благочестие против нечестивых»[256].

При этом, однако, возвышенные теоретики платонической любви не гнушались словечками в духе площадного карнавала и подчас двусмысленными шутками, произносимыми, однако, в торжественном ритме латинских стихов, что еще более усиливало комический эффект. Музицирование, пение под лютню Фичино, которой он прекрасно владел, проходили под знаком Орфея, чье изображение было нанесено на инструмент. Прогулки по окрестным холмам считались лекарством от меланхолии, залогом здоровья и стимулом к медитации. Застолье — с изысканными блюдами и тонкими винами — означало для участников философской трапезы «двойной пир, один из которых подкрепляет тела, а другой — наши души»[257].

Сам М. Фичино, по описанию его биографа, был «неизменно торжественно-праздничным, превосходным рассказчиком, который, конечно, никому не уступал в тонкости обращения и остроумия. Его речи отличались большей частью этрусскими оборотами (т. е. загадочной и архаичной непристойностью): повседневно в часы, когда приходили друзья, они бывали полны фацетиями, остротами и весельем, а порой также тем, о чем поэт сказал: «Лукаво играть близ самого сердца»[258].

Еще более взыскательно платоновские философы относились к местности, где происходили их встречи. Она должна быть не только красива, но и отвечать целому ряду других требований, имеющих глубокий философский подтекст. Так, в одном из писем Фичино рассказывает, как они с Пико делла Мирандолой гуляли в окрестностях Фьезоле и восхищались открывшейся оттуда панорамой Флоренции. Они говорили о том, что здесь было бы хорошо поставить жилище. Дом должен быть повернут на юг и восток, укрыт от жары и ветра, хорошо снабжен водой. Нужно сделать его укромным и вместе с тем оставить выход в открытое и полное воздухом пространство (т. е. поставить на границе уединения и общения). Нужно, чтобы вокруг были и леса, и обработанные поля (т. е. и природа, и культура). И вдруг Пико вскричал: то, чего желали, «форма созданная в уме» — вот, перед глазами. Ибо в месте, куда они забрели, действительно расположилась вилла, построенная для Леонардо Бруни; здесь поблизости когда-то жил Боккаччо, а затем и Пьерфилиппо Пандольфини[259].

Буквально в тех же понятиях, в которых выражается не просто вкус, но и мировоззрение ренессансного человека, описывает достоинства своей виллы и Анджело Полициано в письме к Фичино. Возвышенное и глубокое по содержанию, оно заканчивается так: «Когда в твоем Кареджи в августе слишком раскаленно, не побрезгуй моим фьезоланским поместьем. У нас много воды, ибо тут лощина, и совсем мало солнца, никогда не перестает дуть ветерок; скромная вилла сама стоит в стороне, укрытая в глубине леса, но почтить Флоренцию отсюда не трудно. И хотя поблизости величайшее многолюдство, у меня, однако, настоящее уединение для того, кто любит совершенное отшельничество. Ты мог бы воспользоваться им вдвойне. Ибо часто из своего Кверчето ко мне внезапно заглядывает Пико и, застав врасплох, исторгнув из убежища, ведет с собою к нашей маленькой трапезе, воздержанной, но зато всегда полной тонких и приятных речей и шуток. Но ты мог бы оставаться у меня. Ты трапезовал бы не хуже, а пил бы больше и лучше, ибо по части винного погреба я потягаюсь с самим Пико. Будь здоров»[260].

Однако не надо думать, что вилла или праздничное застолье в городском доме были главными формами общения. Не меньшую роль, а по объему времени, может быть, и большую, играло повседневное, будничное общение, которое, как правило, было не чем иным, как продолжением ученых занятий (studia humanitatis).

Известный писатель и философ Салютати рассказывал о том, как он ходил беседовать к «теологу Луиджи» (Марсильи). Тему обсуждения Салютати продумывал заранее, но если не успевал собраться с мыслями, то старался это сделать по дороге через Арно (река, по берегам которой расположилась Флоренция. — Л. К.). «В любом жизненном возрасте ничего не было для меня любезнее, ничего я так не искал, как того, чтобы собраться при первой возможности с учеными людьми и поделиться с ними тем, о чем я читал и раздумывал и в чем усомнился, и выслушать их суждение об этих вещах»[261].

Таким образом, культ общения, казалось бы предполагающего праздность, легко и органично уживался с культом трудолюбия, работоспособности.

Вот характерный рассказ об образе жизни известного деятеля Возрождения П. Верджерио. Ежедневно он проводил две или три лекции в Падуанском университете и к вечеру чувствовал себя усталым. Желанный отдых состоял для него в том, чтобы отправиться к другу-гуманисту и покровителю «господину Франческо» (кардиналу Дзабарелле). Но для этого дана ночь. Вдвоем они заняты «серьезными и веселыми сочинениями» и «бодрствуют долгую ночь». Затем Верджерио возвращается к себе и вновь садится за книги: нужно готовиться к лекциям. «Иными ночами я возжигаю свет задолго до зари и сижу при светильнике за книгами». Наутро Верджерио опрашивает студентов, читает лекции, участвует в дискуссии с коллегами. А вечером вновь ученые беседы с другом-гуманистом.

Эта форма общения получила название «ученой дружбы». Под ней понималось «приятное, пресветлое и единственно достойное уважения общение, в котором не может возникнуть никакая распря, никакая перебранка, но которое всегда спокойное и мирное, постоянно длится в почтенной и святой беседе». В ней «венец всего человеческого счастья»[262].

Разновидностью такой формы общения, как ученая дружба, была переписка.

По словам одного из видных деятелей эпохи Возрождения Леонардо Бруни, письма (эпистолы) — то же, что глаза для говорящих. Гуманисты видели в ней прежде всего человеческую связь, а не только упражнение в латинской стилистике, хотя требования к стилю были необычайно высоки. Переписка рассматривалась как «усладительная» хотя и «безгласная» беседа, способ преодолеть враждебное расстояние, смягчить тяжесть разлуки. «Содержание переписки в значительной мере состояло в осмыслении ее собственной сути. Мы находим порою страницы, на которых нет ничего, кроме высказываемого на все лады упоения общением. Переписываться было почти самоцелью, жизненным ритуалом, благородным делом»[263].

Переписка не в меньшей мере, чем непосредственное общение, укрепляла «ученую дружбу», которую гуманисты называли «святой», «божественной». Вслед за Цицероном они считали, что она не опора жизни, а сама жизнь, ее вершина, лучшее земное счастье, «великая часть добродетели и сама величайшая добродетель». «Друзьями я называю только тех, кто творит великое. Великое же — это все, что создается добродетелью и ученостью, без коих ничто не может быть великим и пресветлым». «Друг» — всегда «сотоварищ по ученым занятиям». «Для дружбы довольно сходства на основе ученых занятий и духовной близости»[264].

«Ждет гонец, нужно писать коротко», — так начинается одно из писем (Гуарино). О чем же торопится известить он своего адресата? О том, что с давних пор неизменно любит его «за выдающееся благоразумие, целостность души, ученость и светлые добродетели». «Прошу тебя и молю тебя, люби и ты меня...»[265].

Как видим, перед нами трогательная взволнованность и нежность чувств. Но вместе с тем письма полны рассуждений на отвлеченные темы, риторическими фигурами, имеют строгую литературную форму. Эпистола часто посылалась не только адресату, но и друзьям адресата, а те, в свою очередь, делали с нее копии, так что она могла расходиться во многих экземплярах. Таким образом, эпистолы рассматривались не только как письма, но и как сочинения особого литературного жанра, что давало основание сопоставлять их с позднейшей журналистикой.

Итак, в гуманистической переписке были совмещены, казалось бы, несовместимые вещи: публичность и интимность, эрудиция, подразумевающая уважение и преклонение перед чуждой мудростью, и самостоятельность и оригинальность собственных мыслей, серьезность и игра, риторические фигуры, т. е. искусственность, и подлинные чувства.

Все это позволяет Л. М. Баткину еще раз вернуться к вопросу об особенностях ренессансного индивидуализма, который, на его взгляд, был связан с индивидом, который еще достаточно далек от атомарной, самодовлеющей, ревниво оберегающей «неприкосновенность частной жизни» личности более поздних времен»[266]. Эгоцентризм гуманиста Возрождения соотнесен с неким вселенским центром. Мышление двигалось от абсолюта к единичному, [...] конкретизируя и варьируя общее в поисках личности. Каждый из гуманистов желал видеть в себе индивидуальное выражение «доблести» и «учености» [...] Поэтому их эпистолы — и письма, и «литература», они писались для друзей и для вечности»[267].

Итак, каковы же типологические черты ренессансного общения, наиболее ярко представленные социальной группой, которая получила название «гуманисты»?

Среди них необходимо назвать следующие:

- самодостаточность: это было общение ради общения, ради удовлетворения главной потребности человека — потребности в другом человеке, а не ради достижения каких-либо иных целей;

- разнообразие форм и норм;

- содержательная насыщенность;

- эстетизм, т. е. организация всех сторон и форм общения по законам красоты;

- универсальность, которая выражалась в разнообразии форм деятельности участников общения (ученые беседы, танцы, пение, прогулки и т. п.), соединении серьезного и смешного, интимности и публичности, искусственного и естественного, стихийного и организованного.

Благодаря наличию этих черт общение в эпоху Ренессанса становилось одним из важнейших факторов духовного развития личности.

Философия и религия

Философия

Характерной особенностью культуры Возрождения являлось то, что она базировалась на теоретическом фундаменте. Отсюда громадное значение философии, которая и призвана была дать обоснование важнейших черт новой культуры, и в первую очередь нового человека: если искусство создавало зримый образ этого человека, то философия описывала его на языке предельно абстрактных понятий. При этом между философией и искусством существовала теснейшая связь, которая выражалась прежде всего во взаимопроникновении, взаимооплодотворении, взаимообогащении. Художники, как правило, были знакомы со всеми наиболее яркими философскими идеями, а философы жили и творили в гуще художественной жизни. Очень часто философская и художественная деятельность, да впридачу еще научная и инженерная совмещались в одном лице (Леонардо да Винчи).

Парадокс, однако, заключается в том, что, несмотря на очевидно выдающуюся роль философии в культуре Возрождения, исследователи в течение долгого времени отказывали ей в оригинальности. «От Гегеля до Бертрана Рассела часто повторялось мнение, что Возрождение не произвело на свет в сфере чистой мысли ничего принципиально нового или хотя бы действительно заслуживающего внимания философии. Это мнение было авторитетно подкреплено Якобом Буркхардтом, полагавшим, что Возрождение выразило себя не в философских спекуляциях и теоретических формулах, а в практической позиции по отрошению к миру. Начиная с Э. Кассирера была, однако, произведена энергичная переоценка и флорентийского неоплатонизма, и натурфилософии XVI в. Ренессансной философии теперь как будто бы воздано должное. Но в основу переоценки (за немногим исключением) кладутся обычно прежние анахронистичные критерии оригинальности: выражение новых идей в системных, законченных формах»[268].

«Историки философии искали у возрожденческих мыслителей свежие выводы и доводы, внутреннюю законченность — и были разочарованы или старались реконструировать все это, невзирая на вавилонское смешение, разноголосицу и противоречия». Однако к ренессансной мысли, как справедливо подчеркивает Л. М. Баткин, надо подходить иначе и видеть «в ее эклектизме не просто межеумочный плод переходной поры, не только проявление, так сказать, идеологической либерализации, но и, прежде всего, твердую логику творчества, структурообразующий принцип всемирно значимого типа культуры»[269].

Эти положения являются развитием тех подходов, которые выработал один из виднейших исследователей культуры Возрождения — Эудженио Гарэн. Полемизируя против обвинений ренессансных мыслителей в философском дилетантизме, Э. Гарэн отмечал, что эта ситуация объясняется тем, что «философией чаще всего считаются систематические построения грандиозных масштабов и отрицается то, что в качестве философии может быть другой тип умопостроений, несистематических, открытых, проблематичных и прагматических»[270]. По мысли Гарэна, «...гуманисты выносят приговор тому типу философии, который господствовал на протяжении четырех столетий, являясь тормозом свободной мысли. Поэтому гуманисты не захотели отказываться от того, чем обычно жертвуют — собственным образом мысли — ради построения грандиозных «соборных идей», ради большей систематизации логики и теологии, такой философии, которая сводит к «сумме» любую проблему»[271].

Каковы же те основные идеи, которые, несмотря на видимую эклектичность, придавали ренессансной философии внутреннюю цельность?

Это, прежде всего, антропоцентризм — принцип, согласно которому человек является центром мироздания. Наиболее концентрированное его выражение — цитированный выше фрагмент из речи «О достоинстве человека» Пико делла Мирандоллы.

Это, во-вторых, комплекс идей, смысл которых можно выразить формулой «индивидуалистический гуманизм», т. е. провозглашение высшей ценностью культуры человека во всем богатстве проявления его сущностных сил, с превалированием, однако, тех из них, которые связаны с его индивидуальностью, его личными интересами, его творческими устремлениями, с заметным пренебрежением к таким понятиям, как дисциплина, норма, общественный интерес.

Производными от названных являлись такие проблемы ренессансной философской мысли, как соотношение духа и тела, фортуны (судьбы) и человеческой свободы, эмоционального и рационального в человеческой духовности.

Культ разума в соединении с культовым отношением к миру человеческих чувств приводили к тому, что важнейшими философскими категориями становились «любовь» и «красота».

Столь же значимой, как и в средние века, но совсем иначе решавшейся, являлась проблема веры и знания. При этом Ренессанс отказывался и от рационализма Фомы Аквинского, и от иррационализма тертуллиановского толка. Идея веры была согрета, укреплена и очеловечена идеей любви.

Сквозной идеей ренессансного философствования был бог и его связь с природой и человеком.

Идея бога сочеталась с антиклерикальным характером ренессансной философии. Другая отличительная ее черта — антисхоластический характер.

Каковы же теоретические и методологические основы ренессансной философии?

Довольно содержательный ответ на этот вопрос дает уже философия Николая Кузанского (1401 – 1464), которая считается пограничной между средневековой схоластикой и философией гуманизма. Его биография характерна для эпохи Возрождения. Сын немецкого рыбака, родившийся в Кузе на Мозеле (настоящее его имя Николай Кребс), он стал кардиналом римской церкви, при этом был сторонником веротерпимости.

Базовый принцип философии Николая Кузанского — пантеизм, который выражался в формуле «бог во всех вещах, как все они в нем». Уже в этой формуле содержится главный момент методологии Кузанского: диалектическая идея о совпадении противоположностей. Ее он стремился доказать, в первую очередь, данными математики. Вместе с тем он подчеркивал, что одной математикой здесь не обойтись, нужна и такая мощная человеческая способность, как интуиция, ибо, на взгляд Кузанского, только интуитивным путем человек доходит до понимания того, что в высшем единстве мира совпадают противоположности.

Кроме того, Николай Кузанский высоко ценил значение опыта, ратовал за применение эксперимента в естествознании. Именно на этой основе, а не путем схоластических рассуждений возможно, на его взгляд, познание высших истин, которое, однако, никогда не бывает окончательным, завершенным. Это «ученое незнание», как его называл Кузанский, он противопоставлял схоластическому «знанию».

Одним из самых влиятельных течений в философии Ренессанса был неоплатонизм.

О прямой связи возрожденческой философии с Платоном говорит основание Марсилио Фичино в 1459 г. во Флоренции Платоновской академии. Однако теория идей Платона, его этика и эстетика не могли уже восприниматься философами Возрождения без учета той довольно решительной переработки, которой его подвергли философы, образовавшие школу неоплатоников (середина III — середина VI вв.). Ее представители Плотин (205 – 270 гг.), Порфирий (232 – 304 гг.), Ямвлих (ум. ок. 330 г.), Прокл (410 – 485 гг.) соединили учение Платона с некоторыми идеями Аристотеля, стоиков, пифагорийцев и все это в сильнейшей степени сдобрили восточной и христианской мистикой и религией.

Как известно, неоплатоники находились в сложных отношениях с христианством. Один из них — Порфирий — даже написал полемическое сочинение «Против Христа» (448 г.), которое, правда, было уничтожено и безвозвратно утрачено. Зато Прокл, при котором неоплатонизм достиг своего последнего расцвета, напротив, явился автором произведения «Теологическое учение об элементах», которое рассматривалось средневековыми христианскими теологами в качестве основного сочинения.

Вот это сложное, неоднозначное отношение к христианству унаследовали от неоплатонизма и философы Возрождения. Вместе с тем философы Возрождения довольно далеко ушли от неоплатоников в решении проблемы души и тела. Например, основатель неоплатонизма Плотин такое большое значение уделял одухотворению, что стыдился своего тела. Философам Ренессанса это не было свойственно ни в малейшей степени: высоко превознося человеческий дух, они не менее высоко чтили человеческое тело как одно из реальных воплощений идеи красоты.

Возрожденцы не разделяли также и неоплатоническую идею антагонизма божественной первосущности и материи. Согласно Плотину, материя возникает как низшая ступень эманации (т. е. истечения, изменения) божественной первосущности, она (материя) есть злое, «несуществующее», абсолютное отрицание божественной первосущности. Возрожденческие неоплатоники, и в первую очередь виднейший из них — Марсилио Фичино — тоже считали материю пассивной, косной, бессильной без бога. Но в то же время они полагали, что и божественное начало нуждается в материи, дабы явить свою полноту и совершенство в творении (подробнее об этом см. разд. 3.6.2).

Несколько меньшую, чем неоплатонизм, но все-таки довольно значительную роль в возрожденческой философии играл неоаристотелизм. Его виднейший представитель Пьетро Помпонацци (1462 – 1524) воспринял учение Аристотеля так же, как и неоплатоники учение Платона, через позднюю античность, и в частности через учение Александра Афродизийского (198 – 211 гг.). Вслед за своим учителем Помпонацци отрицал бессмертие человеческой души и соответственно не признавал религиозную мораль, греха и наказания за него или воздаяния за благочестие в потустороннем мире. Против неизбежных в этом случае нападок церкви Помпонацци защищался при помощи учения о двойственной истине, согласно которому одно и то же положение может быть истинным с точки зрения теологии и ложным с точки зрения философии, и наоборот, поскольку у теологии и философии разные критерии истины.

Верный духу научности, первоисточником которого в европейской культуре было учение Аристотеля, П. Помпонацци отрицал возможность существования сверхприродных явлений.

Стремление к научности причудливым образом сочеталось у философов Возрождения с интересом к оккультизму. В основе оккультизма (от лат. occultus — тайный, сокровенный) лежит теоретическое положение, согласно которому все вещи составляют единое целое и между ними существуют необходимые, целенаправленные, скрытые связи, не являющиеся ни пространственными, ни временными. Практическая сторона оккультизма связана со стремлением вскрыть эти тайные связи и использовать их. Поскольку они дают знать о себе различными звуковыми и световыми сигналами, возникновением новых материальных форм (материализацией), зачастую персонифицированных, то для их обнаружения и стимулирования их появления оккультистами использовались не только заклинания, но и различные манипуляции с химическими веществами, наблюдения и эксперимент. Таким образом, учение оккультизма о всеобщих скрытых связях и необходимости их выявления косвенно способствовало вызреванию нового, экспериментального научного метода.

Интерес философов Возрождения к оккультизму был неразрывно связан и с их вниманием к герметике или герметизму. Название этого учения происходит от имени греческого бога наук и покровителя магии Гермеса Трисмегиста. Ему, считавшемуся посредником между богами и человеком, приписывалось авторство некоей совокупности трудов (corpus hermeticum), включавшему в себя более 40 арабских и латинских трактатов, появление которых относится к I в. н. э. В них содержалась мистическая теория познания и сотеориология — учение о спасении.

Пристальное внимание возрожденческих философов привлекал и зороастризм. Название этого учения происходит от имени Заратустры (греч. Зороастр) — пророка и реформатора древнеиранской религии. Согласно зороастризму, верховным божеством является Ормузд — добрый дух. Ему противостоит злой дух — Ариман. Человек не является пассивным наблюдателем или жертвой борьбы этих двух начал. Задача человека заключается в том, чтобы содействовать Ормузду и шести добрым духам-гениям, находящимся на его стороне. Это — правдивость, благомыслие, мудрость, власть, здоровье и долговечность. Одновременно человек должен противостоять Ариману и его злым гениям — гневу и лжи. Позднее знаменитый философ Фридрих Ницше дал одному из самых знаменитых своих произведений название «Так говорил Заратустра», поскольку, как считал Ницше, Заратустра первый увидел «в борьбе добра и зла истинную причину движения вещей». Возрожденцев же больше всего, видимо, привлекала идея зороастризма об активной роли человека и его влиянии на исход борьбы между добром и злом.

Заметное влияние на многих возрожденческих философов оказала каббала и соответственно каббалистика. Каббала (др.-евр. — предание, традиция) в широком смысле слова это свод религиозных заповедей, передававшихся в устной форме от поколения к поколению до появления письменно изложенных законов религии. В узком смысле каббала — свод сочинений, самое раннее из которых («Книга творения») относится к VIII или IX в., а самое позднее («Книга Зогара») (евр. — сияние) — к периоду около 1200 г. Согласно Каббале, мир происходит из некоего первоединого первоначала, которое порождает из чисел, форм и потоков света некий прообраз земного мира и земного человека Адама-Кадмона (евр. — первый человек). Цель человеческого развития заключается в достижении этого первоначального образца. Возможность решения этой задачи и одновременно ее трудность связаны с тем, что умом, душой и жизненной силой человек принадлежит ко всем трем мирам, возникшим из первомира, — миру форм, миру ангелов и миру материи.

Одной из составных частей Каббалы является учение о переселении душ. Самым же интригующим положением Каббалы было содержащееся в «Книге творения» утверждение, что в 10 цифрах и 22 буквах заключена основа всех вещей. Поэтому любимым занятием каббалистов было выведение формул различных вещей и процессов. При этом можно догадываться, что своим дальним прицелом эти занятия имели выведение формулы всего мироздания.

Известно, что особенно большое внимание уделял Каббале Пико делла Мирандола. Одновременно он выступал против астрологии за науку и истину всех эпох в противовес одностороннему превознесению классической древности.

Очень мощной струей в потоке ренессансного философствования была натурфилософия, стремившаяся философски осмыслить и обобщить знания о природе, полученные из различных источников, и в первую очередь из науки.

Своеобразный итог развития философии в эпоху Возрождения был подведен Джордано Бруно (1548 – 1600). Элементы эпикуреизма, стоицизма и неоплатонизма он соединил с достижениями наук своего времени. В результате возникла грандиозная философская система, построенная на принципе пантезима. Основной его тезис: «Природа — это бог в вещах». Вселенная бесконечна, бесчисленные солнца с их планетами движутся в ней по своим орбитам. Согласно Бруно, в мире нет ничего неживого, все одушевлено. Этот принцип всеобщей одушевленности называется гилозоизмом.

Методологической основой философии Д. Бруно явилась диалектика, понимаемая им как учение о противоположностях. Согласно Д. Бруно, тот, «кто хочет познать наибольшие тайны природы, должен рассматривать и наблюдать минимумы и максимумы противоречий и противоположностей».

С пантеизмом Бруно тесно связано и его убеждение в том, что Бог не может требовать от нас больших почестей, чем те, которые мы окажем ему, изучая законы развития универсума и выстраивая свою жизнь в соответствии с ними. В соответствии с этим, как полагал Бруно, всякое познание естественного закона есть нравственное дело.

Как и многие другие философы Возрождения, Д. Бруно увлекался магией, оккультизмом, каббалистикой. О том, как все это оценила церковь, речь пойдет впереди.

Важной особенностью философии Бруно, подчеркивающей ее возрожденческий характер, является то, что свои идеи он зачастую выражал в поэтической форме и всегда с поэтическим воодушевлением.

Обращает на себя внимание, что выбор философских приоритетов обеспечивал возрожденческим мыслителям очень прочную укорененность во времени и пространстве культуры. Так, магия, оккультизм в варианте герметизма, зороастризма, орфизма, каббалистики связывала Ренессанс с древнейшими слоями западной и, что очень важно, восточной культуры, неоплатонизм — с античной в ее более ранних и более поздних модификациях, натурфилософия играла роль моста в будущее — в культуру нового времени с ее культом естественных наук. В связи с этим становился необходимым и аристотелизм, очищенный от средневековой схоластики и способный в результате играть роль методологической базы научных исследований.

На первый взгляд, самым странным и неожиданным среди ингредиентов философской мысли эпохи Возрождения представляется оккультизм, который обыденным сознанием воспринимается обычно как антипод науки и просвещения. Однако с точки зрения особенностей антропологической структуры культуры эпохи Возрождения, т. е. ее «человеческого измерения», все выглядит вполне закономерно и логично. Именно магия, зороастризм, каббалистика и тому подобные учения рассматривались мыслителями Возрождения как один из важнейших путей и способов реализации идеи о безграничном и безмерном могуществе человека, позволяющем ему раскрыть все тайны бытия и использовать эти знания в своих целях.