Война и мир. Том четвертый. Часть вторая

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой...

Русская армия отошла от прямого первоначального направления, потому что ей необходимо было пополнить запасы продовольствия.

Заслуга Кутузова не состояла в каком-нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.

Наполеон, оставшись в Москве, через некоторое время послал в лагерь Кутузова парламентеров для переговоров о мире, но русский главнокомандующий ответил ему решительным отказом. Во время стояния в Тарутинском лагере соотношение сил между противоборствующими армиями изменилось – «преимущество силы оказалось на стороне русских». Этот перевес был подготовлен изменением в сознании русских солдат.

Известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и – главное – неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что oтношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей обороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым.

Русской армией во главе с Кутузовым управлял государь из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен и выслан Кутузову подробный план войны. В штабе к этому времени произошли серьезные изменения, на многие должности были назначены новые люди. Кутузов и Бенигсен как и раньше не могли прийти к единому мнению. Одно только было ясно – перевес сил в нашу сторону не мог удержать армию, управляемую Кутузовым, от наступления.

2 октября один из казаков, гонясь за подстреленными зайцами, забрел далеко в лес и наткнулся на незащищенный левый фланг армии Мюрата. Казак, смеясь, рассказал друзьям, как он чуть не попал к французам. Услышавший этот рассказ хорунжий сообщил об этом командиру, и Кутузов начал готовить армию к наступлению.

На другой день рано утром дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал...

Подъехав к Тарутину, Кутузов обнаружил, что несмотря на отданный им приказ о наступлении, войска никуда не двигаются. Главнокомандующий вызвал офицеров и от них узнал, что приказа о наступлении еще не поступало. Затем он вызвал своих штабных адъютантов и, выяснив, что это их вина, пришел в бешенство. Но выслушав оправдания виновных, он успокоился и перенес наступление на следующий день.

На другой день ночью войска выступили. Казаки атаковали левый фланг французов, обратив неприятеля в бегство.

Однако в скором времени французы опомнились и, собравшись в команды, начали стрелять. Русские остановили наступление и двинулись куда-то назад. Началась неразбериха. Командиры наговорили друг другу много неприятных слов, а дивизия еще некоторое время простояла без пользы под огнем. Когда Кутузову доложили, что войска Мюрата отступают, он приказал продолжать наступление, но через каждые три часа останавливался на сорок пять минут. Таким образом, сраженье состояло в том, что сделали казаки, остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сотен людей.

Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.

Наполеон, решивший оставаться в Москве до октября, попытался осуществить некоторые преобразования. В административной области он «даровал» городу конституцию, учредил муниципалитет. Наполеон призывал жителей возвращаться обратно, приниматься за работу и возобновлять торговлю. Чтобы поднять дух войск и народа, он постоянно устраивал смотры, раздавал награды, разъезжал по городу и утешал жителей, сам посещал учрежденные по его приказанию театры.

Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, даваемых в подобных же случаях, не затрагивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.

Все попытки Наполеона заключить перемирие с Александром оставались безуспешными. После казни мнимых поджигателей города сгорела и другая половина Москвы, что может служить свидетельством бессмысленности предпринимаемых Наполеоном мер. Французский император старался прекратить грабежи и восстановить в армии дисциплину, но все его усилия ни к чему не приводили.

Войско... как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.

Получив известие о Тарутинском сражении, Наполеон решил «наказать» русских и отдал приказ о выступлении своей армии. Уходя из Москвы, французы забирали с собой все награбленное, но Бонапарт велел сжечь все лишние повозки.

***

Пьер по-прежнему находился в плену.

Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственного остатка его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколотках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически за это время. Он не казался уже толст, хотя имел все тот же вид крепости и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь всей шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.

Неделю тому назад французы получили полотно и сапожный материал и раздали все пленным, чтобы они им шили рубахи и сапоги. Каратаев сшил французу рубаху как и обещал, к пятнице. Довольный своим произведением, он отдал рубашку французу и предложил ее померить. Француз надел рубашку, поблагодарил Платона и попросил отдать оставшееся полотно. Каратаев, надеявшийся смастерить из оставшегося полотна подверточки, неохотно возвратил материал. Заметивший это француз задумался и вернул полотно Платону, на что Каратаев сказал: «Говорят, нехристи, а тоже душа есть».

Пьер находился в плену уже четыре недели. Благодаря своему крепкому сложению он легко переносил голод и лишения.

И именно в это самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге и самопожертвовании, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и согласие с самим собой только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве.

В одну из осенних ночей французы готовились к отступлению и укладывали повозки. Все военнопленные уже были готовы и ждали приказа выходить. Лишь один больной солдат Соколов, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и негромко стонал. Пьер спросил у французского капрала, что делать с больным, но в ответ услышал ругательство.

 

«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть.

Пленных под конвоем погнали вперед. Через некоторое время французы остановились на привал.

Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного... С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении... От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбное отношение.

***

В первых числах октября к Кутузову в очередной раз прибыл парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, но Кутузов ответил категорическим отказом.

Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, лежа нераздетый на своей постели, большею частью не спал и думал.

Он понимал, что действуя наступательно, русская армия может только проиграть. Через некоторое время к Кутузову прибыл вестник с новостью, что Наполеон покинул Москву. Растроганный главнокомандующий дрожащим голосом произнес: «Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей... Спасена Россия. Благодарю тебя, господи!» – и заплакал.

С этого времени военная деятельность Кутузова заключалась в том, что он всеми силами пытался сдерживать свои войска от бесполезных наступлений и столкновений. Русские войска продолжали отступать, но французы, не дожидаясь наступления, бежали назад, в противоположную сторону. Войска Наполеона пошли по старой Смоленской дороге, стремясь достигнуть Смоленска.

И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.

Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску...