Мемориал патриотам, Запретный город, Пекин, Китай

 

Я подозреваю, что адмирал Цзю Чжицай выбрал именно это место на тот случай, если вдруг я приведу с собой фотографа. Хотя с самой войны никто даже отдаленно не сомневался в патриотизме адмирала и его команды, он не желает представать перед глазами иностранных читателей в ином свете. Сразу заняв оборонительную позицию, адмирал соглашается на интервью, только если я «объективно» выслушаю «его» версию событий, и стоит на своем, даже когда я объясняю, что другой версии нет.

(Примечание: для ясности китайские военно-морские звания заменены на западные).

— Мы не были предателями — прежде всего скажу об этом. Мы любили свою страну, любили свой народ. Даже если не сильно любили тех, кто управлял нами, все равно были непоколебимо преданы своему командованию.

Нам никогда в голову не пришло бы сделать то, что мы сделали, не стань ситуация отчаянной. Когда кэптен Чен озвучил свое предложение, мы уже были на грани. Они шаркали в каждом городе, в каждой деревне. На девяти с половиной миллионах квадратных километров, которые составляли нашу страну, нельзя было найти и сантиметра спокойствия.

Армейские, эти самонадеянные ублюдки, продолжали уверять, что они держат ситуацию под контролем, что каждый день наступает переломный момент, и до следующего снегопада они очистят всю страну целиком. Типичное сухопутное мышление: излишне задиристое, излишне самоуверенное. Всего-то и надо — взять группу мужчин или женщин, дать им одинаковую одежду, пару часов обучения, что-нибудь похожее на оружие, и вот уже у вас армия, пусть не самая лучшая, но тем не менее.

С военно-морскими силами такого не бывает. Для создания любого корабля, даже самого примитивного, надо много энергии и материальных затрат. Армия может заменить пушечное мясо новым за пару часов, а нам понадобятся годы. От этого мы становимся более прагматичными, чем наши коллеги в зеленом. Моряки рассматривают ситуацию с немного большей… пусть не осторожностью, но, возможно, с большим стратегическим консерватизмом. Отступать, консолидироваться, экономить ресурсы. Та же философия, что и в плане Редекера. Но армия никого не слушала.

— Они отвергли план Редекера?

— Без малейших размышлений или споров. Как же армия могла проиграть? С их огромными запасами обычного вооружения, с бездонным колодцем людских ресурсов… бездонный колодец, непростительно. Знаете, почему у нас был такой демографический взрыв в пятидесятых? Мао считал, что это единственная возможность выиграть атомную войну. Это не пропаганда, а действительно так. Все понимали, что когда атомная пыль постепенно осядет, пару тысяч выживших американцев или советских граждан поглотят десять миллионов китайцев. Численность — вот какова философия поколения моих дедушки с бабушкой. Такую стратегию армия освоила быстро, едва опытных профессионалов поглотила первая волна эпидемии. Генералы, эти больные, извращенные, старые преступники сидели в безопасности своих бункеров и бросали в бой один за другим отряды мальчишек-новобранцев. Им хоть приходило в голову, что каждый мертвый солдат — это новый живой зомби? Они хоть понимали что не мертвяки тонули в бездонном колодце, а мы сами там захлебывались, что самой многочисленной нации на Земле впервые за всю ее историю грозила опасность смертельного проигрыша в численности?

Вот что стало последней каплей для кэптена Чена. Он знал, что случится, если война будет продолжаться в том же духе, и каковы наши шансы на выживание. Если бы он видел хоть малейшую надежду, он бы сам взял винтовку и бросился на мертвяков. Чен был убежден, что вскоре китайцев — а может, и людей вообще, — не станет. Вот почему он поделился своими соображениями со старшими офицерами, заявив, что ВМС — последний шанс сохранить хоть что-то от цивилизации.

— Вы согласились на его предложение?

— Вначале я ушам своим не поверил. Убежать на атомной подлодке? Это не просто дезертирство. Улизнуть посреди войны, чтобы спасти свои жалкие шкуры? Кража одного из самых ценных достояний страны? «Адмирал Чженг Цзе» — одна из трех субмарин с баллистическими ракетами на борту. Новейшая лодка. На Западе ее называли «тип 94». Ребенок четырех родителей: помощь русских, технологии черного рынка, плоды антиамериканского шпионажа и, не стоит забывать, кульминация почти пяти тысячелетней истории Китая. Самая дорогая, самая современная, самая мощная машина, которую когда-либо создавала наша страна. Просто украсть ее, как спасательную шлюпку с корабля под названием «Китай», было немыслимо. Только сила личности кэптена Чена, только его глубокий, фанатичный патриотизм убедили меня, что другого выбора у нас нет.

— Сколько у вас заняла подготовка?

— Три месяца. Сущий ад. Циндао, наш порт, постоянно находился в осаде. Для поддержания порядка присылали все новые и новые армейские подразделения, с каждым разом все менее обученные и хуже вооруженные. Некоторым из командиров кораблей приходилось отдавать «расходных» членов команды для укрепления обороны. Наш периметр атаковали каждый день. И в таких условиях приходилось готовить лодку к выходу в море. Предполагалось, что это будет обычный плановый патруль. Мы тайком проносили на борт необходимые запасы и проводили родственников.

— Родственников?

— Да, это был основной момент плана. Кэптен Чен знал, что члены команды никогда не покинут порт, если с ними не поедут их семьи.

— Как у вас получилось?..

— Найти или провести на борт?

— И то и другое.

— Найти было трудно. У большинства родственников разбросало по всей стране. Мы сделали все возможное, чтобы связаться с ними, подключались к телефон ной линии или отправляли весточку с армейским подразделением, которое двигалось в нужную сторону. Текст сообщения был всегда одним и тем же: мы вскоре отправляемся в разведывательный поход, и присутствие семьи членов экипажа необходимо на церемонии. Иногда пытались придумать что-нибудь более срочное, например, кто-то умирает и хочет их видеть. Больше мы ничего не могли поделать. Никому не позволялось идти за родными самому: слишком рискованно. У нас всего один экипаж на борту в отличие от ваших ракетных лодок. В море необходим каждый матрос. Я жалел своих товарищей по команде, они так мучились ожиданием. Мне повезло, что моя жена и дети…

— Дети? Я думал…

— Что разрешалось иметь только одного ребенка? Закон изменили за несколько лет до войны, найдя практическое решение проблемы несбалансированности населения — у подавляющего большинства единственным ребенком был сын. У меня — две дочери-близняшки. Мне повезло. Жена и дети уже находились на базе, когда начались неприятности.

— А капитан? У него была семья?

— Жена бросила его в начале восьмидесятых. Жуткий скандал, особенно для тех времен. Я до сих пор удивляюсь как он сумел спасти карьеру и вырастить сына.

— У него был сын? Он плыл с вами?

(Цзю пропускает вопрос мимо ушей).

— Для многих остальных хуже всего было ожидание. Люди знали, что даже если их родственники доберутся до Циндао, мы вполне уже можем уплыть. Представьте себе чувство вины. Вы просите родных приехать к вам, вероятно, даже покинуть относительно безопасное убежище и примчаться только за тем, чтобы помахать вам вслед.

— И многие приехали?

— Больше, чем мы предполагали. Мы проводили их на борт ночью, переодев в военную форму. Некоторых — детей и стариков — проносили в ящиках с продовольствием.

— Родственники знали, что происходит?

— Не думаю. Каждому члену команды строго приказали хранить молчание. Если бы у министерства госбезопасности возникло хоть малейшие подозрение по поводу того, что мы задумали, мертвяки волновали бы нас меньше всего. Секретность вынуждала отплыть точно по графику. Кэптен Чен так хотел подождать отставших родственников, которые, возможно, находились всего в нескольких днях или даже часах пути! Но он знал, что этим подвергнет опасности весь план, и отдал приказ к отплытию. Чен пытался спрятать свои чувства. Думаю, у него неплохо получилось. Но я видел боль в его глазах, в которых отражались удаляющиеся огни Циндао.

— Куда вы направились?

— Вначале к назначенному сектору патрулирования, чтобы никто ничего не заподозрил. А потом — куда глаза глядят.

О новом доме, по крайней мере пока, и речи не шло. К тому моменту зараза распространилась по всем уголкам планеты. Ни одна нейтральная страна, как бы далеко она ни располагалась, не могла гарантировать нам безопасности.

— А почему вы не поплыли в Америку или другую западную страну?

(Он пронзает меня холодным тяжелым взглядом).

— А вы бы поплыли? На борту лодки имелось шестнадцать баллистических ракет, у всех разделяющиеся головные части с четырьмя боеголовками по девяносто килотонн. Все равно что целая держава, у которой достаточно сил, чтобы стирать в пыль целые города одним поворотом ключа. Вы бы отдали эту силу другой стране, особенно той единственной, которая успела применить атомное оружие в порыве злобы? Повторяю в последний раз: мы не предатели. Каким бы преступным или безумным ни было наше руководство, мы — китайские моряки.

— Итак, вы остались одни…

— Совсем одни. Ни дома, ни друзей, ни безопасного порта. «Адмирал Чженг Цзе» был для нас целой Вселенной: небом, землей, солнцем и луной.

— Трудновато, наверное, вам пришлось.

— Первые несколько месяцев прошли как в обычном патруле. Ракетные подлодки предназначены для того, чтобы прятаться, этим мы и занимались. Мы не знали, и шугали нас наши же собственные субмарины. Скорее всего у правительства и других забот хватало. И все же команда регулярно проводила занятия по боевой подготовке. Кроме того, мы тренировали гражданских в искусстве сохранять тишину. Командир подлодки даже сделал столовую звуконепроницаемой, чтобы она служила одновременно классом и игровой комнатой для детей. Дети, особенно маленькие, не понимали, что происходит. Многие из них прошли со своими семьями через зараженные районы, некоторые едва выжили. Они только знали, что чудовища теперь встречаются лишь в редких кошмарах. Здесь безопасно, а остальное не столь важно. Учитывая, что творилось на планете, чего еще мы могли желать?

— Вы как-нибудь наблюдали за развитием кризиса?

— Не сразу. Нашей целью было затаиться, уйти подальше и от торговых морских путей, и из патрульных секторов субмарин… наших и ваших. Но мы размышляли. Насколько быстро распространяется инфекция? Какие страны затронула больше всего? Использует ли кто-нибудь атомное оружие? Если да, нам всем конец. На зараженной радиацией планете в «живых» могут остаться только зомби. Никто точно не знал, как воздействуют на мозг мертвяков большие дозы облучения. А вдруг убивают, изрешетив их серое вещество множественными распространяющимися опухолями? С обычным человеческим мозгом произошло бы именно это, но поскольку существование живых мертвецов противоречит всем законам природы, почему бы им и тут не отличиться? Иногда по ночам в кают-компании, негромко разговаривая за чашкой чая после рабочей смены, мы рисовали образы зомби — быстрых, как гепарды, проворных, как обезьяны, зомби с мутировавшим мозгом, который рос, пульсировал и вырывался за пределы черепа. Коммандер Сонг, командир реакторной группы, взял на борт акварель и нарисовал город в руинах. Он уверял, что это не какой-то конкретный город, но все узнали искореженные остатки небоскребов Пудуна. Сонг вырос в Шанхае. Ломаный горизонт светился темно-красным заревом на фоне черного неба атомной зимы. Пепел оседал на грудах изуродованных обломков, поднимавшихся из озер расплавленного стекла. Посредине апокалипсической картины извивалась река, страшная зелено-коричневая змея, которая заканчивалась головой из тысяч переплетенных тел: лопнувшая кожа, обнаженный мозг, плоть, стекающая с костлявых рук, тянувшихся из открытых ртов под красными огнями глаз… Не знаю, когда коммандер Сонг начал свою картину. Только через три месяца пребывания в море он тайком показал ее нескольким из нас. Сонг никогда не собирался демонстрировать ее кэптену Чену. Он был не так уж глуп. Но кто-то, наверное, проболтался, потому что Старик обратил внимание на занятия нашего художника.

Сонгу приказали писать в свободное от работы время что-нибудь веселое, вроде летнего заката над озером. Позже он выдал несколько позитивных рисунков, развесив их на переборках. Кэптен Чен также велел прекратить досужие размышления. «Пагубные для боевого духа команды». Думаю, это подтолкнуло его к идее восстановить какое-то подобие контакта с внешним миром.

— Подобие активного общения или пассивного наблюдения?

— Последнее. Старик знал, что картина Сонга и наши невеселые рассуждения вызваны долгой изоляцией. Единственный путь пресечь опасные мысли — заменить предположения реальными фактами. Мы были отрезаны от мира почти сто дней и ночей. Все хотели знать, что происходит, даже если действительность так же мрачна и безнадежна, как творение Сонга.

До того момента о происходящем за пределами лодки знали только акустики. Они слушали море. Течения, «биологические существа», то есть рыба и киты, тихий шум винтов где-то неподалеку… Я уже говорил, что мы отошли в самый отдаленный уголок океана, намеренно выбрав район, где обычно не регистрируют ни единого судна. Но за последние месяцы акустики отмечали все большее количество случайных контактов. Теперь на поверхности находились тысячи кораблей.

Кэптен Чен приказал подниматься на перископную глубину. Антенна-мачта выехала вверх и тут же начала принимать сотни сигнатур, радио тоже захлебывалось в передачах. Но вот перископы, поисковый и основной, вышли на поверхность. В фильмах показывают по-другому: человек вытаскивает трубу и смотрит в глазок. Наши перископы не проникали во внутреннюю оболочку субмарины. На каждом стояла видеокамера, чей сигнал передавался на экраны лодки. Мы не верили своим глазам. Выглядело так, словно люди выходили в море на всем, что попадет под руку. Танкеры, транспортные корабли, круизные суда. Буксиры, тянущие баржи, суда на подводных крыльях, рыбачьи шхуны…

В следующие несколько недель мы наблюдали и десяток военных судов, любой из которых мог нас обнаружить, но никому не было до нас дела. Знаете американский корабль «Саратога»? Мы видели, как его тащили на буксире через Южную Атлантику. Полетную палубу превратили в палаточный городок. Как-то попалось судно, сильно напоминавшее английскую «Викторию», которое бороздило волны под лесом импровизированных парусов. Мы видели «Аврору», знаменитый крейсер, с выстрела орудия которого началась русская большевистская революция. Не знаю, как его вывезли из Санкт-Петербурга и откуда взяли столько угля для корабельных котлов.

Мы насчитали огромное количество потрепанных суденышек, которым давно пора на покой: ялики, паромы и лихтеры, никогда прежде не покидавшие тихих озер или внутренних рек, каботажные суда, которые должны были до конца службы оставаться у родного причала. Видели плавучий сухой док размером с перевернутый небоскреб, на его палубе теснились строительные леса, служившие временными квартирами. Док бесцельно качался на волнах. Не знаю, как эти люди умудрялись выжить, да и умудрялись ли. Попадалось много дрейфующих судов, у которых закончилось топливо и не работали двигатели.

Мы видели уйму частных лодок, яхт и парусников, сцепленных вместе наподобие гигантских плотов, плывущих в никуда, и не меньше настоящих плотов, сделанных из бревен или покрышек. Наткнулись даже на морской «самострой», обосновавшийся на сотнях мусорных мешков, наполненных упаковочной пенопластовой крошкой. Это напомнило мне о «пинг-понговой флотилии», беженцах, которые во время культурной революции пытались доплыть до Гонконга на мешках, набитых шариками для пинг-понга.

Мы жалели тех людей, зная, какая судьба их ожидает. Оказаться посредине океана и погибнуть от голода, жажды, солнечного удара или самого моря… Коммандер Сонг назвал это «большой регрессией человечества». «Мы пришли из моря, — говорил он. — А теперь бежим обратно».

Про «бежим» он верно подметил. Эти люди явно не задумывались, что станут делать, когда найдут «безопасность» среди волн. Они просто решили, что лучше находиться здесь, чем быть разорванными на берегу. В панике они не предполагали, что только оттягивают неизбежное.

— Вы пытались им помочь? Дать воды или пищи, отбуксировать…

— Куда? Даже если бы мы представляли, где могут находиться безопасные порты, капитан не имел права рисковать. Нас могли обнаружить. Мы не знали, у кого есть радио, кто может слушать сигнал. А вдруг за нами охотятся? И еще одна опасность: живые мертвецы. Мы видели множество зараженных кораблей, на некоторых команда все еще боролась за жизнь, на других остались лишь зомби. Однажды возле побережья Сенегала нам встретился роскошный лайнер под названием «Нордик Эмпресс», водоизмещением в сорок пять тысяч тонн. Оптика перископа оказалась достаточно мощной, чтобы мы увидели каждый кровавый отпечаток на окнах бального зала, каждую муху, сидящую на останках на палубе. Зомби падали в океан каждые несколько минут. Наверное, замечали что-нибудь вдалеке, вертолет или даже наш перископ, и пытались дотянуться. Они натолкнули меня на одну мысль. Если мы всплывем в парах сотен метров и приманим их к себе, то сможем очистить корабль без единого выстрела. Кто знает, что взяли с собой на борт беженцы? «Нордик Эмпресс» мог оказаться дрейфующей продуктовой базой. Я изложил свою задумку старпому и мы вместе пошли к капитану.

— Что он сказал?

— «Ни в коем случае». Неизвестно, сколько зомби на борту мертвого лайнера. Хуже того, он показал на экран, где мертвяки падали за борт.

«Смотрите, — сказал капитан. — Не все из них тонут».

Действительно. Некоторые успели до момента смерти надеть спасательные жилеты, некоторые надувались газами от разложения. Тогда я в первый раз увидел дрейфующего зомби. Мне следовало понять, что они будут попадаться на каждом шагу. Даже если заражено десять процентов кораблей, все равно это десять процентов от нескольких сотен тысяч. Миллионы зомби случайно сваливались в воду По одному — или сотнями, когда какое-либо из старых суденышек шло на дно. После шторма они устилали море до горизонта. Волны из болтающихся голов и протянутых рук. Однажды мы выдвинули поисковый перископ и уставились в искаженную зелено-серую муть. Вначале решили — что-то с оптикой, но потом оказалось, что мы зацепили одного мертвяка прямо за ребра. А он все еще трепыхался, и продолжал, наверное, даже после того, как перископ опустили. Если бы кто-нибудь принес заразу в лодку…

— Но вы были под водой? Как они могли…

— В момент всплытия субмарины мертвяк попадал на палубу или на мостик. В первый раз, когда я открыл люк, внутрь тут же скользнула вонючая, разбухшая от воды рука и схватила меня за воротник. Я потерял равновесие, упал на вахтенного, который стоял ниже, и грохнулся на палубу рядом с оторванной гниющей конечностью. Надо мной на фоне отрытого люка вырисовывался бывший обладатель руки. Я схватил пистолет и выстрелил, не раздумывая ни секунды. Нас засыпало костями и кусочками мозга. Повезло… будь у кого-то открытая рана… я заслужил выговор, который получил. Наверное, заслужил даже более серьезное наказание. С того момента мы всегда внимательно относились к моменту всплытия, и примерно каждый третий раз обнаруживали нескольких зомби, ползающих по корпусу лодки.

В те дни мы только смотрели и слушали мир вокруг, получая информацию из гражданского радиоэфира и даже из спутниковых телетрансляций. Картина не радовала. Умирал и города, целые страны. Мы слышали последнюю передачу из Буэнос-Айреса, потом узнали об эвакуации Японии… У нас были обрывочные сведения о бунтах в российских войсках. Получив сведения об «ограниченном атомном конфликте» между Ираном и Пакистаном, удивлялись, отчего всегда были так уверены, что на кнопку нажмете вы или русские. Из Китая ничего не поступало, ни подпольных трансляций, ни официальных правительственных сводок. Пытались поймать переговоры судов ВМС, но после нашего побега коды поменяли. Пусть присутствие китайских кораблей представляло для нас некоторую угрозу — мы все еще не знали, охотятся за нами или нет, — зато они служили доказательством, что не весь наш народ сгинул в желудках мертвяков. В тот момент мы были рады любым новостям.

Начались проблемы с продуктами. В ближайшем будущем надо было придумать выход. С лекарствами оказалось сложнее. И западных таблеток, и традиционных лечебных средств стало не хватать. Многие гражданские страдали различными заболеваниями.

У госпожи Пэй, матери одного из наших офицеров, был хронический бронхит, аллергическая реакция на какое-то вещество, краску или машинное масло, в общем, на то, от чего на подлодке просто так не избавишься. Она уничтожала наши запасы противоотечных средств с угрожающей быстротой. Лейтенант Чин, один из наших офицеров, спокойно предложил устроить старушке эвтаназию. Командир лодки посадил его на неделю под арест, наполовину сократил паек и приказал не выдавать ему медикаменты, если не будет угрозы для жизни. Чин был хладнокровным ублюдком, но его предложение заставило нас задуматься о том, как поступать дальше: растягивать запасы или найти способ переработки отходов.

Набеги на мертвые суда все еще находились под строжайшим запретом. Даже когда мы замечали вроде бы совершенно пустой корабль, из его трюма всегда доносился стук пары-тройки зомби. Для рыбалки у нас не было ни материала, чтобы связать сети, ни желания держать лодку часами на поверхности, закидывая их в море.

Решение нашли гражданские. Некоторые из них до кризиса работали в поле или занимались травами, кое у кого имелись при себе мешочки с семенами. Если бы мы дали им необходимое оборудование, они бы начали выращивать, так сказать, пополнение для запасов провизии, которого могло хватить на многие годы. Дерзкий план, но не без плюсов. В ракетных шахтах хватало места, чтобы устроить огород. Горшки и корыта мы могли сделать из подручных материалов а ультрафиолетовые лампы, которые использовались для восполнения недостатка витамина D, заменили бы солнечный свет.

Единственная проблема — почва. Никто ничего не знал о гидропонике, аэропонике и других альтернативных методах культивирования. Нужна была земля, а ее нигде не достать. Капитану пришлось серьезно задуматься. Высаживаться на берег не менее опасно, чем подниматься на борт зараженного корабля. До войны больше половины человечества селилось на берегах морей и океанов. Во время кризиса количество прибрежных обитателей только выросло, потому что беженцы пытались убежать по воде.

Мы начали поиски со среднеатлантического побережья Южной Америки, с Джорджтауна в Гайане, потом пошли вдоль побережья Суринама и французской Гвианы. Нашли несколько полос необитаемых джунглей — по крайней мере в перископ берег казался чистым. Мы всплыли и снова осмотрели побережье с мостика. Снова ничего. Я спросил разрешения сойти на сушу. Капитан колебался. Он приказал включить сирену… громко и долго… а потом пришли они.

Вначале их было немного: какие-то побитые, с выпученными глазами, ковыляющие со стороны джунглей. Мертвяки словно не замечали прибоя, волны сбивали их с ног, отталкивали обратно на берег или утаскивали в море. Один наткнулся на камень, разбил грудь, сломанные ребра проткнули плоть. Изо рта пошла черная пена, потом мертвяк взвыл, все еще пытаясь идти, ползти, добраться до нас. Появились новые. Через пару минут уже больше сотни зомби начали бросаться в прибой. То же самое повторялось везде, куда бы мы ни приплыли. Все беженцы, которым не повезло добраться до открытого океана, создали смертоносный барьер вдоль любого клочка земли, мешая высадиться на берег.

— Вы пытались высадиться?

— Нет. Слишком опасно, даже хуже, чем с зараженными кораблями. Мы решили, что единственный выход — достать почву на каком-нибудь прибрежном острове.

— Но вы наверняка знали, что происходит на островах…

— Вы удивитесь. Покинув зону патрулирования в Тихом океане, наша лодка ограничила свои передвижения Атлантическим и Индийским океанами. Мы слышали передачи и осматривали многие из подходящих клочков суши. Узнали о многом… видели перестрелку на Наветренных островах. В ту ночь, подняв лодку на поверхность, мы чувствовали запах дыма, шедшего с востока. Однако ведь были места, которым не так повезло. Помню острова Зелёного Мыса… никто ничего не успел разглядеть, когда донесся ужасный тоскливый вой. Слишком много беженцев, слишком мало порядка, хватало одного зараженного. Сколько островов осталось в карантине после войны? Сколько замороженных северных скал до сих пор считаются опасными «белыми» зонами?

Самым разумным было вернуться в Тихий океан, нотам лодка снова оказалась бы у парадных дверей собственной страны.

А мы все еще не знали, охотятся ли за нами китайские ВМС… да и существуют ли они до сих пор. Одно было ясно: нам нужны припасы и общение с себе подобными. Офицеры долго убеждали командира лодки. Однако он вовсе не хотел столкнуться с нашим флотом.

— Он сохранял верность правительству?

— Да. И потом… у него были личные причины.

— Личные? Какие?

(Пропускает вопрос мимо ушей).

— Вы когда-нибудь были на Манихи? (Я качаю головой).

— Идеальный образ довоенного тропического рая. Плоские, покрытые пальмами острова, или «мотус», образуют кольцо вокруг мелкой, кристально-чистой лагуны. Одно из немногих мест на Земле, где культивировали настоящий черный жемчуг. Я купил пару жемчужин для своей жены когда мы приехали в Туамоту во время медового месяца. Поскольку я видел этот атолл своими глазами, мы отправились именно туда.

Манихи разительно изменился с тех пор, как я посещал его юным энсином. Жемчужины исчезли, устриц съели, а лагуну заполнили сотни мелких лодочек. Сами островки были усеяны палатками и ветхими хижинами. Десятки импровизированных плавсредств на веслах или под парусами сновали между внешним рифом и дюжиной больших кораблей, которые стояли на глубине. Вероятно, типичная картинка того, что послевоенные историки называют Тихоокеанским континентом, островная культура беженцев, протянувшаяся от Палау до французской Полинезии. Новое сообщество, новая нация, беженцы со всего мира, объединившиеся под общим флагом выживания.

— Как вы интегрировались в это сообщество?

— Торговля. Она стала центральным столпом Тихоокеанского континента. Если на корабле имеется большая перегонная установка, продаешь чистую воду. Механический цех — становишься механиком. «Мадрид Спирит», танкер для перевозки сжиженного газа, продавал топливо. Он тo и подал господину Сонгу идею насчет нашей рыночной ниши. Господин Сонг — отец офицера с нашей лодки, брокер хеджевого фонда из провинции Шеньжень. Он предложил протянуть в лагуну плавучую линию электропередачи и продавать электричество от нашего реактора.

(Улыбается).

— Мы стали миллионерами… хотя бы в плане бартера: продукты, медикаменты, любые запчасти или сырье. На лодке сделали теплицу и миниатюрную установку для переработки отходов, чтобы получать удобрения. Потом «купили» оборудование для гимнастического зала, небольшой бар с напитками и домашние развлекательные системы для камбуза и столовой. Детей засыпали игрушками и конфетами, а потом стали водить их на уроки на те баржи, где устроили интернациональные школы. Нас радушно принимали в любом доме, на любой лодке. Морякам, даже некоторым офицерам, предоставили бесплатный кредит на каждой из пяти лодок «для отдыха», которые стояли на якоре в лагуне. А почему бы и нет? Мы осветили их ночи, дали электричество для их машин. Вернули позабытую роскошь кондиционеров и холодильников. Позволили снова включить компьютеры и принять впервые за много месяцев горячий душ. Мы пользовались таким успехом, что совет острова решил освободить нас от охраны берегов, но мы вежливо отказались.

— Охраны от морских зомби?

— Они всегда нам угрожали. Каждую ночь вылезали на островки или пытались взобраться по якорной цепи на какое-либо судно. В гражданские обязанности людей, желавших остаться на Манихи, входило патрулирование пляжей.

— Вы упомянули якорные цепи. Разве зомби умеют лазить?

— Умеют. Большинству надо только держаться за цепь, чтобы всплыть на поверхность. Если же эта цепь приводит к лодке, чья палуба располагается в нескольких сантиметрах над уровнем воды… в лагуне нападений было не меньше, чем на пляже. Ночью всегда было хуже. Вот еще одна причина, почему нас так тепло приняли. Мы могли разогнать тьму, наверху и в глубине. Дрожь берет, когда наводишь луч фонарика на воду и видишь сине-зеленые очертания зомби.

— Разве свет не привлекал живых мертвецов?

— Да, конечно. Ночные нападения стали происходить в два раза чаще, когда моряки начали оставлять свет включенным. Но гражданские не жаловались, как и совет острова. Думаю, большинство предпочтет встретить реального врага при свете, чем выдумывать страхи в темноте.

— Сколько вы пробыли на Манихи?

— Несколько месяцев. Не знаю, можно ли их назвать лучшими в моей жизни, но тогда я думал именно так. Мы начали терять бдительность, перестали чувствовать себя беглецами. Там было даже несколько китайских семей — не из диаспоры или с Тайваня, а граждане Народной Республики Они рассказали, что ситуация осложнилась настолько, что правительство едва удерживало страну от распада. Никто не представлял, как, когда заражено более половины населения и армия дезорганизована, можно найти время и средства на поиски единственной субмарины. На какой-то миг нам стало казаться, что мы можем назвать домом это маленькое островное сообщество, поселиться тут до конца кризиса… или до скончания веков.

(Поднимает взгляд на монумент, который возвышается над нами. Памятник предположительно построен на том самом месте, где уничтожили последнего зомби в Пекине).

— Я и Сонг находились в дозоре на берегу в тот день, когда это случилось. Мы остановились у костра послушать радио островитян. Передавали что-то о таинственном стихийном бедствии в Китае. Никто не знал, в чем конкретно дело, а слухов было предостаточно, чтобы разбудить наше воображение. Я стоял спиной к лагуне, когда небо надо мной вдруг озарила вспышка. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как взрывается «Мадрид Спирит». Не знаю, сколько природного газа еще была у него на борту, но огненным шар взлетел высоко в ночное небо, расширяясь и испепеляй любую жизнь на двух близлежащих островках. Первая моя мысль — несчастный случай, изъеденный коррозией клапан, небрежность матроса. Коммандер Сонг, однако, смотрел прямо на танкер, и видел полет ракеты. Секундой позже завыла сирена «Адмирала Чженга».

Пока мы бежали к подлодке, вокруг меня рушилась стена спокойствия. Я знал, что ракету выпустила одна из наших субмарин. Они попали в «Мадрид» только потому, что он четче выделялся на радаре. Сколько людей находилось там на борту? А сколько на островках? Я внезапно понял, что каждой секундой своего пребывания здесь мы подвергали островитян опасности нападения. Кэптен Чен, наверное, подумал о том же. Когда мы вскочили на палубу, с мостика донесся приказ к отплытию. Электропровода обрезали, людей пересчитали по головам, задраили люки. Мы взяли курс в открытое море, а потом погрузились.

На девяноста метрах включили буксируемую гидролокационную станцию и тут же услышали щелчки другой подлодки, которая меняла глубину. Не тягучие «шлеп-гуууул-шлеп» стали, а быстрый «шлеп-шлеп-шлеп» титана. Только в двух странах мира боевые подлодки имели титановые корпуса: в России и у нас. Судя по количеству лопастей, это была наша, новый охотник-убийца «тип 95». Когда мы покидали Китай, подобных субмарин было две. Мы не могли определить, какая из них на нас напала.

— Это так важно?

(И снова он не отвечает).

— Вначале командир не хотел вступать в бой. Он решил лечь на дно на предельной для нашей субмарины глубине. «Тип 95» пытался обнаружить нас, используя свой активный гидролокатор. Импульсы эхом отдавались в воде, но противник не мог нас найти. «95-й» перешел на пассивный поиск, начал ловить своим мощным гидрофоном любые звуки. Мы приглушили реактор до минимального уровня, выключили всю ненужную аппаратуру и прекратили движение внутри лодки. Пассивный сонар не посылает никаких сигналов, поэтому мы не могли знать, где находится «95-й», не ушел ли вообще. Противник затаился, шум гребных винтов отсутствовал. Мы выждали полчаса, не двигаясь, едва дыша.

Я стоял возле акустиков, когда лейтенант Лю дотронулся до моего плеча. Система засекла что-то неподалеку, не подлодку, а ближе, буквально рядом. Я надел наушники и услышал скрежет, как будто скреблись крысы. Жестами позвали командира послушать. Мы ничего не могли понять. Дело было не в придонном течении, оно слишком слабое. Морская живность, крабы или другие твари? Их не могло быть настолько много — сотни, тысячи… Я начал кое-что подозревать. Запросил внешний обзор, зная, что малейший шум может привлечь охотника. Капитан одобрил. Мы сжали зубы, когда со скрипом выехал перископ. Потом — картинка.

Зомби, сотни мертвяков облепили подлодку. С каждой секундой их становилось больше, они спотыкались, бредя по песку, лезли друг на друга, чтобы вцепиться, поскрести, даже укусить стальную обшивку «Чженга».

— Они могли попасть внутрь? Открыть люк или…

— Нет, невозможно. Все люки задраены, а торпедные отсеки защищены внешними колпаками. Нас заботил реактор. Он охлаждался морской водой. Во внешние отверстия человек не пролезет, но застрять там очень даже сможет. И тут как раз беззвучно замигала лампочка четвертого клапана. Какой-то зомби сорвал защитное покрытие и основательно закупорил трубу. Температура реактора начала повышаться. Выключив его, мы оставались беззащитными. Кэптен Чен решил сниматься с места.

Лодка поднималась со дна как можно медленнее и тише. Как оказалось, недостаточно бесшумно. Послышался звук гребного винта «типа 95». Нас обнаружили и собирались атаковать. Мы услышали, как противник затапливает и открывает торпедные отсеки. Кэптен Чен приказал активизировать сонар — мы выдавали свое точное месторасположение, зато получали превосходную мишень в виде «95-го».

Субмарины выстрелили одновременно. Торпеды пролетели друг мимо друга, пока лодки пытались увернуться. «95-й» был чуть быстрее, чуть маневреннее, но у них не было нашего капитана. Чен точно знал, как избежать столкновения с несущейся «рыбой», мы с легкостью разминулись как раз, когда наши торпеды нашли свою цель.

Мы услышали, как «тип 95» хрипит, словно умирающий кит, переборки рушились, отсеки взрывались один за другим. Говорят, все происходит слишком быстро, чтобы экипаж успел что-либо почувствовать, люди теряют сознание от перепада давления или от взрыва загорается воздух. Экипаж гибнет быстро и безболезненно — по крайней мере мы на это надеялись. Но наблюдать, как в глазах капитана вместе с обреченной подлодкой умирает свет, было тяжело.

(Он предупреждает мой следующий вопрос, сжав кулаки и тяжело дыша).

— Кэптен Чен один растил сына, воспитал его хорошим моряком, который любит свою страну, служит ей и никогда не обсуждает приказы. Лучший офицер за всю историю китайского флота. Счастливейшим днем жизни Старика был тот, когда коммандер Чен Чжицяо получил свое первое назначение — на новенький охотник-убийцу «тип 95».

— Как тот, что на вас напал?

— (Кивает). Вот почему кэптен Чен всеми силами избегал встречи с нашим флотом. Вот почему нам было так важно знать, какая из двух подлодок нас атаковала. Знать всегда лучше, каков бы ни был ответ. Старик уже изменил клятве, предал родину, а теперь считал, что предательство, вероятно, привело его к убийству сына…

На следующее утро, когда кэптен Чен не явился на вахту, я зашел к нему в каюту. Там царил полумрак. Я позвал Старика по имени. К моему облегчению, он ответил, но когда командир вышел на свет… Он весь поседел, волосы стали белее довоенного снега. Лицо осунулось, глаза ввалились. Теперь он впрямь походил на старика, сломанного, высохшего. Чудовища, восстающие из мертвых, не сравнимы с теми, что живут в наших душах.

С того дня мы оборвали всякий контакт с внешним миром. Отправились в арктические льды, в самую далекую и темную глушь, какую смогли отыскать. Мы пытались жить так, словно ничего не произошло: следили за состоянием лодки, выращивали еду, обучали, воспитывали и утешали детей. С волей капитана была сломлена и воля экипажа субмарины. В те дни Старика видел только я. Приносил еду, забирал грязное белье, коротко доклады вал о состоянии лодки, потом передавал приказы командира остальным. Все одно и то же, день за днем.

Но однажды монотонный ход событий нарушила еще одна лодка класса «тип 95», которую засек наш сонар. Мы заняли боевую позицию, и кэптен Чен в первый раз за долгое время вышел из своей каюты. Он занял свое место, приказал заряжать первый и второй торпедные аппараты. Если верить показаниям сонара, противник подобных действий не предпринимал. Кэптен Чен увидел в этом наше преимущество. На этот раз его не терзали сомнения. Враг погибнет прежде, чем успеет выстрелить. Но едва он собрался отдать приказ, как мы засекли сигнал по «гертруде», как американцы называют подводный телефон. На связи был коммандер Чен, сын кэптена, он заявил о своих мирных намерениях и попросил снять боевую тревогу. Он рассказал нам о дамбе «Три ущелья», источнике слухов о «стихийном бедствии», которые мы слышали на Манихи. Коммандер объяснил, что наш поединок с другим «95-м» был эпизодом гражданской войны, которая разгорелась после разрушения дамбы. Атаковавшая нас субмарина принадлежала силам сторонников правительства. Коммандер Чен присоединился к повстанцам. Его задачей было отыскать нас и сопроводить домой. Казалось, нас выбросит на поверхность от радостных криков членов экипажа. Когда мы вспороли лед, и две команды помчались друг навстречу другу в арктических сумерках, я думал: наконец-то можно вернуться домой, восстановить страну и выгнать мертвяков. Наконец-то все кончено.

— Но вы ошибались…

— Надо было выполнить еще один, последний долг. Политбюро, эти ненавистные старикашки, которые уже причинили столько страданий народу, до сих пор отсиживались в командном бункере в Цзилине, до сих пор контролировали минимум половину армейских подразделений нашей страны. Они бы ни за что не сдались, это понимали все. Правители продолжали бы как сумасшедшие держаться за власть, расточая остатки армии. Если гражданская война затянулась бы еще хоть ненадолго, в Китае могли остаться одни живые мертвецы.

— И вы решили действовать.

— У нас одних была такая возможность. Наземные пусковые шахты захвачены, ВВС парализованы, два других подводных ракетоносца стоят у причала в ожидании приказа, пока мертвяки лезут в люки. Коммандер Чен сказал, что мы — единственные, кто обладает атомным оружием. С каждой секундой промедления мы теряли сотню жизней, сотню пуль, которую можно выпустить в мертвяков.

— И вы дали залп по собственной родине, чтобы спасти ее.

— Последний груз на наши плечи. Кэптен Чен, вероятно, увидел, что я колеблюсь.

«Мой приказ, — заявил он. — Моя ответственность».

Ракета несла единственную мощную многомегатонную боевую головку. Прототип, созданный для уничтожения укрепленного бункера Объединённого командования ПВО североамериканского континента в Шайенн-Маунтин, штат Колорадо. Забавно, что бункер Политбюро почти в точности повторяет тот, что в Шайенн-Маунтин. Когда мы готовились к отплытию, коммандер Чен сообщил о прямом попадании ракеты по Цзилиню. Уходя на глубину, мы слушали радио, там говорили о капитуляции правительственных войск и их объединении с силами повстанцев против реального врага.

— Вы знали, что на вашей родине начали вводить собственную версию южноафриканского плана?

— Узнали в день, когда вышли из-подо льдов. В то утро я пришел на мостик и обнаружил там кэптена Чена. Он сидел в командирском кресле с чашкой чая в руках. Кэптен выглядел очень усталым, когда безмолвно смотрел на членов экипажа. Он улыбался, как отец улыбается счастью детей. Я заметил, что его чай остыл, и спросил, надо ли принесли новый. Старик поднял на меня глаза, потом, не переставая улыбаться, медленно покачал головой.

«Хорошо, сэр», — сказал я. Тут кэптен Чен поймал меня за руку, заглянул в лицо, не узнавая. Старик прошептал так тихо, что я едва расслышал.

— Что?

— «Хороший мальчик, Цзю Чжицай, такой хороший мальчик».

Он еще держал меня за руку, когда его глаза закрылись навсегда.

 

Сидней, Австралия

 

«Клиаруотер Мемориал» — новейшая больница, которую собираются возводить в Австралии, и крупнейшая из тех, что построили после войны. Комната Терри Нокса находится на семнадцатом этаже «президентского люкса». Роскошные апартаменты и дорогие лекарства, которые почти невозможно достать — самое малое, что правительство может сделать для первого и пока единственного австралийского командира Международной орбитальной станции. Как сказал он сам: «Неплохо для сына горняка, добывавшего опалы в Андамука».

Его высохшее тело словно оживает во время нашего разговора. На лице появляется румянец.

— Было бы хорошо, если бы хоть половина историй, что о нас рассказывают, была правдой. Мы могли выглядеть еще большими героями. (Улыбается). А правда в том, что мы не «попали в ловушку», словно нас вдруг неожиданно там заперли. Никто не видел, что происходит, лучше нас. Никто не удивился, когда не прилетела смена с Байконура, или когда Хьюстон приказал нам грузиться в Х-38[61]для эвакуации. Я бы хотел сказать, что мы нарушили приказ или дрались друг с другом за право остаться. А на самом деле все было буднично и здраво. Я приказал научникам и другому персоналу, в котором не было острой необходимости, возвращаться на Землю, а остальным предоставил возможность выбирать самим. Без Х-38 мы практически оставались взаперти, но если подумать, что тогда было поставлено на карту, не представляю, чтобы кто-то захотел улететь.

МКС — одно из величайших чудес инженерной мысли. Мы говорим о такой большой орбитальной платформе, что ее можно увидеть с Земли невооруженным глазом. Потребовались усилия шестнадцати стран в течение десяти с лишним лет, пара сотен выходов в космос и больше денег, чем готов признать любой, кому не гарантирована занятость, чтобы наконец-то ее закончить. Сколько понадобится для постройки новой, если ее вообще можно воссоздать?

Впрочем, важнее самой станции была неизмеримая ценность спутниковой связи. В то время на орбите вращалось около трех тысяч спутников, и человечество зависело от них во всем, начиная с навигации и наблюдения и заканчивая более прозаичными, но не менее важными вещами вроде достоверного прогноза погоды. В современном мире эта сеть так же необходима, как дороги в древние времена или поезда в индустриальный век. Что будет с человечеством, если эти драгоценные аппараты просто попадают с неба?

Мы никогда не собирались спасать все подряд. Нереально, да и не нужно. Имело смысл сосредоточить усилия на самых важных для ведения войны объектах. Пара десятков птичек, которым следовало остаться в воздухе. Одного этого было достаточно, чтобы рискнуть и не улетать.

— Вас обещали спасти?

— Нет, да мы и не ждали. Вопрос был не в том, как мы попадем на Землю, а в том, как нам выжить на орбите. Даже со всеми запасами кислорода, аварийными хлоратовыми свечами,[62]системой оборотного водоснабжения,[63]работающей на полную мощность, у нас оставалось еды всего на срок около двадцати семи месяцев, учитывая и возможность забоя подопытных животных из лабораторного модуля. Ни на одном из них не тестировали каких-либо вакцин, поэтому мясо было съедобным. Я до сих пор слышу тонкий писк бедных зверюшек, до сих пор вижу капли крови, плавающие по помещениям станции. Даже там, наверху, не избежать крови. Я пытался подходить к этому с научной точки зрения, подсчитывал пищевую ценность каждой проплывающей красной капельки, которую всасывал из воздуха. Я верил, что делаю это во имя поставленной цели, а не из-за дикого голода.

— Расскажите поподробнее о своей цели. Если вы не могли никуда выбраться со станции, как удавалось удерживать спутники на орбите?

— Мы использовали «Жюль Верн — Третий», АОТ,[64]последний груз, отправленный нам перед тем, как мертвяки захватили Французскую Гвинею. Корабль задумывался как одноразовый. Получив груз, его наполняли мусором и отсылали обратно на Землю сгорать в атмосфере.[65]Мы оснастили АОТ ручным управлением и креслом для пилота. Жалко, что не было нормального иллюминатора. Ориентироваться по видеомонитору не очень удобно, как и работать за бортом станции в костюме для спуска на Землю, потому что нормальный скафандр в «Жюль Верне» не помещался.

Чаще всего я выходил к АСТРО,[66]который являлся всего лишь космической заправочной станцией. Боевым спутникам и спутникам-шпионам иногда надо менять орбиту, чтобы найти новые цели. Тогда запускались реактивные двигатели, используя невеликий запас гидразинового топлива. До войны американские военные поняли, что заправочную станцию экономически выгоднее разместить прямо на орбите, чем беспрестанно посылать в космос людей. Так и появился АСТРО. Мы приспособили его еще и под дозаправку других спутников, гражданских моделей, которые очень редко требовали топлива, чтобы вернуться на прежний курс после уменьшения высоты орбиты. Чудесный аппарат: он действительно экономил время. У нас имелось много технологий подобного рода. «Канадарм», пятидесятифутовый автоматизированный манипулятор, который выполнял необходимые работы по техническому обслуживанию внешней обшивки станции. Был «Боба», робонавт, управляемый в виртуальной реальности, которого мы оснастили реактивным двигателем, чтобы он мог работать не только возле МКС, но и дальше, у спутника. Еще у нас имелся небольшой эскадрон ПСА,[67]автономных роботов размером и формой с грейпфрут. Вся эта волшебная техника должна была облегчить работу. Жалко, что она так хорошо работала.

Каждый день у нас оставался час или даже два, когда делать было абсолютно нечего. Можно спать, можно делать зарядку, перечитывать одни и те же книги, слушать радио «Свободная Земля» или музыку, которую мы взяли с собой. Не знаю, сколько раз я слушал песню группы «Редгам» «God help me, I was only nineteen.[68]Отец ее очень любил, она напоминала ему о временах Вьетнама. Я молился, чтобы армейская выучка помогла ему спасти свою и мамину жизни. Я ничего не знал ни о нем, ни о ком-либо еще из Австралии с тех пор, как правительство переместилось на Тасманию. Мне хотелось верить, что у них все хорошо. Впрочем, глядя на то, что творится на Земле — чем мы в основном и занимались в свободное время, — в это верилось с большим трудом.

Говорят, во время холодной войны американские шпионские летательные аппараты могли прочитать газету «Правда» в руках советского гражданина. Не уверен, что это действительно так. Я не в курсе технических характеристик того поколения космических аппаратов. Но могу сказать, что телекамеры современных штучек, чьи сигналы мы перехватывали, прекрасно демонстрировали, как рвутся сухожилья и ломаются кости. Мы читали по губам жертв, молящих о снисхождении, видели цвет их глаз, вылезавших из орбит с последним дыханием. Видели, в какой момент красная кровь превращалась в коричневую и как она выглядела на сером лондонском асфальте по сравнению с белым песком Кейп-Код.

Мы не могли задавать точку наблюдения спутникам-шпионам. Цели определяли американские военные. Мы видели много боев — Нунции, Йонкерс, наблюдали за действиями индийских войск, которые пытались спасти гражданских, запертых на стадионе Амбедкар в Дели, когда они сами попали в ловушку и отошли к Парку Ганди. Я смотрел как их командир построил людей в каре, как англичане в колониальные годы. Это сработало — по крайней мере вначале. Самое досадное в наблюдении через камеры спутника: ты только смотришь, однако ничего не слышишь. Оказывается, у индийцев кончались боеприпасы, но мы только видели, как зомби начали их окружать. Потом появился вертолет, а командир индийцев заспорил со своими подчиненными. Мы не знали, что это генерал Радж-Сингх, мы даже: не были в курсе, кто это такой. Не слушайте тех, кто говорит, будто он сбежал, когда запахло жареным. Мы видели все своими глазами. Радж-Сингх действительно полез в драку, и один из его парней действительно врезал ему по лицу прикладом. Генерал был без сознания, когда его затаскивали в вертолет. Ужасное чувство — видеть все так близко и не иметь возможности что-либо сделать.

У нас были и свои устройства для наблюдения — гражданские исследовательские аппараты и оборудование самой станции. Картинка и вполовину не такая четкая, как у военных, но все равно пугающе ясная. Так мы получили первое представление о несметных полчищах мертвяков в Средней Азии и на американских Великих равнинах. Действительно несметных, растянувшихся на многие мили, как когда-то стада американских буйволов.

А еще наблюдали за эвакуацией японцев и не могли сдержать восхищения. Сотни кораблей, тысячи маленьких лодок. Мы потеряли счет вертолетам, метавшимся от крыш зданий к судам и обратно, реактивных лайнерам, улетавшим на север, на Камчатку.

Мы первые обнаружили ямы зомби. Мертвяки рыли их, пытаясь добраться до нор животных. Вначале мы думали, что это единичные случаи, а потом заметили, что они рассыпаны по всему миру, иногда совсем близко друг к другу. На юге Англии было поле — наверное, с множеством кроличьих нор, — просто усеянное ямами различной глубины и диаметра. Вокруг многих были большие темные пятна. Мы не могли приблизить картинку, но были почти уверены, что это кровь. Для меня это стало самым жутким примером вражеского напора. Мертвяки не проявляли разумного мышления, только животные инстинкты. Однажды я видел, как зомби охотился за чем-то — наверное, за кротом, — в пустыне Намиб. Крот зарылся глубоко в дюну. Пока упырь пытался до него добраться, песок все сыпался и сыпался в разрываемую яму. Мертвяк не обращал ни на что внимания, просто делал свое дело. Я наблюдал за ним пять дней — смутная картинка, на которой зомби роет, роет и роет, потом как-то утром он просто остановился, вылез и пошаркал прочь как ни в чем не бывало. Наверное, потерял след. Повезло кроту.

Несмотря на всю нашу современную оптику, ничто не производит такого впечатления, как увиденное невооруженным глазом. Стоит просто посмотреть через иллюминатор на нашу хрупкую маленькую планетку. Видя повсеместное экологическое опустошение, понимаешь, что современное экологическое движение началось с американской космической программы. Столько огня! Я имею в виду не только горящие дома, леса и даже нефтяные вышки, полыхающие без всякого контроля — чертовы арабы просто взяли и подпалили их[69]— но и костры в лагерях. Их было не меньше миллиарда, крошечных оранжевых точек, освещающих Землю там, где когда-то было электричество. Каждый день, каждую ночь, словно горит вся планета. Мы даже не брались за точную оценку количества пепла, но прикинули, что это похоже на обмен ограниченными ядерными ударами между США и бывшим Советским Союзом, даже не учитывая реальных атомных бомбардировок Ирана и Пакистана. Их мы тоже видели и регистрировали: от вспышек у меня еще долго плавали перед глазами точки. Ядерная осень уже вступала в свои права, серо-коричневый покров становился все плотнее с каждым днем.

Словно глядишь на чужую планету. Или на Землю в последний день Апокалипсиса. Постепенно из-за этой пелены обычные оптические приборы стали бесполезны, и мы перешли на тепловые и радарные датчики. Привычное лицо Земли исчезло, сменившись страшной карикатурой. С помощью одной из тех систем — сенсор «Астер» со спутника «Терра», — мы узнали о прорыве дамбы «Три ущелья».

Поток из примерно десяти триллионов воды с мусором, илом, камнями, деревьями, машинами, домами и кусками самой дамбы величиной с дом! Это был живой коричнево-белый дракон, несущийся к Восточно-Китайскому морю. Только подумайте о людях на его пути… они сидели в забаррикадированных зданиях и не могли сбежать из-за живых мертвецов, осадивших их двери. Никто не знает, сколько людей погибло в ту ночь. Тела находят до сих пор.

(Сжимает в кулак одну костлявую руку, второй нажимает на кнопку «самолечение»).

— Только подумать: китайское правительство пыталось снять с себя ответственность… Читали стенограмму речи китайского президента? Мы смотрели само обращение, перехватив сигнал с их спутника «Синосат II». Он назвал это «непредвиденной трагедией». Да неужели? Непредвиденная? Неужто никто не знал, что дамбу построили на активной линии геологического разлома? Никто не был в курсе, учтя еще раньше увеличивающийся вес гигантских резервуаров провоцировал землетрясения,[70]а трещины в основании заметили за несколько месяцев до окончания строительстве дамбы?

Китаец назвал это «инцидентом, которого невозможно было избежать». Сукин сын. У них было достаточно войск, чтобы вести открытые бои почти во всех крупных городах, но не хватало пары полицейских, чтобы защитить людей от надвигающейся катастрофы? Никто не представлял, какие будут последствия, если бросить разом и сейсмические станции наблюдения, и управление аварийным водосбросом? А потом они решили переиначить собственные слова и заявили, что сделали все возможное для защиты дамбы, что в момент катастрофы отважные солдаты Народно-Освободительной армии отдавали свои жизни за ее спасение. Так вот, я лично наблюдал за «Тремя ущельями» целый год до бедствия, и единственные солдаты, которых я там видел, отдали свои жизни очень, очень давно. Неужели они и правда думали, что их люди купятся на такую наглую ложь? Неужели они не видели, что напрашиваются на всенародное восстание?

Через две недели после начала революции мы получили первый и единственный сигнал с китайской космической станции «Ян Ливэй». Второй и последний аппарат на орбите, которым управляли люди… но он не мог сравниться с нашим изысканным произведением искусства. Небрежное «тяп-ляп», модули «Шэньчжоу», слепленные с топливными баками ракеты-носителя «Лонг-Мач» в виде гигантской версии старинной американской «Скайлэб».

Мы пытались связаться с ними много месяцев. Даже не знали, остался ли экипаж на борту. Мы получили только сообщение, записанное на отличном гонконгском английском, призывающее нас держаться подальше, не то мы навлечем на себя «смертоносное насилие». Какая дурацкая потеря! Можно было сотрудничать, обмениваться припасами, техникой. Кто знает, что мы сумели бы сделать, если бы отбросили в сторону политику и объединили усилия как обычные, черт возьми, нормальные люди.

Пришлось убедить себя, что на китайской станции никогда никого не было, а угроза «смертоносного насилия» — всего лишь уловка. И как же мы удивились, когда к нам поступил сигнал по радиолюбительской связи![71]Живой человеческий голос, усталый, напуганный, прервавшийся уже через пару секунд. Но для того, чтобы погрузиться на «Берн» и полететь на «Ян», этого хватило.

Едва китайская станция появилась на горизонте, я увидел, что ее орбита сильно смещена. Когда подлетел ближе сразу понял почему. У их спускаемого аппарата сорвался люк а поскольку он еще не отстыковался от главной шлюзовой камеры, вся станция разгерметизировалась в считанные секунды. Из предосторожности я запросил разрешение на стыковку. Никакого ответа. Зайдя на станцию, я увидел, что там достаточно места для семи или восьми членов экипажа, но ложементов только два. На «Яне» было полно аварийных запасов, достаточно пищи, воды и свечей для получения кислорода лет на пять. Вначале я только не мог понять, зачем это все. На борту не оказалось ни научного оборудования, ни устройств для сбора информации. Выглядело так, словно китайское правительство послало двух людей в космос с единственной целью — пожить на орбите. Покрутившись по «Ливэю» минут пятнадцать, я обнаружил целый арсенал. Это был всего лишь гигантский орбитальный аппарат уничтожения. Если выпустить все заряды, находившиеся на космической станции, то этого с лихвой хватило бы на истребление всех других орбитальных платформ в обозримом пространстве. Тактика «выжженного космоса»: если не нам, то и никому.

Все системы станции работали. Ни следов пожара, ни технических повреждений, ни единой причины, объясняющей срыв люка спускаемого аппарата. Я нашел тело одинокого тайконавта, он все еще держался за обшивку. На нем был скафандр, но стекло шлема оказалось пробито пулей. Думаю, того, кто стрелял, унесло в космос. Хочется верить, что китайская революция случилась не только на Земле, а нас вызывал именно тот, кто сорвал люк. Его приятель остался верен старому режиму. Наверное, мистеру Верноподданному приказали активировать заряды и навести их на цели. Чжи — имя было написано на его личных вещах — Чжи попытался выкинуть напарника в космос и получил пулю. Похоже на правду, как мне кажется. Именно такой эта история и останется в моей памяти.

— Там вы и пополнили запасы? На станции «Ян»?

— (Поднимает вверх большой палец). Мы обчистили каждый угол, унеся все, что только можно. С удовольствием соединили бы две платформы, но для такого предприятия у нас не было ни инструментов, ни людских ресурсов. Конечно, можно было бы использовать спускаемый аппарат для возвращения на Землю. Там имелся теплозащитный экран, да и места хватило бы для троих. Соблазн оказался велик. Но высота орбиты быстро уменьшалась, приходилось срочно выбирать — бежать ли на Землю или пополнить запасы МКС. Вы знаете, на чем мы остановились.

Прежде чем покинуть китайскую станцию, мы похоронили нашего друга Чжи. Привязали тело к койке и сказали пару слов за упокой, прежде чем «Ян» сгорел в атмосфере. Конечно, наверняка мы ничего не знали, он мог быть и приспешником старого режима, а не мятежником, но в любом случае его действия помогли нам выжить. Мы оставались на орбите еще три года, три года, которые не удалось бы пережить без китайских запасов.

Меня до сих пор забавляет, что смена прибыла к нам на частном гражданском аппарате. «Спейскрафт-3», корабль, изначально предназначенный для довоенного космического туризма. Пилот в ковбойской шляпе и с широкой самоуверенной улыбкой янки. (Пытается изобразить техасский акцент). «Кто-нибудь заказывал смену?». (Смеется, потом морщится и снова нажимает кнопку «самолечение»).

Иногда меня спрашивают: жалели ли мы о своем решении остаться на станции? Я не могу отвечать за своих товарищей. На смертном одре все они говорили, что сделали бы это снова. Как можно не согласиться? Я не жалею о последовавших позже тяжелых днях, когда пришлось заново знакомиться со своими костями и вспоминать, зачем милостивый Господь дал нам ноги. Не жалею, что подвергся сильному воздействию космической радиации, когда работал за бортом в слабозащищенном костюме, когда жил на МКС без нормального экранирования. Нет, не жалею. В том числе и из-за этого. (Обводит рукой больничную палату, показывает на аппараты, присоединенные к его телу). Мы сделали свой выбор и, думаю, вносили посильный вклад до последнего. Неплохо для сына горняка, добывавшего опалы в Андамука.

(Терри Ноксумер через три дня после этого интервью).