Архитектурная форма и промышленная технология

При всем великолепии большепролетных и высотных конструкций, созданных инженерами 20 века /Э. Фрейссине, П.Л. Нерви, М. Новицкий, Ф. Отто, К. Ваксман, Фазлур-Хан, С. Калатрава, И. Шухов, Н. Никитин и др./, наиболее глубокие качественные изменения внесло в архитектурное формообразование вторжение в строительную технику индустриальных технологий. Предвестием был “Кристал-Палас” в Лондоне /1851/ со сборным металлическим каркасом, заполненным стеклянными панелями. Стало ясно, что архитектура стоит перед выбором – пассивное “освоение” индустриального в имитации традиционных форм и мертвой арифметике сумм механически соединенных стандартных элементов или поиск принципиально новых отношений между техникой и архитектурным формообразованием.

Попытки конструктивизма и функционализма использовать тектонику металлических и железобетонных конструкций для построения системы значащих форм были скованы стремлением не отступать от утилитарности. Персональный стиль, в котором совершенство техники, интерпретированное в понятиях эстетики неопластицизма, стало основой философских метафор, создал Л. Мис ван дер Роэ. Видимая простота /при внутренней сложности, которой пренебрегали/ побуждала тиражировать “стиль Миса”, выхолащивая его утонченную элитарную символику.

На гребне поисков “говорящей архитектуры” в конце 1970-х сложилось направление “хай-тек”, которое использовало приемы формообразования, характерные для техномира, освобождая их от изначального смысла и утилитарности. Визуальные признаки технического использовались для ироничных метафор, несущих “человеческое” содержание. Положившее начало этому направлению здание Центра искусств им. Ж. Помпиду в Париже, фасады которого как бы вывернуты наизнанку, демонстрируя обычно скрываемые в стене и за стеной системы инженерного оборудования, парадоксально демифологизировало элитарную функцию. Технотронная среда “хай-тек” могла принимать и характер романтичный, таинственно-магический /работы Г. Пайхла/. В постройках Н. Фостера и Э. Роджерса конца 1980-х ею сформированы романтичные образы, впечатляющие пиранезианским гигантизмом. В малом масштабе “хай-тек” показал возможность формировать подобие игровой среды – неких параллелей “электронным сказкам” Станислава Лема.

В футурологических пророчествах середины столетия наиболее общим признаком городов будущего виделся гигантизм, направленный на окончательное торжество антропогенной “второй природы”. Исследования “Римского клуба”, помогая осознать, что разрушение экологического равновесия планеты было бы самоубийственно для человечества, побудили становление другого взгляда на будущее. Мечты о гигантском порождались инерцией “палеотехнического времени”. Символом техники постиндустриального периода стали микроскопические “чипы” и компактные структуры высоких технологий, позволяющих экономить пространство, материю и энергию и обеспечивать при этом гибкость производства, не требующего гигантских тиражей и не навязывающего монотонность унифицированной среды.

Архитектура и время

Девятнадцатый век оставил нашему столетию идею прогресса, с восторгом принятую архитектурным авангардом. Порождением ее стало представление о самоценности новизны. Отвергая связь с традицией и глубиной исторического времени, авангард сосредоточился на временнóй развертке современности в концепции системы архитектурного пространства, воспринимаемого в движении и времени.

Историзм, однако, завоевывал все новые позиции в менталитете столетия. В его начале неясность перспектив будущего вызвала реанимацию мифов “золотого века” в ретроспективности неоклассицизма, первая волна которого достигла апогея в начале 1910-х годов. В России она оставила развитую систему стиля – обрамление “серебряного века”. Вторая волна неоклассицизма поднялась в архитектуре 1920-1930-х годов как выражение стремления набиравших мощь государственных режимов, не только тоталитарных, но и демократических, к универсальному порядку, стабильность которого подкреплена традицией.

Трагедии мировых войн и угроза ядерного апокалипсиса способствовали осознанию во второй половине века конечности “вечных” ценностей культуры. Умерла идея прогресса. Традиционализм и историзм укрепили свое влияние. Они вошли составной частью в концепции средового подхода и архитектуры постмодернизма, побуждая воспроизводить не только “знаки” архитектуры прошлого, но и стилистическую многосложность формы складывавшихся постепенно комплексов застройки. Возникло конкретное ощущение непрерывности развития городской ткани и стремление включиться в эту непрерывность, продолжить ее.

Как и предшествовавший, век двадцатый завершился в тревожном ощущении непредставимости будущего, отсутствия надежных перспектив, что порождает ностальгию по прошлому. Сохраняются тем самым и предпосылки новых возвратов к ретроспективности.

Литература

1. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Изд-во полит. лит., 1991 /С. 134/.
2. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Эстетика. Философия культуры. М.: Искусство, 1991 /С. 314/.
3. Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983 /С. 199/.
4. Манхейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994 /С. 40/.
5. Там же.
6. Бердяев Н.А. Новое средневековье. Берлин: Обелиск, 1924 /С. 121/.
7. Платон. Теэтет // Собр. соч., т. 2. М., 1993; Государство // Собр. соч., т. 3.М., 1994.
8. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. М.; СПб: Прогресс – Культура, “Ювента”, 1995 /С. 69/.
9. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992 /С. 22-25/.
10. Ладовский Н.А. Из протоколов заседания комиссии живописно-скульптурно-архитектурного синтеза // Мастера советской архитектуры об архитектуре,т. 1.М., 1975 /С. 344/.
11. Venturi R. Complexity and Contradiction in Architecture. N. Y., 1966.