Источники для восстановления южнорусского летописания XII и XIII ВВ. 4 страница

-116-

сравнивать изложение киевских событий Ипатьевской летописи, где в основе, как уже было сказано, лежит последовательно ведшийся киевский княжеский Летописец, с изложением тех же событий в Лаврентьевской летописи, где в основе, как мы теперь знаем, лежит епископский Летописец Переяславля Русского, то по целому ряду эпизодов и характеристик оба эти памятника весьма решительно разойдутся между собой. И удивительно, что многие историки Киевского государства, не углубляясь в изучение летописных тек­стов, полагали, что Лаврентьевская летопись дает нам лишь сокра­щение Ипатьевского повествования. ⁶¹⁾ Таким утверждением, вовсе не подтверждаемым текстами, они, конечно, только обессиливали себя в количестве возможных для их изысканий источников по истории Киевского государства. Приведем лишь один пример, но вполне до­статочный для иллюстрации той нашей мысли, что Летописец Рус­ского Переяславля в своем изложении южнорусских событий был вполне приемлем для владимирского летописания в противополож­ность киевскому Летописцу, поскольку в Переяславле уже давно чувствовали руку владимирских князей. Теперь в Лаврентьевской летописи под 1157 г. читаем: «Того же лета преставися благоверный князь Гюрьи Володимеровичь в Кыеве, месяца мая в 15 день; и положиша и в церкви у Спаса святаго на Берестовемь». Так, значит, излагал смерть и погребение Юрия епископский Летописец Переяс­лавля Русского. Об этой же смерти и погребении гораздо слово­охотливее повествует киевский Летописец (т. е. теперь Ипатьевская летопись), но, во-первых, подробности этих фактов, как мы сейчас увидим, были едва ли приятны владимиро-суздальским читателям, а, во-вторых, известие о смерти Юрия не было в киевском Летописце предметом специальной летописной статьи или записи, а о ней со­общалось мимоходом, как о счастливом эпизоде развертывания во­енных замыслов Изяслава Давидовича по овладению Киевом: «Изяславу же хотящю пойти ко Киеву и в тъ день приехаша к Изяславу Кияне, рекуче: поеди, княже, Киеву: Гюрги ти оумерл». Мы не ста­нем приводить здесь слез радости Изяслава по этому поводу, а перейдем к описанию смерти Юрия и последовавших за нею событий, на которых киевлянин-летописатель остановился с особой любовью: «пив бо Гюрги в осменика оу Петрила, в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его пять дний, и преставися... майя в 15 в среду на ночь, а заоутра в четверг положиша оу манастыри святаго Спаса. И много зла сотворися в тъ день: разграбиша двор его Крас­ный, и другыи двор его за Днепром разъграбиша, его же звашеть сам раем, и Васильков двор, сына его, разграбиша в городе: избивахуть суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче». Нарисованная картина поминок киевлян по Юрию лучше всего другого разъясняет нам лаконичность записи епископского Летописца Переяславля Рус­ского, который, очевидно, ничего хорошего об отношении киевлян к умершему Юрию сказать не имел, а худого сказать не мог, а может быть, и не хотел.
Изложенное позволяет нам отчетливо представить себе, что владимирское летописание, привлекая для составления свода 1177 г-

-117-

епископский Летописец Переяславля Русского, получало в нем летописное изложение, вполне отвечающее интересам владимирского князя, как в смысле благожелательного отношения повествования к дому Мономаха и князьям Ростово-Суздальского края, так и в смысле его достаточной широты по охвату южнорусских событий для той особой политической задачи, которая ставилась для первого летописного свода города Владимира.
Теперь после рассмотрения тех двух южнорусских источников, которые привлекались для владимирских сводов в 1177 и 1193 гг., мы можем вернуться к тому вопросу, который уже у нас возникал выше: какая политическая мысль была заложена во Владимирском своде 1177 г. и что именно побуждало Андрея Боголюбского, а после его смерти - его преемника Всеволода предпринять составление это­го свода, первого свода не только города Владимира, но и всего Ростово-Суздальского края?
Рассмотрим, прежде всего, состав этого свода. Источники его нам теперь известны: это были летописные записи времени Юрия Долго­рукого по истории Ростово-Суздальского края; затем - владимир­ский Летописец времени Андрея Юрьевича, ⁶²⁾ начинавшийся с 1158 г.; наконец, два заключительных повествования, из которых одно (об убийстве Андрея) изложено под 1175 г. ⁶³⁾ с особым заголовком, а вто­рое разбито под рубриками 1176 - 1177 гг. Перу автора этих за­ключительных произведений, судя, конечно, только по литературной манере изложения, мы относим и те припоминания о военных подвигах Андрея Юрьевича на юге при жизни еще Юрия, которые вплетены под 1149, 1150 и 1151 и 1152 гг. в повествование о южно­русских делах и событиях этих годов. ⁶⁴⁾ К этим ростово-суздальским и владимирским материалам составитель свода 1177 г. привлек еще епископский Летописец Переяславля Русского, доводивший свое изложение южнорусских событий до 1175 г. включительно.
В основу, так сказать, первой части своего труда владимирский сводчик 1177 г. положил свой южный источник: из него он дал едва ли не весь в основе текст от начала «Повести временных лет» до 1158 г., начав изложение «Поучением» Мономаха, затем текстом «Повести временных лет» сильвестровской редакции и, наконец, текстом собственно епископского Летописца Переяславля Русского. В эту часть своего труда сводчик 1177 г. включил из других своих материалов: записи ростово-суздальские времени Юрия Долгорукого и припоминания о военных подвигах Андрея Юрьевича на юге.
Окончив под 1157 г. изложение основного своего повествования из епископского Летописца Переяславля Русского, т. е. выписав под этим годом уже известное нам краткое сообщение о смерти и погре­бении Юрия в Киеве, сводчик под этим же годом дал последнюю из Ростово-суздальских записей времени Юрия, сообщавшую о вступ­лении в управление Ростово-Суздальским краем Андрея, а затем перешел, как уже к основному теперь материалу своего повествования, к тексту владимирского Летописца времени Андрея Боголюбского, как бы резко перенеся внимание читателя от южных событий к событиям северо-восточным.

-118-

В этой, так сказать, второй части своего труда владимирский сводчик 1177 г. не совершенно упустил из внимания свой южный источник, но ограничивается лишь самыми краткими сообщениями извлекаемыми из его текста, чаще всего, конечно, о княжеской борь­бе за Киев, и ставит теперь эти сообщения на втором плане, т. е. вписывает их в свой труд после изложения известий своего владимирского Летописца, как бы ни были эти последние известия иногда незначительны по своему содержанию. Иногда владимирский сводчик просто опускает теперь нить рассказа о военных событиях, которые, очевидно, на его взгляд представляют иногда столь ничтож­ный интерес с его общей точки зрения на ход исторической жизни Русской земли, и тогда он вместо погодных, хотя бы кратких записей о междукняжеских делах юга, делает такое, например, сообщение: (под 1167) «Преставися благоверный князь Ростислав, сын Мстиславль, ида и Смолиньска Кыеву, княжи в Киеве девять лет, месяца марта в 21 день. И везоша и к Киеву». Так владимирский сводчик давал понять читателю, что этому последнему нет необ­ходимости знать какие-либо подробности княжения в Киеве Ростислава. Когда же сводчик 1177 г. изложил под 1168 г. поход со­юзных князей, посланных Андреем Боголюбским взять Киев, то после этого о дальнейших киевских делах он начинает говорить как о делах, подлежащих ведению и власти владимиро-суздальского кня­зя Андрея: так, в 1169 г. Мстислав Андреевич, стоявший по распоряжению отца во главе похода на Киев, посадил на стол Киева своего дядю Глеба; после смерти этого Глеба (1172) Андрей посылает в Киев княжить Романа Ростиславовича. Теперь борьбу князей за Киев владимирский сводчик 1177 г. спешит изложить как непоко­рение этих князей владимиро-суздальскому князю, как нежелание их «ходить в воли его» (1174 г.). Даже, в изложении нашего сводчика, наиболее благоразумные южные князья, как бы отказыва­ясь от борьбы за Киев, посылают теперь к Андрею во Владимир, «просяще Роману Ростиславичю Кыева княжить» (1175 г.).
Итак, политический центр жизни русских княжеств, руководя­щая роль, принадлежавшая от времени вещего Олега Киеву и киевскому князю, - теперь переходит во Владимир-на-Клязьме, в руки владимирского князя. В этом и есть главная политическая ус­тановка Владимирского свода 1177 г.
Любопытная участь выпала на долю этой политической конст­рукции владимирского сводчика 1177 г. в последующие времена. Ее, конечно, безоговорочно усваивают владимирские и ростовское летописания XII и XIII вв.; она после гибели Киева и переезда митрополии из Киева на север ложится в основу общерусского летописания митрополичьей кафедры XV в.; она, конечно, перешла в общерусское великокняжеское летописание Москвы XV и XVI вв. С удивлением видим, что схема эта была принята как основа ученого построения хода русской истории в трудах не только дворянских историков XVIII и первой половины XIX в., слепо следовавших за изложением поздних московских летописных сводов, но и в трудах буржуазных историков второй половины XIX и начала XX в. Клю-

-119-

чевский, как известно, формулировал эту политическую мысль Владимирского сводчика 1177 г., как будто итог своих научных разысканий в положении, что Андрей Боголюбский оторвал великокняжеское достоинство от золотого стола Киевского и перенес его во Владимир-на-Клязьме. Однако, как для времени своего появления, так и для последующих времен, построение владимирского политика и летописателя грешило самым решительным искажением фактов, понятным и простительным для сводчика 1177 г., закрывавшего гла­за ввиду страстной борьбы за эту идею, на многие факты, его идее противоречащие, но совершенно непонятным и непростительным для историков, без изучения фактов прошлого, без критики летописных текстов пошедших за этим построением конца XII в.
Кроме этой основной политической установки, затрагивавшей больной тогда вопрос о правах на первенство среди феодальных русских княжеств второй половины XII в., больной потому, что слабость Киева была очевидна, владимирский сводчик 1177 г. проводил в своей работе еще свою местную политическую мысль, касающуюся отношений городов между собою в Ростово-Суздальском крае, выдвигая права города Владимира на первенство во всем Ростово-Суздальском крае, на значение его как столицы единого княжества. Сводчик 1177 г., конечно, владимирец, лицо, весьма близко разде­ляющее все политические планы Андрея Боголюбского и его пре­емника Всеволода, в событиях борьбы за наследство Андрея (где победителем оказался кандидат на владимирский стол, выдвинутый владимирцами, против кандидатов, выставлявшихся городом Росто­вом и всем боярством края) видел обоснование прав Владимира на окончательное уже теперь укрепление за ним значения столицы все­го Ростово-Суздальского княжества. Конечно, Ростов и Суздаль - города «давние» против молодого Владимира, но напрасно на этом только основании они «творяшется старейшими»: теперь победили «новии людье», «мезинии володимерьскии», за которыми - воля князя. Автора особенно возмущает попытка Ростова вернуть себе, в пору открывшейся борьбы за наследство Андрея, право распоряжать­ся судьбами всего края, т. е. самым грубым образом порвать со вре­менами Андрея, перенесшего значение столицы края на Владимир. В связи с этим настроением сводчика 1177 г. надо толковать, конеч­но, описание «ограбления» в начале 1176 г. главной владимирской Церкви, когда вече Ростова и Суздаля, как и все бояре края, говорит: «Како нам любо, тако же створим: „Володимерь есть пригород нашь!"».
Несомненно, что спор городов за первенство в Ростово-Суздаль­ском крае, так глубоко отразившийся на повествовании сводчика 1177 г., повел за собою и явное нежелание последнего использовать в полной мере все те исторические записки, которыми он располагал по истории Ростово-Суздальского края времени до объявления Владимира новой столицею края. Сводчик 1177 г., как мы говорили, имел в числе своих источников летописные записи по истории Рос­тово-Суздальского края времени Юрия Долгорукого. Из этого Источника он привлек столь незначительное число известий (под

-120-

1120, 1135, м. б. 1138 и др. годами), что на основании их нам трудно сказать, что это был за источник. Был ли это Летописец города Ростова и князя Юрия или же это были разрозненные и случайные записи, собранные нашим сводчиком? Но теперь, при внимательном изучении истории нашего летописания и уяснения взаимоотношений наших летописных сводов и их источников, мы можем решительно утверждать, что в Ростове при князе Юрии велся местный Ле­тописец, следивший за историей всего Ростово-Суздальского края. Этим Летописцем в полной мере мог располагать владимирский сводчик 1177 г., но он, как владимирец, воспользовался им лишь в незначительной степени, не желая увековечивать память о Ростове как былой столице всего края. Это можно утверждать потому, что этот ростовский Летописец времен Юрия не пропал после работы владимирского сводчика 1177 г. бесследно, а был позднее использо­ван в прямо до нас не дошедших владимирских сводах, влияние ко­торых на наше летописание начинает сказываться чрез те ростовские обработки общерусских митрополичьих и великокняжеских сводов XV в., которые выяснил нам А. А. Шахматов, что является замеча­тельным результатом точности его анализов сводов XV в. Приведем здесь два примера записей ростовского Летописца времен Юрия, ко­торые находим в ростовской обработке Московского свода 1479 г. (т. е. в Типографской летописи). Они подтвердят нам верность того положения, что ростовский Летописец времени Юрия действительно существовал, но что владимирский сводчик 1177 г. не пожелал использовать этот свой источник в полной мере, т. к., будучи почи­тателем владимирской политики Андрея Боголюбского, он не желал вводить читателей в подробности политического строя Ростово-Суздальского края времени Юрия. Под 1152 г. читаем в Типографской летописи запись, в такой форме нигде не излагающую деятельность князя Юрия как строителя церквей и городов: «Тогда же Георгий князь в Соуждале бе и отверъзл емоу Бог разумней очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Соуздальской стране: и цер­ковь Спаса в Соуздале, и святого Георгия в Володимери каменоу же, и Переяславль град перевед от Клещина, и заложи велик град, и церковь каменоу в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Георгиев град заложи, и в нем церковь доспе каменоу святаго мученика Георгиа». Вслед за нею, под тем же 1152 г., читаем сообщение, которое вводит нас в порядок политиче­ского управления Ростово-Суздальским краем за это время: «Того же лета приидоша болгаре по Волзе к Ярославлю, без вести, и остоупиша градок в лодиях: бе бо мал градок. И изнемогаху людие в граде гладом и жажею, и не бе лзе никомоу же изити из града и дасть весть ростовцем. Един же оуноша от людей ярославских нощию пришед из града, перебред рекоу, вборзе доеха Ростова и сказа им болгары пришедша. Ростовци же пришедша, победита болгары».
Несомненно, что одною из ближайших задач по изучению нашего летописания должна явиться попытка восстановить если не все известия этого ростовского Летописца времени Юрия, то хотя бы все остатки его, сохраненные нам помимо и вопреки владимирского

-121-

чика 1177 г. Но такая задача задерживается, к сожалению, тем, что сих пор еще не опубликован Московский свод 1479 г., хотя он давно уже вовлечен А. А. Шахматовым в научный оборот, т. к., только располагая изданным текстом этого свода, мы можем легко следить в других летописных сводах его обработку ростовскими древними летописными источниками. ⁶⁵⁾
Полагаю, что последним известием этого Юрьева Летописца было известие, которое теперь мы читаем в Лаврентьевской летописи под 1157 г.: «Того же лета Ростовци и Суздалци здумавши вси, пояша Аньдрея, сына его стареишаго и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали («месяца июня в 4» - добавляю из Летописца Переяславля Суздальского), занеже бе любим всеми за премногую его до­бродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним: тем же и по смерти отца своего велику память створи: церкви украси и монастыри востави и церковь сконча, юже бе заложи преже отець его святаго Спаса камену». Об этой любви ростовцев и суздальцев к Андрею, ничего общего, конечно, не имевшей с его добродетелью, поговорим ниже. Запись сделана в первый год княжения Андрея и носит еще безоблачный ростовский характер.
Нам остается теперь коснуться вопроса о том, что собою пред­ставляли летописные записи владимирские, или владимирский Ле­тописец, времени князя Андрея, видимо, полностью включенный владимирским сводчиком 1177 г. в свой труд. Изучение этого источника дает нам несколько наблюдений над политической жизнью Ростово-Суздальского края времени Андрея Боголюбского. Если мы в части текста Лаврентьевской летописи от 1158 г. до 1175 г. станем отбирать известия, которые без колебания можно отнести к составу этого владимирского Летописца времени Андрея, то у нас получится подбор известий, далеко не отражающий ни княжеской деятельности, ни личности Андрея Боголюбского. Прежде всего очевидно, что Летописец велся при главной церкви города Владимира: не только большинство известий связано с этой цер­ковью (постройка, роспись, похороны в ней членов княжеского до­ма), но главной иконе этой церкви приписываются победы Андрея и его сына Мстислава (1164 и 1172 гг.), как и изгнание из Владимира Феодорца. Подобного рода средневековый прием церковников свя­зывать те или иные популярные события со своею церковью можно проследить не только на русском или византийском, но и западно­европейском материале. Невольно затем бросается в глаза незначительное количество записей, при несомненно последовательно ведущемся записывании, причем почти совершенно отсутствуют записи о личных или семейных делах князя, как известно, весьма часто составляющие главную тему под пером других летописателей. Вот почему мы так мало знаем о сложных семейных отношениях в Доме Юрия Долгорукого с тех пор, как во главу этого дома вступил старший сын его Андрей. Из случайной обмолвки владимирского свода 1177 г. в повествовании под 1175 г. мы неожиданно узнаем, что вступление Андрея на Ростово-Суздальское княжение произошло против воли отца, что ростовцы и суздальцы присягали Юрию «на

-122-

меньших детех, на Михалце и на брате и, преступивше хрестное целованье, посадиша Андреа». Следовательно, та премногая доброде­тель Андрея, о которой говорит последняя запись ростовского Ле­тописца времени Юрия (Лаврентьевская летопись под 1157 г.), за которую «любили» ростовцы и суздальцы Андрея, заключалась в том, что Андрей согласился пойти против распоряжения отца и оставил без внимания нарушение присяги отцу со стороны ростовцев и суздальцев. Но эта обмолвка владимирского сводчика 1177 г. до­пущена почти чрез два года после смерти Андрея и неизвестно, решился бы сводчик сказать об этом при жизни князя. ⁶⁶⁾ Южнорус­ское летописание сохранило нам указание, что у Андрея с братьями и главными сотрудниками покойного Юрия были весьма серьезные отношения, выразившиеся уже в 1162 г. в том, что Андрей «братью свою погна: Мстислава и Василка и два Ростиславича, сыновца своя, и мужи отца своего передний». ⁶⁷⁾ В эту семейную распрю сейчас же вошла византийская дипломатия: император пригласил в том же 1162 г. Мстислава и Василка с их матерью к себе, в Империю, причем Василько получил от императора 4 города на Дунае, а Мстислав - волость Отскалана. Братья, направляясь в Византию на житье, взяли с собою еще «молодого» своего брата Всеволода, буду­щего первого великого князя Владимирского. Но все эти столкно­вения Андрея с братьями, мачехой и передними мужами отца, даже семейные дела самого Андрея и судьбы его детей - не составляют материала записей владимирского летописания и даже косвенно в этих записях не отражены. Летописатель, церковник главной церкви города Владимира, очевидно, далек от княжеского двора и явно избе­гает вдаваться в описание деятельности и личной жизни своего кня­зя. Чрез записи этого владимирского Летописца мы совершенно не знаем: когда и как была перенесена столица княжества во Владимир, где проживал сам князь, что делал сам, посылая в ответственные походы на Киев, Новгород и болгар своих сыновей, и др. Итак, при Андрее Боголюбском не было летописания в смысле княжеской за­боты о нем, а тем более руководства по его составлению. А это приводит к тому, что мы об Андрее с его смелыми и широкими пла­нами, проводимыми решительно и круто, знаем лишь по косвенным отражениям его деятельности в летописании современного ему юга и Новгорода, а конкретной обстановки его борьбы, достижений его жизни мы не имеем, хотя летописание за это время во Владимире ведется систематически из года в год. А ведь в лице этого князя мы несомненно имеем опережающего свое время и современников сме­лого и крутого деятеля, весьма рано оценившего и упадочность «Рус­ской земли», и растущую мощь Ростово-Суздальского края и решившего, порывая все традиции своего рода и всех русских феодальных княжеств, по-новому поставить соотношение сил и внутри Ростово-Суздальского края, и внутри русских княжеств, как и внешне-политические связи Русской земли.
Если наше предположение о том, что рассказы об убийстве Андрея и о борьбе за его наследство нужно отнести к перу сводчика 1177 г., верно, то сводчик 1177 г. без колебаний может быть опре-

-123-

лен как церковник той же главной церкви города Владимира, как и летописатель. Повествования 1175, 1176 и 1177 гг. без всякой меры пересыпаны благочестивыми рассуждениями о том, что во всех перипетиях борьбы за наследство Андрея икона главной Владимирской церкви оказывает свою чудесную помощь, благодаря которой в кон­це концов побеждает Михалка и Всеволод.
В рассказе об убийстве Андрея ⁶⁸⁾ мы находим упоминание в числе лиц, участвующих в похоронах князя, игумена этой главной Вла­димирской церкви Феодула. Полагаю, что под его руководством велись как записи, составившие материал владимирского Летописца времени Андрея, так и составление Владимирского свода 1177 г.
Те политические тенденции, которые провел в своем труде владимирский сводчик 1177 г., совершенно соответствуют тем поли­тическим планам, над осуществлением которых трудился всю жизнь Андрей Боголюбский. Для Ростово-Суздальского края на смену Росто­ва выдвигался примат Владимира, свободного от старых традиций и от влияния местного боярства; для всей системы русских феодальных княжеств на смену Киева выдвигался примат того же Владимира как политического распорядительного центра. Такая перемена политиче­ской конструкции как внутри Ростово-Суздальского края, так и внутри феодальной системы русских княжеств не лежала в возможно­стях только сильной княжеской власти, потому что подобного рода перемещения политических центров края или всей страны не могли совершаться без согласия на то императорской власти Византии, кото­рая как главная власть русской церкви одна могла разрешить или не разрешить открытие новой епископии во вновь избранной князем столице и перемещать или не перемещать митрополию из Киева. Бы­стрый рост Ростово-Суздальского края в богатейшее и сильнейшее княжество наряду с упадком былого могущества и расцвета княжеств юга, «Русской земли», не мог вызвать особого сочувствия Византии или желания с ее стороны помочь владимирскому князю в осуществ­лении его планов. В деятельности Андрея Боголюбского Империя мог­ла опасаться его пренебрежения интересами Киева, вопросами оборо­ны южной границы, тогда как главная забота Византии заключалась в возможности вовлечения южнорусских княжеств в борьбу со степью для помощи и защиты византийских степных пограничий. Перемещение митрополии из Киева на север, конечно, совершенно разруша­ло в этом смысле все виды Византии, поскольку митрополит в Киеве являлся не только постоянным советчиком Империи по русским де­лам, но и весьма деятельным центром по созданию в нужный для Им­перии момент военной помощи русских княжеств. Византийский придворный историк начала XIII в. Никита Хониат, рассказывая о со­юзных походах русских князей в конце XII в. на половцев в помощь Империи, прямо называет киевского митрополита как организатора этих походов: русские князья показали свою готовность помочь Им­перии «частью по собственному побуждению, частью уступая моль­бам своего архипастыря». Вот почему все домогания Андрея о переме­щении или разделе митрополии, как ослабляющие позицию киевского митрополита, были отклонены императором. Выдвигая галицкого

-124-

князя как соперника князю владимиро-суздальскому в вопросе обла­дания Киевом Империя только в дроблении сил нового сильнейшего Ростово-Суздальского княжества в это время и в ближайшие годы видела свою основную задачу. Вот почему Империя следит и вмешивается в борьбу Андрея с братьями, приглашает последних к се­бе и не признает Владимир новою столицею княжества, т. е. не назна­чает туда епископа, считая по-старому весь Ростово-Суздальский край под управлением города Ростова, где и находится единый епископ всего княжества.
Неудачи Андрея в сношениях с Византией не остановили подоб­ного рода домоганий со стороны Всеволода, и составление Владимир­ского свода 1177 г., этого исторического доказательства прав Влади­мира на звание столицы Ростово-Суздальского княжества и всех русских княжеств, является тому одним из свидетельств.
Все дипломатические сношения русских княжеств с Империей проходили чрез киевского митрополита. Несомненно, что и Влади­мирский свод 1177 г. подвергся той же участи. Вот почему в его со­ставе теперь можно указать два места, которые ведут нас к руке киевского митрополита. В повествовании о якобы чудесном изгнании из Владимира «лжаго владыки Феодорца» (под 1169 г.) еще С. М. Соловьев усматривал необычное для летописных текстов со­держание. Действительно, оно скорее напоминает изложение след­ственного дела политического преступника, заслужившего от импе­ратора обычную в Византии, но необычную у нас страшную физиче­скую казнь, установленную и широко практиковавшуюся в Империи в отношении политических преступников. В записях владимирского Летописца времени Андрея, откуда мог быть взят этот рассказ о Феодорце владимирском сводчиком 1177 г., при известной нам сдер­жанности Летописца в изложении политических событий могло читаться только сообщение об изгнании Феодорца из Владимира, причем давалась точная дата этого события (8 мая). Дальнейшее же повествование о действиях над Феодорцем киевского митрополита в Киеве («повеле ему язык урезати, яко злодею и еретику, и руку пра­вую утяти, и очи ему выняти»), как и формулировка всех преступ­лений Феодорца - добавлены, как думается, по требованию митрополита, причем дано и пояснение: «Се же списахом, да не наскакают неции на святительский сан, но его же позоветь Бог». Под «Богом» разумеется согласие на назначении Феодорца епископом во Владимир со стороны киевского митрополита. Казнь Феодорца имела особо же стойкую, устрашающую форму и, конечно, была необ­ходима с точки зрения агента византийской власти надолго об этой казни заставить помнить русских политических деятелей.
Думаю, что к митрополичьему же участию в просмотре ма­териала Владимирского свода 1177 г. можно отнести приписку в повествовании под 1164 г. о «ереси леонтианьской», где сообщалось, как эта ересь была изобличена за пределами Ростово-Суздальского княжества - в далекой Империи, пред лицом самого императора.
Если вероятно наше предположение о том, что составление Владимирского свода 1177 г. было предпринято с целью приведения

-125-

исторического доказательства прав Владимира на звание столицы Ростово-Суздальского края и всех русских княжеств, то, как говорят факты политической жизни Руси последующих годов, домогания владимиро-суздальского князя и на этот раз остались безуспешны.

^ § 3. ВЛАДИМИРСКИЙ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ СВОД 1193 г.

Последующий этап владимирского летописания после свода 1177 г., как мы уже говорили выше, был летописный свод 1193 г. ⁶⁹⁾ Несомненно, сводчик 1193 г. в основу своего труда положил Владимирский свод 1177 г., продолжил его повествование до 1193 г, и привлек княжеский Летописец Переяславля Русского для попол­нения своих северных известий на пространстве 1177 - 1193 гг. известиями южнорусскими. Однако ближайшее изучение работы сводчика 1193 г. обнаруживает перед нами, что эта работа протекала более углубленно, чем мы это сейчас установили, почему нам нужно задержаться над рассмотрением этого вопроса.
Прежде всего мы постараемся изучить в своде 1193 г. изложение известий 1178 - 1193 гг. за вычетом из них тех трех южнорусских повествований княжеского Летописца Переяславля Русского, кото­рые сводчик 1193 г., как мы уже указывали, занес в свой свод под 1185, 1186 и 1188 гг.
Просматривая записи 1178 - 1193 гг., мы непременно обратим внимание на обилие среди них известий, имеющих точную датиров­ку, кроме простого приурочения к определенному году. Эти датированные известия количественно превышают известия не­датированные (19 и 15), причем датировка тянется на пространстве всех указанных лет без значительных перерывов. ^*) Отсюда мы без колебаний выводим, что владимирское летописание за 1178 - 1193 гг. велось без перерывов.
Просматривая манеру и состав записей за 1178-1193 гг., вновь видим, что владимирское летописание ведется церковниками глав­ной владимирской церкви: известий, связанных с церковными де­лами и этою церковью, весьма много среди записей 1178-1193 гг. и они почти все датированы. Но этого мало: весьма многочисленны известия, связанные между собою, так сказать, единым литератур­ным приемом, который состоит в том, что после изложения того или иного факта автор переходит в роль церковного проповедника, снаб­жая изложение поучениями. С литературной точки зрения все эти поучения, всегда весьма отвлеченного содержания, не дающие поэтому историку точек опоры для уловления за этими поучениями каких-либо фактов или обстоятельств действительной жизни, - можно смело отнести к перу одного и того же писателя: настолько однообразны содержание, стиль и даже фразеология этих поучений.
_________
^* 1178 г.- 1 дат. известие; 1179 г.- 1 дат. и 1 недатир.; под 1181 и 1182 гг. по 1 недатир.; 1183 г.- 1 дат.; 1184 - 1 недатир.; 1185 г. - оба датированы; 1186 г.- 1 Дат. и 2 недат.; 1187 г.- 2 дат. и 4 недат.; 1188 г.- 2 недатир. и 1 дат.; 1189 - 4 Дат. и 2 недатир.; 1190 г.- оба датированы; 1192 г. - 2 дат. и 1 недат.; 1193 г. - 1 дат.