Геббельс переезжает в Берлин

 

Особенно плохо обстояли дела в Берлине, где руководителем окружной организации был работник, слабый для своего поста – д-р Шланге, а руководителем штурмовых отрядов – Далюеге.^[105] Один из вожаков берлинских штурмовиков, известный со времени борьбы в Руре Гейнц Гауенштейн, напал с несколькими товарищами на другого члена партии и избил его.

По требованию Штрассера заместитель руководителя берлинской организации Шмидике исключил из партии Гауенштейна и его соучастников. Но Штрассеру не удалось взять верх над фрондирующими берлинцами. Берлинское «следственное бюро» реабилитировало Гауенштейна, несмотря на то что Штрассер объявил его полицейским шпионом. В организационном отношении Берлин ничем не проявлял себя в партии; первый проявленный им признак жизни заключался в открытом бунте.

Гитлер воспользовался этим случаем, чтобы вырвать Берлин из рук Штрассера и отдать его своему человеку. Он распустил берлинскую и потсдамскую окружные организации, образовал новую организацию Берлин-Бранденбург и значил ее руководителем д-ра Геббельса, занимавшего до того времени пост управляющего делами в эльберфельдской организации. 26 октября 1926 г. Геббельс получил самый важный в пропагандистском отношении пост в партии.

Он получил при этом необычайные полномочия. Геббельс, заявил Гитлер, отвечает только предо мной лично; Геббельс был целиком освобожден от подчинения руководителям имперских комитетов организации и пропаганды. Берлинские штурмовые отряды, всегда ревниво охранявшие свою самостоятельность от посягательств руководителей гражданской организации, тоже были подчинены Геббельсу. Далюеге был отозван.

Геббельс имел основания добиваться независимости в области пропаганды. Дело в том, что с середины сентября Штрассер стал имперским руководителем всей партийной пропаганды. Это был «второй по важности» пост в партии, как меланхолически выразился сам Штрассер; первый пост, а именно руководителя в области организации, Гитлер поручил генерал-лейтенанту в отставке Гейнеману, не преследовавшему честолюбивых целей. В качестве руководителя пропаганды Штрассер мог развивать свою деятельность только на глазах у всех; здесь у него не было возможности создавать тайные опорные пункты и устраивать подпольные связи между окружными организациями.

В своей новой должности Штрассер подарил партии несколько удачных идей. Так, он объявил день 9 ноября днем партийного траура в память павших у мюнхенской Фельдгернгалле; далее, он обязал каждого члена партии носить в свободное от работы или службы время на видном месте партийный значок – свастику как самое лучшее средство пропаганды.

Он держался теперь в партии в известной мере легального курса; только повиновение Гитлеру и лояльная работа могли дать ему влияние в партии. Брат его Отто продолжал, однако, работать в берлинском издательстве над программой будущего национал-социалистического строя, – уже самый факт такой работы означал неповиновение Гитлеру. Лучи нового учения оказали сильное действие на клеточную ткань растущего национал-социализма, но сам источник этого излучения должен был скрываться в тени. Когда же он под конец показался на свет божий, его немедленно устранили.

 

Глава девятая

 

 

Д-р Пауль-Йозеф Геббельс

 

Гитлер поставил молодого Геббельса во главе берлинской организации не только в благодарность за его услуги в Бамберге и Веймаре. Геббельс показал себя не только горячим приверженцем национал-социализма, но и восторженным поклонником самого Гитлера, по крайней мере он сумел прикинуться им.

«Уважаемый, дорогой Адольф Гитлер, – пишет он в заискивающем тоне после бамбергской конференции, – я очень многому у вас научился, вы по-товарищески показали мне совершенно новые пути…» Вслед за тем он просит Гитлера включить его в свой «генеральный штаб».

«Люди имеются. Позовите их. Еще лучше – призовите их, одного за другим, если вы найдете их достойными… И пусть придет тогда день, когда чернь будет галдеть и реветь вокруг вас и будет кричать: распни его. Мы в этот момент будем стоять вокруг вас, как железная стена, и петь: «Осанна».

Конечно, этот услужливый певец осанны не может вычеркнуть из своего прошлого, что он некогда вместе с участниками группы Штрассера строил козни против Гитлера; но он реабилитирует себя опять бранью по их адресу: «Теперь я вижу вас насквозь; вы – революционеры на словах, пустые болтуны… Моя установка никогда не была такой… Не болтайте так много про идею и не воображайте, что вы одни носители этой идеи. Учитесь и имейте доверие. И верьте в победу этой идеи. Тогда с вашей стороны не будет уходом в Дамаск, если мы сплотимся вокруг ее творца, вокруг вождя; тогда мы поклонимся ему не из византийского раболепия, а как наши предки, сохранявшие свое гордое достоинство перед престолом, мы преклонимся перед ним с чувством уверенности, что он больше каждого из нас, что и он лишь орудие в руках божественной воли, которая творит историю».

Кроме того, Геббельс постарался идти за вождем также в мелочах. Он копирует, например, его позицию в вопросе об участии в выборах. Так, когда д-р Фрик с гордостью доказывал в «Национал-социалистическом ежегоднике» за 1927 г., как много может сделать даже небольшая национал-социалистическая фракция в рейхстаге своим прилежанием и искусно сформулированными законопроектами, Геббельс напал на него в открытом письме:

«К черту ваши законопроекты! Что общего у нашего евангелия с законопроектами?» Затем он с умилением рисует картину, как в один прекрасный день вождь пошлет из своего сераля всем этим депутатам шелковый шнурок: «Когда придут выборы, только вождь решает, кто попадает в список кандидатов. Старый мандат дает только право выжидать, позовут ли его обладателя. В списке будут чередоваться лучшие агитаторы и лучшие боксеры движения… В большие дни парламента эти двадцать человек выступают единой фалангой. Как дубы стоят они перед трибуной рейхстага: десять ораторов, прошедших через огонь и воду и медные трубы, десять боксеров, искусных во всех приемах боксерской борьбы. Десять человек, умеющих прерывать оратора крепкими словечками, выведут из себя даже г. Штреземана, и, когда хулиганствующая демократия красной и розовой масти, занявшись швырянием чернильниц, попытается таким образом доказать величие свободы, равенства и братства, несколько сокрушительных зуботычин быстро научат ее уму-разуму».

Если бы сам Геббельс попал в парламент, из вышеописанного разделения труда на его долю достались бы только крепкие словечки, а не раздача зуботычин. Это – тщедушный, маленький, прихрамывающий человечек. Среди товарищей, которые почти все побывали на войне, он единственный «неслуживший», должен прокладывать себе дорогу хитростью, как карлик среди великанов. По уму он превосходит средний уровень национал-социалистических политиков, но у него нет стойкости и целеустремленности, он лавирует между различными системами и методами и тверд только в одном – в продвижении своей собственной персоны. В своей брошюре «Наци-соци» Геббельс изображает национал-социалистическое государство будущего: во главе его стоит диктатор, а органы его – сословно-профессиональный экономический парламент и сенат из двухсот членов, назначаемых диктатором пожизненно (в случае смерти одного из них сенат выбирает ему преемника путем кооптации). Сенат выбирает канцлера, который «определяет» политическую линию. Это, можно сказать, сон наяву, ибо Геббельс, конечно, имеет в виду не государство будущего «вообще», а национал-социалистическую партию, в которой при «диктаторе» Гитлере фактическое руководство будет когда-нибудь принадлежать «канцлеру» Геббельсу.

Геббельс не рожден для роли политического деятеля; для него остается скрытой внутренняя связь событий, у него нет также логики Гитлера. Но этот мечтатель умеет находить людей: он окружил себя лучшими и более преданными сотрудниками, чем это удалось Гитлеру. Он действительно обладает правильным инстинктом, который зря приписывается Гитлеру; хотя он мыслит и выражается куда менее доступно для масс, чем Гитлер, он умеет привлекать и ослеплять их именно этой «дистанцией». Главная заслуга Геббельса как агитатора заключается в том, что он стилизовал национал-социалистическую пропаганду под героическую легенду. Гитлер требует героев для спасения Германии, у Геббельса они уже налицо. Когда он в своем «Ангрифе» («Нападение») описывает, как штурмовики идут по улицам спящего Нейкельна в дождливую ночь, это напоминает поход десяти тысяч,^[106] и никто из национал-социалистических мучеников не был в такой мере воспет и канонизирован, как убитый берлинский студент Хорст Вессель^[107]0. Геббельсу не дана простота стиля; когда он в своем органе прощается с рурской организацией, он не сообщает просто о том, что его перевели в Берлин, нет, он выражается так: «Жребий пал и судьба решила против вас и против моей воли». Он не может просто сказать, что он, как все смертные, купил билет в Берлин и в сорок минут восьмого прибыл на вокзал Зоологического сада. «С грустью в душе, – пишет он, – я снимаюсь с лагеря, и когда эти строки будут в ваших руках, пар будет бешено мчать меня в великую асфальтовую пустыню Берлина». Даже в вагоне он желает казаться героем. «Национал-социалистическую песню будут когда-нибудь распевать на баррикадах», но Геббельс не может произнести эти слова просто, это звучит у него куда вычурнее: «Аккорды ее (песни) станут революцией на баррикадах свободы». А когда он хочет сказать, что надо сначала завоевать улицу, а потом уже приступить к завоеванию государства, он пишет: «Доминанта (!) улицы – ближайший претендент на государство».

Это так и просится в александрийские вирши. Не случайно речь Геббельса – винегрет из имен существительных, порой смешных, иногда удачных.

Быть может, наша оценка несколько обидна для Геббельса как человека, но не для Геббельса как агитатора. Он родился в 1897 г. в Рейнской области; ему пришлось выдержать борьбу, чтобы освободиться от влияния среды. Стипендия католического «Общества Альберта Великого» дала ему возможность учиться, и семь университетов видели в своих стенах этого беспокойного гостя – он слушал германистику и историю литературы. По своим влечениям это литератор, если хотите – даже беллетрист; не столь даровитый, сколь путаный и тяжеловесный, лишенный чувства гармонии и всего связанного с ней: такта, вкуса и стойкости. В глубине души он всегда чего-то ищет; сомнения явно преобладают в нем над верой, жизнь до сих пор не подарила ему ничего, что вызвало бы в нем действительное, искреннее восхищение. Несчастливые задатки, быть может, также физический недостаток, сделали его беспочвенным эгоистом. Таким образом талант его сосредоточился на собственном «я» еще в большей мере, чем у Гитлера. «Под конец я при затаившем дыхании в зале произнес новое слово: неизвестный штурмовик» – так он способен, не краснея, славить самого себя как непревзойденного творца крылатого слова.

Геббельс утверждает, что он еще в 1923 г. основал в оккупированной территории местную группу национал-социалистической партии и был посажен бельгийцами в тюрьму. Это одна из его версий. При других обстоятельствах он рассказывал, что попал в тюрьму за свою агитацию в пользу Гинденбурга; при этом его якобы избивали нагайками. Его бывшие партийные товарищи неоднократно объявляли в печати это утверждение ложью, и он ни разу не обращался против них к помощи суда. Что касается его местной группы 1923 г., то в «Фелькишер беобахтер» за этот год ни единым словом не упоминаются ни эта группа, ни ее основатель, а между тем «Беобахтер» отмечал тогда даже малейший успех партии. В 1924 г. Геббельс редактировал националистическую газету в Эльберфельде, находясь вначале на стороне Людендорфа, затем его привлек к национал-социалистам руководитель местной организации Карл Кауфман, откуда его извлек на свет божий Штрассер. Его романы и драмы не имеют художественной ценности, – это отсебятина автобиографического характера; в них говорится о религиозных и моральных сомнениях автора и его внутренней борьбе с ними, это протест сознательной личности против духовных оков; в этих произведениях нет не только социализма, но и какой бы то ни было политики.

Геббельс много занимался, покуда получил свое докторское звание; несмотря на это, он превосходит даже Гитлера по части непереваренности материала, составляющего его умственный багаж. Его речи и писания – самые кипучие и, быть может, самые оригинальные в национал-социалистической литературе, но вместе с тем они беднее всего по части продуманного содержания. Гитлер так или иначе приобрел познания хоть в специальной области – по вопросам внешней политики; у Геббельса же нигде не заметно следов солидных знаний.

Итак, лучший после Гитлера агитатор партии был, как и сам он, «богемой» и остался им еще в большей мере, чем Гитлер. Он – изящно выражающийся партийный оратор. Иногда ему удаются замечательные зарисовки; так, например, он констатирует, что в настоящее время множится тип рабочего, который смело можно противопоставить буржуазным филистерам как «рабочего филистера», так как не только сытость, но и голод, раз человек к нему привык, делает его филистером. И тут же он обращается к своим рабочим со страстным призывом: «Поднимайтесь, молодые рабочие аристократы! Вы дворянство Третьего Рейха; посев, окропленный вашей кровью, даст прекрасную жатву. Сожмите кулаки, наморщите лоб. Разрушьте равенство демократии, которое закрывает рабочей молодежи путь к выполнению ее исторической миссии». Можно ли поверить в искренность этих слов? Когда Геббельс называет рабочих своими товарищами и обещает «сгладить грубость пролетария», то это производит примерно такое же впечатление, как если бы элегантная артистка поцеловала революционера-матроса.

Очень скоро среди берлинских приверженцев Геббельса пошли разговоры, что «доктор» не всегда проявляет достаточную храбрость.

«Я разъезжаю без партийного значка и редко вмешиваюсь в политические разговоры, обычно нахожу это ненужным и нецелесообразным» – признается он. А между тем имперский руководитель партийной пропаганды чуть ли не приказал носить значок со свастикой как самое лучшее средство пропаганды. С красноречием испуганного насмерть человека автор статьи в «Фелькишер беобахтер» (1927 г. Судя по стилю, она принадлежит самому Геббельсу) описывает, какими опасностями окружена жизнь руководителя берлинской организации.

Автор посетил кого-то в больнице и, выйдя на улицу, видит, что она «занята марксистскими слугами мамона, совсем как во время гражданской войны; противник реквизировал с соседних строек кирпичи и сложил их у себя под рукой, чтобы забросать д-ра Геббельса камнями по (ветхозаветному) ритуалу. Тяжелый, роковой час! И вот как раз в тот момент, когда д-р Геббельс находится в раздумье, повернуть ли назад в один из корпусов больницы Вирхова или же пойти вперед на улицу – принять смерть под рев Freiheit!.. слабоумных единоплеменников – как раз в этот роковой момент на улице появляется символ этой республики: резиновая дубинка. Улица свободна».

Еще больше «ужасов» в другой истории, описанной тем же бойким пером. Это – поездка на автомобиле, во время которой руководитель берлинской организации видит чуть ли не привидения. «Вдруг д-р Геббельс приподнимается со своего места. Стой, товарищ шофер, стой! Автомобиль останавливается. Что случилось, доктор? – Не знаю, но нам угрожает опасность. Мы нащупываем в кармане револьверы и выпрыгиваем из автомобиля. Никого не видно, ничего не слышно. Осматриваем со всех сторон машину: все четыре камеры надуты и прочны. Но стой, что это? Действительно, на заднем левом колесе недостает четырех гаек. Из пяти гаек не хватает четырех. Дьявольская подлость. Злой умысел подтверждается следами неумелой работы».

И для других национал-социалистических главарей профессия агитатора тоже была не безопасной. Грегор Штрассер после одной потасовки даже пролежал несколько недель в кровати. Однако никто не проявил такой нервности, не чуял на каждом шагу опасностей; никто так старательно не вносил свои переживания в партийную хронику. Не удивительно, что Штрассер возмущенно пишет в конце апреля 1927 г. в своей «Берлинской рабочей газете»: «У солдат фронтовиков не принято рекламировать свои поступки и каждый раз восхвалять себя в торжественных статьях, как это практикуется кое-где в нашей партии». Геббельс вообще давал обильную пищу для злых языков из кругов Штрассера.

Эрих Кох, впоследствии руководитель кенигсбергской организации, хорошо знавший Геббельса еще по эльберфельдскому периоду, поместил в том же номере штрассеровской газеты статью под заглавием: «Результаты смешения рас». На первый взгляд безобидный «научный» очерк, доказывающий, что «люди с изуродованными ногами – подозрительные субъекты». «Берегись меченого» – говорит нижнесаксонская пословица. Эта народная мудрость, пишет автор, продиктована опытом, она указывает на результаты смешения рас и предостерегает от людей, являющихся продуктом такого смешения. Ричард III был горбатым и хромым, тут Людовика XIII был калекой, а у Талейрана, с его неуклюжими обрубками вместо ног, был особенно плохой характер.

 

«Вряд ли можно применять к этому человеку почетное слово – характер. Он умел раздувать дело, ослеплять, распускать на весь мир ложные сенсации, без зазрения совести использовать преданность других и затем бросать их как выжатый лимон, чтобы присвоить себе чужие заслуги. К тому же он был искусен в благородных искусствах клеветы, интриг и лжи. Он предал по очереди своего императора Наполеона и своего короля Людовика XVIII».

 

Под маской истории перед нами, конечно, не что иное, как пасквиль на руководителя берлинской организации; в партии подвергали большим сомнениям арийское происхождение Геббельса, которого ненавидели за его характер. «Довольно примеров, – говорится дальше в указанной статье, – все они показывают нам, к каким ужасающим результатам приводит смешение рас, дегенерация рас. Лица с физическими и духовными недостатками, обусловленными их расовым происхождением, правда, нередко обладают качествами и способностями, которые вначале подкупают в их пользу; но эти достоинства подобны вспыхиванию электрической лампочки перед коротким замыканием тока и наступлением постоянной темноты. Это – всегда смышленые, но безмерно честолюбивые, бесчувственные эгоисты, приносившие до сих пор народу только вред».