Монах Лазарь (В. Афанасьев)

СВЯТАЯ РУСЬ

Вот я за карандаш берусь

И Богу я молюсь притом,

Нарисовать хочу я Русь

На этом вот листе большом.

 

Святую Русь, которой след

Не смыт потоком грозных бед.

В чем Русь моя заключена?

Да в храмах молится она

 

И храмов этих не один

Был ею поднят из руин,

И были в посрамленье зла

Отлиты вновь колокола.

 

Вот это – отрок, сверстник мой,

Он, в золотистом стихаре,

С благоговейною душой

Прислуживает в алтаре.

 

Он пребывает в храме том

Как в небесах перед Христом.

Да, он один из тех, кто здесь

Евангельскую слышит весть,

 

Что здесь стоят к плечу плечо,

Молясь и каясь горячо,

Тех пожилых и молодых

Людей Руси – да, он из них.

 

Их Русь Святая шлет сюда, –

Деревни, сёла, города, –

Чтоб за покойных и живых

Шла в небеса молитва их,

 

Чтоб правдой Божией сильна

Душой воспрянула страна.

Да, бита Русь! Но побороть

Души ее не даст Господь,

 

Поскольку есть молитва в ней, –

А кто же Господа сильней?

И вот я Господу молюсь:

Спаси мою Святую Русь!

 

 

И. Шмелев

КРЕСТНЫЙ ХОД

(в сокращении)

 

В есной тишине залива, куда океан приходит в положенные сроки, думаю я о прошлом. И вот − бытие, живое, душа над тлением. Не безумное мертвое качанье, плескание бессчетным счетом, свинцовая даль, пустая, − а Дух ведущей − святое в человеке.

«… Иже везде сый и вся исполняяй…»

В звоне ли сосен чудится мне эта святая Песня, или это душа моя?.. Под благовест чужой церкви слышу я наши звоны, наши святые Песни.

«Царю Небесный… Утешителю, Душе Истины…»!

Тысячи голосов поют, но единое сердце бьется. Тысячи голосов под небом.

Небо родное, бледною синевой разлито, пухлые облачка на нем Свежесть первых осенних дней, тени прохладны, густы, но мягкое солнце греет. Астры в садах подолгу стоят в росе. Подсолнухи переросли заборы, головы их поникли. Рябины обвисли грузно, березы засквозили, и тихими вечерами слышно, как курлыкают журавли − на полдень.

Закрою глаза − и вижу.

Сталкиваясь, цепляясь, позванивая мягко, плывут и блещут тяжелые хоругви, святые знамена Церкви. Золото, серебро литое, темный, как вишни, бархат грузных шитьем окован. Идет не идет, − зыбится океан народа. Под золотыми крестами святого леса знамен церковных − гроздь цветов осенних: георгины, астры, − заботливо собранные росистым утром девичьими руками московки светлоглазой.

«Святый Боже, Святый Крепкий… Святый Безсмертный…»

Святое идет в цветах. Святое − в Песне.

Строго текут кремлевские. Подняли их соборы: Спас на Бору, Успенье, Благовещение, Архангелы… Темное золото литое, древнее серебро чернью покрыла копоть, сиянье скупо. Идут − мерцают. И вдруг − проснется и ослепит, из страшного далекой дали, − Темное Око взглянет. Благоволение или − гнев?

Старые храмы, новые, − все послали.

Подняты над землей Великие Иконы − древность. Спасов Великий Лик, темный-темный, черным закован золотом, Ярое Око − строго. Пречистая, Богоматерь-дева, в снежно-жемчужном платье, благостная, ясно взирает лаской.

«… Упование рода христианского,

И древний Корсунский Крест сияет хрустальным солнцем».

«… и благослови достояние Твое… Побе-э-ды-ы… на супротивныя да-а-руя…»

Взрывно гремит, победно несется к небу. Шумит океан народный, несметную силу чует: тысячелетие нес знамена!

«„… прииди и веселися в ны…»[

Льется святая Песня − душа над тлением.

И где все это?!..

Я вслушиваюсь в себя. Поют…? Сосны поют. В гуле вершинных игл слышится мне живое: поток и рокот.

Этот великий рокот, святой поток − меня захватили с детства. И до сегодня я с ними, в них. С радостными цветами и крестами, с соборным пеньем и колокольным гулом, с живою душой народа. Слышу его от детства − надземный рокот Крестного хода русского, шорох знамен священных.

За тысячи верст − все слышу: течет потоком.

Придет ли Великий День? В солнце и холодке осеннем, услышу ли запах травы замятой, горечь сырых подсолнухов, упавших в ходу с хоругвей, и этот церковно-народный воздух, который нигде не схватишь, − запах дегтя и можжевельника, теплого воска и кипариса, ситца и ладана, свежих цветов осенних, жаркой одежи русской, души и тлена, − исконный воздух Крестного хода русского, веками навеки слитый? Услышу ли гул надземный − русского моря-океана?..

Обрывки святого сна. Сияют они кусками, − разбитая Икона.

С далекой, чужой земли слышу я Крестный ход, − страстной, незримый. Изнемогая, течет и течет он морем к невидным еще стенам далекого Собора, где будет Праздник. Без звона идет и без хоругвей, и Песен святых неслышно, но невидимо Крест на нем. Подземный стенящий гул, топот уставших ног, бремя невыносимое. Но Спасово Око − яро. Оно ведет.

«Утешителю, Душе Истины…»

Вслушиваюсь в себя, спрашиваю немою мукой: будет ли, Господи,

сердце мое спокойно?»

М. Волошин

ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ

 

Не на троне – на Ее руке,

Левой ручкой обнимая шею, –

Взор во взор, щекой припав к щеке,

Неотступно требует... Немею –

Нет ни сил, ни слов на языке...

Собранный в зверином напряженьи

Львенок-Сфинкс к плечу ее прирос,

К Ней прильнул и замер без движенья

Весь – порыв и воля, и вопрос.

А Она в тревоге и в печали

Через зыбь грядущего глядит

В мировые рдеющие дали,

Где престол пожарами повит.

И такое скорбное волненье

В чистых девичьих чертах, что Лик

В пламени молитвы каждый миг

Как живой меняет выраженье.

Кто разверз озера этих глаз?

Не святой Лука-иконописец,

Как поведал древний летописец,

Не печерский темный богомаз:

В раскаленных горнах Византии,

В злые дни гонения икон

Лик Ее из огненной стихии

Был в земные краски воплощен.

Но из всех высоких откровений,

Явленных искусством, – он один

Уцелел в костре самосожжений

Посреди обломков и руин.

От мозаик, золота, надгробий,

От всего, чем тот кичился век, –

Ты ушла по водам синих рек

В Киев княжеских междуусобий.

И с тех пор в часы народных бед

Образ твой над Русью вознесенный

В тьме веков указывал нам след

И в темнице – выход потаенный.

Ты напутствовала пред концом

Воинов в сверканьи литургии...

Страшная история России

Вся прошла перед Твоим Лицом.

Не погром ли ведая Батыев –

Степь в огне и разоренье сел –

Ты, покинув обреченный Киев,

Унесла великокняжий стол.

И ушла с Андреем в Боголюбов

В прель и глушь Владимирских лесов

В тесный мир сухих сосновых срубов,

Под намет шатровых куполов.

И когда Железный Хромец предал

Окский край мечу и разорил,

Кто в Москву ему прохода не дал

И на Русь дороги заступил?

От лесов, пустынь и побережий

Все к Тебе на Русь молиться шли:

Стража богатырских порубежий...

Цепкие сбиратели земли...

Здесь в Успенском – в сердце стен Кремлевых

Умилясь на нежный облик Твой,

Сколько глаз жестоких и суровых

Увлажнялось светлою слезой!

Простирались старцы и черницы,

Дымные сияли алтари,

Ниц лежали кроткие царицы,

Преклонялись хмурые цари...

Черной смертью и кровавой битвой

Девичья светилась пелена,

Что осьмивековою молитвой

Всей Руси в веках озарена.

И Владимирская Богоматерь

Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам

На порогах киевских ладьям

Указуя правильный фарватер.

Но слепой народ в годину гнева

Отдал сам ключи своих святынь,

И ушла Предстательница-Дева

Из своих поруганных твердынь.

И когда кумашные помосты

Подняли перед церквами крик, –

Из-под риз и набожной коросты

Ты явила подлинный свой Лик.

Светлый Лик Премудрости-Софии,

Заскорузлый в скаредной Москве,

А в Грядущем – Лик самой России –

Вопреки наветам и молве.

Не дрожит от бронзового гуда

Древний Кремль, и не цветут цветы:

Нет в мирах ослепительнее чуда

Откровенья вечной красоты!

С. Городецкий

У КАЗАНСКОЙ БОЖИЕЙ МАТЕРИ

У Казанской Божьей Матери

Тихо теплются огни.

Жены, дочери и матери

К Ней приходят в эти дни.

 

И цветы к Ее подножию

Ставят с жаркою мольбой:

«Матерь-Дева, силой Божией

Охрани ушедших в бой.

 

Над врагом победу правую

Дай защитникам Руси,

Дай сразиться им со славою

И от смерти их спаси.