Точки зрения ученых по этико-социальному аспекту эвтаназии.

Особо следует остановиться на социальных и этических аспектах эвтаназии. Многие ученые-медики, не отказывая эвтаназии в праве на существование, предостерегают от превращения этого акта в рутинную операцию, когда факт лишения жизни утратит свой исключительный характер. Стоит сделать лишь одно исключение, как неизбежно появятся другие. Во что превратится общество, которое позволяет, а в сущности и поощряет, смерть, объявляя ее социальным благом?

Интересны мысли профессора Калифорнийского университета, руководителя программы «Медицинская этика и гуманизм» Л. Шнейдермана. Обращаясь к собственному опыту в сфере медицинской этики, Л. Шнейдерман замечает, что ему в связи с безнадежными пациентами приходилось слышать два в корне различных типа вопросов:

- «Какой нам смысл поддерживать в нем жизнь?» - часто спрашивают друг друга врачи после консилиумов.

- «Какой им смысл поддерживать в них жизнь?» - нередко задают вопрос самые благонамеренные и сострадательные граждане.

С этической точки зрения эти два вопроса в корне различны: в первом вопросе речь идет о конкретном случае, конкретном пациенте; во втором же допускается «дегуманизирующая абстракция», которая гложет породить «требования» не оставлять в живых всех неполноценных новорожденных, принимая во внимание конкретные мучения каждого, или запрещать жизнеподдерживающее лечение всех пациентов старше определенного возраста.

Подобные обобщения, «риторический дым», заслоняют порой крайне противоречивую конкретику отдельного случая, когда, уважая всякую человеческую жизнь, необходимо уважать право человека по своему выбору поставить в ней точку, оставить для него открытым этот последний моральный выбор.

Эвтаназия уже стала реальностью в Нидерландах, где ежегодно добровольно уходят из жизни 5-10 тысяч пациентов. Правовые нормы требуют обеспечивать безболезненный уход из жизни по просьбе пациента, одобренный двумя медиками, в безнадежных и особенно мучительных для больного случаях. При этом отдельно рассматривается каждый конкретный случай, не делается никаких обобщений и не декларируется никаких социальных целей. И если это делается добровольно, считает Л. Шнейдерман, то при современном уровне развития медицины нет никакого смысла проводить различие между активной и пассивной эвтаназией. Здесь правомерны лишь два вопроса: почему (мотивы) и как (метод). Ибо, подчеркивает ученый, можно самыми жестокими методами достигать благороднейших целей, и наоборот.

Меж тем в ряде стран (особенно в США) действуют общественные организации в поддержку легализации эвтаназии, проводятся массовые акции с этой целью. Можно ли в такой ситуации оставаться одновременно милосердным и справедливым? Можно ли менять существующее законодательство по проблеме эвтаназии? И если да, то можно ли это сделать, не нарушив освященные временем «хрупкие» нравственные ценности? Следует ли в явном виде сформулировать случаи допустимости самоубийств, осуществляемых с помощью медиков? Или по примеру Нидерландов следует, не меняя законодательства, признать допустимость кое-каких нарушений, при этом всякий раз ставя врачей перед необходимостью тщательно взвешивать свои решения и быть готовыми отстаивать их обоснованность в суде? И следует ли законодательно легализовать прямой доступ пациентов к соответствующим медикаментам?

Вот какой груз этических и социальных проблем лег на плечи общества в настоящее время по проблемам эвтаназии. Их решения помогут увидеть, какое общество мы представляем. Кто нам ближе: нацисты или голландцы? И сможем ли мы заново сострадать всякий раз, когда будем выносить суждение о смерти еще одного человеческого существа? Или мы будем постепенно сползать от «легкой смерти» к «полезной смерти». Видимо, этот путь к тому, что потом придется слишком поздно осознать, что если это были вчера умственно- отсталые, дефективные, цыгане, евреи; сегодня – престарелые, больные раком и СПИДом, парализованные: то завтра они могут превратиться в нас и мы станем объектами «специального лечения». Такова в основных чертах позиция профессора Л. Шнейдермана.

Более решительную позицию занимает американский исследователь Б. Кац. Смерть - всеобщая участь, подчеркивает он, и все «иррациональные, сентиментальные и исполненные страхов рассуждения о добровольной смерти и медицинском контроле за уходом из жизни» проистекают просто из того, что люди боятся смотреть смерти в глаза. Если раньше, в теологическую эру, доминирующее отношение к смерти было основано на двух противоречивых факторах - стремлении избежать ее любой ценой и вере в загробную жизнь, то теперь существует тенденция воспринимать смерть как часть реальной действительности, как событие такое же естественное, как и жизнь. И мы, неверующие гуманисты, воспринимаем смерть куда спокойнее, чем верующие.

Рассматривая с этих позиций вопрос о правомерности эвтаназии, Б. Кац утверждает, что противодействие ее легализации связано с укоренившиеся в сознании понятием «естественной смерти» прямо идущим от религиозных воззрений на роль Бога как вершителя человеческих судеб, определяющего момент рождения и смерти. Между тем, подчеркивает Б. Кац, все эти аргументы о недопустимости вмешательства в божий промысел и необходимости полагаться на его волю совершенно необоснованны, особенно в условиях беспрецедентного прогресса в медицине. В качестве примера приводится случай с 83-летним парализованным стариком, перенесшим инсульт и находившимся вследствие нескольких прочих недугов в безнадежно вегетативном состоянии. Лечащий врач посоветовал семье положиться на волю божью. Однако Бог, цинично иронизирует Б. Кац, «не спешит с помощью, и пациент по-прежнему агонизирует. Нет сомнений, Богу не помешало бы обзавестись более милосердной и творческой современной теологией» (Цит. по: Захарова О.В. «Кому жить? Кому умереть? - М., 1993., с.145). Б. Кац в этой тираде обнаруживает не только свою позицию циничного материалиста и безбожника, но и отсутствие элементарных знаний религиозной философии. В частности, ему неизвестен один из ведущих принципов христианства - сотрудничество Бога и человека.

Единомышленники Б. Каца подчеркивают, что ведь медицина-то откровенно вмешивается в «природу», продлевая жизнь обреченных. Более того, обрекая людей на долгую мучительную смерть, природа действует жестоко, и было бы крайней степенью фатализма поклоняться ей, «оставляя все в руках господних». «Это прямо противоречит морали, которая ценит человеческую свободу, любовь и доброту» (Там же).

В сущности проблема эвтаназии вызвана к жизни «фантастическими» успехами медицинской науки и практики. Ведь если прежде задавался вопрос: «Имеем ли мы моральное право сделать что-нибудь, чтобы из милосердия положить конец безысходным страданиям?» То теперь вопрос стал куда сложнее: «Имеем ли мы моральное право отказаться от самых изощренных методов, которые мы можем применить, чтобы продлить человеческие страдания?» И если мы, пророчествуют единомышленники Б. Каца, не найдем в себе мужества разобраться в этой моральной проблеме, то «наши больницы и наши дома превратятся в мавзолеи, населенные живыми трупами» (Там же). При этом они ссылаются на слова Ницше, что в определенных случаях «продолжать жить недостойно», и, теряя в вегетативном состоянии «смысл жизни», человек теряет и «право на жизнь».

Эвтаназия может достигаться прямыми или косвенными средствами. Прямая эвтаназия, или прекращение жизни из милосердия, по закону расценивается как убийство. Этот факт может реализоваться в следующих формах:

- дать пациенту смертельную дозу обезболивающего лекарства;

- прекратить лечение, продлевающее жизнь или, вернее сказать, умирание пациента;

- прекратить вообще всякое лечение.

Американские и английские сторонники эвтаназии выступают за то, чтобы ограничиться только добровольной эвтаназией. Но что же тогда делать с пациентами, которые прежде не заявляли о своем желании умереть и не способны сделать сознательный выбор сейчас? В этом случае многие моралисты склонны согласиться и с косвенными формами принудительной эвтаназии, осуществленной без формального согласия пациента. С этим решением, при условии, что окончательное решение остается за врачом, соглашались даже архиепископ Кентерберийский и католическая церковь при папе Пие XII, хотя она и отвергает прямую эвтаназию.

Ряд ученых-медиков возражают против того, чтобы все бремя выбора и ответственности возлагать на одних врачей. Разве в этом не могут принять участие пасторы и родственники? Врачи могут лишь судить о том, когда у пациента прекращаются все «жизненные функции» и остаются одни «органические». Ответственность же за решения они должны делить с другими.

Сторонники легализации эвтаназии, полемизируя с теми, кто выступает против всяких форм эвтаназии, в качестве аргумента приводят случай, происшедший в штате Нью-Йорк. Суд города Олбани отменил 11 апреля 1989 г. свое ранее принятое решение прекратить искусственное питание 86-летней Керри Кунз, которая с ноября 1988 г. находилась в «необратимом» коматозном состоянии. Но 9 апреля она неожиданно пришла в себя, начала говорить и даже принимать в небольших количествах пищу. Прежнее решение было принято судом по настоянию семьи, утверждавшей, что ранее пациентка выражала желание, чтобы в ней не поддерживали жизнь искусственно, хотя больница выступала против этого шага. Ирония судьбы заключается в том, что, не очнись вовремя Керри Кунз от своего коматозного небытия, она стала бы первым человеком, которому было даровано «право умереть» в соответствии с законом штата Нью-Йорк, принятым в 1988г.

Комментируя этот случай, сторонники легализации эвтаназии, отвечают, что он скорее свидетельствует о несовершенстве законов: ведь всегда и во всем бывают исключения, а «одна «осечка» - не повод выбрасывать ружье».

Сторонники эвтаназии считают, что это «выбор» не между жизнью и смертью, а между двумя разными смертями: одна из них спокойная и сравнительно легкая, а другая – бесконечно долгая агония. Люди должны иметь право выбора и право на достойный уход из жизни. «Регулирование смерти, как и регулирование рождаемости, есть вопрос нашего человеческого достоинства».

Интересен анализ французского обозревателя медицинских проблем Ж. Алиа роли и позиции врача в решениях, связанных с эвтаназией. В центре его внимания - нашумевшая во Франции история известного врача-онколога Л. Шварценберга, который, в отличие от многих своих коллег, совершавших этот акт втихомолку, открыто заявил о гуманном долге врача прерывать страдания безнадежного пациента.

Все началось в 1985г., когда Л. Шварценберг рассказал историю 18-летней француженки, которая угасала медленной мучительной смертью от неизлечимого, уже шестикратно и без вещих результатов оперированного челюстнолицевого рака. Мать девушки неоднократно просила лечившего ее врача прекратить бессмысленные страдания, но тот отказывался, говоря, что «это выше его сил и выходит за рамки его профессии». Когда мать уже приготовила пистолет, чтобы сделать то, в чем ей отказали врачи, девушка, наконец, ушла из жизни. Через несколько дней мать специально приехала в Париж, чтобы просить Л. Шварценберга сделать все, чтобы «эта голгофа никогда более не повторилась с другими», чтобы никому больше не пришлось переживать это мучительное ожидание избавления близкого существа от нечеловеческих страданий.

Л. Шварценберг не раз приводил этот случай в своих многочисленных публикациях и выступлениях по ТВ, став первым среди коллег – медиков возмутителем спокойствия, который открыто заговорил о праве пациента на достойную смерть и долге врача помочь ему достойно уйти из жизни.

В апреле 1990г. Л. Шварценберг узнает, что его, одного из светил в области онкологии, коллегия врачей Парижского района на год лишает права заниматься медицинской практикой. Причиной столь сурового решения не только для него самого, но и для его больных послужила не врачебная ошибка и не ущерб здоровью пациента. В окончательном вердикте его не обвиняли ни в разглашении профессиональных сведений, ни даже в практиковании эвтаназии. В вину ему вменялась защита эвтаназии в массовом журнале: «Вина тем более тяжкая со стороны человека, имевшего большое влияние на публику» (Там же, с. 29).

К активным выступлениям в защиту права пациента на достойную смерть Л. Шварценберга привела многолетняя онкологическая практика, в ходе которой ему не раз приходилось слышать мольбы пациентов прекратить мучения. Если в наше время, при нынешнем уровне развития средств искусственного поддержания жизни и прогрессе в пересадке органов, смерть все чаще связывается с прекращением мозговой деятельности, смертью сознания, то не следует ли признать за человеком, пока он еще находится в сознании, право «распоряжаться своим телом, своей жизнью, своей смертью». Это ставит медика перед двумя непростыми проблемам:

1. должен ли он говорить правду онкологическому пациенту;

2. должен ли идти навстречу пациенту, обращающемуся к нему с просьбой медицинским путем прекратить его моральные и физические страдания?

Интерпретируя позицию Л. Шварценберга по-первому вопросу, Ж. Алиа подчеркивает, что ложь в наше время ничему не помогает и мало кого обманывает, в то время как правда часто помогает больному мобилизировать силы на борьбу с недугом. Л. Шварценберг считает, что врач должен «отвечать на просьбу больного сказать правду даже вопреки давлению со стороны семьи».

По–второму же вопросу позиция его однозначна, но не так прямолинейна, как может показаться на первый взгляд.

Безоговорочно признавая право врача на эвтаназию и считая искусственным различие между активной и пассивной ее формами, он выступает против какой бы то ни было ее легализации. «Надо знать, - пишет он, - что подобный акт всегда противозаконен. Не должно быть никакой легализации, никаких актов, которые разрешали бы прерывать жизнь... Медик, достойный своего звания, скорее предпочтет, чтобы его за этот акт преследовали по закону, чем дали на него разрешение. Этот поступок, это действие, эта форма ответа на зов безнадежности относится к неписаным законам..., нерушимым законам совести перед лицом государственных интересов и политического законодательства».

Резко отрицательное отношение к эвтаназии сквозит во взглядах итальянского обозревателя по медицинским проблемам С. Вастано. Он комментирует, состоявшийся в июне 1990г. в немецком городе Бохуме, IV европейский конгресс по философии медицины. На конгресс, организованный Институтом медицинской этики, собрались антропологи, биогенетики, философы, юристы, психологи и другие специалисты, занимающиеся проблемами этики. В центре обсуждения, подогреваемого, как отмечает С. Вастано, «возрождением тевтонского национализма», стояла проблема эвтаназии, тесно связанная с прочими жгучими современными этическими проблемами, такими, как пересадка органов, ограничения генетических исследований, эвтаназии и т.п. Конгресс сопровождался бурными общественными дебатами и рядом острых публикаций. Созданию накаленной атмосферы способствовало издание в ФРГ книги австралийского философа П. Сингера «Практическая этика» где он развивает применительно к этическим проблемам свои «принципы утилитаризма», которые он называет «расчетом предпочтения». Считая целью общества достижение оптимального «совокупного счастья», он предлагает с этих позиций рассматривать вопросы жизни и смерти дефективных, умственно неполноценных, безнадежно больных и т.д. «Если смерть одного неполноценного новорожденного, – цитирует С.Вастано автора «Практической этики» П.Сингера, – может привести к рождению другого ребенка с лучшими шансами на счастливую жизнь, тогда совокупное счастье будет больше, если умертвить дефективного новорожденного. Потеря счастливой жизни первым новорожденным будет скомпенсирована большим приобретением счастливой жизни вторым ребенком».

Аналогичные мотивы сквозили в выступлениях на конгрессе философа из Эссенского университета Д. Бирнбахера и врача из Бохумского института Г. Фифхойса. Так Д. Бирнбахер считает, что цель не производить неполноценное потомство является не только оправданием медицинского вмешательства и абортов, но и «моральным долгом» родителей перед обществом. Г. Фифхойс же выступил за правомерность прекращения дорогостоящего лечения, направленного на поддержание жизни неполноценных новорожденных, безнадежно больных престарелых или даже молодых людей, находящихся в коматозном состоянии. Не является ли это, возрождением философии национал–социализма?.

Если, отмечает С. Вастано, генная инженерия сузит смысл и ценность человеческой жизни узкими рамками соображений, связанных с передачей генетической наследственности, а этика медицинского вмешательства или отказ от него в том виде, в каком ее понимают сторонники эвтаназии, регламентируется общественными затратами, то тогда мы приходим к «той же самой политике и той же самой морали в отношении здравоохранения и медицины, которые лежали в основе выдвинутой врачами Гитлера концепции «расовой гигиены». Так, в выпущенной издательством Шпрингера монографии «Этика и общественное здоровье», ректор Бохумского института философии Х.М. Сасс прямо пишет, что «недостаток у граждан этической компетентности в оценке стоимости и полезности является прямым результатом принципа солидарности, возведенного в абсолют».

Все эти рассуждения о подсчете доводов «за» и «против» эвтаназии, отвечает в заключении С. Вастано, заставляют вспомнить о принципе «утилитаризма», который уже был в «недавней и тем не менее слишком отдаленной, истории Германии».