Можно ли в принципе проверить теории Фрейда?

В первую очередь необходимо определить, что может быть при­знано валидной проверкой теории Фрейда. Никто не предполагает, что все аспекты его теорий поддаются тестированию. Как отме­чал Клайн (Kline, 1981), исключительно трудно дать операцио­нальное определение некоторых понятий Фрейда. Операциональные определения — это экспериментальные переменные, которые пред­положительно измеряют некоторые теоретические концепты. На­пример, балл, который человек имеет по тесту IQ, представляет собой одно из возможных операциональных определений его об­щего интеллекта. Но как можно придумать операциональное опре­деление Танатоса — инстинкта смерти, который Фрейд (Freud, 1920) описывал как инстинкт, «стремящийся вести все живое к смерти»? Баллы, полученные по тесту депрессивного настроения, будут неприемлемы, поскольку Фрейд объясняет депрессию со­вершенно иным способом. Если этот инстинкт присутствует в рав­ной степени у всех людей (т.е. не обнаруживает индивидуальных различий), то невозможно проверить сам факт его существования. Однако некоторые аспекты теории Фрейда могут быть операционализированы. Например, такой механизм защиты, как реп­рессия, кажется очень близким явлению перцептивной защиты, изученному Брунером и Постманом (Bruner, Postman, 1947), ко­торые установили, что опознание слов, имеющих эмоционально угрожающее значение, давалось испытуемым труднее, чем опоз­нание нейтральных слов или позитивно окрашенных. Существует немало проблем со старыми экспериментами по перцептивной защите, но ряд первоклассных изобретений позволил преодолеть их, и более сложные эксперименты (например, Wallace, Wor-thington, 1970) продемонстрировали, что эти эффекты являются подлинными. Об этих экспериментах мы более подробно погово­рим в дальнейшем.

Другие эксперименты оказались бесполезными, потому что лежащие в их основе операциональные определения (сложных) фрейдовских понятий наивны или психометрически уязвимы. На­пример, вопросы, задаваемые ребенку относительно того, кого из родителей он (или она) предпочитает, не могут ничего нам рас­сказать об Эдиповом конфликте, так как фрейдовская теория ут­верждает, что этот конфликт неосознаваем и может не иметь связи с сознательным предпочтением одного из родителей.

Некоторые исследования могут использовать психологические тесты как операциональные определения понятий, введенных Фрейдом, но качество этих тестов вызывает сомнение. В то время как нет недостатка в тестах «бумаги и карандаша», созданных для измерения фрейдовских конструктов (например, опросник меха­низмов зашиты («Defence Mechanisms Inventory»; Ililivich, Glaser, 1986)), а также в проективных методах исследования (например, тест Роршаха), имеется, как правило, очень мало доказательств (или их вообще нет) того, что они действительно измеряют то, что должны измерять. Любой эксперимент, базирующийся на та­ких тестах, не может сказать ничего определенного по поводу до­стоверности или недостоверности фрейдовской теории. На это не следует даже надеяться.

Наконец, может оказаться уязвимым дизайн некоторых экспе­риментальных исследований. Например, исследования, которые стремятся доказать, что психоанализ — эффективная форма тера­пии, должны использовать контрольные группы, чтобы убедить­ся, что терапия действенна именно благодаря качеству интерпре­тации, даваемой терапевтом. Если хорошее самочувствие пациента рассматривать в качестве операционального определения успеха терапии (что внешне выглядит вполне приемлемо), то любое ис­следование, ставящее целью оценить эффективность терапии, дол­жно иметь контрольные группы, чтобы исключить возможность улучшения состояния пациентов по следующим причинам:

• потому что симптомы имеют тенденцию исчезать сами по себе (спонтанная ремиссия), а не в результате психоанализа;

• потому что общение с терапевтом (а не психоаналитическая интерпретация того, что говорит пациент) излечивает не­вроз;

• потому что пациент из-за дороговизны психоанализа может утверждать, что он чувствует себя лучше, используя это как средство уменьшения «когнитивного диссонанса». Если па­циент заплатил много денег за лечение, которое не принес­ло ему ощутимого облегчения, он может поддаться искуше­нию либо переоценить полезность терапии, либо уменьшить проявления своих симптомов — это сделать легче, чем при­знать, что он переплатил за то, что реально оказалось не слишком действенным.

Поэтому проведение экспериментов, целью которых является проверка различных аспектов теории Фрейда, — рискованная опе­рация, выполнение которой зависит от трех весьма разных усло­вий: хорошего понимания работ Фрейда, знания дизайна экспе­римента и глубокого понимания психометрики. Очень немногие из встречающихся в литературе исследований отвечают этим требо­ваниям. Однако таковые есть и они могут дать некоторые интерес­ные сведения относительно достоверности теории Фрейда.

Задание для самопроверки 4-2

Какие три условия требуются для проведения любого эксперимента, ставящего своей целью преобразовать какое-либо положение теории Фрейда в экспериментальный тест?

Эмпирические данные

Проверка теории механизмов защиты

Мы обсуждали в главе 3, что механизмы защиты — «стражи Эго», как однажды назвал их Фрейд, представляют собой сердце­вину фрейдовской теории, поскольку они отвечают за охрану содер­жания Ид от осознания, и это является фундаментальным поло­жением для большинства других аспектов теории Фрейда (для те­ории сновидений, теории развития, неврозов и т.д.). Например, если бы не было таких явлений, как репрессия и идентификация, трудно было бы понять, как мог сохраниться Эдипов комплекс. В этом разделе мы проанализируем объективные эксперименталь­ные доказательства, с помощью которых делаются попытки про­верить, действительно ли существуют механизмы защиты.

Было разработано несколько психометрических тестов для из­мерения механизмов защиты, включая шкалу «репрессии—сенситизации» Берна и его соавторов («Repression—Sensitisation Scale» (Byrne etal, 1963)) и опросник механизмов защиты (IHIivich, Glaser, 1986). К сожалению, оба имеют серьезные психометрические де­фекты, и поэтому трудно понять, каким образом они могут изме­рять то, что они должны измерить. Во всяком случае очень трудно представить, какими должны быть возможные задания опросника (ответы на которые, по определению, требуют самопознания), чтобы измерить неосознаваемые психические процессы, напри­мер, механизмы защиты. Необходимо найти более тонкие способы для выяснения того, фильтруется ли информация в зависимости от ее эмоционального содержания.

Вслед за плодотворной работой Брунера и Постмана (Bruner, Postman, 1947) было проведено несколько сотен исследований, в которых изучалось, влияет ли эмоциональное содержание слов на их запоминание, на легкость, с которой они могут быть воспри­няты, и т.д. Типичный эксперимент может включать определение «порогов опознания» для различных слов, которые в своей основе представляют минимальную длительность экспозиции слова, не­обходимую для его правильного опознания. Слова печатаются на карточках и предъявляются на очень короткое время с помощью прибора, называемого тахистоскопом. Человек, которого тестиру­ют, должен ответить (или высказать предположение), какое слово было предъявлено. Если слово было названо неверно, его покажут еще раз на более длительное время, и это будет повторяться до тех пор, пока слово не будет правильно опознано.

В целом было установлено, что для правильного опознания слов, вызывающих негативные ассоциации (например «проститутка», «насилие», «смерть»), действительно требовались более длитель­ные, по сравнению с другими словами, предъявления. Это дает основание предполагать, что некоторый тип психологического механизма контролирует эмоциональное содержание слов в про­цессе их восприятия и может каким-то образом влиять на опозна­ние слов, пытаясь затормозить осознанное восприятие тех из них, которые несут в себе угрозу. Эти исследования были чрезвычайно противоречивы и подняли волну протеста и альтернативных объяс­нений широкого диапазона — от философских возражений против идеи гомункулуса — «маленького человечка в голове», который контролирует все, что входит в сознание, до тщательной методо­логической критики ранних экспериментов.

Упражнение

(а) Представьте себе, что вы участвуете в одном из ранних экспериментов по перцептивной защите. Ваш руководитель просит вас прочитать слова, которые на короткое время появляются на экране, и, если вы не успели этого сделать, вы можете попытаться угадать это слово. Что бы вы стали делать, если бы подумали, что увидели слово «пенис»?

(б) Какие особенности слов (кроме их эмоционального содер­жания) могут облегчить или затруднить их опознание? По­пытайтесь угадать, какие две характеристики могут сделать слово «аспарагус» более трудным для опознания по срав­нению со словом «человек»?

Старые эксперименты по перцептивной защите были несо­вершенны, потому что в них не удавалось контролировать длину слова и частоту его встречаемости. Обе эти характеристики могут влиять на легкость опознания слова. Короткие, обычные слова опознаются гораздо быстрее, чем длинные, необычные. Кажется вероятным и то, что участникам эксперимента была необходима полная уверенность в том, что они правильно опознали слово, поскольку они боялись показаться глупыми или порочными, на­звав грубое слово. Испытуемый должен был быть абсолютно уве­рен, что слово «пенис» действительно было предъявлено, прежде чем назвать его, в то время как догадки по поводу нейтральных слов высказывались совершенно свободно. Если какие-нибудь из этих предположений верны, это означает наличие «слов-табу», которые имеют более высокий порог опознания, чем нейтраль­ное слово. Это объяснение эффекта перцептивной зашиты иногда называют «подавлением ответа». Существуют и другие проблемы с организацией экспериментов по перцептивной защите; некото­рые из них обсуждались Брауном (Brown, 1961) и Диксоном (Dixon, 1981).

Результаты этих экспериментов, как правило, анализировались не самым интересным образом. Поскольку парадигма была разра­ботана психологами, занимающимися экспериментальной психо­логией, акцент делался скорее на доказательстве того, что эффект перцептивной защиты существует, чем на исследовании его кор­релятов. Поэтому, хотя многие исследования стремились доказать (или опровергнуть!), что эмоциональное значение стимулов в том или ином виде связано с их различимостью, лишь некоторые из них исследовали индивидуальные различия. Было бы достаточно просто подсчитать баллы, указывающие, насколько явно выражен эффект перцептивной зашиты у каждого индивидуума, например, путем вычитания значения среднего индивидуального порога опоз­нания для нейтральных слов из значения этого порога для угрожа­ющих слов. Затем можно было бы установить, насколько тревож­ны индивидуумы, имеющие наибольшие различия, оцениваются ли они своими терапевтами как «репрессоры», или же исследовать корреляты перцептивной защиты другими способами. Однако та­кие исследования встречаются крайне редко.

Поэтому эксперименты, исследующие пороги опознания, по­рождают ряд проблем. Вместе с тем существует несколько изощ­ренных приемов, не требующих изучения того, как участники про­читывают слова. Вместо этого эффект воздействия слова на пер­цептивную систему измеряется непосредственно. Диксон (Dixon, 198!) описывает некоторые собственные эксперименты в этой области. Еще один довольно простой эксперимент был осуществлен Уэллесом и Уортингтоном (Wallace, Worthington, 1970). Их добровольные испытуемые верили, что участвуют в простом пси­хологическом эксперименте, цель которого — изучить скорость адаптации глаза к темноте. Эти авторы тестировали испытуемых индивидуально и вначале проводили «световую адаптацию» глаз испытуемого, прося его (или ее) внимательно смотреть в течение фиксированного периода времени на ярко освещенную, лишен­ную особенностей сферу, известную как «сплошное поле». Затем свет в комнате выключался, и испытуемого просили смотреть на экран, находящийся на стене. Каждые несколько секунд включал­ся зуммер. Независимо от того, работал зуммер или нет, испытуе­мого просили ответить, видит ли он (или она) очень тускло осве­щенный крест, который проецировался на экран. Цель экспери­мента заключалась в том, чтобы определить, насколько быстро глаза испытуемого привыкнут к темноте; число проб до момента правильного опознания креста регистрировалось как зависимая переменная. Этот эксперимент повторялся несколько раз для каж­дого испытуемого.

Испытуемые не знали, что экран в перерыве между пробами не был пуст. На него проецировалось слово, освещенное еще сла­бее, чем крест. Это слово могло быть угрожающим (например, «смерть») или нейтральным (например, «вереск» или «милый»). Поскольку глаза испытуемого недостаточно адаптировались к тем­ноте, чтобы увидеть крест, он полностью не осознавал само нали­чие этих слов, еще слабее освещенных, чем крест. Могло ли содер­жание таких слов влиять на пороги опознания креста?

Ответ оказался положительным: могло. Оба исследования — и оригинальное и его повторение (Cooper, Kline, 1986) — проде­монстрировали, что угрожающие слова и аббревиатуры (такие, как «смерть» или «VD»[2]), имеющие такую же длину и частоту встреча­емости, что и нейтральные слова, замедляют восприятие основ­ного стимула — креста.

Поскольку участники этих экспериментов никогда не осозна­вали присутствия угрожающих слов, трудно понять, каким обра­зом любая форма подавления ответа могла бы объяснить эти ре­зультаты. Описанный эксперимент дает основание предполагать, что слова воспринимаются на каком-то неосознаваемом уровне, степень их угрозы оценивается и перцептивная система меняет свою сенситивность, пытаясь «блокировать» осознание угрожающих слов. Трудно представить себе более чистый экспериментальный аналог перцептивной защиты, правда, при допущении, что используе­мые слова каким-то образом угрожали Эго.

Шведский психолог Ульф Крэг (Kragh, 1955) исследовал про­цессы, которые определяют восприятие и интерпретацию образов (а не слов). Он обнаружил, что если в обычных условиях содержа­ние картины является главной детерминантой, то в случаях, когда его воздействие на зрителя ослабевает (если картина непонятна, неотчетлива или предъявляется на очень короткое время), более значимую роль начинают играть ожидания, предшествующий опыт наблюдателя и т.д. — в значительной степени так же как при тра­диционном обосновании проективных тестов. Крэг использовал тахистоскоп, чтобы предъявлять серию из 20 или более экспози­ций одного-единственного рисунка, и просил испытуемых опи­сать и сделать набросок того, что они видели при каждой экспози­ции. На рисунке была изображена центральная фигура, известная как Герой, которая была одного пола и приблизительно одного возраста с испытуемым, рассматривавшим рисунок. Рядом нахо­дился объект (например, игрушка) (Атрибут) и на заднем плане маячила уродливая угрожающая фигура (Второстепенный), как будто представляющая опасность для Героя.

Крэг утверждал, что любой рассматривающий серию этих ри­сунков человек (наблюдатель) будет быстро «идентифицировать­ся» с центральной фигурой на рисунке, поэтому любая угроза, направленная против Героя со стороны Второстепенного, будет восприниматься как угроза Эго наблюдателя и механизмы защиты будут активироваться в попытке устранить эту угрозу. Таким обра­зом, Крэг утверждал, что перцептивные искажения, появляющи­еся в рисунках наблюдателя, и описания, которые он делает после каждой экспозиции рисунка, могут дать представление о типе и силе его механизмов защиты. Крэг разработал детальную схему для количественной оценки ответов на эти рисунки, которая базиру­ется частично на теории Фрейда и частично на клинических опи­саниях симптомов, предположительно связанных с некоторыми механизмами защиты, описанными Феничелом (Fenichel, 1946). Например, искажения, которые напоминают симптом истерии, предположительно указывают на репрессию, а искажения, кото­рые похожи на невроз навязчивых состояний, будут рассматри­ваться как индикаторы изоляции. В отличие от большинства проек­тивных тестов, эти ответы могут быть надежно оценены.

Интересной особенностью теста механизмов защиты (Defence Mechanism Test (DMT)) является то, что он действительно имеет внешнюю валидность: он может предсказать поведение в довольно широком диапазоне ситуаций. Я суммировал эти доказательства (Cooper, 1988) и полностью убедился в том, что индивидуумы, ис­пользующие механизмы защиты, для того чтобы изменить свой об­разы восприятия и оценки реальных жизненных угроз, могут быть более медлительны в случае, когда нужно опознать внезапную силь­ную опасность и отреагировать на нее: например, предупредить о пожаре, или о слишком близком расстоянии до поверхности земли, или о нарушениях в системах истребителя. В работах Крэга (Kragh, 1962) и Ньюмана (Neuman, 1978, 1971) показано, что этот тест способен предсказать, кто из пилотов Королевских шведских воен­но-воздушных сил будет попадать в аварии, а кто будет испытывать трудности при обучении летному делу. Поскольку прогностическая валидность этого теста оказалась существенной, он стал частью ба­тареи тестов, используемых при отборе летного состава в середине 1970-х гг. Вместе с соавторами (Cooper et. a]., 1986) я описал неко­торые дальнейшие попытки валидизировать этот тест, хотя успеш­ными они были лишь отчасти. Имеется также обширная литература по клиническим коррелятам теста (например, Kragh, 1983). Пытаясь преодолеть некоторые проблемы, связанные с его использованием (и стремясь уйти от психоаналитической теории, лежащей в основе системы подсчета баллов), совместно с Клайном (Cooper, Kline, 1989) мы разработали «объективно шкалируемую» версию этого теста, в котором использовали нестандартные рисунки. Мы при­менили статистический метод, называемый Q-факторный анализ, чтобы идентифицировать группы людей, чье восприятие было ис­кажено сходным образом, и обнаружили, что эта форма теста имеет существенные корреляции с показателями перцептивной защиты и может точно предсказать, кто из индивидуумов не сможет прой­ти обучение летному делу в системе RAF[3].

Фигура, склонившаяся над столом? Я не могу понять, мужчина это или женщина (экспозиция 1).

Молодой человек (мальчик), одетый в темную одежду, справа от экрана. Может быть, позади него находится картина (экспозиция 2).

Мальчик, одетый в темную одежду, может быть, у него на голове кепка, позади него в центре — дерево с толстыми ветвями. На дереве нет листьев (экспозиция 3).

Мальчик, одетый в темную одежду. За ним мужчина средних лет, наклонившийся над столом и смотрящий на что-то, лежащее на столе. Он, кажется, сконцентрировался на этом. На время я подумал, что это, может быть, хирург (экспозиция 4).

Мальчик в темной одежде. Мужчина средних лет, заглядывающий в мотор машины, с левой стороны от машины. Он держит в своей правой руке отвертку (экспозиция 5).

Мальчик, одетый в темный джемпер, рубашку с галстуком, с темными волосами, слева перед экраном. Мужчина средних лет, изучающий мотор машины, с отверткой в правой руке (экспозиция 6).

Мальчик, одетый в темный джемпер, рубашку с галстуком, с темными волосами, слева перед экраном. Мужчина средних лет, лысеющий, смотрит на что-то, погруженное во что-то, отвертка в его правой руке, указывающая в направлении контейнера (экспозиция 7).

Рис. 4.1. Ответы одного испытуемого на семь последовательно возрас­тающих по времени предъявлений карточки ТАТа; форма те­ста механизма защиты.

Предлагаемые индивидом интерпретации одной и той же кар­тины, продолжительность предъявления которой постоянно уве­личивалась, безусловно, поразительны. На рис. 4.1 изображены семь отчетов, последовательно представленных одним человеком в от­вет на предъявление одной из карточек теста тематической апперцепции (ТАТ) (Thematic Apperception Test) — широко используе­мого проективного теста. На карточке изображена непонятная муж­ская фигура андрогинного типа, смотрящая в противоположную сторону от старинного устройства, на котором совершается дей­ствие, напоминающее хирургическую операцию, причем один человек склоняется над другим, замахнувшись ножом. С одной сто­роны изображено ружье, а на заднем плане видна бутылка кьянти (или это отрезанная рука?). Напомним, что каждая последующая экспозиция была продолжительнее, чем предыдущая, поэтому сле­довало ожидать от индивидуума прогрессирующей точности вос­произведения рисунка при его последовательных предъявлениях. В действительности рисунок более или менее точно идентифици­руется при четвертой экспозиции, но при последующих предъяв­лениях его содержание искажается в направлении, минимизирую­щем воспринимаемую угрозу, что и ожидается в соответствии с теорией Фрейда. Безусловно, нечто весьма интересное может на­блюдаться, когда люди рассматривают рисунки, вызывающие лег­кое чувство тревоги, в таких условиях. Но требуется или нет в этом случае психоаналитическое объяснение — все еще остается пред­метом споров. Несмотря на некоторые доказательства, позволяю­щие утверждать, что этот тест может предсказать успешность дей­ствий в опасных ситуациях, как ожидается согласно теории Фрей­да (а также несмотря на открытие того, что баллы по этому тесту большей частью не зависят от основных личностных факторов, извлекаемых с помощью самооценочных опросников), вряд ли кто-нибудь вне Скандинавии знает о тесте механизмов защиты. Это досадно, поскольку как инструмент исследования этот тест, види­мо, имеет определенный потенциал.

Задание для самопроверки 4.3

К каким действиям побуждает людей тест механизмов защиты (DMT), разработанный Крэгом?

Почему Крэг ожидал, что баллы по DMT позволят предсказать, будут ли пилоты военно-воздушных сил разбиваться?

Сны и символы

Во Вводных лекциях в психоанализ Фрейд (1917/1954) пишет о важности символизма, особенно в снах. Символизм возникает, когда один социально приемлемый объект используется, чтобы пред­ставить другой объект — «табу». Таким образом, использование символов позволяет «запретному» желанию самовыразиться без активации механизмов защиты, опознающих происходящее, и без пробуждения спящего, без подавления или какого-либо другого способа вытеснения угрозы из сознания. Считается, что эти сим­волы универсальны; и действительно, если вас попросят угадать, что именно скорее всего символизируют зонтики, копья, ружья, канистры для воды, фонтаны, воздушные шары, самолеты, змеи или рептилии, вы, вероятно, сразу догадаетесь, что все они явля­ются символами пениса, который они напоминают либо своей формой, либо своим действием. (Правда, в связи с этой теорией возникает одна проблема: если символы так легко опознаются, почему они не пробуждают чувство тревоги и не активируют меха­низмы защиты?)

Однако эта очевидная легкость опознания символов едва ли может быть решающим доказательством для теории. Более убеди­тельной является работа Хэммера (Hammer, 1953), исследовав­шего символическое содержание рисунков, принадлежащих зак­люченным, изображавших дом, дерево и человека, — так назы­ваемый тест «Дом—Дерево—Человек». Тестировались две группы мужчин. Члены одной группы (20 человек) тестировались после того, как подверглись хирургической стерилизации. Контрольная группа состояла из 20 мужчин, которые должны были подверг­нуться другим видам хирургических вмешательств; кроме того, учитывались индивидуальные баллы, полученные заключенными го тесту, проведенному ранее. Ожидалось, что мужчины из груп­пы, подвергшейся стерилизации, будут тревожиться по поводу своего нового состояния и тревога, вызванная кастрацией, символически будет обнаруживаться в их рисунках. Действитель­но, их домам не хватало труб, а деревья были срублены, т.е. в результате исследования были получены статистически значимые результаты, которые, по-видимому, подтверждают фрейдовскую теорию символизма.

Вторая проверка теории была осуществлена в области лингви­стики. Во французском, немецком, ирландском, арабском и не­скольких других языках, не относящихся к индоевропейской груп­пе, слова имеют род — мужской или женский. Если теория Фрейда верна, то представляется вероятным, что фемининность женских символов и маскулинность мужских могла осознаваться по мере развития языка. Таким образом, «пол» слов, которые имеют сим­волическое значение, должен быть таким же, как и «пол» соот­ветствующего ему символа. Например, слова «фонтан» и «аэро­план» должны иметь мужской род, поскольку они символизиру­ют пенис.

Минтерн (Minturn, 1965) составил список символов и попро­сил группу лингвистов, свободно владеющих языками, перевести эти слова на десять языков. В качестве контроля он попросил их в

дополнение к этому перевести случайный набор существительных, чтобы установить основную пропорцию в каждом языке существи­тельных мужского и женского родов, а также существительных среднего рода. Задача заключалась в выявлении того, будут ли сло­ва, репрезентирующие маскулинные символы, иметь мужской род намного чаще, чем это ожидалось бы при случайном распределе­нии. Такой же анализ был проведен для женских символов в каж­дом языке. Было установлено, что слова, репрезентирующие муж­ские символы, действительно чаще имеют мужской род в языке символа (маскулинный/фемининный) и род слова обычно пред­ставляет символ (маскулинный/фемининный), соответствующий полу. Статистический анализ подтвердил, что мужские символы имеют мужской род гораздо чаще, чем это можно было бы ожи­дать согласно закону случайных чисел. (Для женских символов зна­чимого эффекта обнаружено не было.) Таким образом, было по­лучено некоторое подтверждение валидности этой части теории Фрейда.

Мейсснер (Meissner, 1958) измерял сопротивление кожи — физиологическую переменную, которая часто используется как показатель тревоги и эмоциональности. В общей сложности 20 муж­чинам-добровольцам было показано 50 слов или фраз, часть кото­рых являлись символами смерти. Предполагалось, что значение символов смерти может быть «декодировано» и привести к подъе­му уровня тревоги, который проявит себя в падении сопротивле­ния между электродами. Ожидалось, что контрольные слова не вызовут такого эффекта. Результаты подтвердили эту гипотезу: ока­залось, что символы действительно могут вызывать появление при­знаков тревоги.

Халл и ван-де-Кастл (Hall, van de Castle, 1963) изучали поло­вые различия в символическом содержании более 900 сновидений. Они постулировали, что сны испытуемых мужчин должны чаще содержать тревогу кастрации и реже — зависть к пенису, а снови­дения женщин должны иметь противоположное содержание. Со­ответственно они изучили отчеты о сновидениях добровольцев (60 мужчин и 60 женщин) и выявили интенсивность тем, симво­лизирующих кастрацию или зависть к пенису. В первом случае это могли быть повреждения или утрата части тела или предмета, ис­пользуемого испытуемым. Во втором случае, если пенис являлся предметом зависти, сновидения содержали фаллический символ (например, испытуемая подбирала зонтик, который валялся на тротуаре, или восхищалась мужскими поступками). Было установ­лено, что разные эксперты могут с большей степенью надежности обнаруживать эти темы в отчетах испытуемых и что имелись боль­шие статистически значимые различия между содержанием снов мужчин и женщин, подтверждающие теорию Фрейда. Сновидения испытуемых-мужчин были гораздо чаще связаны с тревогой каст­рации и реже — с завистью к пенису, в то время как для женщин была характерна противоположная картина. Таким образом, этот эксперимент также внушает некоторое доверие к фрейдовской те­ории символизма сновидений.

Задание для самопроверки 4-4

Можете ли вы увидеть что-либо ошибочное в эксперименте Минтерна?

Психосексуальное развитие

Если теория психосексуального развития, разработанная Фрей­дом, верна, то следует ожидать, что:

• те характеристики взрослого, которые описывал Фрейд (на­пример, «анальный характер» с его «букетом» таких особен­ностей, как аккуратность, упрямство и скупость), могут быть обнаружены в зрелом возрасте;

• взрослые, которые демонстрируют крайнюю выраженность этих характеристик, на соответствующей психосексуальной стадии получали либо чрезмерное удовлетворение, либо, наоборот, недостаточное.

Типы орального и анального характеров были тщательно и до­казательно, как он утверждает, изучены недавно Клайном (Kline, 1967, 1968, 1969; Kline, Storey, 1977). Он пытался разработать оп­росники для измерения личностных особенностей анального и орального характеров взрослых людей. Было установлено, что аналь­ный характер существует: характеристики аккуратности, упрям­ства и скупости у взрослых действительно имеют тенденцию встре­чаться совместно, давая основания предположить, что для этого у них есть общая причина, как и предполагал Фрейд. Были обнару­жены даже не один, а два оральных характера: оральный оптимист (разговорчивый, выглядящий веселым и любящий сладкие молоч­ные продукты) и оральный пессимист (намного менее приятный характер: ревнивый, саркастичный, пессимистичный, любящий хрустящую и пряную пищу). Таким образом, три главных личнос­тных типа взрослого человека, по-видимому, действительно су­ществуют, в значительной мере соответствуя предположениям Фрейда. Для их измерения Клайн разработал три опросника: оп­росник орального оптимизма (OOQ), опросник орального песси­мизма (OPQ) и опросник анальных интересов (Ai3Q).

Нельзя утверждать, конечно, что характеристики взрослых людей возникают по тем причинам, которые предсказывал Фрейд. В нескольких работах предпринимались, хотя и без большого успе­ха, попытки осуществить лонгитюдное или ретроспективное ис­следование, чтобы определить, действительно ли люди, которые на оральной и анальной стадиях развития получали чрезмерное удовольствие или же, наоборот, недостаточное, становясь взрос­лыми, достигают крайних уровней соответствующих характерис­тик. Однако методология этих работ часто была слабой (использо­вались ненадежные шкалы для оценки личностных черт взрослых людей или работали со столь малыми выборками, что исследова­нию не хватало статистической достоверности); во всяком случае оказалось, что получить точные ретроспективные данные о том, когда именно детей отрывали от груди и приучали к горшку чрез­вычайно трудно — родители просто не могут вспомнить эти дета­ли. Таким образом, если эти исследования, как отмечает Клайн (Kline, 1981) в своем детальном их обсуждении, не подтвердили теорию Фрейда, то это может говорить и о методологических труд­ностях, и о том, что теория неверна.

Резюме

Только немногие люди в наше время придерживаются точки зре­ния, что психоанализ эффективен в лечении невротических симпто­мов, т.е. один из главных аспектов теории Фрейда, по-видимому, оказался неверным. Однако данная глава сфокусирована на тех аспектах теории Фрейда, которые могут быть проверены эмпири­чески. Согласованность результатов, полученных с помощью тес­тов, измеряющих индивидуальные различия перцептивной защиты, и теста механизмов защиты (DMT), вызывает интерес и позволяет поддержать точку зрения, согласно которой действительно суще­ствует некий тип сил, похожий на механизм защиты, благодаря которому точное распознавание эмоционально неприятных рисун­ков и слов осуществляется с большей трудностью по сравнению с распознаванием нейтральных или позитивно окрашенных стимулов. Тот факт, что баллы, полученные по DMT, могут предсказать по­ведение в условиях, где жизненно важно быстро и точно распоз­нать угрозу, тоже полностью соответствует представлениям Фрейда о психическом. Возможно, в этой части теории Фрейда существу­ет доля правды.

Обнаружение некоторых доказательств в поддержку фрейдовс­кой теории символизма представляет также интерес, хотя основ­ные факты нуждаются в дополнительной проверке на воспроизво­димость. Более того, теория психосексуальных характерологичес­ких типов взрослых людей, по-видимому, действительно получила подтверждение благодаря исследованиям, проведенным с помо­щью опросников, хотя мы не знаем, насколько формирование этих типов — орального оптимиста, орального пессимиста, и анального характера — определяется причинами, выдвигавшимися Фрейдом. Существует много интересных экспериментов, которые необхо­димо было бы провести для исследования этой проблематики. Как указывает Эрдели (Erdelyi, 1974, 1985), многие фрейдовские за­мечания могут быть достаточно хорошо совмещены с современ­ной когнитивной теорией и теорией информационной обработки. Действительно, наблюдается отчетливое возрождение интереса к когнитивному бессознательному. Эксперименты, включающие пред­варительное информирование испытуемых о некоторых аспектах задания, да*ют основание предполагать, что значение слова может быть извлечено и понято до того, как само слово будет сознатель­но опознано. Сказанное обычно используется как один из главных аргументов против экспериментов по перцептивной защите. Сле­довательно, в настоящее время, по-видимому, нет окончательных доказательств того, что какая-либо часть теории Фрейда верна, хотя некоторые факты побуждают к размышлениям.