Так впервые были открыты памирские месторождения на­стоящего темно-синего лазурита.

Да, геологи открыли их для науки, но местные жители знали о них еще раньше. Один из проводников рассказывал, что об этих месторождениях узнал он еще от своего отца.

На следующий год после этого открытия с громадным тру­дом была прорублена и проложена верблюжья тропа, и по ней из осыпи было вывезено шесть тонн прекрасного материала, изделиями из которого мог гордиться наш трест «Русские само­цветы». Дивный синий камень «Крыши мира» пополнил наши музеи.

Теперь мы знаем лазоревый камень Памира.

Как будто бы темно-синее небо пятикилометровых горных вы- сот запечатлелось в этом замечательном камне, с которым Древний Восток связал так много таинственных легенд.

Почему светятся звезды?*

В 1953 году профессор Пулковской обсерватории Николай Александрович Козырев пришел к парадоксальному выводу, что в звездах вообще нет никакого источника энергии. Они живут, излучая тепло и свет, за счет прихода энергии извне.

Надо сказать, что для такого суждения были основания. Еще в 1850 году немецкий физик Р. Клазиус сформулировал посту­лат, который впоследствии был назван вторым законом термо­динамики. Суть его в том, что теплота не может сама собой пере­ходить от более холодного тела к более теплому.

Утверждение, казалось бы, самоочевидное: всем доводилось наблюдать, как, скажем, выключенный утюг постепенно ста­новится все более холодным, но никто не видел, чтобы он вдруг стал нагреваться, забирая тепло из окружающего пространства. И все-таки против постулата Клазиуса в свое время выступали многие известные ученые, поскольку из утверждения немецкого физика вытекала неизбежность тепловой смерти Вселенной. Если все тела самопроизвольно охлаждаются, то в конце концов со временем все звезды погаснут и наступит так называемый конец света.

Сто с лишним лет назад два великих ума того времени — Гельмгольц и Кельвин — казалось бы, решили загадку. Звез­ды — это огромные сгустки газа. Сжимаясь под действием гра­витации, они нагреваются до миллионов градусов и обогревают Вселенную. Но расчеты показали, что при такой схеме работы наше Солнце должно было израсходовать всю свою энергию за­долго до того, как на Земле появились бы первые проблески жизни.

Затем наступила очередь другой точки зрения: звезды стали считать сначала ядерными, а потом термоядерными реактора­ми. Но и здесь не все гладко: эксперименты и расчеты показы­вают, что температура внутри Солнца меньше той, что требуется для поддержания термоядерной реакции. Таким образом, по­лучается, что недостающую энергию звезды берут из окружаю­щего пространства. Однако само по себе пространство не может быть источником энергии, поскольку оно для этого достаточно пассивно. Но, с другой стороны, пространство неотделимо от времени. Но тогда что же представляет собой само время? Не является ли оно своеобразным вечным двигателем Вселенной?

Мы помним, что второй закон термодинамики, тот самый по­стулат Клазиуса, гласит, что энергия из системы куда-то всегда утекает. Но есть и другой закон — закон сохранения энергии. Стало быть, энергия, или тепло, не исчезает бесследно, а во что- то переходит. Почему бы тогда не предположить, что она пере­ходит во время или же передается ему? Но возвращает ли время полученную энергию?

В свое время тот же Козырев обратил внимание на двойные звезды. Эти образования могут состоять из звезд разных клас­сов, но, объединившись в пару, они обретают схожие черты: оди­наковую яркость, спектральный тип. Возникает впечатление, что главная звезда воздействует на свой спутник и постепенно передает ему нечто, что изменяет его облик. Но что именно? Межзвездные расстояния достаточно велики, чтобы исключить влияние обычных силовых полей. На таких расстояниях рабо­тают только силы гравитации и время. Силы гравитации удер­живают небесные тела в одной системе, а время, может статься, помогает им обмениваться энергией.

Таким образом, мы можем предположить, что время спо­собно как передавать энергию, так и возвращать ее. Значит, энергия, распространяемая звездами, уходит от них во время- пространство, которое служит той кладовой, откуда светила черпают свою энергию. Все взаимосвязано в вечный кругово­рот, а стало быть, не стоит опасаться конца света: звезды будут гореть и согревать планеты, приобретая энергию из окружаю­щего пространства-времени. И надо сказать, жизнь с каждым годом позволяет нам все более утверждаться в этой точке зре­ния.

Магия чисел*

Сейчас нам трудно представить, что такая рациональная и точная наука, как математика, в древности была тесно свя­зана с магией, религией и даже послужила средством для до­казательства учения о бессмертии души. Но это факт, и мы не можем с ним не считаться.

Обожествление числа и связанная с этим мистика имеют длинную историю и своими корнями уходят в глубокую древ­ность, хотя суеверия в отношении некоторых чисел, как извест­но, не перевелись и поныне. Оказали они влияние и на многих древнегреческих философов, прежде всего на Пифагора, по праву считающегося одним из отцов современной математики. Традиционные взгляды на числа и их значение в мире и в самой жизни людей укрепляли веру Пифагора и его последователей в то, что числа и числовые отношения составляют основу Все­ленной и всех вещей.

Наблюдения над периодически правильным движением не­бесных тел, над ритмической последовательностью смены дня и ночи и времен года через определенное количество единиц вре­мени, установление соотношения между высотой тона звучащей струны и ее длиной — все это привело пифагорейцев к мысли, что между числовыми рядами и явлениями действительности име­ется сходство, подобие, соответствие. Религиозно-мистически настроенные пифагорейцы нашли источник его в божествен­ных свойствах числа и числовых рядов. Они стали говорить, что вещи существуют как подражание числам. Отсюда и произошел знаменитый тезис Пифагора о том, что все сущее есть число. Он означал, что число составляет основу существования вещей, их материю. С другой стороны, пифагорейцы понимали число как то, что правит миром, определяет порядок вещей и их от­ношения. Вещи же подражают этому формирующему началу. Поэтому число, по мнению Пифагора, есть основа вещей, их душа и руководящий принцип.

Каждое из чисел имело для пифагорейцев сокровенный смысл и являлось символом каких-либо социально-этических явлений или религиозно-мифологических существ. Так, единица или десятка символизировали у них единство мира, его гармонию, совершенство. Число пять означало брак, так как его сумма мыслилась как результат сложения мужского и женского на­чал — тройки и двойки, хотя некоторые пифагорейцы утверж­дали, что брак — это число шесть, то есть мужское начало, умно­женное на женское. Сам же Пифагор особо почитал семерку. Он рассматривал ее как верховное число, которому придавал роль мироправящего начала, ибо все в мире семерично: основ­ные сферы космоса, периоды повторяющихся в нем процессов, периоды жизни существ подчиняются числу семь. Семерка яв­лялась также символом судьбы и самой судьбой.

Придя к подобным суждениям, пифагорейцы пытались по­стичь тайны мира через соотношения чисел и тем самым дали необычайно сильный толчок развитию математики. Пифагору и его последователям принадлежит огромный ряд открытий в данной области знаний: от знаменитой теоремы до открытия иррациональных чисел и несоизмеримых величин. Кроме того, требование точности и ясности в суждениях возникло в значи­тельной степени на почве пифагорейской математики. Это тре­бование способствовало развитию логики мышления и дедук­тивного способа познания.

Но данные достижения в области математики возникли, как ни странно, на основе веры в религиозно-мистические свойства числа, так что математика и магия действительно приходятся несколько сродни друг другу.

Крыжовник*

Нас два брата: я, Иван Иваныч, и другой — Николай Ива­ныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ве­теринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец оставил нам потомственное дворянство и име­ньишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, все равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное. А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные и про­хладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет тянуть на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он все сидел на одном месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.

Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и гля­деть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объ­явления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисова­лись у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попа­дались ему, но почему-то в каждой из них непременно был кры­жовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.

Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: барский дом, людская, огород, крыжов­ник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жад­ничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.

Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он все читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Все с тою же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжон­ки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмей­стером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала вдоволь. Стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смер­ти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. После смерти жены брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибешься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через ко­миссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками. Но мой Николай Ива­ныч мало печалился, он выписал себе двадцать кустов крыжов­ника, посадил и зажил помещиком.

 

 

Отец и сын*

Кавалерийская часть генерала Башилова прорвала застояв­шуюся оборону противника, я был «брошен» в прорыв вместе с другими корреспондентами нашей фронтовой газеты. Мы осе­ли в прифронтовой деревушке. Я обосновался в большой чистой избе на краю деревни. Два всадника, расплескав лужу, вынес­лись на околицу и, завернув коней, осадили их у нашего дома.

Один из них, кургузый1, спешился2, кинул поводья своему спутнику и, грузно переваливаясь на толстых ногах, заковылял к двери. Испуганно охнула, сорвавшись на низах, гармонь, вско­чил танкист, отдавая честь. Как пружиной, подкинуло с при­сядки белобрысого сапера.

— Отдыхайте, отдыхайте! — ворчливо бросил тучный кава­лерист.

Шаги его глухо прозвучали по земляному полу сеней, распах­нулась дверь, и я увидел красное лицо, сердитые глаза и кургу­зую, с наклоном вперед, фигуру грозного генерала Башилова. Я встал.

— Кто такой? — недовольно, в упор спросил, словно выстре­лил, Башилов.

— Из фронтовой газеты.

Дверь распахнулась, в горницу стремительно шагнул высо­кий кавалерист, прибывший вместе с генералом. Крыло бурки зацепилось за косяк, полы разлетелись, обнаружив в своем ну­тре тонкую, как тростина, юношескую фигуру.