Принцип воздержания от волюнтаристской активности

 

Неразумный из-за своих мучается дел

подобно снедаемому огнём.

Будда

 

Речь идет о принципе даосизма – религиозно-мистического учения Древнего Китая, сохраненного современной кон-фуцианско-буддистской цивилизацией в качестве великого, нестареющего завета. Дао – это принцип, альтернативный западному активизму и западной аналитической логике, расчленяющей мир, выделяющей в нем однозначные причинно-следственные связи, используемые человеком как архимедов рычаг для переделки и преобразования мира. Дао противостоит технологическому активизму Запада: оно означает такую целостность Космоса, которая не членима на отдельные силы и причины и не имеет ничего общего с земным образом Вселенной как инженерной конструкции, подчиненной законам «сопромата». Дао означает такую «великую естественность» («цзы жань»), которую нельзя смоделировать, перевести на язык технологий, отразить в научных законах, в конечной цепи причин и следствий. «Дао обладает чувствами и верностью, оно не активно и бесформенно... оно само для себя начало, само для себя основа»*.

* Всемирное писание: Сравнительная антология священных текстов. С. 221.

 

В даосско-буддистской картине мира деятель не существует. Буддистская мудрость не признаёт фигуры, являющейся на Западе центральной: деятельного героя-преобразователя, «похитителя огня». Западный Прометей на Востоке был бы воспринят без всякой гуманистической патетики - как неумный и самонадеянный бахвал, которому неведомо истинное величие мироздания и его неподвластность нашим суетным помыслам. Западное мышление социо- и антропоцентрично; для того, чтобы выделить и превознести человека над миром, оно принижает последний. Восточная мудрость космоцентрична: на Востоке не принято сопоставлять суетные помыслы индивида, сколь бы страстными они ни были бы, с устройством Вселенной, вовсе не обязанной отвечать этим прихотям и сообразовываться с ними. Если у человека и есть шансы в этом мире, то они связаны не с тем, чтобы преобразовывать мир, навязывать ему нашу активность, а с тем, чтобы следовать великому космическому закону.

Даосизм олицетворяет собой не технологию – образ мира как мастерской, где изготавливаются вещи и явления по заранее заданным рецептам, – а своего рода эмбриологию – учение о том, каковы пути естественного зарождения и вызревания явлений в материнском лоне Космоса.

Для того чтобы проникнуться сознанием этой противоположности западного активизма и восточной мудрости, обратимся к великому произведению нашей национальной культуры – роману «Война и мир» Л.Н. Толстого. Толстой не случайно так внимательно изучал Восток, знал несколько восточных языков и создал учение – толстовство, – в чем-то удивительно напоминающее адаптированную версию буддизма. Любимые национальные типы Толстого – Платон Каратаев, Наташа Ростова – в некоторых чертах являются скорее восточными, чем западными, и несут не столько печать отъединенной от Космоса, самодовлеющей индивидуальности, сколько воплощают восточный принцип растворения в безличном и недеяния. Как отмечает известный специалист но Востоку Дж. Нидам, «восточная мудрость сознательно противопоставляет два принципа: "вэй" и "у-вэй". "Вэй" означает приложение силы или силы воли, уверенность в том, что вещи, животные и даже люди – другие люди сделают то, что им приказано. "У-вэй" – противоположный принцип: оставлять вещи в покое, позволить природе идти своим путем,это – знание о том, как обойтись без вмешательства. Термин "у-вэй" – великий лозунг и неписаное правило даосизма всех столетий»*.

* Нидам Дж. Общество и наука на Западе и на Востоке// Наука о науке. С. 169.

 

В «Войне и мире» Л.Н. Толстого эти два альтернативных принципа олицетворяются Наполеоном и Кутузовым. Наполеон – сын французской революции и воспитанник европейского Просвещения, несет в себе их амбиции и иллюзии: о том, что мир можно переделать по заранее разработанному «научному плану», что человек имеет не только возможности, но и моральное право навязывать миру свои наимоднейшие проекты, воплощающие «последнее слово» европейского разума, что допустимо субъект-объектное деление мира, одной стороной которого выступает человек или, скорее, сверхчеловек, имеющий неограниченные права, другой – бесправный объект, служащий простым сырьем в руках первого.

В Бородинском сражении столкнулись не только французский агрессор и русские защитники отечества. В лице полководцев обеих сторон столкнулись две философии, два типа миросозерцания. Сегодня принято высмеивать социалистическое плановое хозяйство, отражающее «пагубную самонадеянность» европейского рационализма. Парадоксальный эффект современного чтения «Войны и мира» состоит в том, что в лице Наполеона перед нами предстает уже развенчанная, но близкая нам психология тотального бюрократического планирования. Наполеон в изображении Толстого ведет на Бородинском поле свое бюрократическое плановое хозяйство – выступает как авторитарный администратор, пришедший с готовыми чертежами событий. «Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решениями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний»*.

* Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. Т. 6. М., 1958. С. 227.

 

Толстой убеждает нас в том, что поражение Наполеона предопределено не только великой нравственной логикой, согласно которой правое дело побеждает, и солдаты, защищающие отечество, сражаются лучше тех, кто воплощает низменную психологию захватничества и вероломства. Поражение Бонапарта предопределено еще и несостоятельностью самой рационалистической гордыни, дерзающей управлять тем, что неизмеримо выше, сложнее, многограннее ее – самой стихией жизни, явленной в ее наиболее грозной и необузданной форме – форме народной войны. И вот эту-то жизнь самонадеянный «администратор войны» Наполеон вздумал обуздать, уложить в чертежи, подчинить хитроумному, а в сущности, омерзительно мелкому замыслу.

Толстой показывает нам неизбежный крах этого «планового» имперского хозяйства, несоизмеримость разбуженных космосоциальных стихий и «бухгалтерии» мнимого «властелина мира». «Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвующие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же, как распоряжения Наполеона, в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большею частью выходило противное тому, что они приказывали»*.

* ТолстойЛ.Н. Указ. соч. С. 250.

 

В противоположность Наполеону Кутузов у Толстого ведет себя так, что мы узнаём в нем своего современника, вместе с нами разочаровавшегося в «научном», «рациональном» планировании жизни и вернувшегося к восточной мудрости, внушающей нам благоговение перед великими стихиями и таинствами жизни и учащей великому терпению. «Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненными; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что-то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти»*. Словом, Кутузов не столько руководит событиями, в смысле европейского «рационального администрирования», сколько вслушивается и затем следует некоему общему духу событий – скрытому в них пути дао.

* Толстой Л.Н. Соб. соч. в 12 томах. Т.6. М., 1958. С. 257.

 

Нам еще предстоит оценить причины и степень соответствия российской духовности единому восточному архетипу дао. Здесь необходимо остановиться на истоках самого этого архетипа. Различие путей Востока и Запада предопределяется тем, как эти культуры распорядились исторической свободой, рождаемой в момент перехода от мифологического состояния культуры к постмифологическому. До этого перехода, в первичном «бульоне» культуры, каким является миф, различие Запада и Востока не просматривается. Но сам переход включает момент бифуркации (раздвоения), давший толчок двум противоположным тенденциям мировой культуры. Проиллюстрировать их можно было бы, символически используя биографии старшего и младшего сына. Оба формировались в традиционной патриархальной семье и подошли к совершеннолетию с примерно равным грузом традиции. Но старшему предстоит остаться в семье в роли помощника отца – с перспективой наследования его имущества и роли, а младший решился на разрыв с родным домом, ушел в город искать свободной доли. У первого в биографии доминирует момент ответственной преемственности, сковывающей свободу, но одновременно дающей гарантии, у второго – момент раскованной свободы, неотделимой от риска. Над первым тяготеет дом и бремя традиции, над вторым – неопределенность и необходимость изворачиваться, изощряться и изобретать. В результате мы получаем два великих культурных типа – консервативный и инновационный, каждый из которых несет свои комплексы, свою односторонность, свое бремя несовершенства, неотделимого от грешной доли человека в мире.

Комплекс западного «младшего сына» - это комплекс вины, связанной с покинутым родовым очагом и неизбежными нарушениями его моральных заповедей. Комплекс восточного «старшего сына» – это комплекс провинциала, который, даже веря в свое нравственное превосходство и правоту, страдает от своей отчужденности, от неучастия в сумбурном, но заманчивом творчестве неведомого будущего, которое почему-то нельзя творить на месте, без предательства по отношению к традиции. Здесь мы, пожалуй, обрели ключевое слово, обозначающее комплекс западного типа культуры – это культурное предательство как специфическое преступление цивилизации. Сам античный логос, сменивший миф, несет в себе предательство антропоцентрического произвола по отношению к высшему порядку мироздания, выпадения человека из системы космической гармонии, самовыражаемой в мифе. Так вот, дао восточной культуры означает программу, альтернативную западному логосу: не последовательного отдаления человека от гармонии Космоса, не индивидуалистически безответственной эмансипации, а, напротив, обратного устремления человека к естественной гармонии. Таким образом, вместо дихотомии Запада: миф–логос, традиционное–совершенное, первобытный синтез–цивилизованная дифференциация мы имеем спираль или триаду: дао–отрицание дао–новое возвращение к дао. Как пишет один из специалистов в этой области, «в китайской среде мифологосная формула приобретает новую транскрипцию – "от дао к дао" (а не от мифа к логосу, как на Западе. – А.П.),в которой закрепляются смыслы выхода родового дао к философскому дао и одновременно его обратности, т.е. возвращениея к самому себе»*

* Лукьянов А.Е. Философско-мировоззренческая стилистика китайской древности: Китайская философия и современная цивилизация. М., 1997. С. 174.

Космогонические * мифы Китая и Индии отражают выше отмеченную точку бифуркации – рокового выбора, вставшего перед человечеством в периодзавершения стадии родового строя. Покидание родовой колыбели является одновременно и покиданием природной колыбели – удаления от природы и открывшихся возможностей нарушения ее прав, экологических преступлений человечества. Цивилизация означает царство искусственности – и искусственности социального порядка, когда на место естественной власти отца встает власть государства, и искусственности самого способа производства, связанного с технологиями. «...Индийская и китайская мифологии свидетельствуют, что цивилизация началась с нарушения цикла естественного космогенеза, умерщвления отцовско-материнского космического эмбриона, кровного убийства, подлога и утверждения насильственной власти»**. Так, индийский миф «Ригведы» повествует о том, как своевольный бог Индра прервал естественный процесс вызревания мира, разбив первозданную гору, в недрах которой постепенно формировались эмбрионы космического порядка. «Тот мир, который вызывается на свет агрессией Индры, получается миром "недоношенных вещей" и цивилизацией мутантов, над которыми Индра устанавливает жесткую власть»***.

* Космогония – философское учение о происхождении Вселенной. Соответствующие мифы, объясняющие на донаучном уровне проблему первоначала, называются космогоническими,

** Лукьянов А.Е. Указ.соч. С. 178-179.

*** Там же. С. 176.

 

И если культура Запада развивается в духе окончательной реабилитации этого цивилизованного насилия над естественным космическим порядком и его «слишком медленными» ритмами, в духе освобождения человека от какого бы то ни было комплекса вины, то культура Востока утверждает, что цивилизационное грехопадение, связанное с выпадением из космического порядка, в принципе преодолимо и путь такого преодоления и есть путь дао. Культура Востока скорее космоцентрична, чем антропоцентрична и потому не готова выдавать окончательное алиби цивилизованному человеку, пошедшему на разрыв с космическими гармониями. Сегодня человечество переживает парадоксальную фазу своего развития. В век предельного обострения глобальных проблем и обнаружившихся «пределов роста» раскрывалась поразительная современность великого восточного мифа, связанного с дао. Даосизм, как оказалось, был прав в своих прозрениях относительно пределов и границ цивилизованной искусственности, грозящей окончательным противопоставлением человека космическому порядку и как следствие – отлучением этого экологического святотатца и гибелью его в экологической катастрофе планеты Земля.

Это же противопоставление путей вымученной, технологически изощренной искусственности и путей дао прослеживается в восточном принципе «у-вэй» и на уровне политического бытия. Здесь тоже на одной стороне выступает общественный порядок, основанный на искусственных связях и ухищрениях властных политических технологий, на другой – на политике как продолжении естественных связей дао-жэнь (человеколюбии).