Мазыкская и современная философия

Почему так происходит, что метафизически мыслят не профессионалы, а любители разъясняет талантливый мыслитель, возродивший мазыкскую философию****, этнопсихолог, исследователь русской культуры Александр Александрович Шевцов. Вот как он характеризует современное мировоззрение: «Культура предполагает не думание, а знание правильных способов поведения». Она «состоит из образцов поведения, которые когда-то были лучшими находками разума, но именно поэтому были навсегда закреплены как то, что надо делать, но нельзя изменять. Поэтому здесь и не требуется думать, разум для культуры остался в прошлом, она — его плоды и следы» [22].

Отсутствие в культуре «думания» составляет ее сущность, которая заключается в передаче «упакованных» сведений: «Для избравшего познать себя - начало пути к точному описанию устройства собственного сознания, духовного состава, как говорили в старину.

Кажется, это очевидно. Однако такое различение отсутствует в науке и современной культуре. Почему, любопытно мне! Я не понимаю и подозреваю какой-то огромный общенаучный заговор. При этом я, как человек, неплохо знающий научную среду, отдаю себе в отчет, что сговор между учеными невозможен. Они просто не могут договориться ни по одному важному вопросу.

Если только этот договор не был изначальным, а значит, тем, на основе которого обычный еще человечек совершал выбор и вступал в члены научного сообщества. Вступить в члены сообщества, значит, выбрать мир. Но в миры так просто не впускают, туда могут пройти только свои, чужих надо изгонять, потому что они наш мир разрушат.

Это означает, что изначальные договоры науки - это договоры о жизни и смерти. Вход в сообщество - это вход в мир, а мир - это место для жизни. Изгнание же из мира - это переход в мир иной, то есть смерть…» [23].

Таким образом, задача культуры — сохранение, а не развитие достигнутого. Кто же преступает закон «самосохранения» изгоняется из нее. Гения понижают до своего уровня, присваивают какой-либо «шаблон», делают своим.

Рассматривая философию Декарта, А.А. Шевцов отмечает: «Как видите, Декарт по-прежнему верен себе и говорит о мышлении, но Философия понимает это как разговор о сознании. Читаем Ленин, понима­ем Партия... Это не Декарт плохо рассуждает, это его унизили, показав пло­хим философом. …

«Этого никоим образом не могло быть без сознания. А ведь сознанием мо­жет обладать только ум» (Де­карт, Размышления о первой философии, с. 53) [24, С. 451].

Гениальному самородку, «возродившему» «науку» непосредственного восприятия нашими предками духовной субстанции, удается избежать шаблонного противопоставления эмпиризма и рационализма. Он показывает самоопровержение эмпиризма:

«Локк, высказав мысль, что сознание, являясь самосознанием, обеспечивает ощущение тождественности самому себе, действительно рассуждает о сознании как субстанции» [24, С. 451].

Неправильное понимание классического наследия (а точнее, непонимание метафизики) приводит к тому, что как философствующие интерпретаторы, так и психологи путают понятия – сознание, самосознание, разум, мышление. Что убедительно и показывает наш даровитый мыслитель. Приведем лишь одно его высказывание по поводу вышеназванных понятий. Проанализировав искажение учения Декарта о мышлении, А.А. Шевцов делает вывод:

«… Если Психология выводит свое понятие «ощущения» из картезианской философии, а психологи непроизвольно заимствуют основания своих взглядов из философских утверждений, то очень может быть, что и вся теория ощущений говорит не о том.

Во всяком случае, теперь у меня появились сомнения, что я правильно понял, что такое ощущение, когда изучал психологию. Очевидно теперь и то, как родилось современное научное понятие «сознания» как «широкого мышления» [24, С. 441].

Будучи действительно мыслящим человеком, а не игроком в слова, А.А. Щевцов обнаруживает и неправильное понимание Лейбница: «И хотя, на мой взгляд, он о сознании не писал, переводчики понимают его как постоянно говорящего о сознании. Значит, он приложил все-таки руку к рождению современного философского понимания сознания. Впрочем, чем мы бесспорно обязаны Лейбницу, это пониманием осознавания» [24, С. 453]. На языке знатока русского духа «осознавание» значит самосознание.

Приведем еще очень глубокое его прозрение: «Вспоминаю Декарта. Он из работы в работу пытался понять то озарение, что явилось ему в юности, из работы в работу пытался доказать, что Бог и душа существуют. А мне говорят: он написал рассуждения о методе, а в качестве основания своей философии положил утверждение, что единственное, в чем можно не сомневаться, - это способность мыслить. Хотя на самом деле и тут Декарт говорит о самоосознании,...» [24, С. 454-455].

Русский самородок исходит из правильного положения, что творческую мысль движет интуиция:

«Вот и Лейбниц, оказывается, мистик, пытающийся познать Бога, а мне говорят: монадология! А я после такого и в руки его брать не хочу. Кто же захочет читать немецкого классического философа, да еще и пишущего о какой-то монадологии?! От этого сочетания мозги иссыхают и сворачивают­ся в сигары, точно листья в духовке. Что это значит? Да то, что был человек, который очень хотел донести до людей данное ему откровение. Но посколь­ку он назвал себя философом, Философия тут же выстригла из него то, что можно считать философским, а остальное отбросила, как помеху. Из выст­риженных кусков она слепила свое тело, или тело она слепила из людей, составляющих философское сообщество, а из кусков учений скроила им философские одеяния. Сами мыслители выкинуты на свалку, а мы изучаем не их, а то, что считается философией.

Но если эти люди говорили совсем не о том, и при этом были самыми великими философами из тех, кого только знало человечество, то кто лепил из их учений это странное образование, которым нас кормят?! Посредствен­ности? Как же им это удалось? Как вообще поднялась рука, чтобы кромсать и кроить? Какое могло быть этому оправдание? Разве что мысль об удобова­римости: сказанное этим человеком слишком велико, чтобы его мог прогло­тить обычный читатель. Поэтому вполне оправданно в глазах других людей будет выбрать из него лишь то, что им по мозгам. Люди будут только благо­дарны. Значит, этот вандализм вполне оправдан...» [24, С. 455].

Локк тоже пытался опустить философию до обывательского уровня. Чтобы его опровергнуть А.А. Шевцов использует сократическую иронию, доказательство от противного: «Допустим, Локк прав: изначальное сознание человека — это некая «чи­стая доска», которая по мере жизни заполняется образами, которые и опи­сываются впоследствии как языковое сознание. Уже такое определение пред­полагает вопрос: а как она этими образами заполняется? Ответ: с помощью осознавания, то есть с помощью способности самого сознания, то есть этой изначальной «доски», впечатывать в себя воспринятое и тем самым превра­щать его в знание. И это выглядит очень естественным, но остается еще один вопрос: а что представляет из себя эта «чистая доска» изначально, до обрете­ния того содержания, которое так охотно изучают философы и психологи?» [24, С. 456].

Для ответа на поставленный вопрос А.А. Шевцов обращается к истории философии: «Кант, вслед за Декартом, начинает новую философию с того, что заглядывает в себя, как в некое пространство, в котором происходит мышление, и задается вопросом: а что во мне мыслит? Что является самой сутью моего мышления, его субстанцией? …

Но что при этом предлагает сам Кант? Подходить не догматически, а критически? А что это значит? Да просто пересмотреть все, что говорили предшественники и сверить с разумностью. В точности как Декарт. …

Как видите, Кант не говорит о сознании. Он говорит о разуме и только, о разуме. Сознание как слово (или разные слова) он использует, но понятие сознания его не интересует. Когда же он говорит о сознании, он говорит о способности сознавать — мыслить нечто или себя. В сущности, следующий абзац «Антропологии», в котором слово сознание вообще не встречается, определяет Кантовское понимание сознания с предельной полнотой:

«Но примечательно, что ребенок, который уже приобрел некоторый навык в речи, все же лишь сравнительно поздно (иногда через год) начинает говорить от первого лица, а до этого говорит о себе в третьем лице ("Карл хочет есть, гулять " и т. д.); когда же он начинает говорить от первого лица, кажется, будто он прозрел. С этого дня он никогда не возвращается к прежней манере говорить. Прежде он только чувствовал себя, теперь он мыслит себя» (Там же, с. 139-140).

Сознание — это представление себя, даже сложнее — это «мыслить себя» [24, С. 464].

В результате обращения к самому себе, мазыкский философ заново открывает основной принцип философии, изобразив путь (как это сделал Гегель в «Феноменологии духа») от непосредственного восприятия к самосознанию:

«До тех пор, пока мы не начинаем философствовать, мы видим вещи и внешний мир. Философу это не дано. Философия начинается с вопроса: а как я познаю мир? И как только ты его задашь, ты обращаешь взор на самопознание и понимаешь, что познаешь его с помощью органов восприятия. И если до этого ты и познавал его с помощью органов восприятия, как бы ими и познавал, то теперь ты начинаешь познавать тем органом, которым наблюдаешь за восприятием. Теперь, когда появляется этот наблюдатель за познанием, ты отчетливо видишь, что между миром и тобой появилось лишнее звено. И оно наверняка все искажает. У тебя есть выбор, в ком усомниться: в восприятии или в наблюдателе за восприятием. Но тебе кажется, что вновь открытая часть тебя является более важной. Она, как кажется, управляет восприятием и ближе к твоему я. Привычка считать главного более настоящим заставляет меня сделать выбор в пользу наблюдателя. Главный не может быть ложным. В итоге я считаю, что чувства меня обманывают, а мой наблюдатель вынужден существовать не в действительном мире, а в его искажённом образе. Искаженное восприятие, которое никогда не передает наблюдателю саму вещь, а передает лишь то, на что хватает его технических возможностей. Можно ли избавиться от наблюдателя и просто жить в мире? Конечно. Я могу жить в мире. Но не мой философ. Впрочем, это не относится у разговору о Фихте. Он наблюдает за тем, как познает. … «Я утверждаю — и приглашаю вас заглянуть в ваше собственное сознание и исследовать, не найдете ли и вы то же самое, — я утверждаю, что в нем содержится следующее. Возбуждение внешнего чувства, которое обозначается следующими словами: красен, высокозвучащ, горек, холоден и так далее. <...>

1) Протяженность в пространстве.

Эти две части: ощущаемое и протяженное — вполне исчерпывают сущность внешнего предмета, что я вам и предлагаю признать» (Там же, с. 393). … Но то, что нам здесь дано, есть описание понятия, вот только не понятия «сознания», а понятия «осознавания», с помощью которого и творится из воспринятого явления знание» [24, С. 469-470].

Раскрыв природу самосознания, показав соотношение внешнего и внутреннего восприятия на примере их анализа у Фихте, А.А. Шевцов совершает переход к феноменологии Гегеля, которая основана на разработках Фихте и Шеллинга:

«Сознание, собственно говоря, — это отношение Я к какому-нибудь предмету, безразлично, внутреннему или внешнему» (Гегель, Философская пропедевтика, Введение, § 2).

И далее А.А. Шевцов «переводит» спекулятивные понятия на общечеловеческий язык: «Философия имеет своим предметом не вещи или явления, а наши знания о них. Откуда берутся знания? Из двух источников. Содержание наших знаний составляют отчасти предметы, которые мы познаем посредством чувственных восприятий, отчасти же предметы, основой которых является сам дух.

Отношение Я к этим предметам называется сознанием. Я бы, правда, сказал: отношение Я к этим предметам я называю сознанием.

Почему я делаю такую поправку? Да потому что Гегель нигде не доказал, что сознание есть отношение, и исследования он такого не делал. Он просто знает и одаривает толпу своим знанием» [24, С. 474-475].

Мазыкский философ отмечает родство своей и спекулятивной философии: «Что же касается Гегеля, то его утверждение о существовании знаний, полученных не путем восприятия с помощью органов чувств, для меня приемлемо еще в одной части. А именно в той, где мы путем созерцания работы ума или Духа не только видим те образы, которые пришли через восприятие, но и саму работу ума, а через нее и устройство сознания, что есть исключительно умопостигаемая часть меня. А ведь в самом этом устройстве скрыты определенные законы мира. Доска же эта, лично для меня, и является сознанием» [24, С. 475].

А.А. Шевцова, как специалиста по «очищению сознания» интересует, что такое «осознавание» и сознание, а не предмет философии. Тем не менее, в силу незашоренности ума, он адекватно ее воспринимает. Видимо его мазыкские учителя, даже не зная о «подложности» аристотелевской «Метафизики», не разделяли традиционное противопоставление «линии Платона и Демокрита (читай Аристотеля)», господствующее в культуре вот уже две тысячи лет.

Заключение. История философии, а точнее, культуры, демонстрирует правоту суждения Платона о непостижимости для большинства людей предмета философии. Он открывается только «гениям» с определенным талантом. Как невозможно стать поэтом и пророком по собственному желанию, так и философом. Философ – это гений, который восходит на новую ступень в развитии предмета философии (метафизики). Первым метафизиком был Парменид, последним – Гегель.

В связи с этим следует уточнить утверждение А.Н. Чанышева о различии философа и философоведа: «Философами, как и поэтами, рождаются, а философоведами становятся». Можно быть высокоодаренным «философоведом» и прикоснуться к истине, открытой гениями, а можно просто, как отмечал уже Платон, быть набитым «ходячими философскими истинами», повторять сложившиеся среди интерпретаторов «шаблоны».

Кроме того, человек может быть гениальным мыслителем, знать досконально историю философии, проникать в сокровенные глубины выдающихся философов, но в силу исторической ступени развития объективного духа, не знать предмета философии. Таким религиозным подвижником, был, например, Вл. Соловьев. Обладая пророческим даром, он предвидел кризис христианской культуры и для ее спасения хотел создать «новую» религиозную философию, отождествляя ее с метафизикой.

 

Примечания

* На одноименную книгу С.Н. Булгакова «Трагедия философии (философия и догмат)» была ссылка в моей монографии «Русская религиозная философия и классическая метафизика. Рождение новой формы религиозной философии» //http://www.vashakniga.org/phylosophy/ (Опубликована: 9-02-2016). В ней было отмечено: «Рассматривая классическую философию как ересеологию, о. Сергий Булгаков видит ее трагедию в том, что она не осознает свои мистические истоки (является богословием), хотя «вслед за древним Парменидом, исповедует: “Одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит” … А это означает, что разум отправляется не от пустого места и не начинает свою нить из самого себя, как паук, но исходит из мистических фактов и метафизических данностей. Иначе говоря, всякая философия есть философия откровения — откровения Божества в мире» [18, с. 328].

** Как писал Э. Шредингер, и среди ученых попадаются здравомыслящие люди: «… Книги сэра Чарльза Шеррингтона, который был человеком высочайшего гения и в то же время (редкий случай!) здравомыслящим ученым» [25, с. 55].

*** «Философия и философоведение не одно и то же. Философами, как и поэтами, рождаются, а философоведами становятся» //Чанышев А. Н. Философия Древнего мира. – М., 1999. – С. 14.

**** «…Знания, которыми владели мазыки, назывались Хитрой наукой. Как я впоследствии выяснил, народ называл хитрой наукой колдовство. Но это верно лишь отчасти, так сказать, на взгляд внешнего наблюдателя, к примеру, деревенского сказочника. В действительности, хитрая наука включала в себя и знания о колдовстве, в котором различались волшебство, чародейство, знахарство, целительство и гадания или предвидение судьбы. Но Дядька учил и науке думать и науке побеждать. В науке побеждать он был явным поклонником Суворова, которого чрезвычайно уважал. А вот были ли у него предшественники в науке думать, я не знаю, хотя он читал Платона и Аристотеля. К стыду своему, должен признаться, что я впервые начал читать Платона не в университете, а тогда, когда меня пристыдил этот деревенский дед. Он мне и дал "Апологию Сократа" для начала...» // Шевцов А. Основы Науки Думать. Том 4. Мышление // http://biblioteka.roscha-akademii.ru/Nauka-Dumat-Myshlenie.448.htm

В рецензии «Психология на пороге революции» на книгу А. Шевцова "Прикладная культурно-историческая психология" профессор Института изучения Европы Тамканского университета (Тайвань), доктор исторических наук, Почетный резидент Китайской Республики на Тайване В. В. Малявин отмечает синкретизм мазыкской философии: «Интересно, что во многих отношениях субкультура мазыков и офеней разительно напоминает традицию, давшую жизнь боевым искусствам в Китае» //http://www.ashevtsov.ru/recenzija-maljavin.htm