Постпозитивитский подход к обоснованию научного знания. Принцип фальсифицируемости

 

Позитивистский принцип верифицируемости был подвергнут критике и пересмотру в постпозитивизме. Главный критик этого принципа — К. Поппер исходил из необходимости принципиального и четкого различения функций подтверждения и опровержения в процессе проверки научного знания. При этом он настаивал на том, что процедура подтверждения обладает в ходе данного процесса гораздо меньшей эвристической ценностью, нежели процедура опровержения. Дело в том, что любое количество данных, подтверждающих какое-либо положение, не в состоянии, как он полагал, окончательно установить его истинность, тогда как достаточно заполучить всего лишь один факт, опровергающий это положение, чтобы признать его ложным. В силу этого в решении вопроса обоснованности научного знания и проблемы демаркации науки следует апеллировать не к процедуре подтверждения, а исходить из процедуры опровержения. Именно поэтому в противоположность принципу верифицируемости К. Поппер разработал так называемый принцип фальсифицируемости (от лат. Falsus — ложный, неверный, вымышленный и лат. Facio — делаю ложным, опровергаю) и предложил его в качестве критерия научности и способа обоснования научного знания. Согласно данному принципу, научной следует считать лишь ту теорию, которая в принципе допускает возможность своего опровержения и может выдержать тест (испытание) на фальсификацию. Так, именно принцип фальсифицируемости становится методом демаркации науки от всего ненаучного, а стало быть, и критерием обоснованности научного знания.

Правомерность своего видения проблемы проверки научного знания и своего подхода к ее решению и, следовательно, своего принципа фальсифицируемости К. Поппер обосновал следующим образом:

«(1) Легко получить подтверждения, или верификации, почти для каждой теории, если мы ищем подтверждений.

(2) Подтверждения должны приниматься во внимание только в том случае, если они являются результатом рискованных предсказаний, т. е. когда мы, не будучи осведомленными о некоторой теории, ожидали бы события, несовместимого с этой теорией, — события, опровергающего данную теорию.

(3) Каждая „хорошая“ научная теория является некоторым запрещением: она запрещает появление определенных событий. Чем больше теория запрещает, тем она лучше.

(4) Теория неопровержимая никаким мысленным событием, является ненаучной. Неопровержимость представляет собой не достоинство теории (как часто думают), а ее порок.

(5) Каждая настоящая проверка теории является попыткой ее фальсифицировать, т. е. опровергнуть. Проверяемость есть фальсифицируемость; при этом существуют степени проверяемости: одни теории более проверяемы, в большей степени опровержимы, чем другие, такие теории подвержены, так сказать, большему риску.

(6) Подтверждающее свидетельство не должно приниматься в расчет за исключением тех случаев, когда оно является результатом подлинной проверки. Это означает, что его следует понимать как результат серьезной, но безуспешной попытки фальсифицировать теорию (теперь в таких случаях я говорю о „подкрепляющем свидетельстве“).

(7) Некоторые подлинно проверяемые теории, после того как обнаружена их ложность, все-таки поддерживаются их сторонниками, например, с помощью введения вспомогательных допущений ad hoc или с помощью такой переинтерпретации ad hoc теории, которые избавляют ее от опровержения. Такая процедура всегда возможна, но она спасает теорию от опровержения только ценой уничтожения или, по крайней мере, уменьшения ее научного статуса. (Позднее такую спасательную операцию я назвал „конвенционалистической стратегией“ или „конвенционалистической уловкой“).

Все сказанное можно суммировать в следующем утверждении: критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемость, опревергаемость или проверяемрсть».

Несмотря на всю привлекательность принципа фальсифицируемости, некоторые из приведенных мыслей К. Поппера вызывают определенные возражения. Во-первых, нельзя находить подтверждения для каждой теории, сколько бы мы их ни искали. Для неверной теории, для теории, не соответствующей действительности, неадекватно ее отображающей, невозможно найти никакие подтверждения, поскольку их попросту нет. Так, например, сколько ни искали подтверждения для теории теплорода, его так и не нашли, ввиду того что данная теория была ошибочной, не соответствовала действительности.

Во-вторых, изъян, отмеченный К. Поппером в проверочной процедуре подтверждения (верификации), полностью можно отнести и к проверочной процедуре опровержения (фальсификации). И в самом деле, не только любое количество подтверждающих некую теорию фактов не исключает возможности обнаружения когда-нибудь в будущем опровергающего ее контрфакта, но и любые безуспешные попытки опровергнуть ее в настоящее время не исключают возможности опровергнуть ее со временем. Поэтому, хотя фальсифицируемость внешне выглядит предпочтительнее, чем верифицируемость, в действительности в качестве проверочной процедуры она имеет такую же ограниченную эвристическую ценность, как и эта последняя.

В-третьих, невозможно поверить, что ad hoc гипотеза, введенная для спасения той или иной научной теории, может уничтожить или снизить ее научный статус. Так, приведенная нами выше в качестве примера ad hoc гипотеза, при помощи которой В. Паули пытался отстоять истинность закона сохранения энергии, не привела ни к уничтожению научного статуса этого закона, ни к уменьшению научного статуса классической термодинамической теории.

В-четвертых, сомнительной выглядит и попытка К. Поппера полностью отождествить проверяемость с фальсифицируемостью. Беда современной западной философии вообще (или, как минимум, главная из бед основных ее течений) состоит, на мой взгляд, в ее метафизической методологии. Дело в том, что буквально все она видит и воспринимает, так сказать, или в черных или белых тонах, Говоря иначе, она рассуждает и формирует свои представления по принципу «либо — либо». Ей чужд сам дух внутренне противоречивого способа познания, учитывающего «и то, и его иное». Она насквозь антидиалектична. «Золотой телец», которому она поклоняется как высшему божеству, — это формально-логические законы тождества и противоречия. Ввиду всего этого не приходится удивляться тому обстоятельству, что проверяемость научного знания односторонне сводится в западной философии науки либо к его подтверждаемости (позитивизм), либо к его опровергаеости (постпозитивизм). Между тем процесс проверки научного знания имеет противоречивую природу и на самом деле включает в себя обе указанные процедуры — и подтверждение, и опровержение. Действительно, при проверке той или иной теории мы не зададимся целью отыскать только подтверждающие ее факты, игнорируя при этом все те конторфакты, которые опровергают ее, или же, наоборот, отыскать только эти последние, не замечая первых, — мы стремимся обнаружить согласующиеся с ней или же противоречащие ей научно установленные данные. Именно поэтому нередко случается так, что ученые находят не то, что искали, а нечто совсем другое или даже прямо противоположное этому. Хорошей иллюстрацией здесь может служить упомянутый выше опыт Майкельсона – Морли. А в качестве более свежего примера можно взять исследования суперновых звезд типа «Ia» («SNIa»), проведенные во второй половине 90-х годов XX столетия американскими учеными Саулом Перлмуттером (род. в 1959 г.) и Адамом Райссом (род. в 1969 г.) и австралийским ученым Брайаном П. Шмидтом (род. в США в 1967 г.). В ходе этих исследований ученые надеялись не просто подтвердить предполагаемый и принятый почти всеми факт замедления скорости расширения Вселенной под действием сил космического гравитационного притяжения, но и точно измерить величину скорости замедления разбега галактик. Однако в своих исследованиях они пришли, по словам Б. Шмидта, к «сумасшедшему» результату: скорость расширения Вселенной не замедляется, а, напротив, ускоряется. За это открытие 4 октября 2011 года перечисленным ученым была присуждена Нобелевская премия по физике. Данное открытие, как и отрицательный опыт Майкельсона – Морли и фактически вся история науки, красноречиво указывает на несостоятельность тезиса К. Поппера о том, что легко получить подтверждения почти для всякой теории, если мы ищем подтверждений.

В-пятых, абсолютизация значения и роли принципа опровержения (фальсификации) в обосновании научного знания и резкое противопоставление его принципу подтверждения неприемлемы еще и потому, что эти два принципа не могут существовать друг без друга. Дело в том, что в действительности они представляют собой диалектические противоположности, пребывающие отношении не только взаимного исключения (отрицания), но и взаимного утверждения, взаимной обусловленности. Они суть два противоположных аспекта (два момента, две стороны) процесса обоснования научного знания и в качестве таковых находятся, как и все другие диалектические полярности, в диалектическом единстве и потому при определенных условиях могут переходить друг в друга. Действительно, фальсификация, опровержение некой теории довольно часто оборачивается подтверждением другой, нередко противоположной ей теории, и наоборот. Это значит, что в некоторых случаях фальсификация может становиться подтверждением, а подтверждение превращаться в фальсификацию, опровержение. Следовательно, граница между этими двумя методами установления достоверности, истинности, а стало быть, и научного статуса наших знаний не абсолютна, а относительна.

В-шестых, последовательное проведение попперианского принципа фальсифицируемости и абсолютизация его значения и роли в обосновании научного знания может нанести определенный ущерб развитию науки. Дело в том, что в своем неистовом желании и стремлении отыскать (вслед за К. Поппером) только опровергающие некую теорию факты мы можем принять мнимую фальсификацию данной теории за подлинное её опровержение. В связи с этим стоит заметить, что, хотя К. Поппер третирует «вспомогательные допущения ad hoc» и называет попытку «спасти» ту или иную теорию при помощи таких допущений не иначе как «конвенционалистической уловкой», ad hoc гипотезы на самом деле оказывают неоценимую услугу его фальсификационизму. Дело в том, что именно такая «уловка» в известной мере позволяет отличить подлинную фальсифицируемость от мнимой. Во всяком случае, она ставит под сомнение подлинность фальсификации (опровержения) соответствующего научного положения. Поэтому можно быть уверенным в том, что без этой «уловки» фальсификационизм К. Поппера обошелся бы человечеству намного дороже. Чтобы убедится в правомерности данного вывода, представим себе на минуту, что ни В. Паули, ни кто-либо другой не удосужился «пошевелить мозгами», чтобы защитить первое начало термодинамики, а вместо этого все преспокойно наблюдали, как при β-распаде оно якобы нарушается. Изучая этот процесс, ученые, как известно, ставили не один и не два, а сотни экспериментов и каждый раз получали один и тот же результат: «на выходе» энергия, как им казалось, всегда была меньше, чем «на входе». Поэтому неслучайно многие из них, в том числе и Н. Бор, усомнились в правомерности закона сохранения энергии в микромире. Однако если бы сомнения научного сообщества относительно научного статуса данного закона не ограничились тогда скепсисом только отдельных его членов, а распространились бы дальше, и первое начало термодинамики, как того требует принцип фальсифицируемости, сочли бы опровергнутым и «выбросили» из системы научного знания, то это непременно привело бы к настоящей научной катастрофе. Под катастрофой в данном случае я подразумеваю не то неловкое положение, в котором оказалось бы потерявшее свой авторитет научное сообщество, вынужденное спустя десятилетия (точнее, после открытия нейтрино) восстановить в правах закон сохранения энергии, ранее объявленный опровергнутым и потому «несостоятельным». Говоря о катастрофе, я имею в виду серьезный урон, который был бы нанесен науке на том ее участке, который не смог бы развиваться в течение этих десятилетий на базе классической термодинамики и ее первого начала. Именно подобного рода возможный урон я имел в виду, когда выше говорил о том, что абсолютизация значения и роли принципа фальсифицируесости в процессе проверки научного знания может нанести ущерб развитию науки. Обрисованная мною мысленная модель того, как могла бы развиваться ситуация вокруг интерпретации результатов, полученных на раннем этапе исследования процесса β-распада, если бы ее сценарий соответствовал принципу фальсифицируемости, отчетливо показывает, что своей ad hoc гипотезой, предсказывающей существование нейтрино, В. Паули в действительности оказал услугу скорее не закону сохранения энергии, а самому принципу фальсифицируемости (пусть тогда еще не сформулированному), поскольку вместе с ней он фактически выдвинул предположение о том, что опирающееся на данные тогдашнего исследования β-распада опровержение (фальсификация) этого закона является не настоящим, а мнимым. Из всего сказанного можно сделать вывод, что опровергаемость (фальсифицируемость) может служить действенным методологическим принципом и достаточно надежным критерием обоснования научного знания только в тесном единстве с подтверждаемостью, но отнюдь не независимо от нее, не самостоятельно, не сама по себе (как полагал К. Поппер).

И наконец, в-седьмых, подлинно научную теорию, т. е. теорию, теоретически безупречно обоснованную и эмпирически надежно подтвержденную никак нельзя полностью фальсифицировать (опровергнуть). Ее можно лишь еще больше уточнять и совершенствовать. Полностью фальсифицировать, окончательно опрокинуть (опровергнуть) можно только псевдонаучную теорию вроде теории флогистона. В отличие от нее, кислородная теория горения является подлинно научной, т. е. теорией, получившей твердое теоретическое и эмпирическое обоснование, и потому ее невозможно фальсифицировать. Можно указать в качестве другого яркого примера принципиально нефальсифицируемой научной теории, т. е. теории, истинность которой окончательно установлена, евклидову геометрию. Так, появление во второй четверти XIX столетия неевклидовых геометрий Николая Ивановича Лобачевского (1792–1852), Яноша Бойяи (1802–1860) и Бернхарда Римана (1826–1866) никоим образом не опровергло, не фальсифицировало евклидову геометрию, а лишь определило границы истинности, а стало быть, и применимости ее положений. Исходя из этого, можно сказать, что кислородная теория горения и теория евклидовой геометрии, как, впрочем, и любые другие подлинно научные теории, раз и навсегда вошли в научно-познавательный багаж человечества, в общий фонд его научных достижений. Поэтому при дальнейшем развитии научного знания данные теории могут быть только в еще большей степени конкретизированы и усовершенствованы, но отнюдь не фальсифицированы.

В свете всего вышесказанного можно утверждать, что последовательно проведенный и доведенный до своего логического завершения попперианский принцип фальсифицируемости может привести только к отрицанию существования объективной научной истины, что, как уже отмечалось ранее, равносильно упразднению самой науки. Действительно, своим фальсификационизмом К. Поппер пытается придать научному знанию лишь предположительный, вероятностно-гипотетический характер. Он если и допускает существование истины, то только в смысле некой химерической цели, к которой мы стремимся в познании, но которая, подобно горизонту, постоянно удаляется от нас по мере нашего приближения к ней. Поэтому, даже если предположить, что научное знание стремится к такой истине и обретает в этом своем стремлении некий стимул для развития, сама эта истина неизбежно остается непостижимой и недостижимой. Вот, собственно, почему все наше знание всегда носит лишь предположительный характер и поэтому, согласно К. Попперу, оно должно всегда быть открытым для рациональной критики. В свете этого можно рассматривать его фальсификационизм как средоточие, как концентрированное выражение или ядро его философии критического рационализма.

Позднее, при дальнейшем развитии своих философских представлений К. Поппер разработал концепцию так называемого третьего мира. Согласно данной концепции, он различает три мира:

а) мир физических объектов или физических состояний, обладающий статусом объективного существования;

б) мир состояний сознания, или мир мыслительных, так называемых ментальных состояний, который обладает субъективным статусом;

в) мир объективного содержания мышления, который включает в себя, прежде всего, содержание научных теорий и понятий, поэтических образов и художественных произведений.

Обозначая компоненты, составляющие этот третий мир, К. Поппер пишет: «Обитателями моего третьего мира являются, прежде всего, теоретические системы, другими важными его жителями являются проблемы и проблемные ситуации. Однако наиболее важными его обитателями являются критические рассуждения и то, что может быть названо... состоянием дискуссии или состоянием критических споров; конечно, сюда относится и содержание журналов, книг, библиотек».

Третий мир К. Поппера, хотя и является, в отличие от мира идей Платона, продуктом человеческой деятельности, тем не менее, он так же, как и платоновский мир, обладает объективным, не зависящим от человека, содержанием. Дело в том, что человек, создавая этот мир, не всегда отдает себе отчет в том, что он творит. Независимое от человека содержание третьего мира проявляется и выражается, в частности, в форме его автономного существования. «С нашими творениями, — пишет К. Поппер, — происходит то же, что с нашими детьми: они имеют склонность становиться в значительной степени независимыми от своих родителей...».

Другая важнейшая черта, отличающая третий мир Поппера от вечного и неподвижного платоновского мира идей и в известной мере сближающая его к гегелевской идее мирового духа, заключается в том, что он находится в постоянном движении и изменении.

Движение и изменение третьего мира обеспечивается с помощью другой его существенной характеристики, заключающейся в его критичности. Следовательно, третий мир открыт для критики, которая составляет источник его роста. Третий мир изменяется и его рост происходит согласно описанной ниже модели.

Итак, любое научное исследование начинается с постановки проблемы. Затем идет разработка соответствующей теории, претендующей на решение поставленной проблемы. Данная теория будет подвергнута критике. Она должна пройти, так сказать, своеобразный критический отбор и выдержать конкуренцию со стороны других теорий. Нередко указанная теория не может выдержать подобного испытания и тогда она отбрасывается, в результате чего возникают новые проблемы, которые будут решаться при помощи новых теорий и т. д.

Обозначая путь развития важнейшей составляющей третьего мира, К. Поппер пишет: «В большинстве своем и в самых интересных случаях теория терпит неудачу, и таким образом возникают новые проблемы. А достигнутый прогресс может быть оценен интеллектуальным интервалом между первоначальной проблемой и новой проблемой, которая возникает из крушения теории». Схематически данный интеллектуальный интервал К. Поппер выражает следующей формулой:

 

Р = ТТ = ЕЕ = Р,

где

Р — это исходная проблема;

ТТ — теории, используемые для решения проблемы;

ЕЕ — критика, которой подвергаются эти теории;

и наконец,

конечное Р — это новая проблема.

 

Вопрос о развитии научного знания более конкретно ставится и решается впоследствии другими исследователями.