Наука как социальный институт

 

Проблема обоснования знаний. Классическая концепция истины как соответствие знаний действительности. Субъект и объект, познание и предметная деятельность. Основные проблемы, с которыми сталкивается классическая концепция, их связь с классической и неклассической рациональностью. Проблема критерия истины. Неклассические версии: когерентная, прагматическая, операциональная, конвенциональная. Попытка логического усовершенствования классической концепции в семантической версии.

Методология науки. Общенаучные методы теоретического и эмпирического подуровней. Уровень философской методологии и дискуссии относительно правомочности последней. Диалектика и феноменология, их современное значение.

Научные сообщества и их исторические типы. Научные школы. Институционализация науки в ХХ веке и проблемы государственного регулирования научной деятельности. Объективация науки как института: знание, отношения, деятельность, собственно институциональные формы.

 

Теперь остановимся на понятии истины в науке. В разделе, посвященном основным концепциям науки ХХ века, были проанализированы различные подходы к проблеме соотношения знаний и того, о чем эти знания, к вопросам обоснования истинности. Это основная, начиная с осевого времени, гносеологическая (в науке – эпистемологическая) проблема теоретического познания мира человеком. Попытаемся систематизировать различные точки зрения.

Аристотель говорил: не потому ты бел, что мы правильно считаем тебя белым, а потому, что ты бел, мы, утверждающие это, правы. Здесь мы сталкиваемся с одним из первых в истории теоретического мышления классическим определением истины: истина есть соответствие мысли действительности. То есть содержание мысли истинно, если оно соответствует действительности, и ложно, если не соответствует. При этом в соответствии с канонами теоретического мышления и научной рациональности о действительности говорится здесь в смысле сущности, законов, приведенных в систему теоретического знания и получивших строгое эмпирическое и логическое обоснование в соответствии с критериями научности, принятыми в данной науке в данное время. Но с убеждением, что речь идет об объективном положении вещей, а не о наших мнениях. Понятие истины характеризует здесь не вещь, а знания о ней. Подлинность, «настоящесть» (истинный друг, истинное произведение искусства и т.п.) – лишь метафоры истинности. Это существенно принимать во внимание, когда мы говорим, скажем, о «естественной правоте», столь любезной российскому менталитету: правоту и жизненную правду не следует отождествлять с истинностью, это скорее основанные на традиции социальные характеристики действия. Преувеличение их значимости в социально-гуманитарном знании может вести к подмене истины мнением, произволу, господству в сознании бэконовских «идолов разума».

Для классического идеала рациональности определение истины как соответствия представлялось вполне достаточным. В лекции 11 были рассмотрены основные установки классического идеала: возможность строгой идентификации объекта, его прозрачность для исследователя, возможность его исчерпывающего познания, несущественность единичных (уникальных) проявлений на фоне сущности, общего, необходимого. Близкой по смыслу к классической, хотя и несколько более широкой по содержанию является так называемая корреспондентская теория истины, многие варианты которой разработаны на основе идущей из античности идеи отражения. Знание с этой точки зрения есть отражение, копирование действительности в сознании, полученный в результате отражения идеальный образ материального мира, который проверяется, обосновывается, доказывается различными видами практической деятельности человека (человечества). В контексте классического идеала и теории отражения разрабатывалась, в частности, концепция объективной и абсолютной истины в марксистско-ленинской философии. В.И. Ленин считал, что объективная истина – это такое содержание знаний, которое, будучи получено, не зависит ни от человека, ни от человечества. Объективно-истинное знание, согласно этой точке зрения, частично обладает статусом абсолютности, то есть в определенной части собственного содержания (относящегося к общему и необходимому, выражающего сущность, закон) не подвержено влиянию времени (демаркация относительного и абсолютного в истине определяется практикой, предметной деятельностью как критерием истины).

Рассмотрим основные проблемы классической концепции истины. Начнем с «самого простого»: как определить соответствие? Можно вслед за логическими позитивистами ограничиться отношениями изо- (гомо-, поли-) морфизма между протокольными описаниями фактов опыта и предложениями теории; издержки подобного упрощения мы уже видели во второй лекции. Тогда это – процесс называния, как и в еще более простом варианте остенсивного определения (простого указания на вещь, которой присваивается определенное имя). Кроме того, соответствие может трактоваться, как было показано ранее, и в качестве результата отражения, и в качестве продукта уподобления, в этих случаях можно говорить о процессах воспроизведения вещи (точнее, ее свойств и отношений в форме предикатов) в сознании. Возможны и иные трактовки. Далее: соответствие чему? Соответствие устанавливается в утверждении, логической формой которого является предложение. Следовательно, объект представлен в форме понятия, то есть как продукт теоретического мышления! Если я утверждаю, что уравнение Шредингера является линейным, то я говорю истину. Но в этом случае действительность не является элементом внешнего мира, а только тем, что просто имеет место1.

Так что неоднозначность ожидает нас при ближайшем знакомстве с понятием действительности (реальности). Последняя дана нам в форме объектов теории даже тогда, когда это эмпирическая реальность. Как верно подчеркивает Э.М. Чудинов: «Факты, которым соответствует истинное знание и которые определяются как то, что имеет место, являются элементами не объективного, а чувственно воспринятого и концептуально осмысленного мира»1. Но это же рассуждение может быть отнесено и к техническому миру – техника и технологии, хотя и являются реализацией потенций природы, могут наряду с научными теориями рассматриваться как продукт теоретического творчества вплоть до уникального, не имеющего аналогов в природе комбинирования этих потенций.

Наличие в философии различных направлений является, как мы видели, следствием принципиальной открытости, пограничности проблемы бытия для теоретического мышления. Поэтому субстанциальная основа реальности остается вопросом мировоззрения. Чему искать соответствие? Физической природе вещей? Или модной сегодня информационной структуре Вселенной? Или же мировому разуму Г. Гегеля, что, как было показано в первой лекции на примере рассуждений В. Хесле, весьма популярно среди некоторой части научного сообщества? Или, быть может, созданному гением человека техническому миру как эмпирической базе науки? Кроме того, при обращении познания на самого человека мы сталкиваемся с логическим парадоксом самореферентности (самоотнесенности). Как оценить, например, истинность или ложность записанной фразы: «Написанное здесь высказывание ложно»? Формально получается, что если оно действительно ложно, то оно истинно; а если истинно – то ложно по определению! Это так называемый «парадокс лжеца», известный еще древним грекам. Однако необходимо обратить ваше внимание, на то что для постнеклассической рациональности, стремящейся ввести в картину наблюдаемого самого наблюдателя, самореферентность высказываний науки приобретает универсальное значение.

Нужно также отметить, что для классической концепции существует класс высказываний (утверждений), лишенных истинностных значений. Обычно говорят – такие высказывания «лишены смысла». Например, cos 0º = 1 – истинно, cos 90º = 1 – ложно, а 0º cos = 1 – лишено смысла. Заметим, что смысл высказывания определяет исследователь, а не объект, что еще более усложняет истинностные оценки. А если учитывать, что референтом высказывания является обычно другое высказывание, то положение запутывается еще больше, мы сталкиваемся с необходимостью различения фактической (фактуальной) и логической истин (как это случилось в логическом позитивизме).

Не менее сложной является проблема критерия истины. Ведь он должен убедительным образом связать мир нашей ментальности (сверхчувственный, умопостигаемый, идеальный) с физическим миром. Конечно, практическая подтверждаемость теории – сильный аргумент. Но, как показано в этом курсе, он не является совершенным ни в логическом, ни в эмпирическом смыслах. Скептики античности указывали на бесконечный регресс критериев: любой критерий распознавания истинных утверждений должен быть доказан на основе другого критерия.

Вот почему вместе с разработкой неклассической, а затем и постнеклассической концепций научной рациональности в ХХ веке получили развитие отличные от классической неклассические концепции истины. Рассмотрим некоторые из них.

1. Истина есть свойство самосогласованности знаний. Это так называемая когерентная теория истины. В ее рамках проблему истины в науке стремятся свести к отношению предложений теории, не затрагивая вопрос об отношении теории к объективному миру вещей. Подробнее об этой концепции и ее различных версиях можно прочесть в цитируемой работе Чудинова.

2. Истину следует определять как полезность, эффективность знания. Это знаменитая прагматическая концепция. Ее сторонники исходят, например, из того, что от проблем классической теории истины следует уйти простым указанием на обеспечение достижения цели (вспомним определение истины как цели К. Поппером в эволюционной эпистемологии, см. лекцию 2).
В научной эпистемологии близким по смыслу является операционализм
П. Бриджмена, согласно которому научные теории следует описывать посредством совокупности интеллектуально-логических и эмпирических операций (действий) исследователя. Соратник В.И. Ленина А.А. Богданов, предлагая марксистам придерживаться этого направления, называл истину организующей формой человеческого опыта. Здесь вопрос об объективности знания обходится указанием на эффективность его использования как на необходимое и достаточное основание науки. Такое понимание коррелирует с житейским прагматизмом обыденного сознания и по-своему доказало свою эффективность в истории американского общества ХХ века. Слабость этой концепции – в интерпретации истинности как веры (вместо «истинно, что…», мы должны ограничиваться утверждением «полезно верить, что…»), в ослаблении прочности наших убеждений относительно объективности научных знаний. По сути эта концепция научной истины близка позитивизму. Хотя в этом направлении философии науки, рассмотренном в лекции 2, истина трактуется как опытная подтверждаемость, мы видели, что опыт сводится к систематизации непосредственных наблюдений и отказу от утверждений, к опыту несводимых, от продуктивного воображения, общего и необходимого содержания знаний. Здесь мотив операциональности, эффективности суждений науки безусловно доминирует над поиском объективных оснований научного знания.

Рассмотренные неклассические концепции научной истины находятся в русле дедуктивной и индуктивной методологии: первая предлагает ограничиться логической непротиворечивостью теории, вторая – опытной верификацией либо операциональностью, эффективностью. Существуют и иные подходы, из которых упомяну два. А. Пуанкаре, известный математик и специалист по механике начала ХХ века, будучи глубоким аналитиком и философом науки, полагал, что основные начала науки следует понимать как конвенции, то есть условно принятые соглашения, с помощью которых ученые выбирают конкретное теоретическое описание физических явлений среди ряда различных и одинаково возможных описаний. Это направление в трактовке теоретических истин науки получило название конвенционализма. Второй подход связан с именем логика А. Тарского, попытавшегося усовершенствовать, рационализировать классическую концепцию истины. Его основная идея – добиться ясности в соотношении содержания мыслей и бытия как того, о чем эти мысли (в разграничении объектного и метаязыка). Например, утверждение «Снег бел» в науке должно, по мнению Тарского, звучать так: ««Снег бел» истинно, если и только если снег бел». Результаты, полученные Тарским, имеют смысл и используются при логической формализации научно-теоретического знания для достижения большей строгости изложения. Хотя, разумеется, этот подход не решает основных онтологических проблем классической концепции, о которых шла речь выше.

Теперь остановимся на проблемах научной методологии. Собственно, нам остается подвести итоги и систематизировать материал, изложенный в предыдущих лекциях. Методология – знание о методах, теория методов. Мета означает цель, метод – движение вдоль пути, ведущему к цели. В какой-то мере метод – это теория в процессе ее использования для получения нового знания. Однако методология предполагает также «взгляд со стороны», философскую рефлексию над теоретическим материалом.

Различают философский и специально-научные уровни методологии. Можно выделить следующие уровни методов:

1. Философские.

2. Общенаучные:

2.1. Теоретические.

2.2. Эмпирические (наблюдение, эксперимент, измерение).

3. Частнонаучные.

Среди специалистов существует мнение, согласно которому следует выделять еще уровень методик. Однако последние не требуют теоретических познаний: сбор материала по методическому предписанию вполне доступен, скажем, для лаборанта. Поэтому методику исследования в структуру методологии непосредственно не включаем.

Остановимся на общенаучных методах теоретического подуровня. Как было показано в восьмой лекции, в основании всех специально-научных методов лежат сочетания, получаемые из двух заложенных Ф. Бэконом и
Р. Декартом традиций обоснования знаний – от опыта и от аксиоматики. Соответственно мы выделили индукцию, классификацию, анализ, синтез, аналогию, аксиоматический подход, гипотетико-дедуктивный метод, идеализацию как наиболее сложный вид получения абстракций в науке, математизацию, формализацию. Последние были рассмотрены при анализе языка научной теории. Аксиоматический метод – способ организации теоретического знания, при котором среди множества высказываний об определенной области исследования выделяется подмножество аксиоматических, то есть таких, которые принимаются за истинные и из которых логически следовали бы все остальные истинные высказывания данной теории. Анализ – метод расчленения предмета как целостности на составные части (редукция целого к совокупности частей, исходя из предпосылки, что части существенны для понимания целого). Анализ обычно сочетается с дедукцией. Синтез – метод сочетания, интеграции, объединения частей в целое; сочетается с индукцией. Позволяет создавать классификации, материальные модели, формулировать эмпирические законы. Аналогия – эвристический метод переноса свойств (знаний, способов описания), при наличии сходства или подобия объектов, с одного на другой. Аналогия проводится по существенным свойствам и часто лежит в основе моделирования.

Особо отметим моделирование как метод исследования путем переноса знаний с оригинала на модель и (после исследования модели) обратно на оригинал. Предоставляя множество дополнительных возможностей для исследования, этот метод создает и дополнительные гносеологические трудности, поскольку вводит в познавательную структуру два дополнительных звена. Это перенос исследуемых свойств с объекта на модель и, после работы с моделью, обратный перенос полученных результатов на объект. В итоге при неудачном выборе модели метод моделирования может ввести нас в заблуждение либо привести к утрате существенных результатов.

К этому же подуровню следует отнести объяснение, доказательство, экстраполяцию.

В ХХ веке разработаны новые междисциплинарные общенаучные методы исследования: кибернетика, информатика, системный анализ, синергетика.

Что качается второго подуровня общенаучных методов (наблюдения, эксперимента, включая измерительный и математический эксперимент), исчерпывающий их анализ проведен в лекции 12.

Философский уровень методологии в качестве регулятора научных исследований признается не всеми. С аргументами «против» мы познакомили вас в лекции о позитивизме. Однако среди крупных ученых ХХ века многие придерживались того мнения, что философская методология нормирует науку, придает ей ценностное, смысловое измерение и потому должна включаться в систему научных методов. Поэтому кратко хотим представить вам сегодня две основные (во всяком случае – получившие наибольшее признание) версии: разработанную преимущественно в XIX веке диалектику и детище XX века – феноменологию. Отметим, что родиной обоих методов является Германия: диалектический метод разрабатывался немецкой классической философией, в особенности Г. Гегелем, феноменологический – неклассической немецкой философией в лице таких ее представителей, как Э. Гуссерль и М. Хайдеггер. Диалектика Гегеля и ее материалистическая версия К. Маркса и Ф. Энгельса характеризует идеал классической рациональности и в философии, и в науке; более того, диалектика является воплощенным апофеозом классического рационализма. Анализ диалектического метода широко представлен в отечественной литературе. Диалектический метод известен своими законами и разработанным категориальным анализом, снимающим формально неразрешимые и трудные для науки противоречия прерывного и непрерывного, конечного и бесконечного, относительного и абсолютного посредством попыток обосновать возможность принципиального содержательного тождества мышления и бытия (в варианте Г. Гегеля и его последователей) или хотя бы полноты их единства, соответствия
(в диалектическом материализме). Критики указывают обычно на спекулятивность (отсутствие строгой в научном отношении эмпирической доказательной базы) этой методологии.

Феноменология в контексте классического идеала рациональности необычна и широкого распространения в разработке научных методов не получила. Здесь ситуация аналогична той, которую мы рассматривали в связи с трансцендентальным методом И. Канта: антропологическая ориентация в оценках науки не получает в научном сообществе достаточного распространения ввиду слабой (с точки зрения классического идеала рациональности) и эмпирической, и логической доказательной базы. Феноменология предлагает начинать с явления (феномена), а не с сущности. Иначе говоря, нужно на время забыть о нашей теоретической способности искать первопричины как некое предданное основание явлений. Более того, смысл понятия «явление» меняется: феноменолог предлагает перейти от познания вещей, данных нам в явлении, к познанию феноменов как самораскрывающейся данности. Явление всегда говорит о чем-то другом, феномен – о себе самом в процессе самораскрытия. Самораскрытие осуществляется в человеке и через человека. Каким образом?

В классическом представлении являющиеся вещи наличны, как нам кажется, здесь и сейчас, целиком. Действия с вещами показывают, однако, что они даны только в своей незаконченной данности, не целиком и в горизонте неопределенности. Горизонт остается для нас неясным, нечетким, но он коррелятивен установке, способу, каким мы пытаемся познать и понять бытие вещи (науке или религии, или же конкретному научному методу – эмпирическому либо теоретическому, и т.п.). Благодаря этой установке неясность связей вещи с бытием мы компенсируем в науке внесением рациональных априорных конструкций, которые накладываем на воспринимаемую вещь, превращая ее в теоретическую сущность и помещая в пространство мысли. Диалектика – одна из таких конструкций, притом в классическом понимании мира – одна из самых успешных. В пределах классического рационализма, обращенности к вещам мира горизонт всегда – вне фокуса, вне постижения; приближение к нему лишь отодвигает его открытую даль. Он – пустота, ничто, вакуум классической механики. Это всего лишь фон воспринимаемого явления, а потому он воспринимается как хаос.

Феноменология предлагает иной подход. Не следует вещь изолировать, идентифицируя ее как «целостность» с помощью конструкций нашего разума и тем самым устраняя горизонт. Напротив, «устранить» следует саму вещь как явление, заключив ее «в скобки» (эту процедуру Э. Гуссерль назвал «феноменологической редукцией»). Тогда остается лишь чистое переживание вещи, как она присутствует в нашем целостном восприятии, вместе с интенцией на объект этого переживания. Образ вещи, присутствующий во мне, открыт, он предстает теперь не как отражение этой вещи, а ее смысл, данный мне в ее горизонтности, то есть во взаимосвязи вещи со всем бытием. Горизонт из ничего превращается в средоточие всех возможных проявлений вещи, которые раскрываются в возможном опыте. Это уже не хаос по отношению к переживаемому феномену, не тьма, а – иной порядок (или порядки) бытия. Феноменологический горизонт можно сравнить с неклассическим понятием вакуума: это не пустота более, а – средоточие всех возможных состояний и событий мира, флуктуирующий резервуар потенций бытия, находящих реализацию в частицах и античастицах, мирах и антимирах. Горизонт становится при таком представлении средоточием возможных характеристик (проявлений) самого предмета исследования. А предмет – задается в потенциальной взаимосвязи со всем бытием. В какой-то степени это подобно интуиции ученого, порождающей состояния озарения, инсайта. Но интуиция мыслилась в классической науке как не поддающаяся рефлексии, то есть как интуитивно-бессознательное (рационально выразимы лишь ее результаты как результаты научного творчества).

Насколько продуктивен такой подход в квантовой механике, предоставляем судить читателю статьи С.Н. Жарова1. Здесь же хотим подчеркнуть следующие неклассические выводы. Субъект познания – вовсе не демиург создаваемой картины мира, достигающий все большего тождества этой картины и самого бытия (как полагал диалектик Гегель). Субъект – это эффективный посредник, антропологически способный включаться в процесс бытийных трансформаций вещи во всем богатстве ее потенциальных взаимосвязей и проявлений. Тем самым он, субъект, непрерывно трансцендирует за границы своего наличного опыта, но не чистой мыслью, а всем своим внутренним существованием. Как удачно выражает это Жаров, «творческое трансцендирование прежде всего размыкает не мысль, а само существование, давая ту связь с миром, которая составляет бытийные корни cogito. Новизна в науке требует размыкающей (открытой – В.К.) рациональности, где Ratio имеет своей основой присутствие ученого, трансцендирующего новые знания. Новая мысль рождается не из сферы узаконенного наукой сущего (понятий, теоретических объектов, логических сущностей), а из сферы непредметного, открытого ученому лишь на экзистенциальном уровне. Однако тут нет произвола, ибо этот нетематизированный горизонт высвечен именно наукой, а не какой-либо иной духовной традицией»2.

Феноменологический метод не ограничивается сферой философской рефлексии о науке. В современной математике ему отчасти соответствует теория топосов и категорий.

Завершаем эту лекцию возвратом к уже обсуждавшейся по ряду аспектов проблеме институционализации науки в ХХ веке. Превращение науки в социальный институт актуализирует поиски в области логики, методологии и эпистемологии науки, повышает ее социальную значимость и уровень признания, порождая вместе с тем и новые проблемы в ее развитии. Это проявляется, в частности, во внешних и внутренних трансформациях научного сообщества.

Продолжим начатое в 3-й лекции (в связи с концепцией парадигм Т. Куна) обсуждение этого важного для науки понятия. Итак, научным сообществом называют социальную группу людей, профессионально занимающихся научными исследованиями (деятельностью по получению нового знания). Такие сообщества возникают как способы социальной организации совместной научной деятельности, формальные либо неформальные. Принадлежность к научному сообществу определяется следующими признаками:

1) обладание членами сообщества специальными знаниями;

2) наличие образовательного фильтра, позволяющего избирательно привлекать в сообщество новых членов и обеспечивающего их признание (высшее образование, защита диссертаций, научные публикации); по-видимому, этот признак можно дополнить наличием парных отношений «учитель – ученик»;

3) наличие специфической мотивации внутри сообщества (карьера, уровень доходов, моральное удовлетворение, образ жизни и мышления, чувство самореализации и др.);

4) поддержание инфраструктуры (коммуникаций, экспериментальной базы и т.п.);

5) заинтересованная поддержка в продукте деятельности (новом знании) со стороны окружения (государства, общества).

По-видимому, этим признакам не вполне удовлетворяет античная философия и наука: по третьему признаку мотивация не включала уровень доходов и карьерные соображения, а по пятому – общество и тем более государство оставалось вполне безразличным к диалогам философов и ученых до тех пор, пока те не затрагивали их амбиций, как это случилось с Сократом.

Средние века породили в Европе первый, по всей видимости, прототип такого рода сообществ – теолого-технические группы единомышленников, преследующих религиозные цели, но, как отмечает историк науки Дж. Бернал, вполне компетентных в научных рассуждениях, замыслах и выполнении опытов, хотя опыты, эксперименты, отмечает тот же автор, носили демонстрационный характер. Их задачей была, в конечном итоге, демонстрация величия божественного творения. Но появилась система образования, признание значимости светского знания, включая естественнонаучное. Как это совместимо с известным афоризмом
Ф. Аквинского «Философия (читай вместе с этим и наука) – служанка теологии»? Сам же Фома вполне прагматично отвечает на этот вопрос: «Духовные... понятия легко выпадают из души, если они не ассоциируются с телесными подобиями». Существует легенда, что учитель Аквинского Альберт Великий, образованнейший человек своего времени, создал первого андроида, или робота: тот встречал гостя в прихожей, здоровался и помогал снимать верхнюю одежду. Учитель пытался увлечь Фому исследованиями, но безуспешно. А когда показал ему андроида, Фома вышел из равновесия и в гневе разбил, уничтожил творение учителя. Тем не менее, это был период «закладки» прометеевского мышления Нового времени, основанной на заповеданном еще в Ветхом Завете богодухновенному человеку господстве над природой. Были покорены силы воды и ветра, сила животных; изобретены или заимствованы с Востока и усовершенствованы часы, компас, порох, бумага, книгопечатание; созданы первые «эмпирические» технологии массового производства металлов и сплавов для военных целей, включая пушки.

Что же касается собственно науки в современном понимании самостоятельной теоретической деятельности по получению нового знания, то в позднем средневековье и в период Возрождения она была деятельностью одиночек, воспринимавшихся массовым сознанием в качестве чудаков, а то и колдунов-чернокнижников; иногда выдвижение научных гипотез, да и сами занятия наукой становились просто опасными, как это было с уже упоминавшимися нами ранее монахами-номиналистами Роджером Бэконом из Оксфорда в ХIII веке или «непобедимым доктором» в спорах Уильямом Оккамом в XIV веке, да и много позже с Джордано Бруно, казненным инквизицией на костре в 1600 году.

В XVII–XVIII веках стали появляться первые типы научных сообществ, группирующихся вокруг тех или иных технических проблем. Такие сообщества были неустойчивы, а их существование непродолжительно. Тем не менее, в XVIII–XIX веках в Европе под воздействием технических задач на базе университетов стали формироваться более устойчивые сообщества нового типа – по профессиям (научные общества металлургов, горняков, кораблестроителей и т.п.). В ходе дальнейших очевидных достижений науки, выхода ее на ведущие по отношению к технике позиции и получения ею массового признания в конце ХIХ и особенно в первой половине ХХ веков она обрела форму научных коллективов, сообществ единомышленников со своим лидером или лидерами, проблематикой, методологией, стилем мышления. Эти сообщества получили название научных школ. Научной школой называют сообщество (коллектив) исследователей, удовлетворяющих следующим дополнительным критериям:

1) наличие лидера – генератора идей, создателя концепции, программы или парадигмы; 2) присутствие формальной или неформальной группы последователей, разделяющих и развивающих идеи лидера как учителя. Если группа неформальна, ее называют иногда «невидимый колледж»;
3) преемственность поколений приверженцев данной научно-исследовательской программы (считается, что таких поколений для школы должно быть не менее трех); 4) эффективность программы, признание полученных результатов учеными, не входящими в данную школу.

Научные школы, получившие расцвет в Европе периода Викторианской эпохи и колониальной экспансии, и сегодня остаются важной формой развития так называемой «малой науки». Это наука университетов и небольших сравнительно научных коллективов.

В ХХ веке в период мировых войн, а затем противостояния двух систем вместе с началом опережения науки техникой, с осознанием роли науки в достижении техногенного превосходства наука стала одним из социальных институтов. Это период «большой науки», комплексных и финансируемых государством научно-технических программ. Таковы, например, программы в области вооружений, атомной энергетики, авиационной и космической промышленности. Вместе с тем здесь обнаружилась проблема организаторов большой науки: сами ученые-исследователи редко обладают соответствующими качествами, да и не их это, по большому счету, дело. А назначенные государством чиновники пытаются управлять наукой чуждыми ей силовыми методами (например, введением режима секретности, форм административной или уголовной ответственности и др., вплоть до хорошо известных из новейшей истории науки манхэттенского проекта в США по производству атомной бомбы или описанных А.И. Солженицыным «шарашек» сталинского периода, – в условиях военного времени или тоталитарной власти). Здесь возникает проблема соотношения коллективного и личного, индивидуального творчества в научной деятельности, охраны авторских прав в сфере интеллектуальной собственности, добровольности и свободного выбора в научно-теоретических исследованиях. Мы уже неоднократно показывали, что научная мысль неотделима от ее творца. Стремление к объективности научного знания не устраняет убеждение постнеклассической рациональности в том, что и наука, и ее технико-технологические воплощения в известной степени являют нам нас самих, будучи зеркалом человеческих качеств. Сегодня процесс оптимальной организации управления наукой и ее развитием приобретает в техногенных обществах первостепенное значение.

Можно сделать вывод, что современная наука как социокультурная данность представлена знаниями, деятельностью, отношениями и институциональными формами. Другими словами, она есть форма и уровень общественного сознания, рационально-теоретическая форма духовного производства, специфический социальный институт со своими организационными и коммуникационными формами. Превращение в социальный институт является сегодня базисной характеристикой науки. С другой стороны, этот институт все активнее включается в жизнедеятельность общества, в том числе в качестве непосредственной производительной силы, что неизбежно повышает статус научной деятельности и ученых при переходе в постиндустриальную эпоху развития.