Третой Отдел. Главные философские направления 2 страница

внешним объектам; через ассоциацию же с осязательными ощущениями объективируются также прочие ощущения, как то: ощущения зрения, обоняния и т. д. Утверждение, что при осязательных ощущениях представление объективного предмета уже принадлежит ощущению, очевидно, предполагает решенной подлежащую решению проблему: не было выяснено, как наше сознание через свои субъективные ощущения приходит к познанию объектов, и тем не менее здесь утверждается, что сами ощущения уже содержат познание объектов, — утверждение, в котором повторилось в несколько измененной форме локковское произвольное допущение специфического познания через осязание. Во-вторых, Кондильяк свое мнимое выведение процессов познания из чувственных ощущений мог провести только путем ряда уловок, предполагая собственно каждый раз определенные интеллектуальные процессы во внешних соответствующих причинах, *из которых он пытался их объяснить. Это ясно подтверждается приведенным им примером статуи, которая, будучи лишена первоначально ощущений, постепенно приобретает способность пользоваться своими различными чувствами. Например, он говорит, что, если статуя, одаренная чувством обоняния, случайно подвергается большему воздействию со стороны одного обонятельного впечатления, чем со стороны другого, то она первому отдается больше, чем последнему, следовательно, относится к нему с большим «вниманием»; далее он объясняет, что от каждого впечатления в душе должен остаться след, т. е. воспоминание, которое при повторении подобных впечатлений вызывает «сравнение» и «суждение» и т. д.; из сказанного ясно, что эти функции внимания, памяти и рассудка не выведены из ощущений, но предположены как первоначальные функции познания, которые активизируются при воздействии чувственных раздражений. Таким образом, попытка провести чистый эмпиризм в форме сенсуализма потерпела неудачу потому, что при этом незаметно вкрались два априорных вспомогательных допущения: 1) здесь допускалось, что всякое осязательное ощущение само по себе содержит познание существования внешнего объекта; 2) дня понимания и связи чувственных впечатлений прямо предполагались различные интеллектуальные функции. Эти вспомогательные допущения, очевидно, приводят к метафизической предпосылке, на которой в основе и построена вся рассматриваемая нами теория познания, к предпосылке существования протяженного

внешнего мира, воздействующего на наши внешние чувства, самым непосредственным образом на чувство осязания, и мыслящего субъекта, противостоящего этому внешнему миру. Как у Беркли на заднем плане стояло сообщество духов, устанавливаемое бесконечным интеллектом, так здесь выступил картезианский дуализм. У Беркли метафизическая гипотеза должна объяснить общезначимость опытного познания, для сенсуализма она необходима, чтобы сделать понятной объективирование субъективного содержания опыта. Ибо это объективирование предполагает как реально существующий объективный мир, так и мыслящее существо, которое перерабатывает в себе впечатления, получаемые от последнего.

3. Среднее положение между субъективизмом Беркли и объективизмом Кондильяка занимает, наконец, теория Давида Юме, важнейшая попытка провести точку зрения чистого эмпиризма. Отношение чувственных ощущений к впечатлениям от внешнего мира он не считал, подобно Беркли, чисто субъективным процессом; он не видел в нем также, подобно Кон- дильяку, акта познания, непосредственно присущего ощущениям; он рассматривал такое отношение, как предпосылку, которая не обладает непосредственной достоверностью и не поддается доказательству, а поэтому, как и всякое положение, добытое не путем рефлексии, а возникшее через интуицию, может основываться только на вере, а не на знании. Здесь, очевидно, высказано откровенное признание, что основная проблема опытного познания, познание объективного внешнего мира, противостоящего субъекту, не разрешима с точки зрения чистого опыта.

4. Главная заслуга Юма в деле дальнейшего развития эмпирического направления состояла, однако, не в решительном отречении от указанного вопроса, который, сверх того, будучи в существенных чертах практическим, не казался ему важнейшим, но в постановке и решении теоретического основного вопроса о происхождении и значении фундаментальных понятий научного познания. Юм к таким фундаментальным понятиям причислял понятия субстанции и причинности. Он видел в них, разумеется, эмпирические понятия, таким образом, совершенно игнорировал разнообразные умозрительные преобразования, которые они претерпели в рационалистической философии. Субстанция в эмпирическом смысле для Юма — идея, связывающаяся с каждым предметом внешнего мира, идея о том, что предмет остается одним и тем же, хотя

его свойства меняются; причинность для него есть также идея, связывающаяся с последовательностью явлений, идея о том, что одно явление — условие, из которого возникает другое, как его следствие. Оба понятия, очевидно, не присущи чувственным впечатлениям самим по себе, чем они и отличаются от веры в существование внешнего мира, исключительно покоящейся на последних. Субстанция и причинность — понятия, возникающие из переработки впечатлений в нашем сознании. В этом Юм вместе с тем видит необходимость проводить вообще различие между впечатлениями и идеями, как репродукциями более ранних впе чатлений, — различие, которого не установил еще Локк, но к которому вскоре после этого, совершенно независимо от Юма, пришел Кондильяк в своем сенсуалистическом учении о познании. На деле такое различение было необходимым шагом в поисках определенных признаков для ощущений или представлений, лежащих в основании веры в объективное существование. Не сомневаясь, что вера в объективное существование основывается на непосредственном чувственном впечатлении, Юм указанные нами общие гносеологические понятия считал продуктами связи идей, следовательно, процессами, возникающими из репродукции внешних впечатлений. Поэтому, основной вопрос, поставленный Юмом, гласит: какие условия должны быть фактически даны в сочетаниях наших идей для образования понятий субстанции и причинности, и каково, поэтому, чисто эмпирическое содержание этих понятий? Так поставленный вопрос прямо привел к ответу, что оба понятия покоятся на ассоциациях идей, к постоянному образованию которых нас побуждают впечатления. Если нам дается определенное число идей в постоянном сосуществовании, то мы относим такую связь к субстанции', если нам даются идеи в постоянной последовательности, то мы такую связь называем причинною: предшествующую идею мы называем причиною, последующую — действием. Поэтому объективный критерий понятий Юм видел в постоянстве связи известных впечатлений, причем отличительный признак понятия субстанции — одновременность, понятия причинности — последовательность впечатлений. Основывающуюся же на привычке ассоциацию идей, соответствующих впечатлениям, Юм считал субъективным процессом образования понятий.

5. Вместе с этим Юм выяснил и чисто эмпирическое содержание обоих научных понятий и, таким образом, разрешил задачу, поставлен-

ную перед чистым эмпиризмом. Однако, возникает вопрос, соответствует ли такое чисто эмпирическое содержание указанных понятий фактическому применению их. В этом отношении в теории Юма оказались два пробела. Во-первых, она не объяснила, почему понятия субстанциональности и причинности прямо, и еще раньше, чем опыт доставит достаточный материал для их образования, определяют весь порядок распределения опытного содержания, являясь, очевидно, руководящими для самого этого порядка. На этот недостаток указал Кант, упрекая Юма в том, что он не показал, почему субстанция и причинность — не просто случайные, но необходимые гносеологические понятия. Во-вторых, теория Юма, понимая под понятием субстанция предпосылку абсолютного постоянства, под понятием причинности предпосылку общезначимой закономерности причинно связанных явлений, совершенно игнорировала развитие, которому подверглись рассматриваемые понятия в науке. Всякая попытка пополнить оба пробела необходимо привела бы к установлению определенных логических критериев, следовательно, принудила бы оставить допущение, что субстанция и причина — простые продукты ассоциации, основывающейся на привычке. Однако, вместе с такими логическими критериями в состав познания вошли бы моменты, которые принадлежат уже более не чистому опыту, а логической разработке его, следовательно, мышлению. Итак, также и в третьей, наиболее последовательной из своих форм, здесь даже самым очевиднейшим образом, эмпиризм разбился о невозможность своего претворения. Или он должен прибегнуть к помощи метафизических предпосылок, или должен признать рациональные факторы, принципиально им исключенные. 6. Развитая Юмом теория познания чистого эмпиризма оказала только незначительное влияние на современную ей эпоху. Естественная наука едва ли была затронута ею. В лице большого числа своих представителей она осталась при рассудочном эмпиризме, нашедшем себе выражение в философии Локка, которая в существенных чертах соответствовала воззрениям Гаяшгея я Ньютона. Помимо этого рассудочнь& эмпиризм существовал еще в разнообразном смешении с рационалистическими философскими течениями того времени. Только отдельные выдающиеся математики-мыслители, например, д'Аламбер, достигли путем собственного критического исследования основных естественнонаучных понятий такого же скептицизма, как Юм. В этом отношении в

особенности характерна критика д'Аламбера понятия силы. Она вполне соответствует юмовской критике понятия причинности и уже предвосхищает господствующую и в настоящее время мысль о чисто описательном характере так называемых объяснительных естественных наук, преимущественно механики.

Однако, чистый эмпиризм нашел дальнейшее распространение внутри самой естественной науки в течение XIX столетия, а через нее потом, в свою очередь, влиял на философию. Если в предшествующий период гносеологическая точка зрения естественнонаучного исследования почти исключительно определялась физикой и преимущественно механическим учением о природе, то в течение XIX столетия выступила на первый план физиология, особенно физиология чувств. Правда, физика давно уже выдвинула понимание, нашедшее выражение со времени Локка в философской теории поЗнания, понимание, что ощущение само по себе — субъективное состояние; в этом отношении и физиология не пришла ни к какому существенно новому результату. Но в то время, когда физика преимущественно опиралась только на анализ внешних естественных процессов, физиология пыталась подобные воззрения вывести из свойств органов чувств и их функций. Этот физиологический способ исследования нашел себе определенное выражение преимущественно в «принципе специфических чувственных энергий», установленном Иоганном Мюллером. Гносеологическое значение этого принципа состояло в том, что он значительно расширил пропасть между объективным процессом и чувственным представлением, на которую указала уже физика. В физике все же придерживались взгляда, что субъективное ощущение, хотя оно в существенных чертах и отлично от своей объек-тивной причины, однако вообще стоит к ней в однозначном отношении. Но эта предпосылка была отвергнута в свете принципа специфической энергии, так как он утверждает, что качество ощущения исключительно зависит от возбуждения определенного чувственного нерва или, как позднее говорили, нервного фибра, элементарного периферического или центрального окончания нерва, и что чувственный нерв всегда реагирует одним и тем же ощущением, каково бы ни было внешнее возбуждение. Однозначное отношение таким образом изменилось в многозначное, —- следствие, которое, понятно, должно было значительно подкрепить убеждение в существенном различии ощущения и его объекта.

Сюда присоединилось еще то обстоятельство, что принцип специфической энергии применяли не просто к качествам ощущения, но также к распределению их в пространстве и времени. Под влиянием такого принципа не только цветовые, звуковые, обонятельные ощущения, но также пространственные и временные начали признавать специфическими энергиями определенных чувственных нервов. Согласно этому, опять выступила на сцену критика первичных и вторичных качеств Локка, аналогичная той, которую некогда пытался провести Беркли со своей психологической точки зрения. Если физиологи, распространяющие принцип специфической энергии на пространство и время, не пошли так далеко, как Беркли, но рядом с субъективной энергией так называемых пространственных и временных ощущений приняли еще объективные пространство и время, то это произошло главным образом не вследствие последовательного проведения принципа, но скорее в силу привычки и в силу того, что эти физиологи вообще игнорировали гносеологическую сторону проблемы.

7. Коль скоро, хотя частью, выступило на сцену такое вполне понятное размышление о логических следствиях, вытекающих из сделанных предпосылок, естественно, в противоположность обычным допущениям существующей в то время естественной науки, стоящей на точке зрения рассудочного эмпиризма и иногда даже метафизического догматизма, должно было все более и более выдвигаться скептическое направление. Но это направление, в свою очередь, могло только в существенных чертах возвратиться к основным мыслям Давида Юма, которые оно, насколько возможно, пыталось резче подчеркнуть путем решительного провозглашения субъективности всех явлений. Из физиологии этот взгляд, случайно названный «феноменализмом», проник прежде всего в физику. Он в ней под влиянием привычки к последовательному мышлению, приобретенной в работе над физическими проблемами, подвергся дальнейшему развитию. Феноменализм принципиально игнорировал вопрос о том, каковы действительные, независимые от нас естественные процессы и существуют ли они вообще. Задача естественной науки для него исключительно заключается в том, чтобы, «насколько возможно, просто описывать» непосредственные данные наших чувственных ощущений. Выражение «объяснение природы» отбрасывается, так как оно уже заключает в себе вообще метафизическую предпосылку. Пытаясь

описывать данные чувственного ощущения «так просто, насколько возможн

о», естественная наука должна прийти к принципу исследования, который имманентен человеческому духу и который рекомендуется вследствие его полезности, именно, «принципу экономии мышления» или, как его называют иной раз, «принципу наименьшей траты сил». В математических формулах, которыми пользуется точный физический анализ явлений, исключительно видят механическое вспомогательное средство к применению этого принципа; таким формулам ни в их дальнейшем применении, ни в их первоначальной установке не присуще прямое значение, независимое от их годности для описания явлений.

8. Называя допущение объективной действительности практически полезной «верой» и видя задачу науки в том, чтобы расположить все явления по отношениям сосуществования и временной последовательности, данным через ассоциацию аддей, основывающуюся на привычке, Юм, следовательно, уже вполне ясно охарактеризовал точку зрения, принципиально защищаемую также «феноменализмом». Специальные исследования, посвященные последним описаниям этой точки зрения с целью сделать ее применимой к естественной науке, вместе с тем содержат предпосылки, уже более несогласимые с основной мыслью чистого эмпиризма: они и присоединяют к содержанию опыта частью гипотетические, частью априорные элементы. Так, уже физиологическая основа феноменализма, принцип «специфической энергии», в широком применении, данном ему, частью гипотетичен, частью прямо стоит в противоречии с опытом. Действительная эмпирическая основа феноменализма — факт, что отдельные чувственные элементы при различных раздражениях, например, элементы сетчатой оболочки при действии света, давления и электричества, дают подобные ощущения. Это не оказывается верным для всех чувственных элементов; даже, вообще не доказано, что каждый чувственный элемент обуславливает только одно ощущение. Попытка свести представления пространства и времени к специфическим ощущениям известных элементов вполне разбилась, помимо ее гносеологических трудностей, о противоречия, в которые встали с опытом так называемые «нативистические» теории, построенные на основе феноменализма. В этом отношении характерно, что в интересах проведения таких теорий пришлось по необходимости ввести некоторые априорные душевные деятельности, например, «стремление» к определенным

пространственным распределениям или движениям, как чистое действие, «асtus punis» без всякого эмпирического основания в форме ощущения или чувства.

Если «принцип специфической энергии» — не обобщение из опыта, но гипотеза, выходящая за границы последнего и частью противоречащая ему, то «принцип экономии мышления» — вполне априорная предпосылка, уничтожающая опять фактически требование, чтобы наука описывала содержание чувственного ощущения. Действительно, объективно описывать сумму феноменов всегда можно только одним способом, располагая феномены по действительно данным отношениям сосуществования и последовательности. «Принцип же экономии мышления» предполагает не просто формально, но и материально различные роды описания, предписывая выбор между возможными простейший, как правильный. Такой выбор уже заключает объяснение связи явлений: здесь, таким образом, мы имеем фактически не простое описание, но «объяснение» и притом еще такое, которое стоит под вполне априорным положением, что простейшие для нашего мышления связи также и объективно правильны. Так как под влиянием этого и подобных субъективных положений были совершены, как учит история науки, величайшие ошибки, то принципу простоты, не говоря уже об его априорном характере, отнюдь нельзя приписывать большую долю вероятности*.

9. «Феноменализм», таким образом, через возврат к априоризму совершенно исказил свою программу объективного описания явлений; подобную же неудачу потерпели попытки, предпринятые в новейшей философии большей частью в связи с естественнонаучным «эмпиризмом», попытки построить учение о познании на основах «чистого опыта». При этом, вместе с тем, в направлениях «имманентной философии» и «эм-

*«Principium simplicitatis» действительно имеет довольно длинное прошлое. Это — один из немногих предрассудков, которые ослепили даже самого Галилея, обладавшего ясным умом. Он придает ему только, соответственно воззрениям своего времени, объективный характер: природа повсюду-де пользуется простейшими средствами. Удивительным образом именно этот принцип и побудил Галилея формулировать ложный закон падения: скорость свободно падающего тела пропорциональна пространству (не времени).

пириокритицизма», придерживающихся этой точки зрения, вновь возрождаются те стремления, с которых и началось в XVIII столетии развитие чистого эмпиризма. «Имманентная философия)) близко стоит к субъективизму и интуиционизму Беркли; только еще больше, чем последний, она тяготеет к априоризму Платона. «Эмпириокритицизм» родственен по духу объективизму и сенсуализму Кондильяка; однако, в нем еще непосредственнее происходит переход в догматический материализму приобретающий только через абстрактные формулы, в которые он облекается, форму, внешним образом отличающую его от древнего материализма.

Литература.

Беркли. Опыт новой теории зрения. Трактат о принципах человеческого знания. Кондильяк. Трактат об ощущениях. Ю м. Трактат о человеческой природе. Исследование о человеческом уме. Д'Аламбер. Динамика. Eléments de philosophie. 1759. J o h. Müller. Lehrbuch der Physiol. des MenscKen, 4, I, p. 667 (Принцип! специфических чувственных энергий). E. Mach, Die Principien der Wärmelehre. 1896, p. 363 ff. (Точка зрения феноменализма и принцип экономии мышления). Главные сочинения по имманентной философии: R. von Schubert-Soldern. Grundlagen einer Erkenntnisstheorie, 1884. W. S с h u p p e. Grundriss der Erkenntnisstheorie und Logik. 1894. По эмпириокритицизму: P. Авенариус. Критика чистого опыта. Сюда же: W u n d t. Ueber naiven und kritischen Realismus, Phil. Stud. Bd. 12 u. 13, и касательно применения понятия опыта в новых теориях восприятия см. там же: Bd. 14 р. 80 ff.

Б. Рационализм

Априоризм.

1. Под именем «рационализма» известны те философские направления, которые источник всего познания или, по крайней мере, наиболее ценной части его видят в разуме (ratio) или в логическом мышлении. Стремясь к все более и более полному, последовательному и, вместе с тем, одностороннему проведению, рационализм в своем развитии пробегает ряд форм. Из следующих друг за другом форм в истории до сего времени выступило три, в известной степени соответствующие трем указанным нами выше формам эмпиризма. Первую из этих форм рационализма можно назвать априоризмом, вторую — онтологизмом и третью — панлогизмом.

2. Априоризм можно считать вообще за наивную форму рационализма, потому, что он, как в своей первоначальной форме, а равно, частью, и на более поздней ступени развития, заключает в себе эмпирические элементы. В своем первоначальном виде априоризм возник из той

монистической тенденции нашего разума —- сводит все разнообразие явлений, данных в опыте, к единству, в форме ли единого первовещества, или единого формального принципа, получившего выражение в числовых отношениях. В этом смысле древнейшее космологическое умозрение объединяет наивный эмпиризм и априоризм. В своей вере в непосредственную истинность отдельных явлений опыта эти умозрения наивно эмпиричны; объясняя происхождение вещей из первовещества или геометрических форм, они прибавляют к этому наивно эмпирическому элементу априорный элемент, лежащий по ту сторону действительного опыта. Так как оба элемента принадлежат равно к наивной ступени мышления, то, вместе с тем, они и не различаются ясно друг от друга: фактически воспринятое и присоединенное из собственного мышления непосредственно сливается друг с другом. В этом слиянии и имела источник та субъективная уверенность в правильности своих воззрений, которая характеризует древнее умозрение и которая указывает на ее родство с мифологией. Поэтому решительный разрыв с мифологической формой мысли происходит лишь в тот момент, когда априорная мысль направляется на исследование самой себя и пытается отбросить от себя эмпирические элементы, первоначально слитые с ней. В тот же момент выступает в качестве характерного критического симптома сомнение в действительности опыта.

3. В этом сомнении, которым полны как умозрение элеатов, так и Гераклита, впервые зарождается стремление сделать априоризм единым господствующим направлением. Однако, конечно, такое стремление не выходит за пределы простого отрицания мира опыта. Эмпирическое в качестве призрака просто противопоставляется бытию, мысленно понятому. Вместо того, чтобы каким-либо образом понят призрак из бытия, и элеаты, и Гераклит принимают его просто за противоположность бытия, за не существующее, и, таким образом, мышление остается вполне изолированным от него со своим a priori найденным понятием. При этом в философии элеатов и Гераклита в том, как они представляют свои основные понятия, все еще проглядывает стремление дать им наглядную форму, — стремление, перешедшее из предшествующей наивно эмпирической ступени мысли. Так, понятия покоящегося бытия у элеатов и беспрерывного течения вещей у Гераклита являются в образе символических созерцаний, еще вполне не отделенных от обозначаемых

ими понятий. Мировой шар, в котором воплощается сущее у Пармени-да, и огонь Гераклита, непрестанно истребляющий мир и опять вновь производящий его из себя, представляют собою колеблющиеся между символом и действительностью продукты движущегося в понятиях мышления, постепенно вырастающего до самопознания.

Если это соединение понятий с чувственными созерцаниями, это смешение априористического направления с наивно эмпирическим, должно было окончательно сойти со сцены, то это могло совершиться только под одним неизбежным условием: должно было выступить сомнение, разрушительный скепсис, который объявил бы решительную войну всему призрачному чувственному миру. Поэтому-то умозрение элеатов и Гераклита с внутренней необходимостью приводить к скептицизму. Скептицизм не мог удовлетвориться понятиями, пользующимися особым преимуществом из умозрительных соображений; он без труда мог противопоставить каждой из априористических точек зрения иную: покоящемуся бытию — непрерывное изменение, равно как этому последнему — необходимость бытия. И, действительно, диалектика софистов направляется как против наивного эмпиризма, так и против априоризма. В то время как Протагор указывает на субъективную изменчивость чувственного восприятия, Горгий выдвигает на вид произвольность слов, выражающих понятия, — произвольность, которая и лишает последние общезначимости.

4. Из решительной реакции против разрушительного скепсиса софистов и выросла первая форма чистого априоризма: в этой форме априоризм, с одной стороны, впервые вполне сознательно отделяет себя от противоположного ему эмпирического направления, с другой стороны, пытается найти соотношение между бытием, понятым в понятии, и эмпирической действительностью, соотношение, делающее возможным объяснение мира. Эту первую из более совершенных форм априоризма представляет собой учение об идеях Платона. В этом учении впервые была сделана попытка обосновать точку зрения априоризма, исходя из сущности мышления, движущегося в понятиях. В таком обосновании отражается вообще влияние, которое оказали на эту первую значительную форму априоризма косвенно скепсис софистов и прямо предпринятая Сократом, в противовес софистике, попытка установить общезначимое знание. Следует согласиться с софистикой, что нельзя признавать за объ-

екты знания изменчивые предметы, за содержание знания — изменчивые восприятия и мнения. Однако, в противоположность изменчивости восприятий понятия представляют собой постоянное и устойчивое содержание знания. Так как постоянные объекты, соответствующие понятиям, не даются в чувственном опыте, то вследствие этого, вместе с тем, устраняется т эчка зрения эмпиризма. Действительность, в собственном смысле, принадлежит только идеям, первообразам понятий, и познаьие действительности является вполне продуктом человеческого разума, который при посредстве диалектического мышления, имманентного ему, от чувственных восприятий поднимается до соответствующих им понятий. В такого рода положениях высказывается, вместе с тем, двойное отношение сверхчувственного мира идей, продукта мышления, к эмпирическому миру: объективное, поскольку по отношению к чувственному миру идеи признаются действующими силами, формирующими чувственные вещи по прообразу идей; и субъективное, поскольку чувственные восприятия по отношению к мышлению являются условиями, вызывающими его к деятельности и побуждающими его подниматься от восприятия к соответствующему понятию. Оба эти отношения, естественно, тесно связаны друг с другом: возбуждение познавательной деятельности мышления чувственными восприятиями возможно только потому, что идеальные, соответствующие понятиям объекты сами находятся в чувственных вещах. Познание в понятиях есть субъективный процесс, идущий в известной степени в обратном направлении тому, которому следует объективный процесс возникновения вещей. Следовательно, в учении об идеях бытие в понятиях и чувственное, эмпирическое бытие не находятся непосредственно в противоположности друг по отношению к другу. Эмпирическое не есть более недействительное, оно само — действительность, имеющая только меньшую сравнительно с миром идей ценность. Место противоположности, таким образом, заступает различие в ценности обоих миров, различие, которое, вместе с тем, дает возможность чувственное восприятие признать за подготовительную ступень для познания в понятиях, опыт — за условие для этого познания.

5. В этом установлении соотношения сверхчувственного мира, мира в понятиях, с чувственным эмпирическим миром, благодаря чему только и становится возможным объяснение мира с точки зрения априориз-

ма, заключается основание того, что платоновский априоризм не освободился от эмпирических элементов, входящих опять-таки в него в наивной форме. Последнее неизбежно потому, что у Платона не только всеобщим, но также и отдельным и конкретным понятиям соответствуют идеи, и, следовательно, потому, что в этом смысле мир идей является только

отпечатком эмпирического мира, обладающим лишь высшей ценностью сравнительно с последним. В гносеологическом обосновании учения об идеях указанный возврат к наивному эмпиризму особенно ясно обнаруживается в двух предпосылках: во-первых, в признании, что диалектическое мышление само по себе ни в каком случае не может дойти до познания, но что оно нуждается для этого в побуждениях, которые доставляют ему чувственные восприятия; и, во-вторых, в допущении, что отношение понятий, добытых в мышлении, к идеальным объектам не является вполне действием самого мышления, но также результатом воспоминания, при котором душа сознает свое прежнее непосредственное созерцание идей. Первоначальное образование идей, таким образом, здесь мыслится по аналогии с образованием эмпирических восприятий, и поэтому оно происходит под условием сохранения и воспоминания эмпирических впечатлений. Диалектическое мышление является лишь процессом, устанавливающим связь между процессами восприятия и воспоминания, а не последним истинным источником самих понятий.