Политические зигзаги и закоулки 6 страница

Ну а на общем ходе восточной кампании гитлеровские методы ведения войны сказались для немцев крайне отрицательно. И многие нацистские руководители это осознавали. Например, Розенберг, сам выросший в России, считал очень вредной пропаганду насчет "унтерменшей"-недочеловеков и внедрения подобного отношения к русским. Точно так же и Геббельс, добросовестно озвучивавший эту пропаганду, в душе придерживался иной точки зрения. В своем дневнике за 25. 4. 1942 г. он писал, что поначалу жители Украины приветствовали Гитлера как избавителя, но изменили свое отношение из-за зверского обращения с ними. Отмечал, что угрозу со стороны партизан можно было бы свести до минимума, завоевав доверие населения, и вообще, гораздо правильнее было бы вести борьбу против большевизма, а не русского народа — создать марионеточные правительства, опереться на антисоветские силы.

Самые дальновидные из подручных фюрера приходили к выводу, что действия немецких карателей не только играют на руку Сталину, но даже приветствуются им. В инструкциях партизанам предписывалась самая жестокая расправа с оккупантами, невзирая ни на аресты заложников, ни на угрозы оккупационных властей. Ведь если диверсионная или террористическая акция вызывала массовые репрессии в отношении мирного населения, это способствовало еще большему озлоблению народа и дальнейшему развитию партизанской борьбы. Впрочем, тут-то уж на Сталина нечего пенять. Во-первых, оккупационные власти развернули террор еще до возникновения партизанского движения, он был заложен изначально в стратегии "Восточной политики" и начал проводиться в жизнь с самого 22 июня. Потому что главной его целью считалось сразу же, с первых дней нового режима запугать народ и отбить саму мысль о каком бы то ни было сопротивлении или непослушании. А во-вторых, подобные способы усилить народную ненависть к захватчикам были отнюдь не достоянием одних лишь коммунистов — их вовсю использовали и западные демократы. Например, когда в Чехословакии были сброшены парашютисты для убийства Гейдриха, они несколько раз по радио предупреждали Лондон, что акция будет стоить жизней многих мирных жителей, однако получили категорическое подтверждение приказа осуществить покушение.

В целом же ситуацию, сложившуюся в России, очень точно охарактеризовал заместитель начальника политического департамента Остминистериума Отто Бройтингам в своем докладе 25. 10. 42 г.: "Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, уставшее от большевизма и томительно ожидавшее новых лозунгов, обещавших лучшее будущее для него. И долгом Германии было выдвинуть эти лозунги, но это не было сделано. Население встречало нас с радостью, как освободителей, и отдавало себя в наше распоряжение… Обладая присущим восточным народам инстинктом, простые люди вскоре обнаружили, что для Германии лозунг "Освобождение от большевизма" на деле был лишь предлогом для покорения восточных народов немецкими методами… Рабочие и крестьяне быстро поняли, что Германия не рассматривает их как равноправных партнеров, а считает лишь объектом своих политических и экономических целей… С беспрецедентным высокомерием мы отказались от политического опыта и… обращаемся с народами оккупированных восточных территорий как с белыми "второго сорта", которым провидение отвело роль служения Германии в качестве ее рабов… Не составляет отныне секрета ни для друзей, ни для врагов, что сотни тысяч русских военнопленных умерли от голода и холода в наших лагерях… Сейчас сложилось парадоксальное положение, когда мы вынуждены набирать миллионы рабочих рук из оккупированных европейских стран после того, как позволили, чтобы военнопленные умирали от голода, словно мухи… Продолжая обращаться со славянами с безграничной жестокостью, мы применили такие методы набора рабочей силы, которые, вероятно, зародились в самые мрачные периоды работорговли. Стала практиковаться настоящая охота на людей… Наша политика вынудила как большевиков, так и националистов выступить против нас единым фронтом…"

Действительно, могли ли русские считать немцев союзниками и «освободителями» после всего, что они начали вытворять? Получалось, что угодили из огня да в полымя. А с другой стороны, ведь и в 1812 г. крестьяне верили, что царь за совершенные ими подвиги отменит крепостное право. А уж в такую войну, как Великая Отечественная тем более рождались надежды на благие перемены. Казалось просто невероятным, чтобы после победы над врагом власть не пошла на уступки. Имелись и реальные факты, подпитывавшие подобные надежды — и то, что Сталин решился сказать подданным "братья и сестры", и открытие церквей, разрешение богослужений, и роспуск Коминтерна, и введение прежней формы с погонами, и новый государственный гимн вместо «Интернационала». А советская агентура за линией фронта раздувала и поддерживала подобные слухи — дескать, и колхозы распустят, и сажать перестанут, а чтобы после войны хозяйство восстановить, всем огромные льготы дадут…

И мощнейшая народная опора, на которую в начале войны могли рассчитывать немцы, и которой они так бездарно пренебрегли, постепенно переходила к коммунистам. А те, кто доверился первому искреннему порыву, все более явно оказывался в положении обреченных жертв. Иногда возникает, вроде бы, логичный вопрос — могла ли война кончиться иначе, если бы германское руководство повело себя более разумно и сумело привлечь на свою сторону русский народ? Но, пожалуй, вопрос этот сугубо абстрактный. Ведь в данном случае нацистам пришлось бы перестать быть нацистами. А не будь они нацистами, то не сложилась бы и вся историческая ситуация 1941-45 гг.

23. Власов и "власовцы"

О пресловутом "власовском движении" в литературе было написано немало, и, наверное, будет со временем написано еще больше, потому что вопрос этот сложен и далеко не однозначен. Здесь было гораздо больше слухов, проектов и несбывшихся надежд, чем реальных дел. Когда неожиданно для немцев в советском народе и армии обозначилась столь мощная антикоммунистическая оппозиция, возникла потребность найти для этой оппозиции авторитетного лидера. Причем в данном требовании сходились и те руководители Рейха, кто считал необходимым изменение «Остполитик», и те, кто соглашался только на пропагандистскую игру для разложения советской армии. Начался поиск подходящей фигуры. Одной из кандидатур был, например, Яков Джугашвили, сын Сталина — видать, так представляли немцы русскую психологию, что после злодеяний отца народ, тем не менее, признает "законным наследником" сына что-то вроде варианта «Лжедмитрия». Однако от него был получен отказ.

Другим кандидатом стал командующий 19-й армией Михаил Федорович Лукин, герой Смоленского сражения. Он попал в плен тяжелораненным, немецкие врачи спасли ему жизнь, ампутировав ногу. 12. 12. 41 г. Лукин направил обращение к германскому командованию с предложением создать альтернативное русское правительство, чтобы "бороться против ненавистной большевистской системы". Он писал: "Большевизм смог найти поддержку у народов Советского Союза только в результате конъюнктуры, сложившейся после Первой мировой войны. Крестьянину пообещали землю, рабочему — участие в промышленных прибылях. И крестьянин, и рабочий были обмануты. Если у крестьянина сегодня нет никакой собственности, если рабочий зарабатывает в среднем 300–500 руб. в месяц и ничего не может купить на эти деньги, если в стране царит нужда и террор, и жизнь тускла и безрадостна, то понятно, что люди должны приветствовать избавление от большевистского ига… Народ окажется перед лицом необычной ситуации: русские встали на сторону так называемого врага — значит перейти к ним — не измена родине, а только отход от системы… Даже видные советские деятели наверняка задумаются над этим… Вряд ли все руководители — заклятые приверженцы большевизма".

Одним из энтузиастов, осуществлявших поиск русского антикоммунистического лидера, являлся капитан Штрик-Штрикфельдт из разведотдела Генштаба. Он был из "русских немцев", образование получил в Санкт-Петербурге и в Первую мировую воевал в российской армии. Поэтому он никак не мог разделять нацистских взглядов на "Восточную политику", но при этом искренне верил, что все еще можно изменить. Он встретился с Лукиным и впоследствии вспоминал: "Он не любил немцев, но был им благодарен за то, что они сделали для него… Он говорил, что если это действительно не завоевательная война, а поход за освобождение России от господства Сталина, тогда мы могли бы даже стать друзьями. Немцы могли бы завоевать дружбу всего населения Советского Союза, если они всерьез стремятся к освобождению России, но только равноправный партнер может вступить в дружеский союз. Он был готов, невзирая на свою инвалидность, стать во главе пусть роты, пусть армии — для борьбы за свободу. Но ни в коем случае не против своей родины. Поэтому бороться он стал бы только по приказу русского национального правительства, которое не должно быть марионеточным правительством при немцах, а должно служить лишь интересам русского народа".

Однако в страшную зиму1941-42 гг., когда вымирали миллионы пленных в лагерях, Лукин понял, что о дружбе и союзе с нацистами не может быть и речи, и от дальнейшего сотрудничества с ними наотрез отказался. (Любопытно, что Сталин потом не репрессировал Лунина и, продержав несколько месяцев под следствием, даже вернул генеральское звание — хотя ему доложили об антисоветском поведении командарма в плену).

Ну а в 42-м немцам подвернулся Андрей Андреевич Власов. Идеализировать его, как порой делалось в эмигрантской, да и в нашей «перестроечной» литературе, пожалуй, не стоит. В нем хватало и беспринципности, и непоследовательности, и честолюбия, и склонности попадать под чужие влияния. Но те же качества были присущи большинству советских военачальников. Разве можно, например, считать особой принципиальностью слепое повиновение "вождю народов"? Или пулю в лоб из страха быть наказанным за поражение? Поэтому надо признать, что окончательным подлецом и чудовищем, каковым его изображают советские источники, Власов тоже не был. Все же он осмелился. Осмелился на то, на что не осмелились другие. Многие факты свидетельствуют о том, что действовал он вполне искренне, хотя порой обманывал сам себя — убеждал себя и позволял другим убедить в том, во что хотелось верить. И "немецким холуем" он тоже не был, безуспешно пытаясь проводить некую самостоятельную, «русскую» линию. И понятие чести он тоже сохранил — скажем, отказавшись в последний момент, в 45-м, бросить своих подчиненных и скрыться, хотя имел к этому возможность. И, наверное, при той политике в "Восточном вопросе", которую проводила Германия, у антисоветского движения мог появиться только такой лидер — другие или сами отказывались, как Лукин, или не подошли бы немцам. Или русским.

Власов был из крестьянской семьи, воспитывался в духовном училище и Нижегородской семинарии, не закончив ее из-за революции. Был призван в Красную Армию, проявил военные способности и стал продвигаться по службе. Закончив гражданскую командиром роты, остался в кадрах РККА. Учился на курсах «Выстрел», в 1930 г. вступил в партию, преподавал в Ленинградской военной школе. Затем вернулся на строевую службу. Стоит особо отметить, что в конце 30-х он побывал военным советником в Китае. А ведь именно там, как уже отмечалось, советская и германская сторона выступали союзниками. То есть, Власов уже у Чан Кайши мог познакомиться с немецкими офицерами, и не исключено, что это подготовило психологическую почву к будущему сотрудничеству. Войну он встретил командиром 4-го моторизованного корпуса на Украине. Оборонял Львов, несколько раз с боями прорывался из окружений. Прославился в битве за Москву, командуя здесь 20-й армией. Удостоился ряда наград, считался одним из самых популярных и талантливых военачальников. Затем был назначен заместителем командующего Волховским фронтом, а в разгар неудачного наступления, предпринятого для деблокирования Ленинграда, принял 2-ю ударную армию.

В результате грубых ошибок вышестоящего командования она попала в окружение и была полностью разгромлена. Разрешение на выход из котла было получено, когда уже не было ни такой возможности, ни самой армии. Ее остатки, разбившись на мелкие группы, пытались просочиться через фронт. А сам Власов после долгих скитаний по лесам и болотам попал в плен 12. 7. 1942 г. Очутившись в лагере высшего командного состава под Винницей, он вместе с командиром 41-й дивизии полковником Боярским составил доклад, что большинство населения и армии приветствовали бы свержение советского режима, если бы немцы взяли курс на создание в России национального государства. На него обратил внимание офицер отдела «Вермахт-пропаганда» Хильгер, бывший сотрудник посольства в Москве. Но главным опекуном Власова стал все тот же капитан Штрик-Штрикфельдт, после неудачи с Лукиным искавший новую кандидатуру для своих проектов. Он и лично подружился с Власовым и развил бурную «посредническую» деятельность. С одной стороны, доказывая вышестоящему руководству, что это именно тот человек, который нужен, поэтому имеет смысл развивать "власовское движение" и делать на него ставку. А с другой стороны, уговаривая самого Власова идти на уступки и довольствоваться тем, чего получалось добиться — дескать, со временем, можно будет отвоевать более прочные позиции.

В результате, операция начала разворачиваться в ведении отдела «Вермахт-пропаганда». Была выпущена листовка за подписью Власова к советским солдатам, а затем так называемая "Смоленская декларация", где объявлялось о создании Русского Комитета, якобы организованного в Смоленске, и Русской Освободительной Армии. Германское командование дало разрешение распространить этот документ только за линией фронта, чтобы спровоцировать дезертирство. Но Штрик-Штрикфельдт, вопреки запретам, сумел договориться с летчиками об «ошибке», и часть тиража была разбросана над оккупированной территорией. Капитан считал, что среди населения декларация вызовет нужный эффект, активизирует антисоветское движение, а затем, поставив руководство перед фактом, будет проще доказать необходимость изменения политики.

Отчасти так и произошло. В Смоленск в адрес несуществующего Русского Комитета посыпались письма граждан, пошли ходоки, чтобы установить с ним контакт. Приезжали добровольцы, разыскивая, где можно записаться во власовскую армию. И солдаты-"хиви", бойцы разных «Остгруппен» оживились: теперь, вроде, было за что воевать.

Они сами начали считать себя «власовцами», прикрепляли на немецкие мундиры нашивки «РОА» и полагали, что скоро их должны перебросить в «свою» армию, а задержки вызваны только техническими причинами. Но верховное командование дало инициативе решительный отлуп, и Кейтель строго указал отделу «Вермахт-пропаганда», что не его дело заниматься политикой.

Осенью 1942 г. центр так называемого Русского Освободительного Движения (РОД) обосновался в Берлине. В него, кроме Власова, вошли и другие советские генералы и офицеры из числа пленных — М. А. Зыков (Ц. С. Вольпе, в прошлом — сотрудник Бухарина), Г. Н. Жиленков, В. Ф. Малышкин, Ф. И. Трухин и др. Недалеко от Берлина, в Дабендорфе, была открыта школа пропагандистов — но официальным ее начальником стал все же немецкий офицер, Штрик-Штрикфельдт. Предполагалось готовить что-то вроде комиссаров для работы в частях «Остгруппен», среди пленных и угнанных на восток рабочих, разъяснять обманы и ошибки коммунистической идеологии, помогать людям, выросшим при советском режиме, вырабатывать иное мышление. Количество курсантов было очень ограничено, одновременно обучалось около 100 чел., так что и эта акция держалась на уровне эксперимента. Характерным представляется и то, что когда прорабатывались вопросы символики РОД, использование двуглавого орла и бело-сине-красных цветов дореволюционного знамени германское начальство категорически запретило — сочло, что они связаны с традициями "Российской державности", а это было объявлено нежелательным. И для нарукавных нашивок и эмблем «власовцев» приняли символику морского, Андреевского флага — синий косой крест на белом поле. Ее немцы признали более «нейтральной» и разрешили.

Без согласования с руководством Рейха, по прямым договоренностям с военным командованием на местах, были предприняты две поездки Власова по оккупированным территориям. В феврале-марте 1943 г. — в Смоленск, Могилев и Бобруйск. В апреле-мае — в Ригу, Псков, Лугу, Гатчину. Встречали его восторженно. Залы, где он выступал, были переполнены, толпа прорывали полицейские кордоны, подхватывала генерала и несла на руках. Власов говорил о цели своей борьбы — создании независимого национального государства. Отвечая на вопросы, часто вынужден был выдавать желаемое за действительное — например, что немцы "в союзе с русскими" помогут сбросить диктатуру Сталина, так же как русские помогли Европе освободиться от Наполеона. Дипломатично лавировал, отмечая, что пока русские антикоммунисты вынуждены быть "гостями немцев", но после победы немцы будут в России лишь гостями. Однако на вопросы, не превратит ли Германия страну в свою колонию, отвечал однозначно — иностранного господства Россия не потерпит ни в какой форме. На одном из собраний он сам обратился к слушателям с вопросом, хотят ли они быть рабами немцев, и аудитория дружно кричала: "Нет!" Хотя и тут подход был чересчур наивным, ведь подразумевалось, что рабами немцев русские могут стать лишь в том случае, если будут защищать коммунизм, а, выступая против него, превратятся в друзей и союзников.

Однако успех этих поездок поставил крест на дальнейшей агитационной деятельности. Если "власовский эксперимент" имел сторонников в германском государственном и военном аппарате, то он имел и противников. И противников очень могущественных. Одним из главных противников стало гестапо. Группенфюрер Мюллер резко выступал против использования Власова, высказывая опасения о его «ненадежности» и возможности открытия фронта, если русскому генералу позволят создать свои части. В своих докладах начальник гестапо подчеркивал и опасность восстания внутри Германии, где скопилось 3 млн. советских граждан, и даже заявлял, что его аппарат не в состоянии гарантировать спокойствие и бесперебойную работу тыловых предприятий, если руководство решится поставить на Власова. Ну а после упомянутых поездок генерала по оккупированным территориям гестапо сделало выборку соответствующих «нелояльных» цитат из его речей к населению, представив ее Гиммлеру. Рейхсфюрер СС поспешил доложить Гитлеру, и взбешенный фюрер устроил выволочку Кейтелю. И тот отдал приказ: "Ввиду неквалифицированных бесстыдных высказываний военнопленного генерала Власова во время поездки в Северную группу войск, происходившей без ведома фюрера и моего, перевести его немедленно в лагерь для военнопленных".

Сторонники Власова кое-как защитили его, добились замены домашним арестом, но 8. 6. 1943 г. в Бергхофе состоялось совещание, на котором Гитлер все расставил на свои места. Он заявил: "Мы никогда не создадим русской армии, это чистая химера", и распорядился сохранить "власовское движение" только в рамках пропагандистской акции. В результате Кейтель запретил Власову набор добровольцев и поездки на оккупированные территории. Генерал после этого совсем упал духом и уже сам выражал желание вернуться в лагерь. Соратники и Штрик-Штрикфельдт уговорили его остаться, убедили, будто не все еще потеряно, но обширные планы создания в России антикоммунистического сопротивления на этом, собственно, и оборвались.

В попытках организации такого сопротивления "власовское движение" в какой-то мере сомкнулось с подпольной деятельностью НТС. Активисты Союза, просочившись разными способами в СССР, создали 120 групп и организаций, действовавших в 54 населенных пунктах. НТС-овцы старались устроиться в органы муниципального управления, взять под контроль местную печать, культурную работу, что нередко удавалось из-за их европейского образовательного уровня. Во Пскове член НТС работал в православной миссии, в Симферополе НТСовец-мусульманин читал проповеди в мечети. Обнаружилось и несколько эмиссаров, засланных в СССР в предвоенные годы. И. Хлобыстов встретил соратников в Смоленске, А. Чупрунов служил в Красной Армии, попал в плен и был взят немцами переводчиком, А. Колков действовал на Кавказе. Крупные центры Союза возникли в Смоленске, где ему сочувствовал городской голова Меньшагин, в Брянске, Киеве, Виннице, Днепропетровске, Одессе.

Там, где получали доступ к типографиям, печатались листовки и агитационные брошюры. Лозунг был выдвинут — "за Россию без немцев и большевиков". НТС пытался выявлять национальные антикоммунистические силы и создавать освободительное народное движение. Агитаторы старались войти в контакт с партизанскими отрядами, которые еще не попали под контроль Москвы, вели работу в частях «Остгруппен» и "Остлегионен".

Активную деятельность развернула и зарубежная часть НТС. В Югославии велась агитация против вступления в "Охранный корпус". В Берлине искали связи с кругами, оппозиционными Гитлеру, особенно в вопросах его "Восточной политики", пытались найти с ними общий язык и использовать в своих целях. Когда в 1942 г. в Циттен-хорсте и Вустрау открылись "учебные лагеря", где из специально отобранных пленных предполагалось готовить административные кадры для оккупированных территорий, НТС сумел внедриться туда и завербовать многих преподавателей, практически перехватив учебный процесс и распространяя свои идеи. Здесь же стала издаваться литература Союза — и нелегально, и открыто, замаскированная под учебные пособия.

Ряд сотрудников лагеря Вустрау перешел позже в Русское Освободительное Движение Власова, в том числе генерал Ф. И. Трухин, который к этому времени стал членом НТС. По его рекомендациям в руководство "власовского движения" и пропагандистской школы в Дабендорфе попали и другие члены Союза — А. Н. Зайцев (Артемьев), А. А. Кандауров, Н. Г. Штифанов, М. А. Меандров. Так что через них определенное политическое влияние оказывалось и на власовцев, и на подготовку «пропагандистов». Хотя надо отметить, что в целом идеология РОД представляла собой жуткую мешанину. Кроме НТС-овцев, выработавших свои модели строительства новой России, в орбиту Власова вошли и несколько бывших белогвардейцев, знавших и помнивших Россию прежнюю — Сахаров, Кромиади, Ламсдорф. А главные идеологи РОД М. Зыков и Г. Жиленков придерживались взглядов не то что «розовых», а вполне «красных», разве что осуждали сталинские репрессии в отношении товарищей по партии и соглашались с необходимостью некоторого улучшения жизни народа. Наконец, большинство соратников Власова были обычными советскими командирами, получили сугубо советское воспитание и образование, поэтому никакой другой идеологии, кроме советской, попросту не знали. Не зря Власов, едва попав в Берлин, выразил желание познакомиться с программами всех эмигрантских партий и течений.

Сразу сломать инерцию мышления, преодолеть сложившиеся стереотипы сознания эти люди не могли, поэтому все программные документы РОД грешат крайней непоследовательностью и противоречивостью. Объявлялась борьба с большевизмом, но чаще под «большевиками» понимался только Сталин и его окружение, а высшая ценность "завоеваний революции" оставалась вне всяких сомнений. Причем революции именно Октябрьской, завоевания которой якобы извратил и опошлил Сталин. Обещалась ликвидация колхозов, принудительного труда, введение частной собственности на землю и свободу частного предпринимательства — и тут же решительно осуждался «капитализм» (выдвигался лозунг за Россию "без большевиков и капиталистов"). Провозглашались демократические свободы, но в довольно общей и обтекаемой форме. Обычно обходились стороной вопросы религии. Словом, предполагалось что-то вроде идеализированных проектов нэпа или горбачевских «перестроек». Вокруг пунктов и формулировок всех этих документов велись бесконечные споры и дискуссии. Которые, конечно же, не имели ни малейшего практического приложения. Поэтому интерес они могут представлять разве что для специалистов, изучающих эволюцию российской политической мысли.

А между тем, положение на фронтах стало постепенно изменяться не в пользу Германии. Но даже и в это время в народе сохранялись сильные антисоветские настроения. Многие не хотели оставаться под большевиками особенно там, где немцы не успели или не сумели сильно нагадить. Массовым был исход жителей Северного Кавказа в январе 1943 г. С Дона уходил с немцами казачий обоз в 15 тыс. человек — уходил, как в гражданскую, с бабами, стариками и детьми. Обоз попал в окружение, но Доманов, возглавив боеспособных казаков, прорвал фронт и вывел из кольца беженцев вместе с немецкими частями, за что был награжден Железным крестом. В 1943 г., когда еще не был прикрыт "власовский эксперимент", в его рамках под Псковом началось было формирование "гвардейской бригады РОА", насчитывавшей всего несколько сотен человек. Но местное население валом повалило записываться добровольцами, и немцы запретили их принимать. В том же году в офицерском лагере военнопленных под Харьковом, когда туда попала листовка Власова, 730 чел. подписали заявление о вступлении в РОА — но и тут гитлеровцев не устроила такая массовость, они сочли возможным освободить и привлечь на службу лишь восьмерых из них. Всего к середине 1943 г. немцами было сформировано 90 батальонов из уроженцев Кавказа и Средней Азии и около 90 русских и казачьих батальонов — это не считая многочисленных «хиви», разбросанных по чисто немецким частям. В одной лишь германской системе ПВО служило до 10 тыс. русских солдат.

Бригада Каминского на Брянщине насчитывала 5 пехотных полков, артдивизион, танковый батальон. Она выставляла свои части для обороны Дмитровска в Орловской области, один полк защищал Севск и погиб целиком советские войска в плен их не брали, уничтожая даже раненых. И при отступлении из брянской «республики» с немцами тоже ушли огромные обозы, более 50 тыс. чел. А на территории Польши в это время было создано еще одно казачье соединение — и из эмигрантов, и из собранных с разных фронтов казаков-"хиви", и из казаков-пленных формировалась добровольческая дивизия генерала фон Паннвица. Он тоже был "русским немцем", в гражданскую служил в белой армии, но затем получил германское гражданство и дослужился до генерала в составе Вермахта.

Снова к формированию дивизии подключили Краснова и Шкуро, снова разрекламировали и наобещали, что уж это соединение будет воевать на русской земле и против большевиков. Снова были дерзкие планы, проекты, идеи…

НТС попытался использовать немецкие неудачи и близкое крушение оккупационной власти для того, чтобы поднять национальную революцию. От скрытых форм агитации его активисты перешли к открытым призывам к борьбе, выдвигая лозунги "За свободную Россию без немцев и большевиков!", "Покончим с Гитлером, возьмемся за Сталина!", "Завершим Отечественную войну свержением Сталина!" В Полоцке группа П. Пономарева и В. Алексеева перед германским уходом начала проводить открытые митинги под трехцветным русским флагом — поднявшимся на родной земле впервые с гражданской войны. Но в ответ на такие акции начался повальный террор гестапо. Были разгромлены группы НТС в Минске, Смоленске, Молодечно, Пинске, Барановичах, Одессе, Ровно, Варшаве, Пскове, Борисове. Точное число погибших неизвестно — из активистов, связанных с зарубежным центром, было казнено более 30, но попали под репрессии и многочисленные местные кадры, примкнувшие к Союзу и действовавшие в составе его организаций.

Тем беженцам и добровольческим формированиям, которые отступили вместе с немцами, тоже пришлось несладко. Теперь деваться им было некуда, они целиком и полностью попадали в зависимость от гитлеровцев, и те помыкали ими, как хотели. Ушедших из родных мест казаков сосредоточили в Белоруссии под Новогрудком. Здесь из них начал формироваться так называемый "Казачий Стан", нечто среднее между беженским табором и войсковым соединением, силы которого немцы начали использовать против партизан. Против партизан бросили и бригаду Каминского, приткнув брянских беженцев под Лепелем. На карательные и полицейские задачи переориентировались батальоны расформированной РННА ("бригады Осинторф"), экспериментальная разведывательно-диверсионная русская "СС Дружина-1", другие добровольческие части и отряды. Гитлеровское руководство с подачи Гиммлера и Кальтенбруннера пришло к выводу, что лучше использовать русские части в тылу, а не на фронте — дескать, и под контролем держать легче, и лояльность можно проверить в карательных акциях.

Результат был обратным. Это ведь были не перекрасившиеся чекисты, не уголовники и приспособленцы, а честные русские люди, искренне пошедшие сражаться с коммунизмом. И если на фронте они зачастую дрались лучше самих немцев, потому что знали о невозможности сдаться в плен, то в тылу, будучи свидетелями зверств оккупантов, да еще и привлекаемые в качестве соучастников, они не желали становиться палачами соотечественников, и многие сами стали перебегать к партизанам. Так, в полном составе перешла на советскую сторону "СС Дружина-1" под командованием подполковника Родионова. Ее вместе с отрядом СС отправили на карательную акцию в одну из белорусских деревень. Когда колонну жителей конвоировали к месту казни, дружина по приказу Родионова перебила немцев и ушла в леса.

О подобных случаях Мюллер и Кальтенбруннер в сентябре 1943 г. представили впечатляющий доклад Гитлеру — как свидетельство своей правоты о «ненадежности» русских. Фюрер рассвирепел и приказал расформировать все части «Остгруппен», а солдат разослать в работу на шахты и заводы. Тут уж пришел черед ужаснуться армейскому командованию — приказ вырывал из рядов Вермахта 800 тыс. бойцов, и это после огромных потерь Сталинграда и Курской дуги! (Кстати, использование русских порой помогало генералам преуменьшать в докладах собственные потери — дыры просто затыкали за счет "хиви"). Но подвернулся подходящий повод, чтобы уломать фюрера смягчить решение — как раз в это время перед англичанами и американцами капитулировала Италия, переметнувшись в лагерь западных держав. И хотя ее дивизии без сопротивления позволили немцам разоружить себя и загнать в лагеря, но второстепенные участки фронта, прежде занимаемые итальянцами, остались теперь оголенными. Поэтому Гитлер в конце концов согласился на компромисс русские части не расформировывать, а просто перебросить с Восточного фронта на другие.