Которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились

Делает некоторым образом сравнение Божественного и плотского рождения, не без цели напоминая нам о плотских родах, но чтобы мы, чрез сравнение познавши неблагородство и низость плотского рождения, устремились к Божественной благодати. Говорит: «которые не от крови» родились, то есть месячных, ибо ими питается и растет дитя во чреве. Говорят также, что и семя прежде в кровь обращается, потом образуется в плоть и прочее устройство. Поелику же некоторые могли сказать, что и рождение Исаака, значит, было такое же, каким рождаются верующие во Христа, так как Исаак родился не от кровей, ибо у Сарры прекратились месячные (отделения кровей) (Быт. 18, 11); поелику некоторые так могли подумать, то евангелист прибавляет: «ни от хотения плоти, ни от хотения мужа». Рождение Исаака было, хотя не от кровей, но от хотения мужа, так как муж точно желал, чтоб от Сарры родилось ему дитя (Быт. 21, 8). А «от хотения плоти», например Самуил от Анны. Итак, можешь сказать, что Исаак от хотения мужа, а Самуил от хотения плоти, то есть Анны, ибо эта неплодная сильно желала получить сына (1 Цар. 1, 6), а может быть, то и другое было на том и другом. Если же ты хочешь научиться и еще чему-нибудь, то слушай.

Смешение плотское бывает или от природного воспламенения, ибо часто иной получает очень горячее сложение и от того очень склонен к соитию. Это евангелист назвал хотением плоти. Или неудержимое стремление к соитию бывает от худой привычки и неумеренного образа жизни. Это стремление он назвал «хотением мужа», и так как оно есть дело не природного сложения, но неумеренности мужа. Поелику же сильная склонность к соитию оказывается иногда в жене, иногда в муже, то, может быть, «хотением мужа» евангелист означил сладострастие мужа, а «хотением плоти» сладострастие жены. Справедливо также под «хотением плоти» можешь разуметь похоть, которая воспламеняет плоть к смешению, а под «хотением мужа» согласие похотствующего на совокупление, каковое согласие есть начало дела. Евангелист положил то и другое потому, что многие похотствуют, однако же не увлекаются тотчас плотию, но одолевают ее и не впадают в самое дело. А те, коих она одолевает, доходят до желания совокупиться, потому что первоначально их воспламеняла плоть и тлеющая в ней похоть. Итак, евангелист хотение плоти благоприлично поставил прежде хотения мужа, потому что естественно похоть предшествует смешению; и то, и другое хотение по необходимости стекается при совокуплении. Все это сказано ради тех, кои часто делают неразумные вопросы, потому что, собственно говоря, всем этим выражается одна мысль, именно: выставляется на вид низость плотского рождения.

Что же мы, верующие во Христа, имеем большего пред подзаконными израильтянами? Правда, и они назывались сынами Божиими, но между нами и ими большая разность. Закон во всем имел тень будущего (Евр. 10, 1) и не сообщал израильтянам сыноположения (вполне), но как бы в образе и мысленном представлении, А мы, чрез крещение самым делом, получив Духа Божия, взываем: Авва, Отче (Гал. 4, 6). У них как крещение было образом и тенью, так и сыноположение их прообразовало наше усыновление. Хотя и они назывались сынами, но в тени, и самой истины сыноположения не имели, как мы теперь имеем чрез крещение.

И Слово стало плотию.

Сказав, что мы, верующие во Христа, если желаем, соделываемся чадами Божиими, евангелист присовокупляет и причину столь великого блага. Ты хочешь, говорит, знать, что доставило нам это сыноположение? То, что Слово стало плотию. Когда же слышишь, что Слово стало плотию, не подумай, что Оно оставило собственную Свою Природу и превратилось в плоть (ибо Оно не было бы и Богом, если бы превратилось и изменилось), но что, оставаясь тем, чем было, Оно стало тем, чем не было. Но Аполлинарий лаодикиянин составил отсюда ересь. Он учил, что Господь и Бог наш воспринял не целое естество человеческое, то есть тело с душою словесною, но одну только плоть без словесной и разумной души. Какая де была нужда в душе Богу, когда у Него телом управляло Божество, подобно как у нас телом нашим управляет душа? И основание сему думал видеть в настоящем изречении: «и Слово было плотию». Не сказал, говорит, евангелист, что Слово стало человеком, но «плотию»; значит, Оно восприняло не душу разумную и словесную, но плоть неразумную и бессловесную. Верно не знал он, несчастный, что Писание часто называет частью целое. Например, хочет оно упомянуть о целом человеке, а называет его частью, словом – «душа». Всяка душа, яже не обрежется, погубится (Быт. 17, 14). Итак, вот, вместо того, чтобы сказать: всякий человек, поименована часть, именно: «душа». Называет также Писание целого человека плотию, когда, например, говорит: «и узрит всякая плоть спасение Божие» (Ис. 40, 5). Нужно бы сказать: всякий «человек», а употреблено имя «плоти». Так и евангелист вместо того, чтобы сказать: Слово стало «человеком», сказал: Слово стало плотию, называя человека, состоящего из души и тела, одною частью. А как плоть чужда Божеского естества, то, может быть, евангелист упомянул о плоти с намерением показать необыкновенное снисхождение Божие, дабы мы изумились невыразимому человеколюбию Его, по которому Он для спасения нашего воспринял на Себя отличное и совершенно чуждое собственному естеству, именно плоть. Ибо душа имеет некоторое сродство с Богом, а плоть совершенно ничего общего не имеет. Посему-то я думаю, что евангелист употребил здесь имя только плоти не потому, будто бы душа не причастна воспринятою (вочеловечению), но для того, чтобы более показать, как чудно и страшно таинство. Ибо если воплотившееся Слово не приняло души человеческой, то души наши еще не исцелены, ибо чего Оно не приняло, того и не освятило. И как смешно! Тогда как первая заболела душа (ибо она в раю сдалась на слова змия и обманулась, а потом уже вслед за душою, как госпожою и владычицею, коснулась и рука), воспринята, освящена и уврачевана плоть, служанка, а госпожа оставлена без воспринятия и без уврачевания. Но пусть заблуждается Аполлинарий. А мы, когда слышим, что Слово стало плотию, веруем, что Оно стало совершенным Человеком, так как у Писания в обычае называть человека одною частью, плотию и душою. Сим изречением ниспровергается и Несторий. Он говорил, что не сам Бог Слово стал Человеком, зачатым из пречистых кровей святой Девы, но Дева родила человека, а сей человек, облагодатствованный всяким видом добродетели, стал иметь Слово Божие, соединившееся с ним и дававшее власть над духами нечистыми, и потому учил, что два сына: один – сын Девы Иисус человек, а другой – Сын Божий, соединившийся с сим человеком и нераздельный с ним, но по благодати, отношению и любви, потому что человек сей, был добродетелен. Так он глух к истине. Ибо если бы он хотел, он и сам услышал бы, что говорит сей блаженный евангелист, именно: Слово стало плотию. Не очевидное ли ему здесь обличение? Ибо Само Слово стало Человеком. Не сказал евангелист: Слово, нашедши человека, соединилось с ним, но Само Оно стало Человеком. Сим изречением ниспровергается и Евтихий, и Валентин, и Манес. Они говорили, что Слово Божие явилось призрачно. Пусть же слышат, что Слово «стало» плотию; не сказано: Слово представилось или показалось плотию, но «стало» ею по истине и по существу, а не по привидению. Ибо нелепо и неразумно верить, будто бы Сын Божий, по существу и по имени Истина (Ин. 14, 6), солгал в вочеловечении. А обманчивое привидение, без сомнения, привело бы к этой мысли.

И обитало с нами.

Поелику евангелист выше сказал, что Слово стало плотию, то, чтобы кто-нибудь не подумал, что Христос стал, наконец, одним Естеством, для сего прибавляет: «обитало с нами», чтобы показать два Естества: одно наше, а другое Слова. Ибо как иного естества обитель и иного естества обитающий в ней, так и Слово, когда об Нем говорится, что Оно обитало в нас, то есть в нашем естестве, должно быть Естества иного, чем наше. Пусть постыдятся армяне, почитающие одно Естество. Итак, словами: «Слово стало плотию» научаемся, что Само Слово стало Человеком и, будучи Сыном Бога, стало и сыном жены, которая и называется поистине Богородицею, как родившая Бога во плоти. Словами же: «обитало с нами» научаемся веровать, что в одном Христе два Естества. Ибо хотя Он и един по Ипостаси, или по Лицу, но по Естествам двояк – Бог и Человек, а Божеское естество и человеческое не могут быть одним, хотя и созерцаются в одном Христе.