Что я принимаю и что не принимаю в Базарове 2 страница

В городе Аркадий знакомится на бале у губернатора с молодой вдовой, Анной Сергеевной Одинцовой; он танцует с нею мазурку, между прочим заговаривает с нею о своем друге Базарове и заинтересовывает ее восторженным описанием его смелого ума и решительного характера. Она приглашает его к себе и просит привести с собою Базарова. Базаров, заметивший ее, как только она появилась на бале, говорит о ней с Аркадием, невольно усиливая обыкновенный цинизм своего тона отчасти для того, чтобы скрыть и от себя и от своего собеседника впечатление, произведенное на него этою женщиною. Он с удовольствием соглашается пойти к Одинцовой вместе с Аркадием и объясняет себе и ему это удовольствие надеждою завести приятную интригу. Аркадия, не преминувшего влюбиться в Одинцову, коробит от шутливого тона Базарова, а Базаров, конечно, не обращает на это ни малейшего внимания, продолжает толковать о красивых плечах Одинцовой, спрашивает у Аркадия, действительно ли эта барыня – ой, ой, ой! – говорит, что в тихом омуте черти водятся и что холодные женщины – все равно что мороженое. Подходя к квартире Одинцовой, Базаров чувствует некоторое волнение и, желая переломить себя, в начале визита ведет себя неестественно развязно и, по замечанию Тургенева, разваливается в кресле не хуже Ситникова. Одинцова замечает волнение Базарова, отчасти отгадывает его причину, успокаивает нашего героя ровною и тихою приветливостью обращения и часа три проводит с молодыми людьми в неторопливой, разнообразной и живой беседе. Базаров обращается с нею особенно почтительно; видно, что ему не все равно, как об нем подумают и какое он произведет впечатление; он, против обыкновения, говорит довольно много, старается занять свою собеседницу, не делает резких выходок и даже, осторожно держась вне круга общих убеждений и воззрений, толкует о ботанике, медицине и других хорошо известных ему предметах. Прощаясь с молодыми людьми, Одинцова приглашает их к себе в деревню. Базаров в знак согласия молча кланяется и при этом краснеет. Аркадий все это замечает и всему этому удивляется. После этого первого свидания с Одинцовой Базаров пробует по‑прежнему говорить об ней шутливым тоном, но в самом цинизме его выражений сказывается какое‑то невольное, затаенное уважение. Видно, что он любуется этой женщиною и желает с ней сблизиться; шутит он на ее счет потому, что ему не хочется говорить серьезно с Аркадием ни об этой женщине, ни о своих новых ощущениях, которые он замечает в самом себе. Базаров не мог полюбить Одинцову с первого взгляда или после первого свидания; так вообще влюблялись только очень пустые люди в очень плохих романах. Ему просто понравилось ее красивое, или, как он сам выражается, богатое тело; разговор с нею не нарушил общей гармонии впечатления, и этого на первый раз было достаточно, чтобы поддержать в нем желание узнать ее покороче. <…>

Он на женщин привык смотреть сверху вниз; встречаясь с Одинцовой, он видит, что может говорить с нею как равный с равною, и предчувствует в ней долю того гибкого ума и твердого характера, который он сознает и любит в своей особе. Говоря между собою, Базаров и Одинцова, в умственном отношении, умеют как‑то смотреть друг на друга в глаза, через голову птенца Аркадия, и эти задатки взаимного понимания доставляют приятные ощущения обоим действующим лицам. Базаров видит изящную форму и невольно любуется ею; под этою изящною формою он отгадывает самородную силу и безотчетно начинает уважать эту силу. <…>

Базаров может полюбить только женщину очень умную; полюбивши женщину, он не подчинит свою любовь никаким условиям; он не станет охлаждать и сдерживать себя и точно так же не станет искусственно подогревать своего чувства, когда оно остынет после полного удовлетворения. Он не способен поддерживать с женщиною обязательные отношения; его искренняя и цельная натура не поддается на компромиссы и не делает уступок; он не покупает расположение женщины известными обстоятельствами; он берет его тогда, когда оно дается ему совершенно добровольно и безусловно. Но умные женщины у нас обыкновенно бывают осторожны и расчетливы. Их зависимое положение заставляет их бояться общественного мнения и не дает воли своим влечениям.

<…> Их страшит неизвестное будущее, им хочется застраховать его, и потому редкая умная женщина решится броситься на шею к любимому мужчине, не связав его предварительно крепким обещанием перед лицом общества и церкви. Имея дело с Базаровым, эта умная женщина поймет очень скоро, что никакое крепкое обещание не свяжет необузданной воли этого своенравного человека и что его нельзя обязать быть хорошим мужем и нежным отцом семейства. Она поймет, что Базаров или вовсе не даст никакого обещания, или, давши его в минуту полного увлечения, нарушит его тогда, когда это увлечение рассеется. Словом, она поймет, что чувство Базарова свободно и останется свободным, несмотря ни на какие клятвы и контракты. Чтобы не отшатнуться от неизвестной перспективы, эта женщина должна безраздельно подчиниться влечению чувства, броситься к любимому человеку, очертя голову и не спрашивая о том, что будет завтра или через год. Но так способны увлекаться только очень молодые девушки, совершенно незнакомые с жизнью, совершенно не тронутые опытом, а такие девушки не обратят внимания на Базарова. Женщина, способная ценить Базарова, не отдастся ему без предварительных условий, потому что такая женщина обыкновенно бывает себе на уме, знает жизнь и по расчету бережет свою репутацию. <…> Словом, для Базарова нет женщин, способных вызвать в нем серьезное чувство и с своей стороны горячо ответить на это чувство. <…> Базаров не дает женщине никаких гарантий; он доставляет ей только своею особою непосредственное наслаждение, в том случае, если его особа нравится; но в настоящее время женщина не может отдаваться непосредственному наслаждению, потому что за этим наслаждением всегда выдвигается грозный вопрос: а что же потом? Любовь без гарантий и условий не употребительна, а любви с гарантиями и условиями Базаров не понимает. Любовь так любовь, думает он, торг так торг, «а смешивать эти два ремесла», по его мнению, неудобно и неприятно. К сожалению, я должен заметить, что безнравственные и пагубные убеждения Базарова находят себе во многих хороших людях сознательное сочувствие. <…>

В конце романа Базаров умирает; его смерть – случайность, он умирает от хирургического отравления, то есть от небольшого пореза, сделанного во время рассечения. Это событие не находится в связи с общею нитью романа; оно не вытекает из предыдущих событий, но оно необходимо для художника, чтобы дорисовать характер своего героя. <…>

Не имея возможности показать нам, как живет и действует Базаров, Тургенев показал нам, как он умирает. Этого на первый раз довольно, чтобы составить себе понятие о силах Базарова, о тех силах, которых полное развитие могло обозначиться только жизнью, борьбою, действиями и результатами. Что Базаров не фразер – это увидит всякий, вглядываясь в эту личность с первой минуты ее появления в романе. Что отрицание и скептицизм этого человека сознаны и прочувствованы, а не надеты для прихоти и для пущей важности, – в этом убеждает каждого беспристрастного читателя непосредственное ощущение. В Базарове есть сила, самостоятельность, энергия, которой не бывает у фразеров и подражателей. Но если бы кто‑нибудь захотел не заметить и не почувствовать в нем присутствия этой силы, если бы кто‑нибудь захотел подвергнуть ее сомнению, то единственным фактом, торжественно и безапелляционно опровергающим это нелепое сомнение, была бы смерть Базарова. <…>

Смотреть в глаза смерти, предвидеть ее приближение, не стараясь себя обмануть, оставаться верным себе до последней минуты, не ослабеть и не струсить – это дело сильного характера. Умереть так, как умер Базаров, – все равно что сделать великий подвиг; – этот подвиг останется без последствий, но та доза энергии, которая тратится на подвиг, на блестящее и полезное дело, истрачена здесь на простой и неизбежный физиологический процесс. Оттого, что Базаров умер твердо и спокойно, никто не почувствовал себе ни облегчения, ни пользы, но такой человек, который умеет умирать спокойно и твердо, не отступит перед препятствием и не струсит перед опасностью.

Описание смерти Базарова составляет лучшее место в романе Тургенева; я сомневаюсь даже, чтобы во всех произведениях нашего художника нашлось что‑нибудь более замечательное. <…>

Боль расставания с молодой жизнью и с неизношенными силами выражается не в мягкой грусти, а в желчной, иронической досаде, в презрительном отношении к себе, как к бессильному существу, и к той грубой, нелепой случайности, которая смяла и задавила его. Нигилист остается верен себе до последней минуты.

Как медик, он видел, что люди зараженные всегда умирают, и он не сомневается в непреложности этого закона, несмотря на то, что этот закон осуждает его на смерть. Точно так же он в критическую минуту не меняет своего мрачного миросозерцания на другое, более отрадное; как медик и как человек, он не утешает себя миражами.

Образ единственного существа, возбудившего в Базарове сильное чувство и внушившего ему уважение, приходит ему на ум в то время, когда он собирается прощаться с жизнью. Этот образ, вероятно, и раньше носился перед его воображением, потому что насильственно сдавленное чувство еще не успело умереть, но тут, прощаясь с жизнью и чувствуя приближение бреда, он просит Василия Ивановича послать нарочного к Анне Сергеевне и объявить ей, что Базаров умирает и приказал ей кланяться. Надеялся ли он увидеть ее перед смертью или просто хотел ей дать весть о себе, – это невозможно решить; может быть, ему было приятно, произнося при другом человеке имя любимой женщины, живее представить себе ее красивое лицо, ее спокойные, умные глаза, ее молодое, роскошное тело. Он любит только одно существо в мире, и те нежные мотивы чувства, которые он давил в себе, как романтизм, теперь всплывают на поверхность; это не признак слабости, это – естественное проявление чувства, высвободившегося из‑под гнета рассудочности. Базаров не изменяет себе; приближение смерти не перерождает его; напротив, он становится естественнее, человечнее, непринужденнее, чем он был в полном здоровье. Молодая, красивая женщина часто бывает привлекательнее в простой утренней блузе, чем в богатом бальном платье. Так точно умирающий Базаров, распустивший свою натуру, давший себе полную волю, возбуждает больше сочувствия, чем тот же Базаров, когда он холодным рассудком контролирует каждое свое движение и постоянно ловит себя на романтических поползновениях.

Если человек, ослабляя контроль над самим собою, становится лучше и человечнее, то это служит энергическим доказательством цельности, полноты и естественного богатства натуры. Рассудочность Базарова была в нем простительною и понятною крайностью; эта крайность, заставлявшая его мудрить над собою и ломать себя, исчезла бы от действия времени и жизни; она исчезла точно так же во время приближения смерти. Он сделался человеком, вместо того чтобы быть воплощением теории нигилизма, и, как человек, он выразил желание видеть любимую женщину.

Анна Сергеевна приезжает, Базаров говорит с нею ласково и спокойно, не скрывая легкого оттенка грусти, любуется ею, просит у нее последнего поцелуя, закрывает глаза и впадает в беспамятство. <…>

Создавая Базарова, Тургенев хотел разбить его в прах и вместо того отдал ему полную дань справедливого уважения. Он хотел сказать: наше молодое поколение идет по ложной дороге, и сказал: в нашем молодом поколении вся наша надежда. <…>

С недобрым чувством начал Тургенев свое последнее произведение. С первого раза он показал нам в Базарове угловатое обращение, педантичную самонадеянность, черствую рассудочность; с Аркадием он держит себя деспотически‑небрежно, к Николаю Петровичу относится без нужды насмешливо, и все сочувствие художника лежит на стороне тех людей, которым велят глотать пилюлю, говоря о них, что они отставные люди. И вот художник начинает искать в нигилисте и беспощадном отрицателе слабого места; он ставит его в разные положения, вертит его на все стороны и находит против него только одно обвинение – обвинение в черствости и резкости. Всматривается он в это темное пятно; возникает в его голове вопрос: а кого же станет любить этот человек? В ком найдет удовлетворение своим потребностям? Кто его поймет насквозь и не испугается его корявой оболочки? Подводит он к своему герою умную женщину; женщина эта смотрит с любопытством на эту своеобразную личность, нигилист, с своей стороны, вглядывается в нее с возрастающим сочувствием и потом, увидав что‑то похожее на нежность, на ласку, кидается к ней с нерассчитанною порывистостью молодого, горячего, любящего существа, готового отдаться вполне, без торгу, без утайки, без задней мысли. Так не кидаются люди холодные, так не любят черствые педанты. Беспощадный отрицатель оказывается моложе и свежее той молодой женщины, с которою он имеет дело; в нем накипела и вырвалась бешеная страсть в то время, когда в ней только что начинало бродить что‑то вроде чувства; он бросился, перепугал ее, сбил ее с толку и вдруг отрезвил ее; она отшатнулась назад и сказала себе, что спокойствие все‑таки лучше всего. С этой минуты все сочувствие автора переходит на сторону Базарова, и только кой‑какие рассудочные замечания, которые не вяжутся с целым, напоминают прежнее недоброе чувство Тургенева.

Автор видит, что Базарову некого любить, потому что вокруг него все мелко, плоско и дрябло, а сам он свеж, умен и крепок; автор видит это и в уме своем снимает с своего героя последний незаслуженный упрек. Изучив характер Базарова, вдумавшись в его элементы и в условия развития, Тургенев видит, что для него нет ни деятельности, ни счастья. Он живет бобылем и умрет бобылем и притом бесполезным бобылем, умрет как богатырь, которому негде повернуться, нечем дышать, некуда девать исполинской силы, некого полюбить крепкою любовью. А незачем ему жить, так надо посмотреть, как он будет умирать. Весь интерес, весь смысл романа заключается в смерти Базарова. Если бы он струсил, если бы он изменил себе, – весь характер его осветился бы иначе; явился бы пустой хвастун, от которого нельзя ожидать в случае нужды ни стойкости, ни решимости; весь роман оказался бы клеветою на молодое поколение, незаслуженным укором; этим романом Тургенев сказал бы: вот смотрите, молодые люди, вот случай: умнейший из вас – и тот никуда не годится! Но у Тургенева, как у честного человека и искреннего художника, язык не повернулся произнести теперь такую печальную ложь. Базаров не оплошал, и смысл романа вышел такой: теперешние молодые люди увлекаются и впадают в крайности, но в самых увлечениях сказываются свежая сила и неподкупный ум; эта сила и этот ум без всяких посторонних пособий и влияний выведут молодых людей на прямую дорогу и поддержат их в жизни. <…>

А Базаровым все‑таки плохо жить на свете, хоть они припевают и посвистывают. Нет деятельности, нет любви, – стало быть, нет и наслаждения.

Страдать они не умеют, ныть не станут, а подчас чувствуют только, что пусто, скучно, бесцветно и бессмысленно.

А что же делать? Ведь не заражать же себя умышленно, чтобы иметь удовольствие умирать красиво и спокойно? Нет! Что делать? Жить, пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину, а вообще не мечтать об апельсиновых деревьях и пальмах, когда под ногами снеговые сугробы и холодные тундры.

1862

 

Красовский В. Е

Художественные принципы Тургенева‑романиста. Роман «Отцы и дети»

 

Шесть романов Тургенева, созданных на протяжении более двадцати лет («Рудин» – 1855 г., «Новь» – 1876 г.), – целая эпоха в истории русского общественно‑психологического романа.

Первый роман «Рудин» был написан за рекордно короткий срок – 49 дней (с 5 июня по 24 июля 1855 г.). Быстрота работы объясняется тем, что замысел романа вынашивался довольно долго. Еще в начале 1853 г. писатель с энтузиазмом работал над первой частью романа «Два поколения», однако после критических отзывов друзей, прочитавших рукопись, роман был заброшен и, видимо, уничтожен. Впервые Тургенев попробовал свои силы в новом для себя жанре романа, причем уже в этом не дошедшем до нас произведении были намечены общие контуры проблемы «отцов и детей», ярко поставленной в романе «Отцы и дети».

«Романический» аспект ощущался уже в «Записках охотника»: именно в рассказах этого цикла проявился интерес Тургенева к мировоззрению и психологии современного человека, мыслящего, страдающего, страстного искателя истины. Небольшие повести «Гамлет Щигровского уезда» и «Дневник лишнего человека» вместе с неоконченным романом «Два поколения» стали своеобразным прологом к серии романов второй половины 1850‑х – начала 1860‑х гг.

Тургенева заинтересовали «русские Гамлеты» – тип дворянина‑интеллектуала, захваченного культом философского знания 1830‑х – начала 1840‑х гг., прошедшего этап идеологического самоопределения в философских кружках. Это было время становления личности самого писателя, поэтому обращение к героям «философской» эпохи диктовалось стремлением не только объективно оценить прошлое, но и разобраться в самом себе, заново осмыслив факты своей идейной биографии. Важным творческим импульсом Тургенева‑романиста, при всей «объективности» его повествовательного стиля, сдержанности, даже некотором аскетизме авторских оценок, был импульс автобиографический. Это необходимо учитывать, анализируя каждый из его романов 1850‑х гг., в том числе роман «Отцы и дети», завершивший первый период его романного творчества.

Тургенев считал, что основные жанровые особенности его романов сложились уже в «Рудине». В предисловии к изданию своих романов (1879) он подчеркнул: «Автор «Рудина», написанного в 1855‑м году, и автор «Нови», написанной в 1876‑м, является одним и тем же человеком. В течение всего этого времени я стремился, насколько хватало сил и умения, добросовестно и беспристрастно воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет «the body and pressure of time» (самый образ и давление времени), и ту быстро изменявшуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений».

Среди своих задач романист выделил две наиболее важных. Первая – создать «образ времени», что достигалось не только внимательным анализом убеждений и психологии центральных персонажей, воплощавших тургеневское понимание «героев времени», но также исторически достоверным изображением бытовой обстановки и второстепенных действующих лиц. Вторая – внимание к новым тенденциям в жизни «культурного слоя» России, то есть той интеллектуальной среды, к которой принадлежал сам писатель. Эта задача требовала тщательных наблюдений, особой, «сейсмографической» чуткости к новому и, разумеется, художественного такта в изображении подвижных, «полуоформившихся» явлений общественной и идейной жизни. Романиста интересовали не только герои‑одиночки, особенно полно воплощавшие важнейшие тенденции эпохи, но и «массовый» слой единомышленников, последователей, учеников. Эти люди не были столь же яркими индивидуальностями, как истинные «герои времени».

Прототипом заглавного героя романа «Рудин» стал участник философского кружка Н. В. Станкевича, радикальный западник, а позднее один из лидеров европейского анархизма М. А. Бакунин. Прекрасно зная людей «рудинского» типа, Тургенев колебался в оценке исторической роли «русских Гамлетов» и поэтому дважды перерабатывал роман, добиваясь более объективного освещения фигуры главного героя. Рудин в конечном счете получился личностью противоречивой, и это во многом было результатом противоречивого отношения к нему автора. Историческая дистанция между ним и прототипом Рудина, другом юности Бакуниным, была не столь большой, чтобы добиться абсолютно беспристрастного изображения героя.

Рудин – натура богато одаренная. Ему свойственны не только жажда истины, страсть к философскому самопознанию, но и душевное благородство, глубина и искренность чувств, тонкое восприятие поэзии. Именно этими качествами он привлек героиню романа Наталью Ласунскую. Рудин – блестящий полемист, достойный воспитанник кружка Пекарского (прототип – кружок Станкевича). Ворвавшись в косное общество провинциальных дворян, он принес с собой дыхание мировой жизни, дух эпохи и стал самой яркой личностью среди героев романа. В трактовке Тургенева Рудин – выразитель исторической задачи своего поколения. И все же на нем лежит печать исторической обреченности. Он оказался совершенно не готовым к практической деятельности, в его характере есть маниловские черты: либеральное благодушие и неспособность довести начатое до конца. Непрактичность Рудина критикует Лежнев, герой, близкий автору. Лежнев – тоже воспитанник кружка Пекарского, но, в отличие от Рудина, не полемист, не вероучитель, а скорее умеренный «прогрессист», чуждый словесному радикализму главного героя.

Впервые Тургенев «испытывает» своего героя любовью. Противоречивой, женственной натуре Рудина противопоставлена цельность и мужественность Натальи Ласунской. Неспособность героя сделать решающий шаг в отношениях с ней современная Тургеневу критика истолковала как признак не только духовной, но и общественной его несостоятельности. В момент объяснения с Натальей Рудина как будто подменили: в его страстных монологах чувствовалась стихия молодости, идеализма, готовность к риску, но здесь он вдруг становится слабым и безвольным. Финальная сцена романа – гибель Рудина на революционной баррикаде – подчеркнула трагизм и историческую обреченность героя, представлявшего «русских Гамлетов» ушедшей в прошлое романтической эпохи.

Второй роман – «Дворянское гнездо», написанный в 1858 г. (напечатан в первой книжке «Современника» за 1860 г.), укрепил репутацию Тургенева как общественного писателя, знатока духовной жизни современников, психолога, тонкого лирика в прозе. Впоследствии он признал, что «Дворянское гнездо» «имело самый большой успех, который когда‑либо выпал мне на долю». Даже Достоевский, недолюбливавший Тургенева, высоко оценил роман, назвав его в «Дневнике писателя» произведением «вечным», «принадлежащим всемирной литературе». «Дворянское гнездо» – наиболее совершенный из тургеневских романов.

От «Рудина» второй роман отличается ясно выраженным лирическим началом. Лиризм Тургенева проявился и в изображении любви Лаврецкого и Лизы Калитиной, и в создании лирического образа‑символа «дворянского гнезда». По мысли писателя, именно в усадьбах, подобных усадьбам Лаврецких и Калитиных, были накоплены основные культурные ценности России. Тургенев как бы предсказал появление целой литературы, поэтизировавшей или сатирически изображавшей закат старого русского барства, угасание «дворянских гнезд». Однако в тургеневском романе нет однозначного отношения к этой теме. Лирическая тема родилась как итог осмысления исторического заката «дворянских гнезд» и утверждения «вечных» ценностей культуры дворянства.

Если в романе «Рудин» был один главный герой, занимавший центральное место в системе персонажей, то в «Дворянском гнезде» таких героев два: Лаврецкий и Лиза Калитина. Роман поразил современников тем, что идейный спор впервые занял центральное место и впервые его участниками стали влюбленные. Сама любовь показана необычно: это любовь‑спор, в которой столкнулись жизненные позиции и идеалы.

В «Дворянском гнезде» есть все три ситуации, определяющие проблематику и сюжет романов Тургенева: борьба идей, стремление обратить собеседника или оппонента в свою веру и любовная интрига. Лиза Калитина стремится доказать Лаврецкому правоту своих убеждений, так как, по ее словам, он хочет всего лишь «пахать землю… и стараться как можно лучше ее пахать». Героиня критикует Лаврецкого за то, что он не фанатик своего дела и равнодушен к религии. Сама же Лиза – глубоко религиозный человек, религия для нее – источник единственно правильных ответов на любые «проклятые» вопросы, средство разрешения самых мучительных противоречий жизни. Лаврецкого она считает родственной душой, чувствуя его любовь к России, к народной «почве», но не принимает его скептицизм. Характер самой Лизы определяется фаталистическим отношением к жизни, смирением и покорностью – она словно принимает на себя бремя исторической вины длинного ряда предшествующих поколений.

Лаврецкий не принимает морали смирения и самоотречения. Именно это рождает споры между ним и Лизой. Их любовь тоже становится знаком трагической разобщенности современных дворянских интеллигентов, хотя, отрекаясь от своего счастья, подчиняясь воле обстоятельств (их соединение с Лизой невозможно), Лаврецкий сближается с отвергнутым им отношением к жизни. Его приветственные слова в финале романа, обращенные к молодому поколению, означают не только отказ от личного счастья. Прощание с радостями жизни последнего из рода Лаврецких звучит как благословение неведомым для него молодым силам.

Тургенев не скрывает своей симпатии к Лаврецкому, подчеркивая его превосходство в спорах с Михалевичем, представляющим другой человеческий тип – донкихотствующего апологета «дела», и молодым бюрократом Паншиным, готовым сокрушить все старое, если это будет соответствовать последним распоряжениям правительства. Лаврецкий серьезнее и искреннее этих людей даже в своих заблуждениях, утверждает писатель.

Третий роман Тургенева «Накануне», написанный в течение 1859 г. (опубликован в журнале «Русский вестник» в феврале 1860 г.), сразу же вызвал поток статей и рецензий, в которых по‑разному оценивались образы главного героя, болгарского революционера Инсарова, и полюбившей его Елены Стаховой. Н. А. Добролюбов, прочитав роман как призыв к появлению «русских Инсаровых», заметил, что в Елене «ярко отразились лучшие стремления нашей современной жизни». Сам Тургенев с негодованием отнесся к добролюбовской трактовке, посчитав недопустимым истолкование романа как своего рода революционной прокламации. «Ответом» Тургенева‑художника на ожидания Добролюбова и его единомышленников стал роман о современном герое‑нигилисте.

В произведениях, написанных к 1860 г., сложились основные жанровые особенности романов Тургенева. Ими обусловлено и художественное своеобразие романа «Отцы и дети» (начат в сентябре 1860 г., опубликован в феврале 1862 г. в журнале «Русский вестник», в этом же году вышел отдельным изданием).

Тургенев никогда не показывал столкновение крупных политических сил, общественно‑политическая борьба не была непосредственным объектом изображения в его романах. Действие сосредоточено, как правило, в усадьбе, в барском доме или на даче, поэтому нет больших перемещений героев. Совершенно чужда Тургеневу‑романисту усложненная интрига. Сюжеты состоят из событий вполне «жизнеподобных»: это, как правило, идейный конфликт на фоне конфликта любовного или, наоборот, любовный конфликт на фоне борьбы идей.

Романиста мало интересовали бытовые подробности. Он избегал чрезмерной детализации изображаемого. Детали необходимы Тургеневу ровно настолько, насколько они способны воссоздать социально‑типичный облик героев, а также фон, обстановку действия. По его словам, в середине 1850‑х гг. «сапог Гоголя» стал ему слишком тесен. Тургенев‑прозаик, начинавший как один из активных участников «натуральной школы», постепенно отказался от гоголевских принципов изображения предметно‑бытовой среды в пользу более широкой идеологической трактовки персонажей. Щедрую гоголевскую изобразительность в его романах вытеснила «голая» пушкинская простота повествования, мягкая импрессионистичность описаний. Важнейшим принципом характеристики героев и взаимоотношений между ними стал диалог, сопровождающийся скупыми авторскими комментариями их душевного состояния, жестов, мимики. Исключительно важны указания на фон, обстановку действия (пейзаж, интерьер, характер бытового общения). Фоновые детали в романах Тургенева столь же значимы, как и события, поступки и высказывания героев.

Тургенев никогда не пользовался так называемым «дедуктивным» методом создания образов. Отправной точкой романиста была не отвлеченная философская или религиозно‑нравственная идея, как в прозе Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, а «живое лицо». Если, например, для Достоевского не имело решающего значения, кто в реальной жизни стоит за созданными им образами Раскольникова, Ставрогина или Ивана Карамазова, то для Тургенева это был один из первых вопросов, возникавших в ходе работы над романом. Излюбленный тургеневский принцип создания образа человека – от прототипа или группы прототипов к художественному обобщению. Проблема прототипов – одна из самых важных для понимания проблематики романов Тургенева, их связи со злободневными проблемами 1850‑х – 1860‑х гг. Прототипом Рудина стал Бакунин, Инсарова – болгарин Катранов, одним из прототипов Базарова – Добролюбов. Однако это вовсе не означает, что герои «Рудина», «Накануне» или «Отцов и детей» – точные портретные копии реально существовавших людей. Индивидуальность реального лица как бы растворялась в образе, созданном Тургеневым.

Тургеневские романы не являются, в отличие от романов Достоевского или Толстого («Анна Каренина», «Воскресение»), романами‑притчами: в них нет опорных идеологических конструкций, важных для других русских романистов. Они свободны от прямого авторского морализаторства и нравственно‑философских обобщений, выходящих за рамки того, что непосредственно происходит с героями. В романах Тургенева мы не встретим ни «преступлений», ни «наказаний», ни нравственного «воскресения» героев. В них нет убийств, резких конфликтов с законами и моралью. Романист предпочитает воссоздавать течение жизни, не нарушая ее «естественной» меры и гармонии.