Беседа 1. Толкование на Песн. 1, 1-3

Святитель Григорий Нисский

Изъяснение Песни песней Соломона

Оглавление

Предисловие. К Олимпиаде. 1

Беседа 1. Толкование на Песн. 1, 1-3. 3

Беседа 2. Толкование на Песн. 1, 4-7. 9

Беседа 3. Толкование на Песн. 1, 8-13. 14

Беседа 4. Толкование на Песн. 1, 14 - 2, 7. 20

Беседа 5. Толкование на Песн. 2, 8-17. 27

Беседа 6. Толкование на Песн. 3, 1-8. 34

Беседа 7. Толкование на Песн. 3, 9 - 4, 7. 40

Беседа 8. Толкование на Песн. 4,8-9. 48

Беседа 9. Толкование на Песн. 4, 10-15. 52

Беседа 10. Толкование на Песн. 4, 16- 5,2. 58

Беседа 11. Толкование па Песн. 5. 2 - 4. 62

Беседа 12. Толкование на Песн. 5, 5 - 7. 67

Беседа 13. Толкование на Песн. 5, 8-12. 73

Беседа 14. Толкование на Песн. 5, 13-16. 79

Беседа 15. Толкование на Песн. 5,17 – 6,8. 86

 

Предисловие. К Олимпиаде

 

И честной твоей жизни, и чистой твоей душе признал я приличным тщательное изучение Песни песней, с намерением, как и лично, и письменно изъясняла ты нам, при надлежащем обозрении книги соделать явным сокровенное в речениях любомудрие, здравыми понятиями очищенное от буквального, с первого взгляда усматриваемого, словозначения. Почему охотно соглашаюсь, что заботливость твоя об этом не только полезна тебе для твоей нравственности (ибо уверен, что око души твоей чисто от всякой страстной и нечистой мысли, и в сих Божественных речениях беспрепятственно усматривает беспримесную лепоту), но послужит даже некиим руководством для людей более плотских, чтобы и им придти в духовное и невещественное состояние души, к какому ведет книга сия сокровенною в ней премудростию.

Но поелику некоторым из принадлежащих к Церкви кажется общим правилом держаться буквы Святаго Писания, и они не соглашаются, чтобы в нем на пользу нашу говорилось что-либо загадочно и намеками: то необходимым почитаю прежде всего пред обвиняющими нас оправдаться в этом, и именно, что не делаем ничего несообразного, стараясь в Божественном и богодухновенном Писании всячески уловлять полезное для нас; так что, если полезно сколько-нибудь буквальное чтение, понимаемое в том смысле, в каком сказано, то имеем уже в готовности требуемое: если же что сказанное с скрытностию, загадочно и предположительно не служить к пользе по ближайшему сего разумению, то таковые изречения, как предписывает слово, обучающее нас притчами, будем брать в ином значении, разумея сказанное, или как притчу, или как темное слово, или как изречения мудрых, или как одну из загадок (Прит. 1, 6). И по науке истолкования, пожелает ли кто назвать это применением речи, или иносказанием, или чем другим, не будем спорить об имени, только бы держаться полезных разумений.

Ибо и великий Апостол, говоря, что «Закон духовен есть» (Рим.7,14), под именем Закона заключает и исторические повествования, так что все богодухновенное Писание для читающих есть Закон не только явственными заповедями, но и историческими повествованиями, разумеющих глубоко обучающий ведению таин и чистому образу жития. Способом же толкования пользуется Апостол, каким ему угодно, имея в виду полезное; а не заботится об имени, какое надлежит дать способу толкования. Напротив того, намереваясь обратить историю в доказательство домостроительства о заветах, в одном месте говорит, что «изменяет глас» (Гал. 4, 20); а потом, упомянув о других чадах у Авраама, рожденных ему от рабы и от свободной, воззрение на них называет иносказанием (Гал.4, 24); также, изложив некоторые исторические события, говорит: «образы прилучахуся онем: писана же быша в научение наше» (1 Кор. 10, 11); и еще сказав, что не должно заграждать «устен вола молотяща», присовокупил, что не «о волех радит Бог», но «нас ради всяко написася» (1 Кор.9, 9-10); а в другом месте менее ясное разумение и ведение от части называет «зерцалом и гаданием» (1 Кор. 13, 12); и также переход от телесного к умственному именует обращением ко Господу и снятием покрывала (2 Кор. 3, 16). Во всех же сих различных способах и наименованиях разумного воззрения Павел преподает нам один вид учения, что должно не на букве непременно останавливаться, так чтобы с первого взгляда представляющееся значение сказанного о добродетельной жизни во многом могло вредить нам, а, напротив того, переходит к невещественному и умственному взгляду, так чтобы понятия плотские изменялись по смыслу и разумению после того, как плотское значение сказанного отрясено будет подобно праху. И посему-то говорит Апостол, что «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3, 6): так как история (то есть в Писании), если будем останавливаться на голых событиях, во многих местах представляет нам примеры недоброй жизни. Ибо, какую пользу относительно к добродетели доставит слушателю Пророк Осия, рождающий «чада блужения» (Ос.1,2), и Исаия, входящий «ко пророчице» (Ис. 8, 3), если остановится кто на букве сказанного?

Или сколько содействовать будут к доблестной жизни повествования о Давиде, как прелюбодеяние и убийство вместе сходятся в одно преступление? Но если найдется какое-либо основание, показывающее неукоризненность того, что устроялось этим, то истинным окажется тогда слово Апостола, что «буква убивает», так как содержит в себе примеры дурных дел, «а дух животворит» (2Кор.3,6), потому что первоначально представляющееся и достойное охуждения понятие прелагает в значения Божественные.

Знаем же, что и Само всею тварию покланяемое Слово, когда в человеческом подобии и виде при посредстве плоти сообщало Божественные тайны, так открывало нам смысл закона, что два человека, которых свидетельство истинно, по слову Его, суть Он Сам и Отец (Иоан. 8, 17-18); и поставленный на высоте медный змий, который для народа служил врачевством от смертоносных угрызений, по Его объяснению есть совершенное на кресте о нас домостроительство. Да и самих святых учеников Своих обучает тонкости разумения прикровенными и тайными словами, в притчах, в подобиях, в темных речениях, в сказаниях, предлагаемых загадочно, хотя делал им истолкование сего наедине, объясняя сказанное неясно, а иногда, если не был понимаем ими смысл сказанного, порицал их медлительность и неспособность к уразумению. Ибо, когда повелевал им Господь воздерживаться от фарисейской закваски, а они по недогадливости смотрели на свои сумы, в которых не принесли хлебного запаса, тогда укоряет, как не уразумевших, что закваскою означалось учение. И еще, когда ученики предлагали Ему трапезу, а Господь отвечал: «Аз брашно имам ясти, егоже вы не весте» (Иоан.4,32), – и они предположили, что говорит о телесной пище, принесенной Ему из другого места, тогда толкует слово Свое, что приличным для Него и соответственным брашном служит исполнение спасительной воли.

И в евангельских изречениях можно набрать тысячи таковых месть, что в них иное представляется с первого взгляда, а к иному относится смысл сказанного. Так, например, разуметь должно воду, о которой Он обетовал жаждущим, что верующие соделаются от нее источниками рек (Иоан. 7, 38); а также «хлеб, сходяй с небесе» (Иоан. 6, 33), храм разоряемый и «треми денми» воздвигаемый (Иоан. 2, 19), «путь» (Иоан. 14, 6), «дверь» (Иоан. 10, 7), «камень», ни во что вменяемый зиждущими и полагаемый во главу угла (Матф. 21, 42), двоих «на одре едином» (Лук. 17, 34), жернов мелющих: одну поемлемую, другую оставляемую (Матф. 24, 41), «труп, орлов» (Матф. 24, 28), смоковницу, делающуюся сочною и прозябающую ветви (Матф. 24, 32). Все сие и подобное сему да будет для нас побуждением пользоваться Божественными изречениями и испытывать их, быть внимательными при чтении и всеми способами исследовать, не найдется ли где слово, которое выше разумения, представляющегося по первому взгляду, руководящее мысль к Божественному и бесплотному. Посему-то мы уверены, что запрещенное для вкушения древо – не смоковница, как утверждали некоторые, и не другое какое из плодовитых дерев. Ибо, если тогда смертоносна была смоковница, то, конечно, и теперь не служила бы в пищу. Притом же дознали мы из Владычнего изречения, решительно тому научающего, что ничто «входящее во уста» не может сквернить «человека» (Матф. 15, 11). Напротив того, в законе ищем другого какого-либо смысла, который был бы достоин величия Законодателя. И, если слышим, что рай есть дело Божия насаждения, и что среди рая насаждено древо жизни, то у Открывающего сокровенные тайны пытаемся дознать, каких растений делателем и насадителем бывает Отец, и как возможно в самой средине рая быть двум древам, древу спасения и древу погибели? Ибо точная середина, как в окружности круга, должна, конечно, находиться в одном средоточии. Если же по которую либо сторону средоточия поставить другое средоточие, то, по всей необходимости, вместе с средоточием переместится и весь круг, так что прежнее средоточие уже не будет серединою. Итак, если рай был там один, то почему говорит Писание, что, хотя каждое из дерев представлялось особо, однако же, посредине было и то, и другое, между тем, как смертоносному из них странно быть Божиим насаждением, чему учит то же Писание, утверждающее, что все дела Божии «добра зело» (Быт. 1, 31)? Если кто не усмотрит в этом истины при помощи любомудрия, то для неспособных рассуждать покажется, что сказанное не состоятельно и баснословно. И долго было бы собирать, что найдется у каждого из Пророков, как, например, Михей говорит, что «будет в последняя дни явлена гора над верхи гор» (Мих. 4, 1), именует же горою тайну благочестия, являемую на погибель сопротивных сил.

Почему возвышенный Исаия говорит, что восходит жезл и цвет из корня (Ис. 11, 1), указывая сим на явление Господа во плоти? Или какой имеют смысл, по буквальному значению, у великого Давида, «гора усыренная» (Псал. 67, 16), или «колесница тмами тем» (Псал. 67, 18), или «сонм юнец», оставляемый «в юницах людских» (Псал. 67, 31), или нога, омоченная «в крови», или «языки псов» (Псал. 67, 24), или Ливан, на подобие тельца, истниваемый с кедрами (Псал. 28, 6)? И кроме сего можно, из остального пророчества собрав тысячи месть, научить необходимости такого взгляда на речения относительно к их смыслу, отвергнув который, как это некоторым угодно, по моему мнению, поступит всякий подобно тому, кто в снедь человеку на трапезе предложить хлебное произрастение, не обделав его, не обмолотив колоса, не отделив на веялке зерен от мякины, не измолов жита в муку и не приготовив хлеба по надлежащему способу печь хлебы. Посему, как необделанное произрастение составляет пищу скотов, а не людей; так иной может сказать, что составляют пищу скорее неразумных, нежели разумных людей и богодухновенные речения, не приуготовленные более тонким обозрением, и не только речения Ветхого Завета, но даже многие и в евангельском учении, как например: «лопата, отребляющая гумно» (Матф. 3, 12), плевы, отвеваемые ветром, пшеница, остающаяся при ногах веющего, «огнь негасающий», добрая житница, дерево, приносящее худые плоды, утроза секирою, грозно указующая на посечение дерев (Матф. 3, 10), камни, претворяемые в естество человеческое (Матф. 3, 9).

Сие пусть будет у меня написано к твоему благоразумию, как некое письменное оправдание перед теми, которые поставляют в закон в Божественных речениях не искать ничего больше, кроме ближайшего буквального их значения. Если же и свой труд предать бумаге пожелали мы после Оригена, усердно потрудившегося над этою книгою, то никто да не обвиняет нас в этом, имея в виду Божественное изречение Апостола, который говорит: «кийждо свою мзду приимет по своему труду» (1 Кор. 3, 8). Но сочинено это мною не напоказ; напротив того, поелику многое из сказанного в Церкви по любознательности замечено было некоторыми из окружающих нас, то, иное, именно все, что было связно в их замечании, взяв у них, а иное, что необходимо требовало дополнения, присовокупив от себя, составил я сие толкование, в виде бесед; в след за прочитанным местом предлагая обозрение сказанного, столько употребил на сие досуга, сколько в эти дни поста дозволили время и дела; потому что в продолжении их слово сие приготовлено было нами для народного слышания. Если же и продолжение жизни и мирное состояние дарует нам Податель жизни – Бог, то, может быть, простремся и до остального, потому что теперь наше слово и обозрение дошли уже до половины.

Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми нами во веки веков! Аминь

 

Беседа 1. Толкование на Песн. 1, 1-3

 

(1) «Да лобжет мя от лобзаний уст Своих: яко блага сосца Твоя паче вина», (2) «и воня мира паче всех аромат. Миро излияное имя Твое. Сего ради отроковицы возлюбиша Тя». (3) «Привлекоша тя: в след Тебе в воню мира Твоего течем. Введе мя Царь в ложницу Свою: возрадуемся и возвеселимся о тебе, возлюбим сосца твоя паче вина: правость возлюби тя».

Вы, которые, по совету Павла, как нечистого какого одеяния, совлеклись «ветхого человека с деянми» и похотями «его» (Кол. 3, 9) и чистотою жизни возложили на себя светлые одежды Господа, какие показал Он на горе преображения, лучше же сказать, облечены в Самого Господа нашего Иисуса Христа, в Его ризу – любовь, и сообразуетесь Ему в бесстрастии и во всем Божественном, выслушайте тайну Песни песней, войдите во внутренность чистого брачного чертога, убеленные чистыми и нескверными мыслями, чтобы кому-либо, привлекши за собою страстный и плотский помысл, и не имея на себе одеяния совести, приличного Божественному браку, не быть связанным собственными своими помыслами, и чистые гласы Жениха и невесты низведя до скотских и неразумных страстей, а чрез них, покрыв себя срамными представлениями, не быть изверженным из сонма веселящихся на браке, радость брачного чертога обменяв на скрежет зубов и на плач. О сем свидетельствую, намереваясь коснуться таинственного торжества, изображенного в Песни песней. Ибо описанными здесь действиями душа некоторым образом уготовляется в невесты для бесплотного, духовного и невещественного сочетания с Богом. «Иже всем хощет спастися и в разум истины приити» (1 Тим. 2, 4), указует здесь самый совершенный и блаженный способ спасения, именно посредством любви. Ибо иным бывает спасение и посредством страха, когда удаляемся от зла, взирая на угрозы наказанием в геенне, а иные преспевают в добродетели по упованию награды, предоставленному жившим благочестиво, приобретая доброе, не по любви, но по ожиданию воздаяния. Но кто стремится душею к совершенству, тот гонит от себя страх, потому что такое расположение – не по любви оставаться при господине, но не бежать от него по страху бичей – свойственно рабу; сей же презирает и самые награды, чтобы не показалось, будто бы награде отдает предпочтение пред Самим Дарующим пользу, напротив того, от всего сердца, от всей души и силы любит не другое что из подаваемого Им, а Его Самого, то есть, самый источник благ.

Потому сие-то расположение душам слушающих поставляет в закон Призывающий нас к общению с Собою, а утверждает сие узаконение Соломон, мудрость Которого, по Божественному свидетельству, не имеет меры, будучи равно несравнима и не применима ко всем, и до Него бывшим, и по Нем будущим, от Которого не сокрыто ничто сущее. Не думаешь ли ты, что сим именем называю Соломона, рожденного Вирсавиею, принесшего в жертву на горе тысячу волов, воспользовавшегося на грех Сидонскою советницею? Другой означается им Соломон: Который и Сам от семени Давидова происходит по плоти, Которому имя: Мир, истинный Царь Израилев, Создатель Божия храма, объявший в себе ведение всего, премудрость Которого беспредельна, лучше же сказать, бытие Которого есть премудрость, и истина, и всякое боголепное и высокое именование, и понятие. Он-то, сего Соломона употребив в орудие, чрез него беседует с нами, сперва в Притчах, потом в Екклесиасте, а после сего – в предлагаемом любомудрии Песни песней, постепенно и в порядке указуя словом восхождение к совершенству.

Как в жизни по плоти не всякий возраст вмещает все естественные деятельности, и при самых разностях возрастов не одинаково проходит у нас жизнь, потому что младенец не занимается делами совершенных, и совершенного не берет к себе на руки кормилица, но всякому времени возраста полезно и сообразно что-либо свое: так и в душе можно видеть некоторое сходство с телесными возрастами, по которым сыскиваются некоторый порядок и последовательность, руководящие человека к жизни добродетельной. Посему-то иначе обучает Притча, и иначе беседует Екклесиаст, любомудрие же Песни песней высокими учениями превосходит и Притчи, и Екклесиаста. Ибо учение, преподаваемое в Притчах, обращает речь еще к младенчествующему, соразмерно с возрастом соображая слова. «Слыши, сыне», – говорит оно, – «законы отца твоего, и не отрини заветов матере твоея» (Прит. 1, 8). Усматриваешь ли в сказанном еще нежность и необразованность душевного возраста, почему отец видит, что сын имеет еще нужду в материнских заветах и в отеческом вразумлении? И чтобы ребенок охотнее слушал родителей, отец обещает ему детские украшения за прилежание к учению; ибо детям приличное украшение – золотая цепь, блестящая на шее, и венок, сплетенный из каких-либо красивых цветов. Но, конечно, надлежит разуметь сие, чтобы смысл загадки мог путеводить к лучшему.

Так Соломон начинает описывать сыну Премудрость, в разных чертах и видах объясняя благообразие несказанной красоты, чтобы к причастию благ возбудить, не страхом каким и необходимостью, но вожделением и любовию; потому что описание красоты привлекает как-то пожелание юных к указуемому, возбуждая стремление к общению с благообразным.

Посему, чтобы паче и паче возрастало в нем вожделение, из вещественного пристрастия превратившись в невещественный союз, красоту Премудрости украшает похвалами. И не красоту только ее благообразия представляет в словах, но перечисляет и богатство, господином которого соделается, конечно, сожительствующий с нею. Богатство же сие рассматривается пока в убранствах Премудрости, потому что украшение правой ее руки – целые веки; так говорит Писание: «долгота жития и лета жизни в деснице ее». А в левой руке положено многоценное богатство добродетелей, блистающее сиянием славы; ибо говорит: «в шуйце ее богатство и слава». Потом описывает дыхание уст ее, благоухающее прекрасным ароматом правды, говоря: «от уст ее исходит правда». А на губах ее, по слову его, вместо естественного алого цвета цветут «закон и милост» (Прит. 3, 16). И чтобы красота у таковой невесты оказалась ни в чем не имеющею недостатка, восхваляется и ее хождение; ибо сказал: «в путех правды ходит» (Прит. 8, 20). Без похвал красоте не остается и величина; потому что рост ее увеличивается подобно какому-то величавому растению. Растение же то, которому уподобляется ее высота, как сказано, «есть» самое «древо живота», которое служит пищею «всем держащимся, а восклоняющимся твердым» и незыблемым столпом, под тем же и другим разумею Господа, потому что Он есть жизнь и опора, и буквально читается так: «древо живота есть всем держащимся ея, и воскланяющимся на ню, яко на Господа, тверда» (Прит. 3, 18). Но с прочими похвалами берется вместе и ее могущество, чтобы похвала красоте Премудрости исполнена была всех добрых качеств; ибо сказано: «Бог премудростию основа землю, уготова же небеса разумом» (Прит. 3, 19), и каждое из видимых в творении явлений приписывает слово силе Премудрости, украшая ее различными именами. Ибо называет ее и премудростию, и разумом, и чувством, и ведением, и разумением, и тому подобным.

После сего начинает Соломон приуготовлять юношу к таковому сожительству, повелевая ему иметь уже в виду Божественное брачное ложе. Ибо говорит: «не остави ю, и имется тебе; возжелей ея, и соблюдет тя. Огради ю, и вознесет тя; почти ю, да тя обимет; да даст главе твоей венец благодатей, венец же сладости защитит тя» (Прит. 4, 6. 8-9). Сими брачными уже венцами украсив невесту, повелевает быть неразлучным с нею, говоря: «егда ходиши, води ю, и с тобою да будет; егда же спиши, да хранит тя, да востающу ти, глаголет с тобою» (Прит. 6, 22). Сим и подобным сему воспламенив вожделение в юном еще по внутреннему человеку и представив в слове самую Премудрость повествующею о себе, чем наиболее привлекает она любовь слушателей, говоря притом между прочим и сие: «Аз любящия Мя люблю» (Прит. 8, 17), потому что надежда быть взаимно любимым сильнее располагает любителя к вожделению, а вместе с сим предлагая ему и прочие советы в каких-то решительных и вместе неопределенно выраженных изречениях, и приведя его в совершенство, потом в последних притчах, в которых восписал похвалы оной доблей жене, ублажив сие доброе сожительство, наконец уже присовокупляет в Екклесиасте любомудрие, предлагаемое достаточно приведенному в вожделение добродетелей приточными наставлениями. И в этом слове, похулив приверженность людей к видимому, все непостоянное и преходящее назвав суетным, когда говорит: «все грядущее суета» (Еккл. 8, 11), выше всего восприемлемого чувством поставляет врожденное движение души нашей к красоте невидимой, и, таким образом очистив сердце от расположения к видимому, потом уже внутрь Божественного святилища тайноводствует ум Песнию песней, в которой написанное есть некое брачное уготовление, а подразумеваемое – единение души человеческой с Божественным.

Посему, кто в Притчах именуется сыном, тот здесь представляется невестою, Премудрость же поставляется на место Жениха, чтобы уневестился Богу человек, из жениха став непорочною девою, и, прилепившись ко Господу, соделался единым с Ним духом, чрез срастворение с пречистым и бесстрастным, из тяжелой плоти пременившись в чистый дух. Итак, поелику говорит Премудрость: возлюби, сколько можешь, от всего сердца и от всей силы, и пожелай, сколько вмещаешь, то осмеливаюсь присовокупить к сим словам и следующее: возлюби пламенно, потому что у бесплотных неукоризненна и бесстрастна эта страсть, как Премудрость говорит в притчах, предписывая пламенную любовь к Божественной красоте (Прит. 4, 6). Да и теперь предлагаемое слово повелевает подобное тому, не прямыми словами выражая совет свой об этом, но любомудрствует в выражениях таинственных, для построения сих учений составляя мысленный некий образ, заимствованный из услаждающего в жизни. Образ же этот есть некое брачное уготовление, в котором посредствует к страсти вожделение красоты, но не Жених, как обычно у людей, начинает обнаруживать вожделение, предваряет же Жениха дева, без стыда объявляя всем о страсти, и изъявляя желание насладиться некогда лобзанием Жениха. Ибо, когда добрые невестоводители девы – Патриархи, Пророки, законодатели поднесли уневещенной Божественные дары, которые обычай называет брачными, именуя так подарки, предшествующие браку, (дары же эти были: отпущение прегрешений, забвение худых дел, отъятие греха, пременение естества, претворение тленного в нетленное, райское наслаждение, царское достоинство, не имеющее конца веселие), тогда, приняв Божественные дары от прекрасных дароносцев, предлагающих ей оные в пророческом учении, и вожделение она исповедует, и поспешает воздать благодарение, стараясь уже насладиться красотою вожделеваемого. Слышат сие некоторые из подруг и сверстниц, возбуждающие невесту к большему вожделению. Приходит и Жених, приводя с Собою лик друзей и любимцев Своих; таковыми же могут быть служебные духи, при помощи которых спасаются люди, или святые Пророки, которые, услышав глас Жениха, радуются и восторгаются совершением сего пречистого супружества, в котором душа, прилепляясь «Господеви», делается «един дух с Господем», как говорит Апостол (1 Кор. 6, 17).

Посему снова обращу речь к притчам, чтобы какой страстный и плотский ум, издающий еще мертвенное зловоние ветхого человека, значения богодухновенных мыслей и речений не низвел до скотского неразумия, но чтобы каждый, в исступлении ума, став вне вещественного мира, бесстрастием возвратившись некоторым образом в рай, и чистотою уподобившись Богу, в таком уже состоянии вступил во святилище проявляемых нам в сей книге таин. Если же у кого душа не уготована к таковому слышанию, то да внемлет он Моисею, который узаконяет нам не отваживаться восходить на духовную гору, не омыв прежде одежд на сердцах наших и не очистив душ приличными окроплениями помыслов. Почему теперь, в то время, как занимаемся сим обозрением, должно, как думаю, предать забвению помышления о делах супружеских, по заповеди Моисея, узаконившего тайноводствуемым пребывать чистыми от супружеских общений, и во всем приложить к себе предписания законодателя, как скоро намереваемся приступить к духовной горе боговедения, где женственный род помыслов с вещественным их заготовлением оставляется дольней жизни. Всякая же неразумная мысль, если появится близ таковой горы, как бы камнями какими-то, побивается более твердыми мыслями. Ибо и при этом едва ли стерпим глас сей трубы, звучащей нечто великое, необычайное, превышающее силы внемлющих ей – глас, усиливаемый самою непроницаемостию мрака, в котором Бог, огнем попаляющий на таковой горе все вещественное.

Итак, вступим уже во святое святых, то есть приступим к Песни песней. Ибо как в именовании «Святое святых» из превосходной степени сего слова познаем некий избыток и особую силу святости, так и названием «Песнь песней» высокое слово сие обещается научить нас тайнам тайн. Ибо много есть песней в богодухновенном учении, из которых научаемся высоким понятиям о Боге, и которые написаны великим Давидом, Исаиею, Моисеем и многими другими; из сего же надписания дознаем, что, сколько песни святых отстоят от песней внешней мудрости, столько же песни святых превышает тайна, заключающаяся в Песни песней в сравнении с которой чего-либо большего к уразумению не могут ни найти, ни вместить и слух, и естество человека. И посему-то, что всего сильнее производить в нас удовольствие (разумею страсть любви), то Соломон загадочно предпоставил изложению догматов, давая чрез сие знать, что душе, возводящей взор к недоступной красоте Божественного естества, надлежит столько возлюбить оное, сколько тело имеет привязанности к сродному и соплеменному, переменив, впрочем, страсть в бесстрастие, так чтобы, по угашении всякого телесного расположения, от одного духа воскипало в нас любовию сердце, согреваемое тем огнем, который Господь пришел «воврещи на землю» (Лук. 12, 49).

Но полагаю, достаточно сказано о том, в каком расположении надлежит быть душе слышащих таинственные глаголы, и время уже на обозрение в слове предложить самые речения божественной Песни песней; а прежде всего выразумеем силу надписания. Ибо не напрасно, кажется мне, книга сия по надписанию присвояется Соломону, но чтобы в читающих возбуждалась мысль от сказанного в ней ожидать чего-то великого и Божественного. Поелику удивление каждого человека мудростью Соломона, по свидетельству о нем, было чрезвычайно, то посему в самом начале немедленно делается упоминание об имени, чтобы читающие надеялись от книги сей чего-то великого и достойного славы Соломоновой. Как в живописном искусстве, конечно, какое-нибудь вещество разными цветами выполняет подобие животного, но кто смотрит на изображение, искусственно написанное красками, тот не останавливается на рассматривании цветных составов, наложенных на картину, обращает же внимание только на то, что художник представил красками: так в настоящем Писании надлежит не на вещество красок в речениях обращать внимание, но видеть как бы образ Царя, отпечатлеваемый в чистых понятиях. Следующие, в ближайшем значении взятые речения: уста, лобзание, миро, вино, названия членов, ложа, отроковицы и подобные сим суть краски белого или желтого, или черного, или алого, или голубого, или иного какого цвета. А слагаемый из них образ есть блаженство, бесстрастие, единение с Божеством, отчуждение от злых дел, уподобление в подлинном смысле прекрасному и доброму. Вот понятия, свидетельствующие об оной Соломоновой премудрости, превосходящей пределы мудрости человеческой! Ибо что было бы необычайнее сего, как очищением от собственных своих страстей соделать, чтобы в речениях, по видимому страстных, самое естество узаконяло и преподавало нам бесстрастие? Ибо Соломон не говорит: должно стать вне страстных движений плоти, умертвив «уды, яже на земли» (Кол. 3, 5), и иметь уста, чистые от страстных речений; но так настраивает душу, что в показывающем по видимому противное, в виду имеет чистое, и страстными речениями изъясняет самую чистую мысль.

Слово началом своим да научит нас тому одному, что вводимые во святилище таин книги сей уже не люди, но тем самым, что стали учениками Христовыми, претворились по естеству в Божественное, как свидетельствует об учениках Своих Слово, что лучшими человека были те, которых сказанное им Господом отличение отделило от людей, когда говорит: «кого Мя глаголют человецы быти?... Вы же кого Мя глаголете быти» (Марк. 8, 27. 29)? Ибо действительно, кто и оть таких речений, которых ближайшее значение указывает на плотское сладострастие, не поползается на разумение нечистое, но сими речениями при понятиях чистых руководится к любомудрию о Божественном, тот доказывает о себе, что он уже не человек, и имеет естество, не из плоти и крови сложенное, но, по бесстрастию соделавшись равноангельным, показывает уже в себе жизнь, ожидаемую в воскресение святых. Как по воскресении тело, пременясь в нетленное, соединится с душею человеческою, страсти же, тревожащие нас ныне, не восстанут с оными телами; напротив того, для жизни нашей наступит мирное состояние, мудрование плоти не будет больше мятежничать против души, в междоусобной брани противостав закону ума страстными движениями, и, победив ее грехом, водить подобно какой-то пленнице; но естество соделается тогда чистым от всего подобного, и у обоих, разумею у плоти и духа, будет одно мудрствование; потому что всякое телесное расположение в естестве уничтожится. Так слово в сей книге повелевает слышащим, хотя живем во плоти, не обращаться к ней мыслями, но иметь в виду единую душу, и все, выражающие любовь речения, чистыми и неоскверненными восписывать превышающему всякий ум благу, которое одно в подлинном смысле сладостно, вожделенно и достолюбезно, и наслаждение которым служит всегдашним поводом к большему вожделению, причастием благ усиливая пожелание. Так Моисей любил Бога; так любил Илия; так Иоанн любил Жениха, говоря: «имеяй невесту, жених есть, а друг женихов радостию радуется за глас женихов» (Иоан. 3, 29). Так Петр на вопрос «любиши ли?» с дерзновением отвечает: «Ты веси, Господи, яко люблю Тя» (Иоан. 21, 15). Так и прочие Апостолы. Так Павел, прежде гонитель, возлюбив Христа, Которого не видел, писал, выражаясь: «обручих вас, деву чисту, представити Христови» (2Кор. 3, 2). Так теперь невеста – Церковь возлюбила Жениха, подобно деве, которая говорит в песни: «да лобжет мя от лобзаний уст Своих» (Песн. 1, 1). Так Моисей бывшею у него устами ко устам беседою с Богом, как свидетельствует Писание, приведен еще в большее вожделение таковых лобзаний, и после стольких Богоявлений, как будто не видевший еще Бога, просит увидеть Желаемого. Так все прочие, в ком глубоко укоренена была Божественная любовь, никогда не останавливались в вожделении, все даруемое им свыше к наслаждению желаемым обращая в пищу и в поддержание сильнейшего вожделения.

Так и ныне душа, вступившая в единение с Богом, не имеет сытости в наслаждении. Чем обильнее наполняется услаждающим, тем сильнее действуют в ней пожелания. Поелику «глаголы» Жениха «дух и живот суть» (Иоан. 6, 63); а всякий, прилепляющийся к духу делается духом, и вступающий в единение с жизнию, по Господнему слову, переходит «от смерти в живот» (Иоан. 5, 24), то по сему самому к источнику духовной жизни приблизить себя желает дева-душа. А источник сей – Жениховы уста, из которых источающиеся глаголы жизни вечной наполняют привлекающие их уста, как было с Пророком, устами привлекающим дух (Псал.118,131). Посему, так как уста, привлекающие питие из источника, надлежит приложить к воде, а источник есть Господь, изрекший: «аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет» (Иоан. 7, 37); то посему душе жаждущей желательно уста свои приблизить к устам, источающим жизнь, и невеста говорит: «да лобжет мя от лобзаний уст Своих». И Тому, Кто всем источает жизнь, и всем хочет спастися, не угодно кого-либо из спасаемых лишить сего лобзания, потому что лобзание это есть очистительное средство от всякой скверны. Посему-то, кажется мне, Господь с укоризною произносит прокаженному Симону такие слова: «лобзания Ми не дал еси» (Лук. 7, 44). Чистым стал бы он от недуга, привлекши чистоту устами. Но Симон справедливо не был возлюблен, оплотянев по болезни, по собственному вожделению оставаясь неистощимым в недуге. А душа, достигшая чистоты, так как не омрачает ее никакая плотская проказа, видит сокровище благ; имя же этому сокровищу – сердце. И Пророк молится, чтобы создано было в нем «сердце чисто» (Псал. 50, 12), из которого подается сосцам Божественное млеко, служащее питанием душе, привлекающей благодать «по мере веры» (Рим. 12, 6). Почему говорит она: «блага сосца Твоя паче вина» (Песн. 1, 1), – сосцами по местному положению означая сердце. Конечно же не погрешит, кто под сердцем будет разуметь сокровенную и неизреченную силу Божества; да и под сосцами справедливо может иной подразумевать благие за нас действования Божественной силы, какими Бог поддерживает жизнь каждого, снабжая приличною каждому из приемлющих пищею.

Но из любомудрия сей книги дознаем мимоходом и другое некоторое учение, а именно, что есть в нас двоякое некое чувство, одно телесное, другое Божественное, как где-то в притчах говорит Слово: найдешь Божественное чувство, – потому что есть некая соразмерность душевных движений и действий с чувствилищами тела, и сие дознаем из настоящих словес Духа. Вино и молоко различаются вкусом, но когда они духовны, тогда духовна, без сомнения, и восприемлющая их душевная сила. А лобзание совершается чувством осязания; потому что при лобзании уста между собою прикасаются. Но есть некое осязание души, которым осязается слово, и которое совершается каким-то не телесным, но духовным соприкосновением, как сказал изрекший: «руки наша осязаша, о Словеси животнем» (1 Иоан. 1, 1). А также и воня Божественного мира есть воня обоняемая не ноздрями, но какою-то духовною и невещественною силою, с привлечением духа, привлекающею и благоухание Христово. Ибо желание девы, выраженное в начале Песни, читается в связи так: «блага сосца Твоя паче вина, и воня мира Твоего паче всех аромат» (Песн. 1, 1-2). А сим, как предположили мы, выражается какая-либо мысль немаловажная и достойная пренебрежения. Ибо при этом сравнительном предпочтении млека из Божественных сосцев тому веселию, какое бывает у нас от вина, научаемся, может быть, сказанным, что вся человеческая мудрость, и все знание существующего, и всякая созерцательная сила, и всякое мысленное представление не могут устоять в сравнении с простейшею пищею Божественных уроков; потому что млеко истекает из сосцев, и есть пища младенцев; а вино по силе и горячительному свойству делается наслаждением совершеннолетних, однако же совершенное во внешней мудрости ниже младенческого учения в Божественном Слове. Посему-то Божественные сосцы лучше человеческого вина, и воня Божественного мира превосходнее всякого благоухания ароматов. А в этом, по моему мнению, открывается такой смысл.

Под ароматами разумеем добродетели, как-то: мудрость, целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие и подобное сему, украшаясь которыми, каждый из нас по мере сил и по своему произволению, один так, другой иначе, приходим в благоухание, и кто из целомудрия, или мудрости, кто из справедливости, или мужества, или другого чего, признаваемого за добродетель, а иной и из всех таковых ароматов имеет в себе срастворенное благоухание. Однако же все это не может идти в сравнение с тою всесовершенною добродетелию, которая наполняет собою небеса, как свидетельствует пророк Аввакум, сказав: «покры небеса добродетель Его» (Авв. 3, 3), то есть с источною премудростию, источною правдою, источною истиною, и так далее. Воня небесного мира, сказано, имеет благодать несравнимую с теми ароматами, какие известны нам.

В последующем за сим душа невесты касается еще высшего любомудрия, показывая недоступность и невместимость Божественной силы человеческим помыслам, когда говорит: «миро излиянное имя Твое» (Песн. 1, 2), – ибо сими словами, кажется мне, означается подобное следующему: естество неопределимое не может в точности объято быть словом, имеющим значение имени; напротив того, вся сила понятий, вся выразительность речений и именований, хотя бы, по-видимому, заключали они в себе что великое и боголепное, не касаются естества в Сущем, но разум наш, как бы по следам только и озарениям каким, гадает о Слове, с помощию постигнутого, по какому-то сходству представляя себе и непостижимое. Какое ни примыслим имя, сообщающее нам понятие о мире Твоего Божества, – говорит невеста, – тем, что выражает сказуемое, означим не самое миро, но богословскими сими именованиями покажем только малый некий остаток испарений Божественного благоухания: как по сосудам, из которых вылито миро, не познается самое миро, вылитое из сосудов, каково оно в естестве своем; хотя и по малоощутительному некоему качеству испарений, оставшемуся в сосуде, делаем некоторую догадку о вылитом мире. Сие-то именно дознаем мы из сказанного: самое миро Божества, каково оно в сущности, выше всякого имени и понятия; усматриваемые же во вселенной чудеса доставляют содержание богословским именованиям, по которым Божество именуем премудрым, всемогущим, благим, святым, блаженным, вечным, также Судиею, Спасителем и подобным сему, что все показывает некоторое, впрочем, не главное, качество Божественного мира, какое вся тварь, на подобие какого-либо мироварного сосуда, отпечатлела в себе усматриваемыми в ней чудесами.

«Сего ради», – говорит невеста, – «отроковицы возлюбиша Тя, привлекоша Тя» (Песн. 1, 2-3). Так выразило (Слово) причину похвального вожделения и исполненного любви расположения. Ибо кто не возлюбит такой красоты, если только имеет око, способное взирать на лепоту? Хотя и не много постигается красота; однако же чрез уподобление видимому гадательно представляется до бесконечности разнообразною! Но как вещественная любовь не касается еще младенчествующих, потому что детство не дает в себе места страсти, а также и удрученных крайнею старостию не видим в подобном состоянии: так и в рассуждении Божественной красоты, кто еще младенец, обуревается и носится всяким ветром учения, и кто одряхлел, состарелся и приблизился к истлению, все те оказываются неподвижными к сему вожделению. Ибо таковых не касается невидимая красота, но такую только душу, которая вышла из младенческого состояния, цветет духовным возрастом, не прияла на себя «скверны или порока, или нечто от таковых» (Ефес. 5, 27), не лишена чувствительности по младенчеству и не ослабела в силах по дряхлости, слово именует «отроковицею». Она покоряется великой и первой заповеди закона, от всего сердца и всею силою возлюбив оную красоту, которой очертания, образца и истолкования не находит человеческий разум. Посему таковые отроковицы, обогащенные добродетелями, по зрелости возраста бывшия уже внутри Божественного чертога Божественных таин, любят красоту Жениха и любовию обращают Его к себе; ибо Жених таков, что любовию вознаграждает любящих, так говоря от лица Премудрости: «Аз любящия Мя люблю» (Прит. 8, 17), и: «разделю любящим Мя имение» (имение же сие – Сам Он), «и сокровища их исполню благих» (Прит. 8, 21). Посему души сии привлекают к себе любовь нетленного Жениха, ходя, как написано, «в след Господа Бога» (Ос. 11, 10).

Причиною же их любви служит благоухание мира, к которому всегда поспешают оне, «в предняя простираяся, задняя же забывая» (Флп. 3, 13). Ибо говорять: «в след Тебе в воню мира Твоего течем» (Песн. 1, 3). Но, как недостигшие еще совершенства добродетели и юные по возрасту, дают только обещание поспешить к цели, какую указует им воня мира. Ибо говорят: «в воню мира Твоего течем». Душа же более совершенная, дальше простершаяся «в предняя», достигает уже цели, для которой совершается течение, и удостаивается сокровищ в ложницах. Она говорит: «введе мя Царь в ложницу Свою». Ибо возжелавшая краями уст своих коснуться блага, и в такой мере коснувшаяся красоты, какую показывает сила изъявленного желания (изъявляла же она желание как бы лобзания некоего сподобиться чрез озарение Слова), по достижении сего, и проникнув помыслом во внутреннее святалище таин, взывает, что не в преддверии только благ течение ее, но что, имея начаток Духа, по благодати Которого, как бы в следствие какого лобзания, сподобилась испытывать «глубины Божия» (1 Кор. 2, 10), и подобно великому Павлу, быв во святилище рая, говорит, что видит незримое и слышит «неизреченны глаголы» (2 Кор. 12, 4).

Последующее же за сим изречение раскрывает в слове церковное домостроительство. Ибо первые, наученные благодатию, «самовидцы и слуги бывшии Словесе» (Лук. 1, 2), не ограничили блага самими собою, но и бывшим после них по преданию сообщили ту же благодать. Посему о невесте, которая из уст Слова была первая исполнена благ и сподобилась сокровенных таин, говорят отроковицы: «возрадуемся и возвеселимся о тебе» (Песн. 1, 3). Ибо твое радование – и наша общая радость. Как ты паче вина любишь сосцы Слова, так и мы любим тебя. Твоим будем уподобляться сосцам, из которых напоеваешь млеком младенцев о Христе. Паче человека возлюбим вино, и если кто понятие сие приведет в большую ясность, то сказуемое будет таково. Возлюбил сосцы Слова «на перси» Господа припадший Иоанн (Иоан. 13, 25); он, подобно какой-то губке, приложивший сердце свое к Источнику жизни, по неизреченному некоему сообщению исполнившийся таин хранящихся в сердце Христовом, и нам предлагает исполненный словом сосец, и нас делает полными того, что вложено в него самого из Источника благ, велегласно проповедуя присносущее Слово. Посему справедливо скажем Ему: «возлюбим сосца Твоя паче вина» (Песн. 1, 3), – если только дошли мы до того, что мы уже отроковицы и не младенчествуем умом в сопряженной с юностию суетности, не сквернимся также грехом в дряхлости, оканчивающейся истлением.

А посему возлюбим поток Твоих учений, потому что «правость возлюби Тя» (Песн. 1, 3). Ибо тот это ученик, которого любил Иисус, а Иисус есть «правость». Слово же сие лучше и боголепнее, нежели пророк Давид именует Господа. Ибо Давид говорит: «прав Господ Бог» (Псал. 91, 16), – а здесь именуется правостию Тот, Кем все стропотное приводится в правое. Но да «будут» и в нас «вся стропотная в право, и острая в пути гладки» (Ис. 40, 4) по благодати Господа нашего Иисуса Христа! Ему слава во веки веков! Аминь.