Компенсационное триангулирование

Чем больше мы занимаемся предысторией детей, пере­живших развод родителей, тем больше убеждаемся в том, что "воздействие" развода в виде супружеских конфликтов родителей в большой степени зависит от событий, пере­житых за много лет до развода; для маленьких детей это означает, что их раннее развитие уже происходило в тени будущего развода. Поэтому попробуем ответить на вопрос, как влияет особенная констелляция треугольника отноше­ний "мать — отец" — ребенок на психическое развитие ребен­ка в самом раннем возрасте и как это особенное развитие влияет на душевные процессы, если этот треугольник отно­шений, опиравшийся до сих пор на отношения "мать—отец", разрушается. Исходя из этого, можно сказать, что существуют констелляции раннего триангулирования, кото­рые не зависят непосредственно от качества родительских отношений, но тем не менее играют огромную роль. Мы имели возможность ознакомиться с этим образцом триангулирования на ряде примеров.

Одна из важнейших функций отца в процессе инди­видуализации и прежде всего в "фазе нового приближения" заключается, как мы могли видеть, в том, что дети имеют возможность в момент острых агрессивных конфликтов с матерью, которые в этом возрасте обычно внушают боль­шой страх, добиться через "хороший объект" у отца необ­ходимого утешения и любви. В этом интервале отхода от матери, который ребенок может себе позволить, если он сумел построить объектоотношения с отцом и те остаются в его распоряжении, хорошее представление о матери имеет возможность регенерировать, и чувство любви ребенка, потерянное временно из-за гнева и страха, восстанавли­вается, благодаря заменяющему мать отцу (субститут ма­тери). Такое "переворачивание" материнской репрезентации объекта, так сказать (преходящее) превращение хорошей матери в совсем злую и угрожающую мать, является непостоянным и представляет собой, наконец, следствие про­тиворечивых запросов и ожиданий, которые ребенок на­правляет на мать в "фазе нового приближения", и как часто мать из личных соображений, своих представлений или психической ситуации не в состоянии (или не готова) удовлетворить желания ребенка, в большинстве случаев вполне удовлетворимые. Колебания между матерью и отцом только тогда облегчат объектоотношение ребенка к матери, если отец со своей стороны готов или проявляет желание предоставить ребенку то, в чем у матери ему было отка­зано. Одним из таких детей, отец которого проявлял готов­ность компенсировать часть дефицитной способности ма­тери к удовлетворению потребностей ребенка, был Манфред, о чьих травматических реакциях на развод родителей мы говорили выше (см. с. 59). Мать Манфреда, учительница, воспринимала свои задачи по воспитанию сына очень серьезно. Особенно в первый год его жизни она предоста­вила свою жизнь целиком в распоряжение потребностей ребенка и предпринимала все, что было необходимо для его развития. С радостью и гордостью она отмечала, что Манфред постоянно делал новые успехи, несмотря на весьма среднее физическое, моторное и интеллектуальное разви­тие. Но что касается эмоциональных аспектов и развития отношений, то здесь заинтересованность матери была отно­сительно небольшой. В наших беседах выяснилось, что для нее в отношениях с другими людьми, особенно с мужчи­нами, заключается нечто, внушающее страх и ей очень трудно входить в физический контакт. К тому же, воспи­тание самостоятельности было ее педагогическим руковод­ством по отношению к ребенку. Но у Манфреда был очень хорошим первый год жизни. Старания матери в развитии ребенка требовали в большой степени времени, присутствия и внимания к сыну, так что мальчик сумел построить первое объектоотношение весьма позитивно. К этому надо доба­вить, что дети в первые месяцы жизни включают в образ матери также и свой опыт с другими лицами. И отец Манфреда нежно и преданно любил своего сына, и в то время, которое он с ним проводил, они находились часто в тесном физическом контакте. Отец нередко по ночам, если Манфред не мог заснуть и плакал, часами носил ребенка на руках.

Если в отношениях с матерью ему немного и не хватало близости и тепла, отец восполнял этот недостаток и таким образом комплектовал и защищал образ матери, образ первого любовного объекта. Также следующие полгода прошли беспроблемно. Мать продлила свой декретный отпуск и радовалась вместе с ребенком его открытию мира, экспериментированию и — благодаря его быстро растущим способностям в развитии речи — поддержанию отношений и коммуникации при все возрастающем расстоянии между ними. Но между 18-м и 20-м месяцами, по окончании "фазы упражнений", начались тем не менее трудности. Мать оказалась не в состоянии воспринимать внезапные потреб­ности "фазы нового приближения". Она не могла понять, "почему он снова виснет на ней, как год назад". Ей не хотелось больше иметь младенца, ей хотелось получить обратно самостоятельного мальчика, каким он уже когда-то был, и она чувствовала себя одураченной этим колебанием между порой вполне автономными, а в другой раз вновь регрессивными желаниями ребенка. Когда между Манфредом и матерью началась борьба, значение его отношений с отцом стало повышаться. Для Манфреда отец имел, очевид­но, большее значение, чем возможность обретения в нем субститута матери, пока либидинозные аспекты отношения к матери вновь не восстановятся. Отец постоянно удов­летворял те потребности, в которых мать, точно так же постоянно, отказывала. Если он колебался в сторону отца, то не только потому, что мать в этот момент казалась ему "злой", а он шел к отцу, когда в нем возникали потребности, которые, он знал, мать не удовлетворит. Со временем он научился отказываться от некоторых регрессивных жела­ний "фазы нового приближения", пока отец не приходил домой. Манфред утешал себя в потенциальных конфликт­ных ситуациях с матерью мыслями о том, что вечером он будет общаться с отцом и эта мысль сама по себе — даже при отсутствии отца — расслабляла ситуацию и защищала объектоотношение к матери от нарастания агрессивности. Отец был для Манфреда не только (вторичным) объектом, это был подобный матери, но все же отличный от нее, менее обремененный внутренними конфликтами Манфреда объ­ект, который в настоящий момент был ему так необходим. Все более репрезентовал он свойства, которые вначале Манфред приписывал матери и которые та в его глазах потеряла. Прибегая к уже использованному образу, можно сказать, что, казалось, отец играл для Манфреда не столько роль надежного "острова", который облегчал ему освобож­дение от "материка—матери", сколько роль гавани, о кото­рой ребенок мечтал, как мечтают матросы в штормовом океане, в надежде, что отец поможет ему выстоять в опас­ностях океана — днях, проведенных с матерью. Таким об­разом, у Манфреда произошел обмен объектов или вер­нее — замена объекта, поскольку взятие на себя материн­ской репрезентации объекта отцом в переживаниях ребенка было равносильно потере части доброй материнской реп­резентации объекта матери, что частично означало разлуку с чудесной матерью, которую он знал в первый год своей жизни.

Реконструкция триангулированной структуры объектоотношений Манфреда дает нам также первое объяснение тому обстоятельству, что психическое равновесие ребенка так резко разрушилось после развода. Манфреду с уходом отца угрожала не только потеря "отца", но и в известном смысле потеря его психологической матери, и к тому же уже во второй раз, так что архаические страхи "фазы нового приближения" активировались и усилили актуальные страхи развода⁶¹.

Конечно, тождество: реальный отец = психологическая мать рисует только упрощенную картину структуры объектоотношений Манфреда, но с точки зрения отдельных граней (изначального) материнского объектоотношения она кажется вполне верной. И история Манфреда показывает нам, что триангулированная система отношений очень часто оказывается в состоянии открыть ребенку те условия раз­вития, которых нельзя ожидать от индивидуальной позиции или личности отца и (или) матери, поскольку она ком­пенсирует дефицит в личности каждого из родителей. Компенсационное триангулирование требуется не только в случае эмоционально дистансированного и требующего са­мостоятельности значения матери. Соответствующее ка­чественное облегчение объектоотношения к матери откры­вается детям, матери которых их особенно опекают, что не может освободить ребенка, но существует отец, который бесстрашно позволяет автономию; тем детям, чьи матери боятся агрессивных столкновений, но отец воспринимает конфликты легче; познать солидарность и поддержку отца в то время, когда мать (временно) ограничена в возможности проявлять любовь в полной мере по причине рождения нового ребенка; детям, к которым особенно жесткие требо­вания к воспитанию (в отношении чистоплотности, успехов, манер) смягчаются "либеральным" отцом, так что ребенок может освобождаться от чувства вины по поводу недоста­точного соответствования требованиям. Во всех этих и

^ь1 Вторая причина лежит в значительном осложнении эдипова развития (см. следующую главу) из-за компенсационного триангулирования или нежной "материнской" любви Манфреда к отцу.

 

многих других описанных ниже случаях дело сводится к смещению обычного равновесия между (первичным) мате­ринским и (вторичным) отцовским объектоотношением. Большое значение, которое играет отец для душевного раз­вития этих детей, превращает развод наряду с ранящими переживаниями разлуки в катастрофу⁶².

6. ЭДИПОВО РАЗВИТИЕ

Если в "фазе нового приближения" страхи ребенка удер­живаются в рамках и инстинктивные возбуждения, прежде всего агрессивного характера, постоянно не переходят допустимых границ, то ему наверняка удастся разделить свое представление о мире и о свойствах, характерных для себя и (материнского) объекта. И он научится верить в то, что злые свойства объекта не уничтожают его добрых свойств, и что мать обладает как теми, так и другими (амбивалентность), и что любовь превалирует над теми "частями" матери, которые пережиты как агрессивные. Существо, которое кажется мне в настоящий момент злым, но о котором я тем не менее знаю, что оно меня все же любит, теряет свое непосредственно угрожающее значение. Это облегчает также задачу разделения репрезентации себя самого и объекта и т.д. (Для успеха данного процесса внут­реннего структурирования присутствие "третьего объекта", как уже говорилось, чрезвычайно важное обстоятельство, а

⁶² Конечно, иногда можно наблюдать, наоборот, облегчение нагрузки отно­шения к отцу, благодаря личным качествам матери. Но это играет роль несколько позже, в эдиповой фазе, в которой отец приобретает значение самостоятельного объекта (т.е. независимо от борьбы с матерью за самостоятельность). Триангу­лированная система отношений защищает также и отца от чрезвычайных раз­очарований (и агрессий) ребенка. В этом может скрываться еще одна причина того, что дети тоскуют и по тем отцам, которые — с точки зрения матери — слишком мало заботились о них и даже порой причиняли им боль.

 

может быть, даже необходимое условие. В ходе раннего триангулирования укрепляется объектоотношение к отцу и в зависимости от интенсивности и доверительности общения определяется также особенность этого отношения по срав­нению с объектоотношением к матери. Приблизительно к трем годам жизни в распоряжении ребенка — при благо­приятных обстоятельствах развития — находятся (минимум) два самостоятельных (константных) объекта, отличающихся друг от друга так же, как и каждый из них отличается от "Себя" ребенка, и он способен одновременно поддерживать эти отдельные специфические отношения. Под влиянием ряда психологических, душевных и общественных факторов на четвертом году жизни начинается сдвиг акцентов в сторону половой специфики триангулированной структуры объектоотношения. Мальчики направляют большую часть нежных, сексуальных, обладательных стремлений на мать, а девочки — на отца. По причине любви родителей друг к другу однополый родитель становится соперником. Соперничество с матерью усиливает (предэдипову) амбива­лентность отношения к матери у маленьких девочек, в то время как мальчики часть агрессивного возбуждения против матери передвигают на объектоотношение к отцу. Одно­полое объектоотношение превращается в поле массивных психических конфликтов, которые создают опасность для нарцисстических и самосохранительных запросов ребенка. При благоприятных обстоятельствах мальчикам в процессе возрастающей идентификации себя с отцом удается в конце концов избежать амбивалентных конфликтов и большой части эдиповых страхов. Таким же образом, т.е. путем иден­тификации себя с матерью, и девочки разрешают свой эдипов комплекс. Идентификация с эдиповым соперником де­лает возможным для ребенка предохранение отношения к эдипову объекту любви, конечно, ценой большего или мень­шего вытеснения любовного возбуждения, сопровождающего в это эдипово время сексуальные желания и фан­тазии⁶³. В это время между четвертым и шестым или седьмым годами жизни формируется решающая гибкость представлений для будущей душевной жизни. Как в ходе раннего триангулирования идентификация с отцом прокла­дывала путь для нового вида отношений, эдипова иден­тификация с однополым родителем ведет к новому качеству любовных отношений. Если раньше речь шла об отказе от симбиозных иллюзий, то сейчас речь идет об отказе от не принятых в социальном и культурном устройстве общества сексуальных отношений девочки с отцом или мальчика с матерью (инцест). Идентификация помогает им компенси­ровать нарцисстическое переживание по поводу собствен­ной эротической неполноценности, так как благодаря иден­тификации с однополым родителем исполнение желаний если и переносится на будущее, однако — в противополож­ность эдиповым разочарованиям — представляется возмож­ным. Преодолев эдипов комплекс, дети приобретают спо­собность акцептировать разницу поколений. Они получают возможность использовать для себя прежде доставлявшее столько страхов и обид превосходство родителей в том, что они в состоянии наслаждаться уверенностью и защищен­ностью, которые исходят от родительской силы. Обретен­ное спокойствие в первичных объектоотношениях позво­ляет теперь ребенку вновь обратить свое внимание на "внешний мир". Как на втором году жизни существовал

⁶³ Эдипов комплекс — чрезвычайно сложный психический процесс, из кото­рого я извлек только основное направление. Вместе с тем обычно существует слабо развитый "негативный эдипов комплекс", который заключается в том, что ребенок рассматривает разнополого родителя также в качестве соперника по отношению к его исключительной любви к однополому. В заключение эдиповы желания детей находят завершение в (подсознательных) эдиповых фантазиях родителей. Эротические перенесения родителей на детей имеют особенно большое значение, если партнер в качестве любовного и сексуального объекта исчезает (о чем мы еще не раз будем говорить).

 

"мир, иной чем мать", который репрезентовал собой отец, так сейчас существует мир "иной, чем родители", который представлен новым качеством объектоотношений, таких, как, например, к учителям или к сверстникам. Если же эдипов конфликт не разрешается, то покорение внесемейной области жизни становится трудным. Стечение обстоя­тельств в конфликтах первичных объектоотношений связы­вает душевную энергию и внимание ребенка и (или) за­ставляет его переживать новые отношения к взрослым и к детям путем перенесения на новые конфликты искажений инадекватных реальности, что создает ему дальнейшие про­блемы. (Немалая часть ранних школьных трудностей имеет свою глубокую основу в перенесении недостаточно пре­одоленных эдиповых конфликтов на учителей, одноклассни­ков или на систему.)

На период эдипова комплекса приходится также за­рождение основных структурных и динамических отличи­тельных черт, которые оставляют отпечаток на душевном состоянии человека на протяжении всей жизни. Наконец, наступает момент, когда ребенок переживает свои психи­ческие конфликты действительно как внутренние конф­ликты между различными возбуждениями и направляет оборону, которая должна служить предотвращению страха, против "частей" самого себя, как до сих пор он направлял ее против объекта. Перемещение событий конфликта из "вне" во "внутрь" с возникновением "Сверх-Я" достигает своего высшего пункта как результат эдиповой иденти­фикации (ср. экскурс с. 197), благодаря чему укрепляется половая идентификация ребенка. Далее, направленная про­тив влечений, представлений и аффектов "Себя" оборона образует новое психическое "помещение" — "динамическое подсознание". Поскольку изгнанное (в подсознание) психи­ческое содержание остается полностью изолированным от дальнейшего познавательного и эмоционального развития и в своем инфантильном состоянии динамически оформляет душевную жизнь и в зрелом возрасте, конкретное про­текание эдиповых конфликтов имеет необыкновенное зна­чение для будущего психики ребенка. Как переживает ребе­нок себя и свои объекты? От каких влечений зависят его объектоотношения? Насколько угрожающе переживает он свои внутренние конфликты и с какими конкретными фантазиями и устрашающими представлениями они связаны? Какие возбуждения, представления и грани объектоотношений должен он отразить и какие механизмы обороны ис­пользует ребенок для того, чтобы взять власть над конфлик­тами? И так далее. У каждого человека свой собственный, совершенно индивидуальный эдипов опыт. И он создает об­разцы, по которым в будущем будет строить свои триангулированные отношения (т.е. отношения более чем двух пер­сон). Или, иначе говоря, напрашивается вопрос — в состоя­нии ли он будет и каким способом интегрировать "третий" объект в свои объектоотношения (двоих): отношения к братьям и сестрам в свои отношения к родителям; отноше­ния к родителям в отношения к друзьям или в любовные от­ношения; дружественные и рабочие отношения в отношения с партнером; отношения к детям в супружеские отношения (ср. для примера трудности отцов с рождением ребенка в гл, 4); отношение к системе в личные отношения и т.д.

6.1. "Искажения" эдипова развития

В свете изложенной роли эдиповой фазы развития можно предположить, что как для переживаний развода, так и для долгосрочного психического развития ребенка огромная разница, приходится ли момент разрыва родителей на дан­ную фазу или ребенок все же имел возможность завершить этот важный этап развития еще в полной семье. В начале обследования мы предполагали, что дети, родители которых разошлись, когда им было шесть—семь лет, если и должны непосредственно сильнее реагировать на утрату одного из родителей, прежде всего если речь идет об отце, однако по сравнению с маленькими детьми у них больше шансов вы­держать развод без заметных долгосрочных нарушений в их развитии. Это предположение основывалось на следующем. Хотя утрата отца тем болезненнее переживается, чем дети старше, а, значит, отношение к отцу более интенсивно и значительно, но тем не менее фундаментальные (триангу­лированные) структуры объектоотношений уже настолько укреплены и "вжиты", что (частичная) потеря "внешнего" объекта угрожает им незначительно и они могут быть легче компенсированы: то ли благодаря отношениям с отцом после развода или же с несколькими отцовскими эрзацобъектами (отчимом, дедушкой, друзьями, носящими отцовский харак­тер и т.п.). Эта гипотеза, казалось, также хорошо подтверж­дена работой Бургнер (1985), которая на основе психоана­лиза детей, растущих вообще без отцов, а также взрослых, которые выросли без отцов, утверждает, что эти дети оста­ются в плену предэдипова образца объектоотношений, а потому, как и по другим причинам, переживают конфликты эдиповой фазы более болезненно и в борьбе с этими конфликтами должны мобилизовать усиленные механизмы обороны (что является началом долгосрочных невротичес­ких симптомов и искажения формирования характера). Несмотря на то что наши исследования подтверждали данные, изложенные в работе Бургнер, но тем не менее мы не смогли в этой форме сохранить нашу гипотезу, которая среди прочего приближалась бы к тому, чтобы считать целесообразным для родителей, желающих развестись, подождать с разводом до завершения эдиповой фазы. И это прежде всего по двум причинам.

Во-первых, как мы убедились, предположение о том, что дети до развода проходят "нормальное" эдипово развитие, в большинстве случаев — иллюзия. Наоборот, тень будущего развода часто простирается уже до первого года жизни ребенка. Как правило, это действительно и для поздней эдиповой фазы. Более или менее явные конфликты между родителями создают такую констелляцию, которая в неко­торых отношениях приближается к образцу семей, живу­щих без отцов. Отсутствие любовной связи между родителя­ми приводит к тому, что вместо тройственной системы отношений соседствуют две двойственные — между ребен­ком и отцом и между ребенком и матерью. (В семьях, живу­щих без отцов, часто существуют внесемейные отношения с ним или же отец продолжает существовать как фантасти­ческий "внутренний объект".) Если это и помогает ребенку избежать конфликта соперничества с однополым родителем, но тем не менее является обманной эдиповой идиллией. Даже если отцы относятся к дочерям, а матери к сыновьям в какой-то степени как к полноценным партнерам, много вни­мания и любви отдают детям, беседуют с ними на семейные темы, однако от маленьких девочек и мальчиков не скроешь, что дочка не является полноценной папиной женой, а сын — полноценным маминым мужем. Если в "нормальной" эди­повой констелляции кажется, что главной помехой для исполнения любовных вожделений является один из ро­дителей, то теперь этой помехой является собственная эро­тическая неполноценность, из чего рождается страх разо­чаровать любовный объект и по этой причине потерять его. Если отец или мать, которые только что обращались с ребенком как с полноправным партнером, вдруг начинают его бранить или указывают ему его место, т.е. дают ему почувствовать, то он все же "только ребенок", то это обидно и унизительно и усиливает страх потери любви эдипова объекта. Но эти дети страдают также и из-за соперничества, конечно, с противоположными опасениями, если роди­тели — что случается очень часто — борются друг с другом за любовь ребенка. Конечно, все родители ревнуют детей друг к другу. Но если речь идет о любимом партнере, то такую "неверность" можно легко пережить. Ревность оста­ется подсознательной и (или) родитель идентифицирует себя с ребенком. Другое дело, если супруг, которому ребенок дарит свою любовь, более не любим или более того — не­навидим и воспринимается угрожающим. Тогда кажущаяся потеря любви ребенка становится невыносимой и ревность (зачастую уже сознательная) возрастает. Это приводит де­тей вместо эдиповых конфликтов ревности к тяжелым конфликтам лояльности (на что уже указывал Ротманн). Если ребенок поддается чувству любви к одному из роди­телей, то он таким образом ставит в опасность отношения с другим. Как и дети из семей, живущих без отцов, эти дети также не учатся использованию тройственной системы отношений. Дети, чьи ранние объектоотношения были обре­менены конфликтами лояльности, взрослея, вынуждены пос­тоянно жить с чувством необходимости выбора между дву­мя (или несколькими) персонами, отношениями, ангажемен­тами. Они, буквально, обуреваемы страхом ранить отсутст­вующий "третий" объект или потерять его симпатию. Но в отличие от семей, живущих без отцов, в конфликтных семьях кажется все же возможным шанс разрешить кон­фликт путем идентификации себя с однополым родителем. Во всяком случае — как и у детей без отцов, которых обсле­довала Бургнер, — только идентификации с однополым ро­дителем недостаточно для преодоления конфликтов "нор­мального" эдипова развития. Так или иначе, возникают нев­ротические симптомы или формируются соответствующие черты характера. Нередко бывает и так. Несмотря на то, что родители живут все еще вместе, но девочка идентифицирует себя с отцом, а мальчик — с матерью. Конфликт лояль­ности, возникший из-за агрессивных отношений родителей, противопоставляет себя мотиву подражания однополому родителю. Быть как мать для девочки может означать ненависть к отцу, а для мальчика быть как отец — отказ от матери. Идентификация (хотя бы частичная) с разнополым родителем представляет собой способ удержать эдипов объект любви так, что он будет носим "в себе" или возмож­ности и дальше любить его "на себе" и ведет вместе с и без того обострившейся проблематикой самооценки (см. выше) к негативному влиянию на развитие половой идентификации этих детей.

Если ребенок все же идентифицирует себя с однополым родителем, возникает опасность, что он в ходе этой иден­тификации вживется в ненависть к другому, в результате чего разрушатся или пострадают эдиповы любовные отно­шения, а вместе с ними способность к дальнейшей гетеросексуальной жизни. Для маленькой девочки это, конечно, достаточно опасно поддаться ненависти и совсем отвер­нуться от отца, но еще опаснее такое для отношения маль­чика к матери: слишком сильны еще страхи перед потерей любви и объекта, которые питаются архаическими страхами перед разрывом, страхами перед наказанием и все еще возникающими либидинозными желаниями. К тому же эта ненависть чаще всего вытесняется и вытеснение предохра­няется "делегацией агрессивности", т.е. тем, что мы назвали агрессивным триангулированием, или другими механизмами обороны. Не отраженной или недостаточно отраженной во всех этих случаях является сексуальная часть любовных отношений, что часто приводит к бездушному сплаву вле­чений и фантазий, который эти дети сохраняют в будущем и используют для садистских или мазохистских любовных отношений. Похожесть условий эдипова развития между "предразводными семьями" и "одинокими семьями" больше там, где один из родителей — чаще всего отец — исключает себя из семейной жизни. Я имею в виду не реальный разъезд родителей перед разводом, а тех отцов, которые приходят, если вообще приходят, домой поздно вечером, когда дети уже спят или находятся в другой комнате, которые в выход­ные дни также работают и проводят свое свободное время вне семьи, так что для реальных отношений отца и ребенка едва ли остается время и место. Такие констелляции уже похожи на развод. Даже если эти дети и не переживают (пока еще) боль внезапно оборванных отношений, у них есть еще "немного отца", хотя бы формально, и в их фан­тазиях он все еще является частью семьи, но на протяжении длительного времени воспринимают они отход отца от семьи как его незаинтересованность в их персоне и потерю любви. При определенных обстоятельствах это может причинить больше боли, чем внезапный развод, за которым следуют непрерывные и интенсивные послеразводные отношения, которые во всяком случае дают ребенку уверенность в том, что развод родителей в действительности не является его виной, и возможность и далее чувствовать себя любимым.

Независимо от долгосрочного влияния на развитие супру­жеские конфликты родителей в эдиповой фазе едва ли не оказывают воздействия на актуальное психическое здо­ровье⁶⁴ ребенка. Прежде всего дети, которые научились поддерживать свои объектоотношения путем "агрессивного триангулирования" в состоянии — хотя бы краткосрочно — сохранять свое психическое равновесие без необходимости прибегать к массивным мерам обороны. Чаще все же спе­цифическое обострение психических конфликтов выража­ется развитием невротических симптомов, таких, как преж­де всего недержание мочи, истерические приступы страха и фобии, характерные изменения в поведении, например, сильно выраженная общая готовность к реагированию, бояз­ливость и робость, покорность, склонность к депрессивным настроениям, недостаточная способность к аффектам и

⁶⁴ К пониманию психического здоровья в психоаналитическом смысле см. экскурс на с.197.

 

фантазированию. Наконец, психические конфликты могут быть перенесены на внесемейные отношения, например, у ребенка пропадает интерес к таким отношениям (например, к школе). Во всяком случае эти внешние изменения если и понимаются некоторыми родителями как признаки душев­ных конфликтов, но вначале они никак не связывают их с супружескими конфликтами. Большинство же родителей объясняет это только "плохим поведением" и бросает де­тям упреки: "Не будь истеричной!", "Что за безобразие!", "Прекрати заниматься глупостями!" (при приступах страха);

"Не будь трусом!" или "Думаешь, я позволю меня терро­ризировать? (при фобиях, т.е. при константном иррацио­нальном страхе перед определенными животными, людьми, растениями, местами, в темноте перед сном и т.д.); "Веди себя прилично!", "Нельзя давать сдачи!", "Ганс ничего тебе не сделал", "Ты должен быть повнимательнее" и др. (при агрес­сивных изменениях характера)⁶⁵, "Не делай такое лицо!", "Чего ты скучаешь?", "Не будь ленивым" (при депрессивных настроениях); "Не безобразничай", "Ты должен стараться", "Ты должен больше заниматься", "У тебя недостаточно развито чувство долга", "Напрягись!" (при школьных про­блемах) и т.д. Соответственно этому такие родители пыта­ются проблемы в поведении детей решить воспитательными мерами, а именно: похвалой, уговорами, объяснениями, угро­зами и наказанием, что, конечно, безнадежно. Разговорные категории — "истеричный", "глупый", "валять дурака", "трусливый" и так далее служат для того, чтобы придать симптомам или⁶⁵поведению безобидный характер и увидеть в них "персональные признаки", "кризис развития" или "со­циальную незрелость" — особенно любимые профессиональными педагогами "диагностические" категории. При

⁶⁵ Агрессивное поведение не всегда является результатом невротических изменений характера.

 

этом невротические изменения личности порой явно при­ветствуются. Так, одна мать почитала свою депрессивную дочь как "серьезную и вдумчивую", которая "не проявляет интереса" к "глупым удовольствиям" своих товарищей. Отец другого явно невротичного, обедненного фантазиями маль­чика был необыкновенно горд, что его шестилетний сын вместо того чтобы играть, часами погружается в чтение энциклопедии и специальных книг и занимается система­тизацией картинок с животными и поездами. Стеснитель­ность и пугливость шестилетней девочки приветствуются ее родителями как "женственная застенчивость" и восприни­мается ее отцом как очаровательное кокетство. Некоторые родители радуются также агрессивным изменениям в харак­тере своих детей. Почти во всех этих случаях речь идет об отцах по отношению к воспитанию мальчиков. Такие отцы гордятся "мужественностью" своих сыновей. Один отец вы­казывал нескрываемое удовольствие по поводу того, что его сын с помощью агрессии (приступами ярости, физическими и словесными атаками по минимальному поводу) "приводил баб к благоразумию", имея в виду мать и воспитательницу в детском саду. (Здесь мы имеем дело опять же с агрессивным триангулированием, которое посредством ярости и пренеб­режения к женскому полу делегируется от отца к сыну, который со своей стороны таким поведением идентифи­цирует себя с отцом.)

Заметные изменения в поведении детей чаще всего только тогда обращают на себя внимание родителей, когда в ре­зультате их возникают трудности в школе или когда речь идет о таких явных симптомах, как, например, недержание мочи. В большинстве случаев нарушения в развитии ребенка в той или иной степени используются матерью и (или) отцом в их ссорах, и душевные страдания детей вменяются ими в вину друг другу. При определенных обстоятельствах это имеет фатальные последствия для направления таких страданий. Фрау С., например, нежелание ее семилетнего сына Антона учиться приписывала в вину своему мужу, который, по ее словам, совсем не заботился о семье и даже, когда жил в семье, вел себя грубо и агрессивно как по отношению к ма­тери, так и по отношению к ребенку. Поведение Антона, ко­торый полностью стоит на стороне матери и не желает об­щаться с отцом, помогло ей принять решение об окончатель­ном разрыве с мужем. Для Антона, который в высокой сте­пени идентифицировал себя с матерью, было очень важно построить "новые", освобожденные от конфликтов супру­жества отношения с отцом. Такие отношения могли бы об­легчить все еще амбивалентные отношения его с матерью и вернуть ему часть его мужской идентификации. Мать же, которая не видела глубинных причин антоновых проблем и своего в них "участия", напротив, была убеждена в том, что "отец вредит ребенку" и добивалась как раз обратного: она пыталась всеми средствами помешать контакту отца с сыном.

Вернемся к нашей первоначальной гипотезе о том, что дети, чьи родители разводятся после (предусмотренного) завершения эдиповой фазы, менее подвержены будущим нарушениям душевного развития, чем те, для которых раз­вод родителей состоялся до шестилетнего возраста. В пре­дыдущих главах я излагал мысль о том, что развод роди­телей, даже если детям в тот момент было шесть—семь лет, отбросил тем не менее свою тень вплоть до их первого года жизни. Это характерно и для относительно поздней фазы эдипова развития. Редко развод, образно говоря, подобен грому средь ясного неба, т.е. не имеет своей кризисной пред­ыстории. И супружеский кризис очень редко остается скры­тым от детей, т.е. не оказывает влияния на переживания ре­бенка и на его душевное развитие. Агрессивные разногласия между родителями, их ревнивая борьба за ребенка, его любовь и вытекающая из этого подмена эдипова конфликта у детей конфликтом лояльности, частичная "эдипова иллю­зия" с ее сексуальными и нарцисстическими конфликтами, осложненные условия преодоления эдипова комплекса из-за разнополой идентификации —и это только некоторые из важнейших факторов — отнимают у многих детей (гипоте­тичный) шанс вооружения против травмы развода, тем са­мым обостряются или искажаются характерные эдиповы конфликты и детям предоставляется минимальная возмож­ность преодолеть конфликты без больших потерь. К тому же многие из этих детей вступают в период эдипова развития уже обремененные проблемами первого года жизни. Неразрешенные предэдиповы конфликты подготавливают путь для чрезвычайного развития страхов во время эдиповой фазы.

Обобщая эти результаты обследований, мы приходим к важному теоретическому и практическому убеждению, что большинство детей к моменту развода уже прошло часть пути невротического развития и (или) проявляет нарушения в объектоотношении и в развитии "Я" — и это независимо от того, заметны ли эти нарушения окружающим и прежде всего их родителям, или дети производят впечатление неза­мутненного душевного здоровья. Это убеждение как бы продолжение нашего понимания — явно видимых — "симпотомов развода", но оно также по-новому освещает принци­пиальный (педагогический) вопрос: "Развод. Да или нет?" Кажется, что значительная часть драматических реакций детей на разрыв родителей — и вместе с тем добрая часть средних и продолжительных нарушений — основывается в психологическом аспекте на их развитии до развода. Или скажем по-другому: не образовалась ли эта диспозиция средних и продолжительных нарушений развития, о кото­рых мы знаем из обследований разводов, уже до развода? Или еще по-другому: не лучше ли для некоторых детей, что­бы такая конфликтная семья распалась уже раньше? Пос­леднее предположение связано с одним важным условием, а именно — эти родители в дальнейшем после развода должны обеспечить ребенку необходимые условия для развития. Это касается как недель и месяцев в процессе развода и непосредственно после него (о чем говорилось в первой части настоящей книги), так и дальнейшего будущего⁶⁶.

6.2. "Отмененное" эдипово развитие

Как, однако, обстоит дело с детьми, которые действительно имели счастье в первые пять — шесть лет жизни насла­диться "нормальным" развитием, не обремененным супружескими конфликтами родителей?

Одним из таких детей, для которых разрыв отца и матери в известной степени произошел совершенно неожиданно, был Себастьян, чьи родители были в общем счастливы в бра­ке. Когда Себастьяну исполнилось семь лет, отец его вдруг во

время семинара по повышению квалификации безумно влюбился в одну привлекательную разведенную деловую женщину, которая работала в той же отрасли, что и он, и принимала участие в том же семинаре. С нею, по его признанию, пережил он в течение недели свою "новую весну". Эта женщина казалась ему осуществлением его жизненной мечты.

⁶⁶ Наше обследование, посвященное решающему воздействию супружеских конфликтов на психическое развитие детей, может иметь важное значение в области (психоаналитической) психологии развития. Осветим вопрос, почему как ранний, так и эдипов опыт объектоотношений по-разному раскрывается от ребенка к ребенку, несмотря на то, что ни жизненные обстоятельства, ни характеры родителей не проявляются особым (патологическим) образом. Для объяснения различных судеб развития конфликт "отец—мать" может требовать особой территории, которую еще и сегодня занимают "конституциональные факторы". Исходя из этого, он образует своего рода внутренние зажимы между ранним опытом объектоотношения, в центре которого казалось бы, мать стоит одна, и психическими конфликтами эдиповой констелляции: чрезвычайное развитие страхов в ходе эдиповых конфликтов кажется поэтому не только (внутрипсихическим) следствием нарушений ранних объектоотношений, но и следствием также далекоидущей контаминации ("внешними") обстоятельствами,

которые осложняют ранний процесс индивидуализации

 

Все было здесь — страстное сексуальное притяжение с обеих сторон, одинаковые профессиональные и духовные интере­сы и (обоюдное) признание профессиональных успехов. Ка­кой контраст представляли эти отношения с супружеской повседневностью и прежде всего со ставшими с годами не­сколько вялыми сексуальными отношениями с холодноватой женой! Было и еще нечто, что новая подруга обещала осу­ществить: с молодости он мечтал о том, чтобы его спутница жизни делила с ним интересы профессиональной жизни. Жену его, в отличие от новой подруги, не интересовало, чем занимается ее муж, порой она проявляла прямое пренебре­жение к его профессиональным интересам и бросала ему уп­реки, что он слишком мало времени проводит в семье. Толь­ко теперь ему стало ясно, что незаинтересованность своей жены и ее критику он всегда воспринимал как недооценку его персоны и его мужественности. И вот она была здесь, женщина, сама добившаяся успеха, ценившая его и восхи­щавшаяся им, как никакая другая до сих пор, которая дала ему почувствовать себя желанным мужчиной. Но это не из­менило в общем его привязанности к семье, особенно к сыну, да и к жене, которую он, по его признанию, "если и по-другому, но все же любил". Сексуальная и нарцисстическая привлекательность новых отношений была, однако, слишком велика, чтобы остаться просто приключением. Через несколько недель жене стала известна новая связь и она сразу же подала на развод. Все попытки примирения со стороны мужа, его обещания прекратить связь не имели успеха — слишком велика была обида, которую он ей нанес.

Себастьян к этому времени был хорошо развитым, уве­ренным в себе, здоровым мальчиком, который восхищался своим отцом, тот был для него примером для подражания и Другом, любил его, и нежно чтил свою мать. Можно сказать, что субъективные условия для преодоления боли развода были довольно удачными. Но в этом случае родители, и прежде всего мать по причине собственного ранения, были совершенно не в состоянии создать объективные условия для такого преодоления, оказать "первую помощь", которая имеет необыкновенно важное значение (ср. гл. 2). Для мате­ри Себастьяна столь спонтанный разрыв с мужем явился единственным путем сохранения самоуважения. Но она, конечно, продолжала его любить или продолжала любить то, что когда-то было между ними. И она чувствовала, что должна защитить себя от этой любви и от страхов, которые вызывало неизвестное будущее. Большая опасность в том, чтобы уступить своим желаниям, исходила от соблазнитель­ных попыток мужа к примирению. Поэтому она прервала отношения, избегала всякого контакта и пыталась таким образом завоевать дистанцию. Если бы все было только так,' то для Себастьяна это было бы еще не столь плохо. Есть много разведенных родителей, которые предпочитают не встречаться с бывшими супругами, но детям предоставляют право поддерживать отношения с отцом или с матерью и таким образом избегают опасности сделать свои собственные отношения с ребенком угрожающими⁶⁷. На это мать Себастьяна была, по крайней мере, в то время неспособна. Для того чтобы не поддаться штурмам мужа, уговорам друзей, своему собственному желанию любви и чувству вины по отношению к ребенку, отнимая у того отца, она должна была постоянно внутренне оживлять картину его предатель­ства и своего унижения и в известной степени, конечно, подсознательно, ее культивировать. Чем ужаснее была картина, которую она рисовала, тем увереннее чувствовала она себя перед своей "слабостью": такому (только злому) человеку нельзя больше доверять и уж, конечно, ни в коем случае невозможно его любить. И к тому же, чтобы отнять у

⁶⁷ Акцент лежит на свободе, которую мать или отец в состоянии предоставить ребенку в его отношениях с другим родителем, поскольку они сами не испытывают страха к этим отношениям (ср. к этому гл. 9).

 

ребенка такого отца, нет необходимости испытывать укоры совести. Это "разделение", которое не оставляет когда-то любимому человеку "ни одного хорошего волоска на голо­ве", таит в себе большую опасность для продолжения отно­шения ребенка с этим ненавидимым и достойным нена­висти отцом. От такого исключительно злого человека ис­ходит опасность, перед лицом которой надо всегда быть на­чеку. Как же может мать, столь далеко зашедшая в своей психической обороне, доверить своего ребенка "этому чело­веку"? Такой страх образует задний фон многих конфлик­тов права посещений, при которых (с точки зрения отца) "злая мать" отравляет контакт между ребенком и отцом. Эта "злость" часто является непосредственным выражением материнства: мать защищает своего ребенка от чудовища, в которое она превратила отца, чтобы самой преодолеть раз­рыв с ним и освободить себя от собственного чувства вины.

В случае Себастьяна это означало, что мать не только в своих интересах, но и в интересах ребенка мешала его кон­такту с отцом. И таким образом создалась новая угроза ее лабильному равновесию: тоска Себастьяна по отцу и гнев против матери, которые чередовались с чувством печали по поводу потери отца. Эти нормальные и здоровые реакции мальчика были все же непереносимы для матери. Они активировали чувство вины, повторяли обиду, которую она пережила от отца и заставляли ее опасаться потери еще и ребенка или его любви. Никто не нужен был в тот момент этой женщине более чем ребенок, выказывающий ей пре­данную любовь. Она боролась за лояльность Себастьяна тем, что пыталась защищать себя, объясняя истинное положение дел, что называется "открывала мальчику глаза на отца", как она выразилась, сама не понимая того, что разрушает цент­ральную часть идентификации Себастьяна: ту часть его самочувствия и его видения себя, которая сформировалась на протяжении лет в ходе идентификации с любимым и обожаемым объектом. Себастьян попал в неразрешимый конфликт лояльности между чувствами к отцу и к матери. Если он боролся за отношения с отцом и побеждал мать, то чувствовал себя хорошо и оставался "живым". Но это была "жизненность" за счет матери и он подсознательно задавал себе вопросы, а переживет ли ее любовь эту борьбу? Ранимость матери, которая становилась зримой в себастьяновых приступах гнева и растерянности, зародила в нем невыразимый страх перед властью собственной страсти. Но также и попытки предохранения отношений с матерью кончались провалом. Не стоит говорить о том, что успехи Себастьяна в школе резко снизились и мать, наряду с регрессивными потребностями ребенка в контроле и его зависимостью, воспринимала это как агрессивный акт, направленный лично против нее и отвечала на него беспомощностью и гневом. Агрессивность была, однако, только одной стороной объектоконфликта Себастьяна с матерью. К этому добавилось соблазнительное приглашение матери быть счастливым с нею одной, так как она была теперь готова всю свою любовь дарить только ему. Активирование старых эдиповых стремлений, которые были уже успешно преодолены путем идентификации с отцом, придали разводу впоследствии (дополнительное) значение устранения отца, чем связаны все страхи и нарцисстические проблемы, которые приносит с собой "эдипова идиллия" (ср. с. 173).

Я думаю, этого повествования о послеразводной фазе Себастьяна и его матери достаточно, чтобы понять: Себастьян попал в эдипов кризис, который характеризуется не только как простая регрессия в собственный уже преодоленный эдипов отрезок времени развития, но который также демонстрирует отличительные качества, свойственные для эдипова развития детей в семьях без отцов или в конфликтных семьях. Срыв себастьяновой ("здоровой" постэдиповой) обороны (ср. гл. 2.5) привел не просто к оживлению прошлого но также к конфликтно-обостренным и искаженным "но­вым наслоениям" в центральной части душевного развития. "Посттравматическая оборона" (ср. гл. 3), при помощи кото­рой Себастьян в итоге преодолел страхи послеразводного кризиса, состояла в далеко идущей идентификации с матерью, в ходе которой он вместе с нею отказался от отца. За этим отказом, однако, прослеживается пассивно-боязливая, гомосексуально-окрашенная тоска по мужскому любовному объекту. Самое позднее здесь в обратности преодоления эдипова комплекса становится особенно ясным патогенный характер таких "новых наслоений". Судьба Себастьяна весь­ма репрезентативна для многих детей, находящихся в латен­тном периоде, родители которых "внезапно" разошлись, и болезненно опровергает нашу изначальную гипотезу о том, что дети старше шести лет имеют больше шансов на прео­доление послеразводного кризиса. Поскольку очевидно, что переживания развода, включая послеразводный кризис при условии неблагоприятных внешних отношений — с позиции ребенка внутренние отношения родителей относятся к внешним отношениям, — могут уничтожишь успешно со­вершенные шаги развития. Итак, мы видим, что развод за­трагивает такой важный для будущей жизни отрезок разви­тия как эдипов комплекс с двух сторон: во-первых, напряже­ние в семейной жизни, исходящее от развода, в период эди­пова и предэдипова развития заметно осложняет ("нор­мальные") психические конфликты детей и, во-вторых, пе­реживания развода угрожают стереть уже сделанные шаги развития. Эти опасения реальны при условии, что, с одной стороны, объектоотношения ребенка будут втянуты в кон­фликтные отношения родителей и, с другой — если разве­денные родители не в состоянии будут оказать ребенку не­обходимую помощь в преодолении его переживаний разво­да. Оба обстоятельства, к сожалению, встречаются в боль­шинстве случаев.

 

6.3. Существует ли "оптимальный возраст для развода"?

Создается впечатление, что для развития ребенка абсол­ютно безразлично, развелись ли его родители, когда тому было четыре года или семь лет, был ли брак родителей гар­моничным или сопровождался конфликтами, потому что эдиповы конфликты, ретроспективно или перспективно, в любом случае в следующих за разводом процессах деструктуризации переживают патогенное обострение. Но это, конечно, не так, во всяком случае не в такой упрощенной форме. Во-первых, искажения эдипова развития — будь то в семьях с одним родителем, в конфликтных семьях или как деструктуризация в ходе послеразводного кризиса — обусловлены определенными психическими и внешними условиями и, если не вызывают, то оставляют открытыми множество вариаций между "патогенным" и "нормальным". Во-вторых, деструктивные регрессии затрагивают не только постэдипово состояние развития. Трех-четырехлетний ребенок при неблагоприятных обстоятельствах тоже может потерять свои достижения (например, константу объекта, триангулирование в объекторепрезентации, автономное самообладание над функциями тела). Но чем раньше происходят нарушения, тем больше опасность, что будущее развитие подвергнется болезненным изменениям⁶⁸. В-третьих, в ходе процессов деструктурирования не все достижения предыдущего развития оказываются потерянными. Хотя система обороны и подвергается срыву, на поверхность вновь всплывают уже было удачно отраженные сексуальные желания и фантазии и вызывают к жизни старые страхи, и ребенок (а также и родители) попадает обратно в уже

⁶⁸ Это имелось в виду не только количественно, в смысле повышенной невротической диспозиции: по Малеру, Кембергу и др., массивное обременение ранним опытом объектоотношений влияет на психическое развитие и является причиной развития "борделин".

 

преодоленный образец объектоотношений. Но большая часть так называемых функций "Я" — среди них познава­тельные способности (думать, говорить) и прежде всего способность к (подсознательному) отражению конфликтов при помощи дифференцированных механизмов обороны — ос­тается в распоряжении ребенка, так что регрессивно активи­рованные конфликты никогда не представляют собой прос­то нового наслоения первичных конфликтов. К этому при­бавляется еще и (идеальное) представление ребенка о себе, т.е. представление о том, каков он есть или каким хочет быть, а в этом семилетний ребенок очень сильно отличается от четырехлетнего. Мы уже раньше отметили (Александр, с. 105), что зрелый самоконцепт⁶⁹ ребенка противопостав­ляет себя регрессиям, инициированным срывом обороны в том, что он давит на (возможно, прежнюю) невротическую оборону против травматически активированных конфлик­тов (страхов), для чего на основе сравнительно более развитых частей "Я" используется большее количество психичес­ких механизмов. Такая "посттравматическая оборона" дела­ет ребенка хотя и более "невротичным", чем он был перед травматическим срывом (разводом, послеразводным кризи­сом), но, безусловно, меньше влияет на жизненные области по сравнению с четырехлетним с теми же конфликтами вле­чений и объектоотношений.

Таким образом, часть нашей исходной гипотезы все же позволяет себя "спасти": удачное эдипово развитие, включая успешные индивидуализацию и триангулирование в первые три года жизни, несомненно, является важным условием, чтобы ребенок смог вновь обрести свое психическое равно­весие на том уровне, который лежит не слишком глубоко

Под "самоконцептом" здесь имеется в виду то, что на языке психоанализа называется "Я-идеалом". Кажется, что "Я-идеал" проявляет себя устойчивее по отношению к процессам деструктуризации в послеразводном кризисе, чем репрессивные части "Сверх-Я".

 

под уже достигнутым состоянием развития или, иначе го­воря, чтобы он вдруг потерял не слишком много из своих достижений. Особенно это видно на тех детях, которые за короткое время с уровня шести-семилетних попадают в мир ощущений и переживаний совсем маленьких детей. Но мы уже убедились в том, что такое "падение" следует понимать лишь как частичную регрессию, а скорее оно представляет собой внешнее проявление искаженных, незавершенных или несостоявшихся процессов развития. Но также ясно, что возраст сам по себе еще не позволяет сделать каких бы то ни было специфических прогнозов, что переменная "завершенное эдипово развитие" является лишь одной из переменных, которые определяют тяжесть, протекание и специфические последствия развода и послеразводной травмы; способность родителей правильно реагировать на непосредственные и опосредованные душевные реакции ребенка на развод; длительность и интенсивность супружеских конфликтов перед разводом, и в какой мере объектоотношения и (нормальные) душевные конфликты ребенка были втянуты в разногласия родителей; душевную "ступень развития" которая зависит не столько от возраста, сколько от условий развития ребенка перед разводом; способы, которыми ребенок преодолевал прежние душевные конфликты и состояние его психического равновесия; способность родителей общаться друг с другом также после развода, при этом большую роль играет обстоятельство — в состоянии ли каждый из них признавать другого партнера как отца или как мать (это не столько моральная, сколько психическая способность, которая была не по силам матери Себастьяна); и в заключение все то, что в дальнейшем следует за разводом, а именно, будущая судьба отношений родителей и отношений каждого из них с ребенком и др. (о чем подробнее пойдет речь в третьей части книги). Все эти факторы образуют комплекс психологических условий, которые влияют друг на друга, могут друг друга усиливать или, наоборот, устра­нять. Чего стоили душевная зрелость и здоровье Себастьяна перед растерянностью его матери, которая сделала ее не­способной найти в своих собственных отношениях с ребен­ком место для любви Себастьяна к отцу и для страданий ре­бенка? Чем помогла опять же Манфреду (с. 58) готовность родителей придти ему на помощь, если он сам по причине специфической констелляции объектоотношений, уводящих к его первому году жизни, был не в состоянии представить себе жизнь в разлуке? Когда бы мы ни прибегали к отдельному фактору, пытаясь определить его вес и значение для будущего развития, мы должны начать с ограничиваю­щего: "При условии, что..."

Это наводит на мысль о том, что вряд ли возможно в общем ответить на вопросы, связанные с проблемами ро­дителей по поводу развода. Пример тому, вопрос, который постоянно встречался на протяжении второй части этой книги: существует ли оптимальный возраст для развода? Или поставим его по-иному; когда негативные последствия для развития детей являются наименьшими — когда ребенок находится еще в младенческом возрасте или в возрасте трех лет? А может быть надо подождать, пока он пойдет в шко­лу? Или до переходного возраста? Несколько дней назад ко мне в кабинет пришла очень молодая женщина, чьей дочери три с половиной года. Она рассказала мне, как разочарована в своем браке. Недавно она познакомилась с мужчиной, в которого влюбилась, и это, как она выразилась, "опять вер­нуло ей радость жизни". Она решила расстаться со своим мужем, но боялась, что разлука с отцом повредит Ирме (так зовут ребенка), так как мать знает, как сильно дочка при­вязана к отцу. От меня она хотела узнать, следует ли ей уже сейчас готовиться к разводу или надо подождать до школь­ного возраста. Если же это требуется для нормального развития ребенка, то она готова была принести в жертву свои отношения с любимым человеком. Если не считать того, что это вообще не входит в задачи консультанта принимать жизненно важные решения для своих клиентов, мог ли я вообще — хотя бы себе самому — ответить на этот вопрос?

Но ответ должен был бы звучать: нет, или нет в свете предоставленной в течение этого часа в мое распоряжение информации. Потому что, как уже говорилось, это зависит от того... Это зависит, например, от того, как будут выгля­деть отношения матери, отца и Ирмы, если роди­тели еще несколько лет будут оставаться вместе? Смогут ли они показать ребенку позитивные отношения между ма­терью и отцом? Сможет ли мать простить своей дочери то, что ради нее она отказалась от счастливого союза? В таких случаях следует ожидать, что родители будут постепенно отдаляться друг от друга и отношения станут агрессивно-напряженными, что мать подсознательно возложит на дочь вину за свой отказ от счастья и, кажется, что было бы лучше ей тут же расстаться с мужем. Но все это было бы верно, если бы были соблюдены определенные условия. Следовало бы спросить, в каком психическом состоянии находится в настоящий момент Ирма, завершила ли она свой процесс индивидуализации в первые три года жизни? Пришла ли она к удовлетворительному триангулированию первичных объектоотношений? В ином случае образование объектоконстанты будет подвержено опасности. Но даже если Ирма уже совершила эти шаги развития, надо было бы спросить, в состоянии ли родители дать продолжение ее отношениям с любимым отцом и поддержать ее в ожидаемых реакциях на развод и в послеразводной травме? Потому что, как мы уже видели, даже совершенные достижения не защищены от (регрессивной) деструктуризации. И, наконец, это зависит от того, сможет ли мать после развода вместе со своим новым партнером создать надлежащие условия для прогрессивного эдипова развития маленькой девочки. Это зависит также от того, как будут развиваться отношения между новым супругом матери и Ирмой, сможет ли отец сохранить любовь к своей дочери, несмотря на то что у нее возникли нежные отношения с мужчиной, который отнял у него жену, и смогут ли мать и ее новый муж акцептировать тот факт, что отец — по причине любви дочери к нему, — несмотря на развод и "новое начало", — и дальше останется частью (новой) семьи.

Между тем на поставленный выше вопрос все же можно четко ответить: нет, оптимального "возраста для развода" не существует, как не существует и более или менее под­ходящего для этого возраста. Что существует, так это более или менее удачные констелляции, которые следует понимать в качестве комплекса общего необходимого состояния раз­вития и психического состояния ребенка, присутствия экономических и (прежде всего подсознательных) душевных факторов у родителей и у других важных персон, специ­фических образцов отношений и т.п.

Случай Ирмы ставит в центр внимания еще одно обсто­ятельство: необыкновенное значение профессиональной помощи родителям в соответствующих кризисных ситуациях, где они в свете комплекса всего того, что требуется ребенку, сами просто не в силах справиться с обсто­ятельствами.

7. ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ:

ПОПЫТКА ДИНАМИЧЕСКОЙ КЛАССИФИКАЦИИ РЕАКЦИЙ НА РАЗВОД

В этой главе попытаемся сделать общий обзор всего мно­жества и комплексности процессов переживаний детьми развода.

Реакции детей на развод можно классифицировать раз­личными способами. Выстроить различные внешние проявления (ср. перечисления на с. 16 и далее); разбить эти проявления по группам, исходя из различных критериев (по тяжести, по манифестности проявлений в семье или среди окружающих, по аффектам, поведению или физическим симптомам и т.д.); во введении можно было бы взять за осно­ву психиатрические классификации; исходить из дли­тельности очевидных реакций (среди которых различаются спонтанные реакции и реакции в той или иной степени замедленные). Эти и другие характеристики все же (с точки зрения психодинамических процессов, скрывающихся за манифестными реакциями) лишены не только теоретической основы, но и практической ценности. Начинает ли ребенок мочиться в постель или испытывает гнев на отца, производит ли его поведение впечатление истерии или депрессивности, проявляет ли он страх перед необходимостью оставаться одному уже через три недели после развода или через шесть месяцев — все это само по себе не говорит ни о значении, ни о динамической структуре наблюдаемых ре­акций. Недержание мочи, например, может выражать спон­танную регрессию, которая должна помочь ребенку вернуть душевное равновесие. (Итак, это то, что мы называем реакциями переживаний, см. ниже.) Но недержание мочи, может также отражать невротический симптом, который возник в ходе посттравматической обороны или глубокого падения в предэдиповы конфликты объектоотношений, что свидетельствует о массивном процессе деструктуризации. Это действительно и для "истерического", "депрессивного" или другого, подобным образом этикетируемого поведения. Яростное нежелание общаться с отцом может также быть выражением пережитой обиды ребенка или перенесением агрессивности с матери на отца; оно может отражать мучительное эдипово чувство вины, что является результатом идентификации с матерью или же только симуляцией с целью исполнения (реальных или фантазируемых) желаний матери. В конце концов, нам известно, что если "симптом" исчезает, это еще не значит, что ребенок преодолел свой кризис, что он не только не вытеснил свои фобические страхи, свои агрессии (или что там еще), а не заменил их другими образованиями обороны.

Эти вопросы ни в коем случае не являются вопросами только теоретического значения. Лишь в случае, если я по­нимаю значение определенного поведения или позиции, осо­бенного аффекта, чувства и так далее, если мне ясен соз­нательный и подсознательный смысл и функции наблюдае­мого феномена, только тогда я могу определить, какая по­мощь нужна ребенку. Именно поэтому я придаю такое боль­шое значение динамической классификации. Конечно, как всякая классификация, это только обобщение. Но знание типичных психических "конструкционных образцов" реакций на развод и связанных с ними переживаний может оказать большую помощь, когда речь идет о том, чтобы по­нять каждого отдельного ребенка с его особенными пробле­мами. Исходя из сказанного выше, данный обзор должен служить нашему пониманию различных "душевных исход­ных условий", с которыми ребенок вступает в послеразводное будущее (это тема третьей части настоящей книги).