Видно некому мне заменитися

(Гилъф. стб. 1150)

Выезд Ильи Муромца навстречу врагу излагается обстоятель­но и с новыми подробностями, но, по сути, так же, как и преды­дущие. Аполонище «ревит» по-прежнему, и, надо думать, конь под Ильей Муромцем «шарашится» — Илья бранит его и бьет плетью по тучным бедрам. Исход схватки (сначала бьются пали­цами потом копьями, наконец, сходятся «на ручную») - в пользу Ильи Муромца. И тут богатырь узнает, что поверженный воин - его сын, когда-то прижитый с девкой Сиверьяничной. Илья Му­ромец отпускает его с миром: «Ты свези своей матери низкой поклон». На этом былина в варианте кеноозерского певца и окан­чивается. У других певцов она завершается по-другому²⁶.

Вариант Костина исчерпывается развитием названных эпи­зодов - рассказом о страхе Добрыни Никитича и Микиты Ро­мановича и победе Ильи Муромца, давшейся с большим трудом. Композиционно былина целиком основана на сопоставительно-

сравнительном приеме. Повторяющиеся эпизоды сориентирова­ны на сравнение Ильи Муромца с богатырями и сопровождают­ся указанием на его превосходство. Сопоставление проведено че­рез все важные тематические подробности: как «ревит» Аполонище, как «шарашатся» кони и пр., но Илья Муромец ведет себя не так, как Добрыня Никитич и Микита Романович. Сопостави­тельно-сравнительный план изображения составляет композици­онную основу всего целого былины. Эту структуру нельзя не связать со сравнением и параллелизмом как средством художе­ственной выразительности, но только резко изменился масштаб применения. Из средства речевого выражения они стали компози­ционным приемом и распространились на сюжетное изображение.

Изменение масштаба применения приема и перевод его в об­ласть изображения сопровождаются и другими следствиями — переводятся в самостоятельные образные пассажи некоторые за­имствования из небылинных жанров, в частности метафоры.

Такова образная структура рассказа о Чуриле. Киевский ще­голь одет в одежду, расшитую золотом и серебром, но всего за­мечательнее пуговки и застежки.

Петелки-то вшиваны шелковый,

Пуговки положены да золоченый;

А й во этыи во петелки шелковый

А то вплетено по красноей по девушки,

В эвты пуговки-ты в золоченый

А й вливано по доброму по молодцу:

Как застёнутся, так и обоймутся,

Поростёнутся, так поцелуются.

(Гилъф. стб. 527)

О застежках и пуговицах говорится в загадке: «Маленькая Ку- тафьюшка //В тесном месте сидит»²⁶. Пуговка уподоблена девице. В фривольных загадках назван и добрый молодец — он навещает пуговицу-девицу: «Филька повадился к девке»²⁷. Метафорический образ загадки — несомненное олицетворение. Такой же он и в бы­лине, только структурно-стилистические черты подновлены. Былин­ная образность тоже затейлива. Она оттеняет легкомысленный ха­рактер Чурилы, его склонность к любовным похождениям.

Иначе одет соперничающий с ним Дюк-боярин. На нем одеж­да воина — и другие у него пуговицы и петельки. На них птицы и звери — пуговки и застежки свищут и кричат, когда Дюк про­водит по ним плетью. Падают люди на кирпичный пол от этого

посвиста-покрика. Метафоры загадок обрели в былинном изобра­жении новое бытие.

Случай претворения загадочной метафоры указывает на путь возникновения в эпосе типичных для него сюжетных трактовок и персонажных характеристик. Традиционная песенно-эпическая об­разность нередко бывала обязана происхождением речевым иноска­заниям — и все они перемещались в новый регистр существования.

Пример такого перемещения обнаруживает былина о Михайле Потыке. Важнейшим сюжетообразующим моментом в ней сде­лана встреча богатыря с Марьей — белой лебедью. Михайло уви­дел ее на охоте.

Ходил гулял по заводям,

Стрелял же он да белыих лебедушек,

Находил же он да белую лебедушку,