О молитвенном правиле и об отношениях игумена и монаха

 

До сих пор мы обсуждали, о чем нужно просить Бога во время ночного бдения, для того чтобы оно ста­ло для нас стремительным приближением к Богу, а не мраком и пыткой. Теперь рассмотрим подробнее, как именно нам проводить время бдения.

Мы в келье одни, больше никого нет, и мы не при­носим сюда ни забот, ни помыслов. Когда мы изго­няем их из ума и сердца, тогда помыслы не находят в нас ничего, за что бы зацепиться. То, что нам чуж­до, никак не может войти в наш ум или сердце: едва приблизится, сразу же отбегает. А если помысел при­лепляется, значит мы этого хотим, мы его любим, он уже в глубине нашей души. Конечно, иногда Бог по­пускает дьяволу влагать человеку искусительные по­мыслы, но только человеку духовному, для того чтобы он стяжал большую славу, честь и блаженство. С нами же бывает не так. Как правило, все, чем наполнен наш ум, исходит из самых глубин нашей воли и сердца. Но если мы все это добровольно отвергнем, то ока­жемся свободными и сможем наполнить свое время и ум тем, чем захотим. Как мы проведем свое правило, или, как выражаются святые отцы, свою личную ли­тургию? К кому устремим свое внимание?

Пока мы одни, первое, с чего мы начнем — сдела­ем так, чтобы Бог стал нам близок, право на это дает нам Он Сам. Это нисколько не трудно, потому что Бог рядом с нами. Мы не просим у Него ничего, кроме од­ного: ощутить ту истину, что Он рядом, и поверить в нее. Как можно не верить в присутствие и бытие Бога? Это невозможно, даже если бы мы захотели. Гля­нем в темноту? Там Бог. Посмотрим на икону, на сте­ну? Там Бог. Бог везде.

Мы настолько духовно убоги, самоуверенны, кос­ны, нерадивы, что иногда задаемся вопросом: «Где Он, Бог?» — потому что это позволяет нам приглушить со­весть и жить, погружаясь в обыденность. Когда мы ду­маем, что Бог от нас далеко, нам живется комфортно и ничто нас не беспокоит. Но стоит нам лишь захотеть принять всем сердцем ту истину, что Господь близ нас, что Бог есть Сущий, как тут же нашу келью наполнит Собой Тот, Кто наполняет все.

Итак, первый, Кто наполняет мою келью, — это Бог. Я стою пред Ним, Он — моя любовь, я обнимаю Его, лобызаю Его, улыбаюсь Ему, обещаю, умоляю, вы­нуждаю давать мне обещания, как делали это святые, преклоняю пред Ним колени, плачу и мало-помалу на­чинаю ощущать, что Он отверзает мне небесные вра­та, что я не совсем слеп. Даже если мои умные очи еще очень близоруки, то сердце, как более восприимчивое и податливое, способно воспринимать Бога быстрее. Теперь я начинаю говорить с Ним, поверять Ему свои тайны, открывать сердце, просить, требовать и чув­ствую, что Он внимает мне, потому что Он в любое время слышит нас. Бог всегда весь во внимании: по словам пророка, Он приклоняет к нам Свое ухо.

Если Бог склоняется к нам, чтобы поговорить с нами, преподать нам Свое слово, то тем более Он склонится, чтобы услышать вопль сердца, страдающе­го из-за Его отсутствия. Таким образом холод одино­чества рассеивается, я уже не один, потолок моей ке­льи становится окном в небо. Теперь все, что я делаю, я могу делать с большим осознанием, что все это ради Бога. И Он, принимающий от людей любые искрен­ние приношения сердца, поймет устремление к Нему моей души. Я ощущаю мир, радость, нечто такое, что берет начало в тишине и безмолвии, — к этому я стремился и наконец обрел. Стоит только немного напрячь свои телесные и духовные силы, как мы сра­зу же достигаем этого. Надо быть совсем немощным, духовно искалеченным, ни к чему негодным, чтобы не ощутить всего того, о чем мы сказали. Но никто из нас еще не дошел до того, что стал неспособен назвать Бога живым и истинным.

Как правило, Бог отвечает на наши прошения немедленно. Единственное Его желание — чтобы мы делали всё с простотой ребенка. Будем звать Бога, как ребенок зовет своего отца. Если при всем моем не­верии у меня есть смирение, надежда и вера малого ребенка, то Бог непременно мне откроется. Никогда ничья молитва не оставалась тщетной.

Чем еще мы наполним свою келью? Священным Писанием и творениями святых отцов. Священное Пи­сание преисполнено Божественных откровений. Чте­ние его — ничто иное, как встреча с Богом, даже если мы об этом не думаем. Сущий Бог сокровенно прихо­дит и говорит с нами через Священное Писание. Таким образом, Бог открывается нам как внутренне, таин­ственно, так и через строки Священного Писания. Кто не поверит этому живому и простому факту? Такое от­кровение более соответствует нашей мере, более нам понятно. Читая Писание, мы видим, как в некоторых случаях Бог идет к человеку, в некоторых — человек идет к Богу или удаляется от Него; Бог то угрожает, то

 

 

 

наставляет, то проявляет любовь. Бог, Его ангелы и святые разговаривают с человеком. И все эти события нам близки, мы с живостью воспринима­ем их, ощущаем себя их участниками. Сравнивая свою жизнь с жизнью святых, мы видим свою греховность, почти на каждой странице нахо­дим самих себя. Когда мы читаем Писание, молясь Духу Святому, чтобы Он просветил нас, то наша душа, сколь бы одебелевшей она ни была, со­чувствует прочитанному и радуется, чтение Свя­щенного Писания ста­новится беседой с истинным Богом.

Немаловажным для ночного правила является чтение Псалтири, особенно когда правило продолжи­тельное. Мы постепенно познаём смысл псалмов, они проникают в наше сердце, смягчают его и делают его наполненным. Псалтирь — одна из самых духоносных книг Церкви. Таким образом, чтение Священного Пи­сания оказывается замечательным и доступным сред­ством общения с Богом — это и собственно молитва, и приготовление к ней. Читая Священное Писание, мы как бы заново вступаем в общение с Богом, повторя­ем свои обеты Ему. Мы вспоминаем обетования Отца и Сына и Святого Духа, история Церкви приобретает для нас личный характер, личной становится и наша связь с Самим Богом. Можно читать и толкования на

Священное Писание. Делать это можно как ночью, так и днем. Затем мы читаем другие духовные книги, та­кие, впрочем, которые не нарушали бы созданной ат­мосферы, удерживая нас в келье коленопреклоненны­ми пред Господом.

Есть возможность посвятить правилу много ча­сов? Тогда можно заниматься рукоделием: плести чет­ки или делать что-то другое. Если время правила не ограничено, можно разнообразить его какой-нибудь письменной работой, которая служит отдыхом, но не отвлекает нас от правила: ты как бы «сажаешь» рядом с собой Бога, и Он пишет или делает эту работу. Я па­стырь? Пишу исследование по пастырству или изучаю церковные правила. Послушник? Делаю подготови­тельную работу по послушанию или читаю богослов­скую книгу. Если я духовно слаб, то, по благослове­нию, могу делать какую-то работу вместо молитвы: в крайнем случае и это уже что-то. И пусть, если вспом­ню, воздохну хотя бы один раз: «Господи Иисусе Хри­сте, помилуй мя». Если же забуду, то в конце правила скажу: «Слава Тебе, Боже, даровавшему мне сегодня ночью это бдение». Тогда слова «слава Тебе, Боже» за­печатлеют весь мой ночной труд, и я отойду ко сну спокойным, потому что сделал, что мог на сегодняш­ний день, а Господь пусть сделает Свое дело. Я боролся и мучился, как человек; грешил и плакал, как немощ­ный и грешный; каялся, сокрушаясь духом, и пусть Бог даст мне то, что может дать, как святой, многоблаго­утробный, милостивый, как любящий Отец.

Кроме того, можно вычитывать некоторые служ­бы. Если мой духовный уровень пока таков, что я толь­ко стремлюсь познать самого себя, то часть времени я могу уделять чтению часов. В их чинопоследовании содержатся псалмы и тропари, которые помогут мне лучше понять Священное Писание. Их содержание — жизнь и откровение Божие, пришествие Святого Духа, распятие и погребение Христа. Все это меня духовно укрепляет.

Итак, правило можно разнообразить: читать, мо­литься, заниматься рукоделием, лишь бы не прерыва­лось мое предстояние перед лицом Божиим.

Что еще важно для ночного правила? Связь со свя­тыми. Святые облегчают мой подвиг, они наполняют окружающее меня пространство, потому что их тысячи тысяч, они неисчислимы. А ведь с ними еще и ангелы и архангелы. И если не просто помнить о святых, как о людях, живущих в мире ином и постигаемых только умственно, но прикоснуться к их мощам и иконам — знакам истинного присутствия Божия, — то польза бу­дет великой. В моей келье почти не останется пустого места, ее наполнит Бог. Но как бывает у нас, людей? Мы чувствуем святых ближе Бога и начинаем подозревать, что такое чувство от лукавого. — Нет. Бог и сама наша человеческая природа помогают нам чувствовать свя­того особенно близким к нам, потому что он был таким же, как мы, немощным, подверженным болезням, по­добно нам он боролся, падал и вставал. Он был прича­стен греху, а потом приобщился Христовой жизни.

Итак, мы призываем святых, ангелов, которые также обладают некоторой телесностью, как считает православное догматическое учение, или почитаем осязаемые знаки присутствия святых — иконы и мощи. Прекрасно, если наши келейные иконы и те святые, которых мы призываем, как-либо связаны с нашей жизнью, то есть какое-нибудь происшествие, болезнь, озарение, живое воспоминание, какое-либо пережива­ние, внутреннее или внешнее, душевное или телесное, связало нас с ними. Если ничего подобного не было, то по крайней мере будем этого желать: и желание много значит, оно может принести нам пользу. К примеру, я ношу имя преподобного Никодима. Меня ничего с ним не связывает, но он мой покровитель — поэтому я при­глашу, приведу его в свою келью. Или читаю я творе­ния святых Григория Богослова, Григория Паламы, и они производят на меня впечатление; читаю святого Василия Великого, и его слова глубоко проникают мне в сердце, — я приглашу этих святых в свою келью и по­зволю им непрестанно говорить в моей душе.

Пригласив святых, каждому из них я определяю место: здесь святому, которого больше люблю, там святому, на которого мне нравится чаще взирать те­лесными очами или духовным оком, перед собой — тому святому, о котором я знаю, что он дает мне все, чего бы я ни попросил, а значит, даст и сейчас. Опыт подсказывает мне, что если сегодня тяжело, если даже небо кажется мрачным, то этот святой поможет мне. И в самом деле, если мы найдем подход к какому-ли­бо святому, то убедимся, что он решит все наши труд­ности, приобщит нас к своей жизни и войдет в нашу. Любой святой может что-то нам дать. Не окружить себя множеством святых — так можно поступить только по неразумию. Разумный будет обращаться ко многим святым, к кому захочет, лишь бы он умел на­ходить связь с ними, читая и перечитывая их жития.

Когда кто-то нас не принимает или выглядит огор­ченным, мы подходим к нему, спрашиваем, почему он грустит, не обидели ли мы его чем-нибудь, дарим ему подарок, чтобы его порадовать, утешить, думаем о том, как с ним подружиться, сделать его своим приятелем. Если мы поступаем так со смертным человеком, мо­жет быть и грешным, то тем более должны поступать подобным образом со святым. Нам обязательно надо установить связь со святым, чтобы можно было лег­ко и просто просить у него то, что мы хотим. Святой совершал в своей жизни подвиги, трудился ради Хри­ста, поэтому он не потерпит, чтобы мы выпытывали у него духовные тайны, не утруждая себя. Он уверен, что и мы можем преуспеть, если приложим усилия, по­тому что из собственного опыта знает о любви Бога и Его готовности подарить нам богатство. Но он хо­чет, чтобы мы потрудились в том же подвиге, что и он, пролили пот. Таков духовный закон, когда речь идет о наших отношениях со святыми. Следовательно, у нас должны быть нити, которые связывали бы нас со свя­тыми. Если не со многими, то хотя бы с одним. Чем остаться в полном одиночестве, лучше быть хотя бы с кем-то одним.

Сблизимся со святым, имя которого носим, или со святым Иоанном Крестителем, очень близким и доб­рым: он помогает даже мусульманам! Подружимся со святым Николаем, который приходит на помощь даже к грешникам и преступникам и спасает их! Обратим­ся всем сердцем к Божией Матери! Кто обращался к Богородице и не получил того, что хотел, не услы­шал Ее голоса, не ощутил Ее ласки? К Божией Мате­ри взывают даже из ада, тем более должны взывать к Ней мы, находясь в этой жизни. Пусть у нас будет как можно больше ходатаев. Кто может сомневаться в том, что святые живы и находятся в руке Божией, а значит, могут прийти к нам на помощь?

Как же они подают нам свою помощь? Через Духа Святого, через ангелов, есть и множество других спо­собов. Во Святом Духе святые могут стать видимыми. Это несомненный факт, который подтверждают свято­отеческие писания. Святой живет со мной, и значит, у меня вместо двух рук, ног, глаз — четыре руки, ноги, глаза, а вместо одного сердца — два. Святой надо мной главенствует, заботится о моем здоровье, моих нуж­дах, о том, чтобы я что-то постиг, что-то почувствовал, получил просвещение.

О чем же мне его просить? О чем угодно, но пре­жде всего о спасении, о том, чтобы он открыл мне волю Божию или даровал мне Христа, Которого сам имеет. Если я потружусь в молитве к святому, буду к нему обращаться, то впоследствии это принесет мне множество теплых воспоминаний. Даже если мы по­лучим просимое всего один раз из ста, память об этом событии будет насыщать нас и год, и десять, и двад­цать, и пятьдесят лет. Часто можно услышать, напри­мер, такое: «Этот святой по правде существует! Помню, как в детстве меня на поле застигла ночь, и я испугал­ся (хотя рассказчик — глубокий старик, он до сих пор переживает это событие очень живо). Тогда я громко закричал: „Святе Николае!" — и он тут же взял меня за руку и привел в деревню».

Святые близки нам, мы знаем, что они готовы прий­ти к нам на помощь, они сочувствуют нам, им легко любить нас, снисходить к нам, потому что мы с ними, что называется, из одного теста. Таким образом, мы можем очень хорошо провести свое ночное правило. А когда мы к тому же изучаем жития святых и стараем­ся им подражать, тогда правило проходит еще лучше.

Итак, святые неустанно ходатайствуют за нас пе­ред Христом. Неужели я не воспользуюсь помощью того, кто имеет волю, силу, власть действовать так, как он хочет? Это было бы очень глупо с моей стороны. И если даже святой не получил от Бога того дарования, которое я у него прошу, — ведь у каждого свое дарова­ние, — тем не менее, он может за меня ходатайство­вать. И ходатайство никогда не бывает тщетно.

Один монах усердно просил о чем-то святого Си­мона, ктитора монастыря Симонопетра, но ему каза­лось, что его прошение не может исполниться. Тогда он пришел к отцу Ефрему и пожаловался, что молитвы оказались напрасными. «Ну-ка, гони прочь такие мыс­ли! — говорит ему отец Ефрем. — Молитва никогда не бывает напрасной. Может ли оказаться напрасным ходатайство святого, который предстоит престолу Бо­жию и может попросить помощи всех святых, находя­щихся вокруг престола?»

Каждый день в храме мы просим предстательства святых. Это предстательство — целый мир, огромная сила, исходящая от святых и от нетварных Божествен­ных энергий. Но святые не просто ходатайствуют за нас. Они могут нас просвещать, потому что Христос — их достояние, они видят Его и познают Его жизнь, по­лучают Божественное просвещение Святого Духа, ко­торое станет полным в тот день, когда и мы окажем­ся вместе с ними. Святые просвещают наш ум, дают нам откровения. Если у меня есть то, что ты просишь, я тебе дам. Если у меня есть две одежды, одну Бог обя­зывает меня отдать тебе. Даже если бы у меня была всего одна одежда, я из жалости отдал бы тебе ее, а у игумена попросил бы другую. Неужели святой не поделится с нами, не просветит нас, когда ему дано такое богатство от Бога? Разве он может нам в этом отказать?

Божественное просвещение — самое существен­ное и важное, что мы можем попросить у святых. Без всего остального мы можем прожить или чем-то заме­нить нам недостающее. Но без просвещения, то есть без Божественного знания, мы прожить не можем. Знание о Боге поддерживает в нас жизнь и делает нас внутренне цельными, ставит нас перед Богом, спасает и приводит в Царство Небесное. Божественное зна­ние, великое или малое, живит нас, а неведение Бога, великое или малое, умерщвляет. Поэтому как может святой, который так нас любит, не даровать нам богатства Божественного просвещения, не просветить нас во всяком нашем деле?

Кроме того, святые ничего не делают вдали от нас: чтобы умолять Бога, они становятся не где-то там, по­зади нас, а вместе с нами. Поскольку они люди, то, ког­да я становлюсь на колени, вместе со мной становят­ся на колени и они — те, кто каждый день пребывает с Богом; вместе со мной они проливают пот на молит­ве, вместе со мной подвизаются во время моего пред- стояния Богу, сострадают мне. Не удивляйтесь! Это сострадание святого не причиняет ему страданий, но, тем не менее, это его подвиг, соучастие в нашей жизни. Если Дух вопиет: Авва, Отче — и подвизается вместе с нами, если Сам Бог Отец и вся тварь соучаствуют в нашей борьбе, неужели не будет помогать нам свя­той, которого мы привели в свою келью? И этого так легко добиться! Стоит всего лишь призвать святых на брань — и ты обяжешь всех их преклонять колена вме­сте с тобой.

Но вы спросите: неужели святой подвизается вме­сте со мной? Почему? Просто потому, что мы — люди, облеченные в плоть, с дебелым умом и сердцем, не­постоянные во всех своих поступках. Я могу плакать, а через минуту смеяться. Могу просить чего-то у Бога, а после удивляться, зачем мне это нужно. Или могу просить, а после забыть о своей просьбе. Могу пообе­щать что-то, а потом сделать наоборот. Могу клясться Богу, что покаюсь, а потом добровольно и сознатель­но впадать в тот же грех. Я хочу увидеть Бога своими плотскими глазами, но не вижу; хочу, чтобы Он от­крылся мне так, как мне этого хочется, или так, как это рисуется в моем воображении, а Он не дает мне этого. Я же обнаруживаю перед Ним свою глупость, ребяче­ство, играю с Ним и совершенно Его теряю.

С одной стороны, святые знают, что Бог верен и ис­тинен, перед ними вся Его любовь, все Божественное домостроительство, и они с легкостью могут и нам от­крыть это, а с другой стороны, они видят наше неве­жество и грубость и не знают, что с нами делать. Они не уверены, останемся ли мы через полчаса верными обещанию, которое дали им, позовем ли мы их завтра снова преклонять колени вместе с нами. У нас свобод­ная воля, так что завтра мы можем обмануть их, и тог­да им придется предстать перед Богом ни с чем.

Один старец молился Божией Матери за своих мо­нахов и однажды во сне увидел, как Христос Ей гово­рит: «Ступай, Мати, и больше не вводи Меня в заблуж­дение. Ты же видишь, что они не раскаиваются». Как часто святые получают от Бога такой же ответ, когда мы их призываем на помощь, а потом совсем о них за­бываем!

Святые ходатайствуют за нас и просвещают нас, мо­лятся за нас и подвизаются вместе с нами, сострадают нам и соучаствуют в нашей брани — и все это они де­лают сами. Мы призываем святого, просим его, о чем хотим, порой с большим сомнением, а святой берется восполнить наш недостаток. Он старается и нас вооду­шевить, и Бога подвигнуть к состраданию. Точно так же, как ты обращаешься к бухгалтеру, который делает за тебя все вычисления, а ты и не знаешь, что имен­но он сделал; точно так же, как ты вверяешься врачу, и он оперирует тебя, а ты и боли не испытываешь, и понятия не имеешь, что он делает, — ты призываешь и святого, и он все делает сам. Самим нам ничего не надо делать, после правила мы ложимся спать, а святой продолжает свою работу. Вы скажете: «Так уж и про­должает?» Конечно! Если демоны не прекращают нас искушать, неужели святой прекратит ходатайствовать?

Святые дерзновенно являются даже в святилище Бога и изменяют Его решение о нас. Как часто Священное Писание изображает Бога раскаявшимся в Своем решении! В действительности, конечно, Бог никогда не раскаивается, эти случаи призваны показать, на­сколько Он внимает Своим святым. Бог явственно от­крывается святым, а они, в свою очередь, открывают Его нам. Иными словами, они передают нам неизвест­ное и тайное Его знания, по Божественному домостро­ительству и предвидению. Святые очень близки нам.

После того как мы с простотой пригласим святых в свою келью — принесем их иконы или мощи или при­зовем их умом, — они вступают с нами в живое обще­ние. А поскольку святой неотделим от Бога, то я знаю, что вместе с ним присутствует и Бог. Даже если я пре­бываю в зловонии греха, так что Бог не может действо­вать во мне, даже если я не чувствую Его присутствия, я все равно знаю и верю, что Бог сопутствует святому.

Еще я знаю, что святой для меня — радость. Как часто мы ищем собеседника, чтобы избавиться от тя­готы одиночества! Как часто говорим всякие глупости, потому что огорчены и хотим освободиться от тяже­сти, искушения и огорчения или разрушить непри­ступные стены, отделяющие нас от других. Как часто нас душит болезненное чувство своей греховности, убогости, неполноценности, и мы не знаем, что с этим делать! Пытаясь освободиться, мы выходим на улицу подышать свежим воздухом или идем в келью брата перемолвиться словом. Святые отцы учат, что если твой брат придет к тебе и скажет, что он огорчен, тут же спрячь четки, чтобы он не догадался, что прервал твою молитву, и спроси его: «Брат, что случилось?» Разве святые поступят иначе? Если мы ведем себя так, несмотря на то что грех брата может нас увлечь, то неужели святой, которого ко греху не увлечешь и который может разогнать тучи и стать для нас под­линным веселием, поступит иначе?

С праведными пребывает веселие, — говорит Свя­щенное Писание. Веселие становится неотъемлемым свойством праведника. Если Священное Писание го­ворит так о ныне живущих праведниках, которые завтра могут пасть, тем более эти слова относятся к святым, для которых нет опасности падения. С ними радость пребывает в гораздо большей степени. Стало быть, святой, приходя к нам, приносит нам свою ра­дость, улыбку, он приходит со своим характером, опы­том, жизнью: он остался таким же, как прежде, у него тот же ум, тот же нрав, какие были на земле. Значит, я очень легко могу приобрести радостный дух, столь необходимый мне для того, чтобы молиться с легко­стью и свободой.

Святой, впрочем, это не только наш друг, наше уте­шение — через него мы приобщаемся к сонму всех свя­тых, к торжеству первенцев. Чтобы прочувствовать эту реальность, вспомним видение пророка Даниила, которое возвещает победу Церкви, Христа и святых. В этом видении Сын Божий побеждает и сокрушает различные народы, изображенные под видом зверей. Сын человеческий грядет на облаках, а Ветхий днями сидит на престоле, чтобы судить вселенную, народы, царей, человеческие души. Все обращается в прах, ни­чего не остается, ничто не может устоять перед Сыном человеческим. Ветхий днями дарует Ему власть, честь и царство, то есть Отец передает Свои права Сыну, от­дает все в Его руки, до тех пор пока Сын не передаст все обратно Отцу при кончине времен, когда преобра­зится вся тварь.

Другой пророк говорит: Владычество на раменах Его. Существительное «владычество» означает здесь не столько власть, сколько Божественную природу: пророк Исаия хочет показать, что бытие Сына, Его сила неотъемлемы от Божественной природы, и, сле­довательно, Сын — это Бог. Сын человеческий — не простой человек, но Сын Божий. Слово «владычество» указывает на Божественность Сына, то есть на то, что Бог навечно воспринял в Себя весь человеческий род. Будучи уверены в несомненности этой истины, мы чувствуем себя в безопасности. Сын человеческий, за­ступающийся за падшего человека перед Ветхим дня­ми — это не просто какой-то бог, но Бог истинный.

Ему даны власть и честь. Поклонение, которое прежде воздавалось Яхве, теперь относится к Сыну Божию. Мы, христиане, призывая Бога, обращаемся ко Христу. Что бы мы ни делали, мы просим помощи у Христа. И если мы говорим при этом: «Господи», все равно имеем в виду Христа. То, что Отец отдал Сыну всю честь, означает, что Он сделал Его всем: и царем, и архиереем, и пророком, и учителем. Отец, Творец мира, сделал Сына властелином всего и господином всех: Он отдал Сыну Самого Себя, хотя не было такого времени, когда бы Сын не был в Отце, а теперь, после воплощения Сына, Отец вместе с архиерейством от­дает Ему весь мир. Мир символизируют звери, кото­рых Сын Божий побеждает. Затем Отец дарует Сыну царство, новое царство, грядущее, царство Бога, свя­тых, а не земные царства, которые Он рассеял, словно туман, и потопил в бурном, вздымающемся от ветров море. Пророк Даниил продолжает: Ветхий днями дал суд святым. Пророчества обычно бывают противо­речивы, и для того, чтобы их понять, нужно знать исторический контекст событий и дух самих проро­ков. Даруй суд Твой царю, — говорит Псалмопевец. Мы бы сказали, что «суд» означает правосудие, воз­даяние справедливости, однако в собственном смыс­ле суд — это оправдание. А оправдание — это побе­да. Если ты признаёшь, что я прав, то уступаешь мне честь победы. И потому здесь «суд» означает победу. Однако Ветхий днями отдал победу не Тому, Кому да­ровал царство, честь и власть, но святым. Иначе го­воря, теперь все права Сына, начальство, власть, про­роческое служение, архиерейство Он отдает святым, новому Израилю — нам с вами.

И царством овладели святые. Какие яркие образы рисует нам Ветхий Завет! Открываешь врата, входишь внутрь, и все становится твоим достоянием. Отец заби­рает все у Сына и отдает святым, а Сын с любовью со­глашается на это. Царство, которое перед этим Отец да­ровал Сыну, получаем мы. Он дарует нам и честь Сына. Таким образом, святые становятся носителями всех ка­честв, всех сил, всей власти, всего, так сказать, бытия Христа. Поэтому Христос — это святые, и святые — это Христос, и уже перед нами предстает торжество пер­венцев, сама Церковь, то есть весь сонм святых, получа­ющих от Бога оправдание и победу. Христос с радостью уступает нам все, пока не придет час, когда мы, в свою очередь, отдадим все Христу, а Он отдаст Отцу. Тогда завершится история, чтобы впредь открылась вечность, непрерывное общение Бога с человеком.

Слова пророка Даниила «и царством овладели свя­тые» означают, что святые стяжали царство, завладели им и крепко держат в своей власти: они не в будущем овладеют им, но обладают им уже сейчас, получив его от Бога Отца. Если толковать Ветхий Завет типологически, то приведенное место относится к Церкви, а еще в большей мере к Царству Небесному. Иными словами, святые, которые уже торжествуют на небе, обладают царством всецело и совершенно.

Итак, святые, которых мы призываем прийти в нашу келью, одержали победу и завладели Царством Небесным. Следовательно, они наша сила, они окру­жают нас, так что вместе с ними и мы ликуем перед Ветхим днями и Сыном Божиим, Который отдал нам все и сделал нас богами, восприняв нашу природу.

Но как святые становятся моей победой? Конечно, победа принадлежит Христу. Вышел Он как победонос­ный, но Свою победу отдал святым. Это означает, что святые одержали победу над двумя мирами, которые я ношу в себе. С одной стороны, внутри меня — ужа­сающий клубок страстей, с которым я ничего не могу поделать. Я не могу взять и вырвать страсти из соб­ственного сердца. Не могу прогнать помыслы, не могу удержать язык, все время грешу языком. Я насквозь страстный, черный, зловонный и уродливый. Но, с другой стороны, внутри меня иной мир, я стремлюсь к Богу, Небесному Царству, люблю Христа. Таким двой­ственным я предстою перед святыми. Святые — это победа, победившая мир. Что же это за мир? Мир — это грех, дьявол, но мир — это и Церковь, присутствие Христа. Мир заключает в себе два мира: Христа и грех, то есть дьявола, который неистовствует, распоряжа­ется всем, в том числе и мной, и все предает тлению. Святые — это победа над обоими мирами. Когда я призываю святых, тогда я участвую в их победе и при­ношу эту победу миру.

Святые — это еще и поклонение Господу, Который, умалившись, отдал Себя им и пребывает внутри них. Ведь отцы ясно говорят, что «поклонение восходит к первообразу». Например, я поклоняюсь иконе како­го-либо святого или его мощам. Мощи свидетельству­ют не столько о земной жизни святого и пролитой им в подвиге крови, сколько о Святом Духе, Который его освятил. И, поклоняясь мощам, я поклоняюсь самому святому. А поклонение святому, живому образу Бо­жию, переходит на первообраз, на Бога.

Кто будет отвергать Вселенские соборы, опыт свя­тых отцов? Каким бы неумным и равнодушным ни был человек, он не будет этого делать. Он может сказать: «Боже, я не чувствую Тебя», но никогда не скажет: «Тебя нет», потому что святые Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Афанасий Великий, Диони­сий Ареопагит не могли лгать. Уж кто-нибудь наверня­ка говорил правду. Даже если правду говорил только один из них, это означает, что Бог здесь, рядом со мной.

Святые — это еще и мое будущее, Царство Небес­ное. Поскольку царством овладели святые, значит, теперь они царствуют, им принадлежат ключи от врат Царства Небесного, они восседают на престолах. По­этому, если рядом со мной один или множество святых, которым я молюсь, то я обладаю будущим, проникаю в будущее, в Царство Небесное, куда желаю попасть. Для меня эсхатология — не теория, не философия, но истина. Вместе со святыми я вхожу в тот мир, к кото­рому недавно еще только стремился, или, лучше ска­зать, будущее для меня уже наступило, потому что мое будущее — это святые.

Святые — это также мое дерзновение. Поскольку святой дает мне все права и власть войти в Царство

Небесное, значит, он — мое дерзновение. Пребывая внутри Царства, он и меня восхищает туда. На ли­тургии после освящения Честных Даров мы говорим: «Еще приносим Ти словесную сию службу о праотцех, отцех, патриарсех, пророцех». Почему? Потому что они вошли в Царство Небесное.

Итак, поскольку святые — мое будущее, а я — член тела Христова, то святые — моя семья и моя честь. Входя в их сонм, я делаюсь своим Богу. Простой чело­век, родившийся и выросший в каком-то доме, раб или сын, теперь я становлюсь родным, своим для Бога, Его другом, сыном Божиим. Чего еще желать? Найдется ли что-то такое, чего я не получил бы, призывая свя­тых? Святые все дают мне сами, мне не нужно ничего добиваться, размышлять о том, чего мне хочется. Обо всем позаботятся святые. Как адвокат после моего об­ращения, уладив мое дело, присылает мне судебное решение, точно так же и святые все улаживают. Я при­зываю святого и ложусь спать, а он, пока я сплю, про­должает свое дело, все для меня устраивает.

Подвижников часто изображают молящимися в пещере перед иконой — как правило, перед иконой Пресвятой Богородицы. Один святой, молясь перед иконой Богородицы, был обуреваем плотскими ис­кушениями. «Что же это такое? — недоумевал он. — Я молюсь Богородице, а дьявол постоянно искушает меня. Когда это закончится?» Тогда является ему дья­вол и говорит: «Что ты жалуешься? Сам виноват. Не поклоняйся этой иконе, и я перестану с тобой бороть­ся». Дьявол сказал монаху правду, в своих обещани­ях он верен, не то что мы. Святые заклинали дьявола, и тот говорил правду, а мы лжем даже тогда, когда нас заклинают.

Сатана согласился уйти при условии, что монах перестанет поклоняться иконе, потому что, поклоня­ясь ей, простирая к ней руки, монах достиг бы совер­шенного преуспеяния. «Если, — подумал дьявол, — он прекратит поклоняться иконе, тогда мне уже не будет нужды искушать его». Он сам утратит Царство, дерз­новение, останется один, выпадет из рук Божиих, и его уже больше не будет защищать пролитая за него кровь Христова и Святой Дух, Который орошает и по­крывает его Своей благодатью.

Итак, в нашей келье, когда мы исполняем правило, с нами Бог, Священное Писание, то есть вся история Церкви и все Божественное домостроительство, свя­тые и, возможно, рукоделие. Кого же недостает? Как правило, в келье нет нас самих, прежде всего нашего ума, потому что он где-то блуждает. Теперь наша за­дача привести в келью самих себя. Приходят святые, приходит Бог, все повинуются человеку умаленному малым чем пред Ангелами, и только он сам не повину­ется ни себе, ни Божию призыву. Поэтому важная за­дача — самим присутствовать на своем правиле. Ясно, что достигается это с помощью молитвы.

Молитва — это предстояние ума перед Богом. Не­смотря на то, что и тело участвует в молитве, подлин­ное мое существо — это мой ум. Именно он должен предстоять перед Богом, поскольку он дает мне жизнь. Однако под большим вопросом остается то, согласится ли он смириться и предстать перед Богом. Итак, у меня есть ум, владычественное моей души, который дол­жен беседовать с Богом. Но как правило, нам нравится предстоять не перед Богом, а перед самими собой, и для этого мы собираем свои силы, словно военный караул, чтобы они исполняли наши распоряжения, воплощали наши намерения и мечты. Но теперь время моему уму сосредоточиться и предстать перед Богом и Его святы­ми. Важно, чтобы он сосредоточился в самом себе и мо­лился без помыслов. Остальное исполнит Бог и святые.

Теперь посмотрим, как нужно молиться Иисусо­вой молитвой. Существует множество способов ее со­вершения. Каждый человек, соответственно своему характеру, находит свой способ, который со време­нем изменяется. Сегодня я чувствую, что мне лучше произносить молитву устами. Завтра замечаю, что удобнее молиться языком, произношу слова: «Госпо­ди Иисусе Христе, помилуй мя грешного», и мой ум следует за языком. Другой человек замечает, что ему удобнее произносить молитву в области гортани, он приводит в движение органы гортани, и его ум идет туда. Третий соединяет молитву с биением сердца. Это не значит, что необходимо опускать свой ум в сердце: искусственными приемами пользоваться не обяза­тельно. Важно найти для себя способ молитвы, кото­рый подошел бы нам сегодня, а завтра Христос подаст нам другой способ или мы найдем его сами. «Завтра» может наступить через месяц, через пять лет и даже через двадцать. Но только представьте себе, это двад­цать лет борьбы вместе со Христом, неотступное пре­бывание со Христом!

Во время молитвы я слежу за тем, чтобы в мой ум ничто не входило. Когда я рисую круг, линия ни­где не прерывается. Точно также должно происходить и с умом. Мне нужно произносить молитву так, буд­то я рисую круг и постоянно возвращаюсь к исходной точке, не выходя за пределы этого круга. Даже если мне явится Христос и скажет: «Какой ты молодец! Я пришел благословить тебя», то я должен ответить Ему: «Сейчас не время, я занят тем, чтобы мой ум следовал за словами молитвы». Тем более не надо ни о чем размышлять, даже если на ум придет какая-то благочестивая мысль или прекрасная идея. Я не дол­жен на это отвлекаться, потому что молитва — это не­престанное сочетание со Христом. Христос приходит и соединяется непосредственно с умом. Если оставить на столе мед, пчела прилетит сама, мне не нужно за­ставлять ее. То же самое происходит и с молитвой: я заключаю ум в слова молитвы, а Святой Дух Сам по Себе приходит и соединяется с умом. Вот так совер­шается наше обожение, очень просто, незаметно для нас. Постепенно мы начинаем видеть и результаты, то есть приобретаем опыт, испытываем радость, наслаж­дение, ликование, усладу. Таким образом мы дости­гаем совершенного общения с Богом. Существует ли другой, более простой способ обрести Бога?

У того, кто проводит таким образом ночь, днем не будет никакого желания пустословить и прекословить. Если ты скажешь ему, что осел летает, — он с тобой согласится, потому что молится. Кто не знает, что осел не летает? Но так как ум этого человека находится во Христе, и во Христе пребываешь и ты, то, чтобы не ра­зорвать единства с тобой, он с тобой согласится. А ког­да мы молимся непрестанно, слова молитвы и ум дела­ются огнем и жертвенником, на который полагается жертва: наша воля, наши мечты и стремления. Дым от жертвы восходит к небу, ко Христу, и Он обоняет ее благоухание и радуется, потому что видит Свое чадо рядом с Собой.

Итак, молитва — это истинное предстояние пе­ред Богом нашего существа и, в особенности, ума, поскольку ум слышит, ум видит, ум открывает наши глубинные желания, ум идет туда, куда хотим мы. Не­правда, что мы не можем направлять ум туда, куда хо­тим: говоря так, мы обманываем самих себя и других. Просто-напросто ум знает, чего мы хотим в глубине сердца, и идет туда, куда мы хотим. В результате мы беспомощно блуждаем умом по тропинкам, проло­женным нашим собственным сердцем.

Удерживая ум внутри себя и не позволяя ему ни­куда уходить, я могу говорить с Богом. И если мой ум не постигает Бога, не чувствует присутствия святых, никогда не получа­ет ответов от Бога или даже не верит в Него, то по край­ней мере он мо­жет слушать сло­ва, произноси­мые устами или в уме. Пусть ум не верит тому, что произносит, достаточно про­сто произносить и доверять само­му деланию. На­пример, я говорю:

Боже, милостив буди мне грешнику. Ум это слышит. Теперь надо заклю­чить ум в эти слова. Но я же не верю! Кто такой этот Бог, Которого я прошу: «Милостив буди мне»? Ничего, пусть тебя это не беспокоит. Ты только заключи ум в слова, произносимые уста­ми, заставь его следовать за ними. Или же предоставь уму произносить молитву самому, если тебе так легче. Прибегай то к одному, то к другому способу, как тебя научит опыт и сам ум. В итоге ум может полюбить эти слова, пусть даже ты в них не веришь. Как мы любим свои страсти, даже не желая иметь их, как кто-нибудь любит курить, хотя от этого может заболеть раком, или любит грех, хотя знает, что он ведет его в ад, именно так и ум привыкает к словам молитвы и начинает их любить. Поскольку эти слова, произносимые про себя или вслух, наши собственные, уму легко следовать за ними. Трудности никакой нет, потому что слова эти исходят от нас, это наше «имущество».

Конечно, мы можем говорить Богу любые слова, чирикать, как птички, славящие Бога, но разумней обращаться к Нему словами, которые мы понимаем и которые имеют определенный смысл. Точнее сказать, не нужно произносить слишком много слов, будем повторять одни и те же, чтобы ум не утомлялся, вни­кая в их смысл. Пусть у нас будет молитовка из двух, трех, четырех, самое большее пяти слов, которые мы будем непрестанно повторять. Таким образом ум при­учится внимать словам молитвы. Выберем слова, ко­торые нас трогают или нам помогают, которые при­носят нам благодать или даруют нам Бога. Обратим внимание, от каких слов мы лучше сосредотачиваем­ся, какие приносят нам сердечное сокрушение, какие дают нам ра­дость, умиление, какие несут нам умиротворение и тишину. Впрочем, нужно ли ис­кать, какие слова нам под­ходят? Что бы мы ни предпринимали, каки­ми бы путями ни шли, как бы ни искали, мы непременно придем к тому, к чему приш­ли все святые. Если при встрече я за­хочу выразить тебе свою лю­бовь, то, даже если буду дол­го думать, как это лучше сделать и что сказать, все равно в конечном счете скажу тебе то, что говорят все: «Я тебя люблю». И поэтому давайте будем говорить те же слова, что и все святые, потому что они нашли способ выразить свою любовь к Богу. Даже если мы захотим изобрести что-то свое, поэкспериментировать, мы все равно при­дем к тому же, что и все святые, начиная с апостольских времен до сего дня, — то есть к Иисусовой молитве.

Будем молиться словами: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного», в этой молитве есть все. Уже в первом слове заключено славословие. В первом, во втором, во всех словах — благодарение. В ней есть и моление, и исповедание — есть всё. Иисусова мо­литва охватывает все мои желания, все стремления. Она объемлет все мои переживания и мечты, все мое прошлое и будущее, все домостроительство и любовь Божию, в ней присутствует Сам Бог, потому что Он неотъемлем от Своего имени. И поскольку Его имя содержится в молитве Иисусовой, а мы произносим эту молитву устами, умом или сердцем, то здесь при­сутствует не образ Бога, а Сам Бог. Он присутствует в моей келье, среди икон и святых образов.

Молитва в конечном счете — подвиг Божествен­ный: на самом деле его совершаем не мы, а Бог. Бо­жественный не в том смысле, что он приличен Богу, ведь Бог не нуждается ни в чем и ни с чем не имеет соответствия, никому не подобен, даже архангелам, серафимам и херувимам. Но суть в том, что Бог при­ходит и благодаря этому подвиг совершается не мной, а Им Самим. С помощью молитвы я приобретаю Бога. Я исполняю свою работу, а Бог вступает и действует. Я нисколько не сомневаюсь в конечном успехе, пото­му что я, как действующее лицо, некоторым образом устраняюсь (остается только мое изволение внимать произносимым словам), и все совершает только Бог. Все Божие домостроительство, все наши стремления, облачение в рясу, крещение, постриг, все наши проше­ния не имеют никакой другой цели, кроме этой — стя­жать, встретить Бога.

Для чего мы, монахи, пришли в монастырь? Не для того ли, чтобы взывать неустанно: «Господи Иисусе Хри­сте, помилуй мя»? Если нет, то зачем же? Может ли что- то другое дать жизнь прошениям нашего сердца? Если мы ищем чего-то иного, то мы обречены на неудачу, ду­маем не о том, о чем следует. Именно ради молитвы мы находимся здесь. Молитва — единственное, что может удержать нас на этом месте. Не сомневайтесь: тот, кто не творит молитвы Иисусовой, не сможет жить в мона­стыре, он никогда не почувствует ни Божия присутствия, ни единства с другими, ни того, что он любит и любим. Он ничего не почувствует в своей жизни, все будет не­настоящим и мимолетным, потому что молитва — это наша самая главная любовь, осуществление всех наших желаний, всего того, ради чего мы пришли в монастырь.

Если мы хотим всегда ощущать Божие присутствие, то постараемся насытиться Богом сегодня, когда так легко и просто Его стяжать. Позаботимся о том, чтобы взять от Бога все, что можем, используя разные возмож­ности: сегодня — нашу духовную связь с игуменом, зав­тра — упражнение в молитве, послезавтра — крест оди­ночества, на следующий день — покаяние в своем грехе или утешение собранным духовным богатством. Глав­ное же, что мы должны делать для полного насыщения духовным богатством игумена (вернемся к теме нашей беседы), — это молиться. В сущности, нам и не о чем го­ворить с игуменом, кроме нашей молитвенной жизни. Если мы не молимся, то мы далеки от него, а он от нас.

Игумен для нас не просто человек: он тайна со­кровенная. Мы не можем мыслить о нем плотски, потому что мы пришли, чтобы жить жизнью духовной, а не плотской. Апостол Павел упрекал коринфян за то, что они говорили, будто он по плоти поступает. Он возражал им, что они не имеют права думать, буд­то общение с ним может быть плотским: «Мы, ходя во плоти, не по плоти жительствуем, не плотски жи­вем. Мы носим на себе плоть, но на самом деле мы боги, мы образ Христа на земле, моя связь с вами, — утверждает апостол, — богоносна и боговдохновенна, только если ваше общение со мной является обруче­нием с единственной невестой, Церковью, я, апостол Павел, могу быть вашим апостолом и наше общение истинно».

Какой позор взирать на игумена плотски! Если мы не по плоти жительствуем, отказываемся воевать за богатство, славу, зачем добиваться хорошего о нас мнения плотских людей? Либо игумен действитель­но является этой духовной тайной, точкой соприкос­новения неба и земли, либо он — простой смертный. Если ты приходишь к игумену и рассказываешь ему не о духовной жизни, не о своем сеянии и урожае, Бо­жественных посещениях, ночах, проведенных в мо­литве, а о чем-то земном, то разве это не значит, что игумен для тебя обычный человек, к которому ты про­сто привязан, как к отцу по плоти? В таком случае мы по плоти жительствуем, по плоти взираем на игу­мена, по плоти общаемся с ним и хотим, чтобы и он воспринимал нас плотски. Тогда мы не духовные дети, а плотские, хотя и рождены от других родителей.

Как мы порой огорчаем игумена, когда приходим к нему! Мы просим его принять нас, утверждаем, что это срочно, и он думает, что случилось что-то серьезное.

Он зовет нас, а мы рассказываем ему о пустых, при­земленных, ничтожных случаях, о наших отношениях с ближними, о том, что они нам сказали. Тогда игу­мен недоумевает: «И это мои чада? Неужели у них так пусто в голове и сердце? Неужели они не чувствуют, как меня огорчают? Неужели им нечего сказать мне о Боге, неужели они ничего не вынесли ни из своего чтения, ни из молитвы и бдения? Неужели им больше нечего мне рассказать?» Когда же мы будем говорить о Боге? После смерти? Но в аду покаяния нет, и там о Боге никто не вспоминает. Давайте вспоминать о Нем здесь, здесь бороться с Ним, чтобы Он стал всецело на­шим. И в этой борьбе с Богом игумен необходим нам, он может нам помочь.

Один молодой человек, не привыкший к труду, обойденный судьбой, болезненный, странноватый, хотел уйти на Святую Гору, но сомневался: «Смогу ли я там жить в лишениях?» Он отправился за советом к одному пустыннику и, когда тот спросил его, почему он хочет на Святую Гору, юноша ответил ему, что на­шел хорошего старца. «Нашел старца? Поезжай к нему и ни о чем не думай! — воскликнул пустынник. — Пойди и будь его рабом, чтобы он стал твоим отцом, и предоставь ему делать с тобой то, что он хочет. Если понадобится, он отошлет тебя в мир. Если нет, похо­ронит тебя на Святой Горе, возведет тебя на небо». И пустынник был прав.

Итак, когда мы говорим об игумене, то подразуме­ваем эту тайну. Мы не должны взирать на него иначе, потому что этим мы позорим его, бесчестим, унижаем. Лодыжка связует стопу со всей ногой — так и игумен, как некое звено, соединяет наши ступни, ходящие по земле, с сердцем, стремящимся к небу. Только если я так отношусь к игумену, я вправе сказать, что он по- истине является моим старцем. И только если я мо­люсь, у меня есть старец. Тогда я могу славословить

Бога вместе со зверями, дубравами, ущельями, гора­ми — со всем творением. Если же я не молюсь, старца у меня нет. Но в то же время, если у меня нет старца, то я не молюсь, хотя бы и жил в монастыре.

 

***

 

Может ли быть такое, что я молюсь, совершаю ночное правило, но при этом оно мне ничего не дает?

Конечно, может: прежде всего, если у тебя нет пол­ной открытости перед игуменом. Ты не можешь со­вершать ночное правило, если я, игумен, не буду знать о твоих поступках, словах, о твоем внутреннем состо­янии. Если, например, ты убедишь игумена, что мо­жешь молиться ночью четыре часа, получишь на это благословение, но сам всю ночь будешь мучиться, из­немогать, а днем раздражаться и со всеми ссориться, то такое благословение недействительно, оно от сата­ны, потому что игумен не знал всех обстоятельств. По­лучается, ты обманул игумена. Вполне возможно, что я, игумен, понимаю, что ты меня обманываешь. Но я не скажу тебе об этом, я буду разговаривать с тобой ис­ходя из твоих слов. То, что ты мне сказал, — для меня правда. Ты меня убеждаешь, что можешь совершать четырехчасовое бдение. Если на самом деле ты на это не способен и надрываешься, то приносишь жертву Ваалу, а не истинному Богу. Это эгоизм. Наш подвиг и бдение определяет либо игумен, которому мы все рас­сказываем, либо дьявол, дьявольская воля. В послед­нем случае мы стремимся к недостижимому, впадаем в ненормальное, демоническое состояние и, тогда, в то время как нам кажется, будто мы стремимся к свя­тости, совершенству, духовности, на самом деле ста­новимся бесноватыми.

Трудно отличить добродетель от порока: они по­хожи, словно два близнеца. Так же трудно отличить и ангела от демона. И тот и другой — духи, и мы легко можем их спутать: принять ангела за демона и демона за ангела, святого за грешника и грешника за свято­го. Тем более не кончится добром, если мы возьмемся судить о себе самих, потому что мы судим о себе так, как подсказывает нам наше сердце и воля. Если я хочу доказать, что поступаю правильно, то найду в пользу этого множество доводов. Нет ничего сильнее челове­ческой воли.

Поэтому недопустимо, чтобы игумен не знал, как мы совершаем свое бдение, и особенно как мы молим­ся. Лучше ничего не делать, чем оставлять игумена в неведении. Нельзя без его ведома назначать себе пра­вило, чтобы потом он разузнавал, как же мы молимся. Должна быть полная открытость, чтобы мы говорили игумену всё искренно, при условии, конечно, что мы молимся. Если мы не будем молиться, то при встрече с игуменом будем, как говорится, переливать из пу­стого в порожнее, по пословице: «Смейся надо мной, а я над тобой, так скоротаем время». Пройдут годы, мы состаримся и будем тешить себя надеждой, что, может быть, Бог нас спасет. «Отче, я спасусь?» — будем мы приставать к игумену. «Да, чадо, спасешься». Ведь если нам сказать: «Не спасешься», мы, пожалуй, все бросим.

Молитвенная жизнь предполагает полную откро­венность с игуменом. Наши собственные рассужде­ния вроде: да игумен все знает, он все понял, я ему об этом говорил; уж ему ли этого не чувствовать? — ни­чего не значат. Все это басни, оправдания, удаление от Бога. Бог говорит: Скажи сначала беззакония свои. Сам расскажи о своем грехе, помысле, о том, что тебя волнует. И если даже игумен уснет, ты все-таки от­крой, что у тебя на душе. Так, одного святого охваты­вал сон, но его послушник продолжал свою исповедь. Если ты пребываешь в общении со Святым Духом, то Дух, вещающий всякому человеку, возвестит и игуме­ну то, что он должен тебе сказать. Если же общение с Духом Святым тебе неведомо, то в твоей жизни Его не существует, и игумену Он ничего не возвестит. Тог­да игумен улыбнется тебе, или даже проявит как-то явственней свою любовь, или поругает тебя, если он, как тебе по-человечески кажется, тебя не любит... Но конечно, толку не будет никакого. Суть в том, чтобы ты был полностью открыт перед игуменом, он не дол­жен что-то узнавать от других людей, о чем-то дога­дываться, нуждаться в Божием извещении о тебе или даже просто в психологической проницательности и опытности. Все это принадлежности века нынешне­го, обманчивого, нам это ни к чему. Наша связь — это общение, а общение предполагает слово, беседу.

Кроме того, истинная молитва и истинные от­ношения с игуменом предполагают полное послуша­ние или, когда его нет, полное подчинение во всех мелочах. Благодаря подчинению мы соединены друг с другом, тебе оно дает право говорить со мной, а мне, игумену, обращаться к тебе. Если ты не подчиняешь­ся, то, по церковным правилам, я обязан изгнать тебя из братства, чтобы ты не вредил братьям и не достав­лял мне бесполезных хлопот. Неподчинение — самое отвратительное поведение, которое свидетельству­ет о крайнем самолюбии человека, его одержимости и опасности для прочих, поэтому такой монах должен покинуть монастырь. Мое право выслушивать тебя и говорить с тобой и твое право говорить со мной по­являются только тогда, когда есть послушание, то есть свобода. Иначе наши отношения не духовные, а плот­ские, и тогда тебе просто снисходят. Однако прояв­лять снисходительность можно день, год, два года, но

 

 

 

не вечно. Послушание же должно быть до крови, как говорит апостол Павел. Если послушания нет, значит, мы не отдаем игумену своего ума и сердца.

Наконец, истинная молитва и истинные отноше­ния с игуменом возможны только в том случае, если послушник во всем согласен с ним. Без согласия с игу­меном, даже если ты ему подчиняешься, дело не пой­дет. Если есть открытость и послушание, но нет меж­ду нами согласия, мы с тобой должны побеседовать и решить, оставаться тебе в обители или уйти. Ведь если у тебя нет полного согласия со мной, значит, ты остаешься при своем: у тебя есть мнение, понимание, желания, помыслы, и потому между нами нет глубин­ного общения. Какое-то звено разомкнулось, и мы не можем соединиться. Тогда мы или должны расстать­ся, но не беззаконно, не по твоей воле, а по церковным правилам, или ты должен прийти к согласию со мной.

Последнее иногда мучительно, но стоит того, если мы хотим стать мучениками Христовыми, войти в сонм святых мучеников, даже великомучеников, по­тому что, по предсказаниям древних преподобных, в последние времена самые незначительные поступки будут иметь цену большую, чем подвиги святых преж­них времен. Если они становились мучениками со­вести, то мы станем великомучениками. Однако для этого мало просто подчиняться игумену: подчиняет­ся и муж жене, и жена мужу, и солдат, и служащий, и преподаватель, и дворник, и муравьи, и бездушная тварь. Нам же нужно быть единомысленными с игуме­ном, даже если нам это будет стоить пролития крови. В таком случае я стану самым настоящим великому­чеником. Иначе напрасны все наши предыдущие рас­суждения о святых, молитве, благоговении, духовном подъеме, слезах, потому что все можно истолковать по-разному; как правило, мы толкуем эти состояния, движимые собственной чувственностью, а не сужде­нием игумена. Игумен превыше всех этих состояний, потому что сами по себе, без него, они ничего не дают. Как миряне, даже если их соберется миллион, не мо­гут совершить литургию без священника, так и мы без игумена бессильны. Все то, о чем мы с вами беседова­ли, становится невозможным, если наша связь с игу­меном ущербна. В нашем доме тогда нет ни жильца, ни управителя, и в конце концов он останется забро­шенным, пустым.

Здесь стоит рассказать об одном эпизоде из жития преподобного Саввы Освященного. Святой этот был весьма деятельным человеком: он принимал участие во всех догматических и канонических прениях и при этом имел опытное знание монашеской жизни, перво­христианский монашеский дух. Будучи уже старцем, он с несколькими монахами отправился к императо­ру Юстиниану, чтобы попросить у него помощи в деле спасения Церкви. Юстиниан принял его с почтением, потому что много о нем слышал. Он созвал своих со­ветников, чтобы обсудить возникшую в Церкви про­блему и решить ее, как о том его просил святой старец.

И вот когда Юстиниан проявил такую заинтере­сованность и начал вникать в дело, монахи увидели, что их игумен встает, чтобы уйти. Они поняли, что на­ступило время совершить службу третьего часа. Суще­ствовал обычай вычитывать часы в положенное для них время, даже при работе на поле или в каком-то другом месте. Святой Савва рассудил, что если на поле, несмотря на изнурительный труд, нужно совершать часы в свое время, то тем более это необходимо во дворце. Со стороны это выглядело невежливо, поэтому монах, стоявший ближе всего к нему, хотел остановить его: «Отче, что ты делаешь? Царь ратует за наше дело». А преподобный Савва отвечал ему: «Чадо, они делают свое дело, а мы будем делать свое». То есть Юстиниан созвал своих сановников и делает то, что подобает ему как императору, чтобы помочь Церкви, а мы должны делать свое дело, совершать последование часа.

Мы приходим в монастырь, чтобы делать «свое дело». Все мы — бриллианты, собранные в оправу вокруг главного бриллианта (который может быть и с изъяном), — игумена. Один камень может сверкать сильнее, другой слабее, но все мы предстоим перед Бо­гом. Когда одни светильники горят сильнее, а другие слабее или вовсе угасли, то в комнате, освещаемой огнем, угасшие светильники могут быть зажжены от горящих.

Если мы хотим дарить радость игумену, если хо­тим знать, что Бог с нами, — давайте делать свое дело. Отдадим все свое внимание Богу, сущему внутри нас. Не будем следить за тем, что делает ближний. Тот, кто присматривается: «А что же делает ближний?» непре­менно падет, не только монах, но и любой человек, будь он даже святой. Всякий, кто смотрит за тем, что делают другие, падет, потеряет Бога. И напротив, как только мы предстанем перед Богом должным образом, не опуская нашей собственной литургии — ночного правила, тотчас все устроится, наладится, потому что жителем нашей души, кельи, монастыря будет Сам Бог, Он наполнит Собой нашу жизнь, сон и бодрствование.

 

***

 

Как быть, когда игумена не станет с нами?

Человек, живущий в миру, может выбрать себе лю­бого другого старца. Порой до его выбора могут прой­ти годы, что, впрочем, не означает, что все это время он будет жить без руководства. Он будет, как и прежде, пока был жив его старец, жить мирно, безмятежно, ве­сти духовную жизнь.

Насельнику монастыря в этом смысле проще. Ко­нечно и у нас, как у людей, живущих во плоти, могут быть свои слабости и затруднения: мы можем вну­тренне не соглашаться принять нового игумена. Что тогда делать? Выбрать себе руководителем кого-то другого? Но тогда разрушается общежитие или же я сам от него отделяюсь. Лучше умереть, чем отделить­ся от общежития. Человеческая природа несовершен­на, и как раз один из ее недостатков — такое преткно­вение. Итак, когда внутри нас буря и мы не находим покоя, мы должны руководствоваться не сердцем, а умом, потому что ум — правитель. Ум носит Бога и сам носим Им. Человек может молиться умом, и в этой молитве участвует все существо: душа, тело, сердце, утроба и легкие. Таким образом, когда игуме­на не станет, будем просто держаться ночного прави­ла, к которому мы привыкли при прежнем игумене, и примем в свою жизнь нового игумена.

Если пред Богом мы будем жить по совести, не пасуя перед трудностями и не уступая своим желани­ям, тогда Бог склонит наше сердце принять игумена и просветит его самого. Если же ни то, ни другое не­возможно, то Бог найдет способ все устроить: или уй­дет игумен, или ты сам уйдешь из жизни, или Бог даст тебе другого игумена. Бог сохранит тебя, это в Его си­лах. Но с твоей стороны необходимо принять нового игумена в свое сердце. Ты должен делать для этого все возможное, и прежде всего продолжать жить сокро­венной жизнью, то есть исполнять свое бдение ночью. Если ты будешь прилежать умной молитве, бдению, чтению Писания, тогда новый игумен естественно войдет в твое сердце. Как входит в нас Христос, Ко­торого мы не видим и не слышим? Церковь уверяет нас в том, что Он входит в нас, об этом говорит нам Он Сам, Дух Святой и все святые. Если может войти и входит Сам Христос, «невместимый везде», разве Он не может и игумена ввести внутрь нашего серд­ца? Что связало многих послушников с их игуменами, как они приняли настоятеля в свое сердце, несмотря на то что прежде у них был другой духовник, открыв­ший им Христа? Совершали они для этого какой-либо подвиг, прилагали усилие? Бог естественным образом устроил так, что они стали близки друг другу. И са­мое удивительное, что люди разных национальностей, иностранцы, покоряются совершенно иному для себя миру, с иной историей, жизнью, традициями.

Значение здесь имеет не игумен сам по себе, Бог идет дальше. Всякий раз, когда Он хочет встретиться с человеком, Он что-то или кого-то избирает. Как мол­ния выбирает определенное дерево и ударяет в него, так и Христос выбирает именно этого святого, этого человека, именно этого грешника, эту скамью, эту крышку ковчега завета, этот жертвенник, это Еванге­лие, эту, а не другую ночь, не ту, про которую думал я, — Он выбирает все это и смотрит, где Ему воссесть. Тот, Кто покоится на ангельских крыльях, для Кого небо престол, а земля подножие, сегодня делает Сво­им престолом, Своей обителью и подножием одного, другого, третьего человека.

 

 

 

Если мы будем искать ночью Бога, Бог посетит на­шего нового игумена и он примет нас, а мы его. Бог побуждает женщину обратить внимание на опреде­ленного человека и выйти за него замуж. Откуда она его узнала? Почему именно он ее привлек? Это Бог со­единил ее с мужем. Точно так же и здесь: Бог соеди­нит тебя с игуменом, если сам ты стремишься к Богу. Самое прекрасное, что есть в твоей жизни, будет оли­цетворять для тебя новый игумен. Прежний игумен уже обрел свой престол, Бога, в Котором он упокоил­ся. Новый станет тем человеком, которого будет по­сещать Пресвятая Троица. Если же Христос не захочет посетить игумена, чтоб он принял нас в свое сердце, то и тогда да будет имя Господне благословенно. В любом случае помни, что Христос заботится о тебе и ищет че­ловека, который станет сокровенным звеном, соеди­няющим тебя с Ним.

 

***

 

Как соотносятся для монаха ночь и день?

Монашеская жизнь всецело сосредоточена на ноч­ном времени, а днем становятся видны проявления, последствия этого. В общежитии дневная жизнь за­ключается главным образом в служении братьям, де­лах послушания и в общении. А ночь полностью посвя­щается Богу. Но естественно, чем лучше монаху удает­ся и в течение дня жить в трезвении, сохранять душев­ный мир, ощущать Божие присутствие, тем больше он днем приобретет. Ясно, что ни работа, ни общение с братьями не могут повредить богообщению, если монах ведет себя благоразумно и сознательно. При такой духовной жизни и взаимоотношения монаха с игуменом будут отличаться глубиной и пониманием.

 

ТЕКСТЫ ПРАВИЛ