ПОЛИТИ́ЧЕСКАЯ КОРРЕ́КТНОСТЬ. См. ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ

 

ПОЛИТИ́ЧЕСКАЯ ЛИНГВИ́СТИКА – лингвистическая дисциплина, исследующая языковую и речевую специфику политического дискурса, использование средств языка и речи в политических процессах, в т.ч. в политической борьбе за власть. Содержание П.л. удачно охарактеризовано А.П. Чудиновым: «Предмет исследования политической лингвистики – политическая коммуникация, т.е. речевая деятельность, ориентированная на пропаганду тех или иных идей, эмоциональное воздействие на граждан страны и побуждение их к политическим действиям <…>. Современная политическая лингвистика активно занимается общими проблемами политической коммуникации (анализирует её отличия от коммуникации в других сферах), изучает проблемы жанров политической речи (лозунг, листовка, программа, газетная статья, выступление на митинге, парламентская полемика и др.) и особенности функционирования политических текстов. Наша наука активно обращается к проблемам идиостиля отдельных политиков, политических партий и направлений, рассматривает стратегии, тактики и приёмы политической коммуникации, изучает композицию, лексику и и фразеологию политических текстов, использование в них самых разных образных средств. К числу важнейших направлений политической лингвистики относятся также рассмотрение отдельных политических концептов в рамках соответствующего языка и национальной культуры, обращение к проблемам понимания политических реалий того или иного государства гражданами других государств, сопоставительное исследование политической коммуникации в различных странах и на разных этапах развития общества» [Чудинов 2006: 6 – 7]. При определении предмета П.л. некоторые авторы делают акцент на исследовании дискурсивных практик, «идентифицирующих участников политического дискурса как таковых или формирующих конкретную тематику политической коммуникации. <…> В этом смысле можно говорить (и говорится) о таких предметах политической лингвистики, как “дискурс Рейгана”, “дискурс Горбачёва”, “тоталитарный дискурс”, “дискурс о безопасности”, “дискурс свободы и справедливости”, “парламентский дискурс”. Иными словами, дискурс Рейгана – это совокупность дискурсивных практик Рейгана, проявляющихся в его политических выступлениях, интервью и т.д. Тоталитарный дискурс – это совокупность дискурсивных практик, характерных для политического языка тоталитарного общества, а дискурс о безопасности – совокупность дискурсивных практик, встречающихся в дискуссиях о безопасности государства и формирующих эти дискуссии как часть политического дискурса в целом» [Баранов 2001: 245 – 246].

Исследование политического дискурса носит междисциплинарный характер, поэтому П.л. тесно взаимодействует с многими лингвистическими и – шире – гуманитарными дисциплинами: лингвистической прагматикой, социолингвистикой, когнитивной лингвистикой, стилистикой, психологией, политологией и др. Что касается Политической риторики (см.), то по отношению к ней П.л. играет роль лингвистического фундамента – во всех основных звеньях риторического канона.

Основными понятиями-терминами П.л. являются «политическая коммуникация», «политический дискурс», «политический язык», «политическая речь», «жанры политической речи», «политический концепт», «идеологема», «мифологема», «политический стереотип» и нек. др.

Практическая значимость П.л. велика: вместе с политической риторикой она непосредственно участвует в изменении политической реальности, преобразовании существующей в сознании социума политической картины мира. Актуальность этой новой лингвистической дисциплины подтверждается наличием специального научного журнала «Политическая лингвистика», издаваемого в Уральском государственном педагогическом университете (гл. редактор − проф. А.П. Чудинов).

Лит.: Амиров В.М. Агитационный предвыборный сверхтекст: организация содержания и стратегии реализации: АКД. Екатеринбург, 2002; Баранов А.Н. Введение в прикладную лингвистику: учеб. пособие. М., 2001; Будаев Э.В., Чудинов А.П. Зарубежная политическая лингвистика: учеб. пособие. М., 2008; Будаев Э.В., Чудинов А.П. Метафора в политической коммуникации. М., 2008; Вольфсон И.В. Язык политики. Политика языка. Саратов, 2003; Воробьёва О.И. Политическая лексика, её функции в современной устной и письменной речи: монография. Архангельск, 2000; Кашина Е.В. Категория «свойственность – чуждость» в политическом дискурсе: АКД. Кемерово, 2006; Михалёва О.Л. Политический дискурс как сфера реализации манипулятивного воздействия: АКД. Кемерово, 2004; Мухарямов Н.М., Мухарямова Л.М. Политическая лингвистика как научная дисциплина // Политическая наука. М., 2002. № 3; Паршина О.Н. Стратегии и тактики речевого поведения современной политической элиты России: ДД. Саратов, 2005; Почепцов Г.Г. Психологические войны. М., 2000; Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация / отв. ред. Л.П. Крысин. М., 2003; Соколовская Т.Б. Языковая личность политического лидера (на материале газет новейшего времени): АКД. СПб., 2002; Федотовских Т.Г. Листовка как жанр политического дискурса: когнитивно-прагматический анализ: АКД. Екатеринбург, 2005; Чудинов А.П. Политическая лингвистика: учеб. пособие. М., 2006; Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М., 2004; Язык средств массовой информации: учеб. пособие / под ред. М.Н. Володиной. М., 2008.

А.П. Сковородников

 

ПОЛИТИ́ЧЕСКАЯ РИТО́РИКА – одна из частных риторик (см. Риторика), содержанием которой является теория и практика эффективной речи (эффективной речевой коммуникации) в сфере политики; политическое красноречие в широком смысле. П.р. обладает определённой спецификой во всех основных частях Риторического канона (см.).

В области инвенции (изобретения) она использует специфические «общие места», напр., ключевые концепты эпохи или доминирующей идеологии (такие, как «цивилизованные страны», «открытое общество», «права человека» и т.п.); специфическую фактологию (широко известные факты и события политической истории, соответствующие статистические данные, документы, авторитетные свидетельства), а также Демагогию (см.) и Речевое манипулирование (см.).

В области диспозиции (расположения) П.р. разрабатывает систему речевых жанров, приспособленных к изложению и пропаганде политических идей (манифест, декларация, политический доклад, листовка, политическая биография, политическая реклама, лозунг) и к политической борьбе в сфере речевой коммуникации, прежде всего – защите своих политических позиций и опровержению и дискредитации позиций политических противников (проблемная политическая статья, политический комментарий, панегирик, памфлет, фельетон, анекдот и т.д.).

В области элокуции П.р. пользуется всем спектром выразительных средств языка, свойственных прежде всего Публицистическому стилю (см.), она обладает также характерной терминологией, фразеологией и метафорикой, которые в последние годы стали предметом изучения Политической лингвистики (см.). П.р., как и риторика в целом, является комплексной гуманитарной дисциплиной; кроме политической лингвистики, она опирается на политологию, политическую философию, психологию и все речеведческие дисциплины (в первую очередь – на стилистику и жанроведение).

Лит.: Гофман В.А. Слово оратора: Риторика и политика. М., 2010; Кара-Мурза С.Г. Власть манипуляции. М., 2007; Логинова И.Ю. Персуазивность как механизм воздействия в политическом дискурсе: программа политической партии и манифест // Интерпретация – Понимание – Перевод. СПб., 2005; Лузина Л.Г. Язык как средство идеологического воздействия: лингвопрагматический аспект // Язык как средство идеологического воздействия. М., 1983; Михальская А.К. Русский Сократ: лекции по сравнительно-исторической риторике. М., 1996; Паршина О.Н. Российская политическая речь: теория и практика. М., 2007; Политическое поведение и политические коммуникации: Психологические, социологические и филологические аспекты. Красноярск, 1994; Романов А.А., Черепанова И.Ю. Языковая суггестия в предвыборной коммуникации. Тверь, 1998; Сальникова Н.В. Национально-культурная риторрика политического дискурса: КД. Ставрополь, 2011; Хазагеров Г.Г. Политическая риторика. М., 2002; Чернявская В.Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия: учеб. пособие. М., 2006; Язык и власть: межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2003.

А.П. Сковородников

 

ПОЛИТКОРРЕ́КТНОСТЬ, или ПОЛИТИ́ЧЕСКАЯ КОРРЕ́КТНОСТЬ, – термин, возникший в США и в последние годы распространившийся довольно широко в странах западной культуры. В России употребляется сравнительно редко, его синонимом отчасти можно считать более распространённый термин Толерантность (см.). Однако по сравнению с толерантностью П. имеет свою специфику, поскольку связана прежде всего с языком и предполагает запрет слов и выражений, которые могут показаться обидными для представителей разного рода меньшинств: этнических, религиозных, возрастных, сексуальных и т.д. Так, Л.П. Лобанова отмечает, что «к оскорбительным словам политическая корректность относит, наряду, напр., со словами негр, цветные, индейцы, цыгане и т.п., также и те слова, которые ещё совсем недавно никому не казались оскорбительными – напр., бедный, неимущий, больной, инвалид, парализованный, красивый, умный, здоровый, иностранец, эмигрант и т.п., – и находит им замену <…>. Так, под защиту политической корректности “на словах” попадают, напр., старики – их нельзя называть стариками; слепые – их следует называть инакозрячими, толстые – это теперь люди других размеров; глупые – это люди, другие по способностям; сумасшедшие – корректно: люди с психиатрическим опытом и мн. др.. <…> Арифметические соображения политическую корректность не интересуют. Женщин, напр., она относит к дискриминированному меньшинству и, защищая их права, стремится – в идеальном варианте – к искоренению всякого напоминания в языке о мужчинах» [Лобанова 2004: 6 – 8].

Очевидно, что такого рода П. представляет собой идею толерантности, доведённую до крайности. Неудивительно, что подобного рода П. вызывает у некоторых авторов негативное отношение. Так, Л.И. Слуцкий характеризует П. как «одно из самых ужасных изобретений ХХ века. Она заключается в том, что изобретён новый эзопов язык, чтобы не называть вещи своими именами. Цель, вроде бы, та же, что у Эзопа: не дай Бог обидеть кого-то, а говорить как бы намёками. Но из инструмента индивидуального пользования этот язык в наше время превратился в некое официальное средство коммуникации. <…> Интересно, что принцип политкорректности полностью противоречит другому основополагающему принципу западной демократии, а именно принципу свободы слова. Многие сознают этот факт, но ничего пока не сделано, чтобы разрешить это противоречие» [Слуцкий 2008].

Владимир Буковский, известный в прошлом диссидент и писатель, живущий в Лондоне, пишет: «… Появились законы о “hate speech” – “языке ненависти”, нечто вроде 70 статьи советского Уголовного кодекса, по которой меня судили. “Языком ненависти” объявили любое упоминание о расовых различиях или сексуальных наклонностях. Вы не имеете права признавать очевидные факты. Если вы упоминаете их публично – это преступление. <…> Это привело к такой цензуре, что в наши дни Шекспир бы жить не мог. Да половину его пьес уже и не ставят. “Венецианский купец” – антисемитизм, “Отелло” – расизм, “Укрощение строптивой” – сексизм. <…> Массовая цензура подкрепляется уголовным законодательством. За шутку о гомосексуалистах можно угодить в тюрьму» [Буковский 2009].

В позитивном ключе П. определяется как компонент толерантного коммуникативного поведения, соблюдение языкового такта [Гончарова 2012: 222], как стремление «найти новые способы языкового выражения взамен тех, которые задевают чувства и достоинство индивидуума, ущемляют его человеческие права привычной языковой бестактностью и/или прямолинейностью в отношении расовой и половой принадлежности, возраста, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида и т.п.» [Тер-Минасова 2005: 216]. Р. Кочесоков даже полагает, что для утверждения принципов толерантности в нашем обществе их целесообразно внедрять в образовательных учреждениях путём принятия различных уставов и положений [Кочесоков 2001]. По-видимому, реализация подобного рода предложений может обернуться посягательством на свободу слова.

Следует иметь в виду, что есть и другие трактовки П. Так, Глеб Павловский в статье «Новая политкорректность – против языка вражды» понимает П. как «минимизацию насилия» в политической публичной речи [Павловский 2010]. Т.А. Ушакова обращает внимание на то, что П. может пониматься узко и широко. «В узком смысле слова “политкорректность” – это правило, предписывающее в официальной речи заменять слова, указывающие на социальные особенности, на нейтральные. Однако в широком смысле слова политкорректность, разумеется, этим не исчерпывается, и под этим термином понимается практика такой замены слов в политических суждениях, которая бы моделировала восприятие политической ситуации в том ключе, в котором выгодно говорящему. Так, политкорректные стандарты настаивают в т.ч. на употреблении “эвфемизмов, отвлекающих внимание от негативных явлений действительности”: война > конфликт; бомбардировка > воздушная поддержка <…> Подобная эвфемизация – характерный приём выступлений, напр., Дж. Буша-младшего. Его выражение “защита демократии”, под которым подразумевались военные действия, стало знаменитым» [Ушакова 2011]. В такой трактовке П. получает статус одной из манипулятивных речевых стратегий.

Полагаем, что в любом случае П. не следует отождествлять с коммуникативной толерантностью, поскольку основой последней является принцип «кооперативного речевого взаимодействия коммуникантов», воплощающийся в соответствующих коммуникативных стратегиях и тактиках [Соловьёва 2011: 206].

Лит.: Адлер Дж. Борьба вокруг «политической корректности» // Америка. 1993. № 442; Аннушкин В.И. Русский концепт терпение,новая толерантность и речевая культура педагога // Толерантность и коммуникативная культура педагога: мат-лы Всерос. науч.-практ. конф. Красноярск, 2005; Буковский В. Политкорректность хуже ленинизма. URL: www.regions.ru/news/2242306/; Гончарова Т.В. Речевая культура личности: практикум. М., 2012; Кочесоков Р. Политическая корректность как средство формирования религиозной толерантности // Век толерантности. Вып. № 3-4. М., 2001; Лобанова Л.П. Новый стиль речи и культура поколения: политическая корректность: монография. М., 2004; Майба В.В. О структуре языка политкорректности (на примере английского и русского языков) // Политическая лингвистика. 2012. № 2(40); Павловский Г. Новая политкорректность – против языка вражды // Русский журнал. 19.11.2010. URL: www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Novaya-politkorrektnost-protiv-yazyka-vrazhdy; Слуцкий Л.И. Политкорректность – тяжёлое заболевание Запада. URL: www.world.lib.ru/s/sluckij_l_i/politkorrektnost.shtml; Соловьёва Н.В. Толерантность: понятие, концепт, категория // Стереотипность и творчество в тексте: межвуз. сб. науч. тр. Вып. 15. Пермь, 2011; Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2005; Ушакова Т.А. Политкорректность: игра во что или кем? URL: www.listos.biz/главная/библиотека/ушакова-т-а-политкорректность-игра-во-что-или-кем/.

А.П. Сковородников

ПОЛОНИ́ЗМЫ – заимствования из польского языка. Они составляют значительную часть лексики дворянского быта, а также научных, юридических, административных терминов, которые пополнили состав русского языка в конце XVI – начале XVIII вв. Основной причиной притока П. в русский язык стала большая популярность польского языка и шляхетской культуры в среде русской дворянской аристократии, мода – особенно в Юго-западной части Руси – на «политес с манеру польского».

П. подразделяются на слова собственно польского происхождения (вензель, мазурка, особа, шкатулка и т.д.) и иноязычные слова, заимствованные через польский. Напр., польский язык послужил посредником при перемещении и усвоении германских слов типа кухня, кофта, крахмал, бляха, а также польских ка́лек немецких слов духовенство (Geistlichkeit), обыватель (Bewohner) и мн. др. В XIX в. польское влияние распространялось главным образом на общественно-политическую лексику русского языка (маёвка, шпик и нек. др.). Лексические заимствования из польского в ХХ–XXI вв. единичны.

Лит.: Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII – XIX вв. М., 1982; Крысин Л.П. Русское слово, своё и чужое: исследование по современному русскому языку и социолингвистике. М., 2004; Крысин Л.П. Большой словарь иноязычных слов. М., 2005; Панькин В.М., Филлипов А.В. Языковые контакты: Краткий словарь. М., 2011; Тамань В.М. О польской лексике в языке русских памятников XVI и первой половины XVII вв.: АКД. Л., 1953.

О.В. Фельде

 

ПОРИЦА́НИЕ– речевой жанр (в иной трактовке речевой акт), который возникает в ситуации осуждения, выговора или выражения неодобрения. Антонимичным речевым жанром (противопоставленным по интенции) является Похвала (см.). Существует немало известных цитат, связанных с темой П. и похвалы: Похвала без ног, а порицание с крыльями (В. Гюго); И не было, и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицания или только похвалы (Будда); Пусть тебя не слишком огорчает незаслуженное порицание; зато ведь и хвалят тебя иной раз ни за что (Георг Лихтенберг); Упрекай (друга) наедине, хвали – публично (Солон); Часть друзей твоих порицает тебя, и часть хвалит; приближайся к порицающим и удаляйся от восхваляющих (Талмуд) и т.д.

Структура и характер П. во многом зависят от того, в каком направлении статусных отношений оно используется. П. «может выражаться при статусных отношениях сверху вниз, снизу вверх или в общении равностатусных партнёров» [Трофимова 2010: 27].

Статусные отношения «сверху вниз». Целью такого П. является чёткое разделение Я и ты/Вы. В этой связи можно назвать несколько ситуаций:

1. Родитель – ребенок. Напр.: Это невозможно! – сердито говорила мама. − Что бы я ни попросила тебя сделать − ты всё делаешь наоборот! Ну что за несносный мальчишка (А. Алексеева).

2. Старший по возрасту − младший по возрасту. Напр.: Мисс Накада, вам следует иметь в виду, – сказала я, может быть, с оттенком порицания в голосе, – что у меня есть официальное разрешение на работу детективом (Л. Уотт-Эванс).

3. Руководитель – подчинённый. Напр.: Это ваш отчёт, товарищ Новосельцев? – сухо спросила она, показывая на папку. – Мой, – ответил Новосельцев упавшим голосом. – К делу надо относиться серьёзно или не заниматься им совсем, – не глядя на Новосельцева, поучала Калугина (Цитата из к/фильма «Служебный роман. Наше время»).

П. при статусных отношениях «снизу вверх» строится по другим законам. Примером такого П. может служить следующий фрагмент: Захар даже сквозь зубы плюнул, рассуждая о таком скаредном житье. – Нечего разговаривать! – возразил Илья Ильич. – Ты лучше убирай. – Иной раз и убрал бы, да вы же сами не даёте, − сказал Захар. – Пошел своё! Всё, видишь, я мешаю. – Конечно, вы; всё дома сидите: как при вас станешь убирать? Уйдите на целый день, так и уберу (И. Гончаров). Слуга здесь в качестве объяснения пытается переложить вину на хозяина. П. «снизу вверх» очень индивидуализированно. В некоторых случаях эмотивно-оценочное отношение в П. «снизу вверх» можно определить как «этическое презрение», в котором социальный статус коммуникантов не является релевантным, т.к. говорящий оценивает адресата как личность с моральных, а не статусных позиций. Презрительное отношение может выражаться младшими по возрасту или положению − старшим, слугой − хозяину. Если же рассматривать соответствующие взаимоотношения на уровне социальных ролей (без учёта личностного фактора), то в норме дети должны относиться к родителям с почтением, слуги – служить своему господину, а не выносить суждения о его поступках, по крайней мере открыто и демонстративно.

При П. равноправного партнёра возможно выражение всех видов эмотивно-оценочного отношения. Как правило, при П. одного из равных партнёров на передний план выходит интенция упрёка, в т.ч. имеют место и нарушения этической нормы. Напр.: Старика старуха забранила: Дурачина ты, простофиля! Не умел ты взять выкупа с рыбки! Хоть бы взял ты с неё корыто, наше-то совсем раскололось (А. Пушкин).

Таким образом, П. возможно в различных ситуациях речевого общения и напрямую зависит от социальных ролей партнёров, от наличия в их распоряжении статусных прав, привилегий и полномочий.

Лит.: Дьячкова И.Г. Высказывания-похвалы и высказывания-порицания как речевые жанры в современном русском языке: КД. Омск, 2000; Евтушенко О.А. Институциональный концепт «порицание» в английской и русской лингвокультурах: КД. Волгоград, 2006; Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник / под ред. Л.Ю. Иванова, А.П. Сковородникова, Е.Н. Ширяева и др. М., 2007; Миронова М.В. Статусные отношения коммуникантов при неодобрении и порицании // Ярославский педагогический вестник. 2012. № 4. Т. 1; Трофимова Н.А. Порицание и статус // Актуальные проблемы лингвистики и методики обучения иностранным языкам: мат-лы I междунар. научно-практ. конф. Чебоксары, 2010.

Н.Н. Акулова

 

ПОРЯ́ДОК СЛОВ. Порядок слов, вопреки сложившемуся мнению, не является в русском языке свободным, хотя и не столь фиксирован, как, напр., в английском. В русском языке у П.с. в письменной и устной речи разные функции и разные нормы. В монологической и диалогической речи они также различны.

В письменной и устной монологической речи основная функция П.с.– выражение актуального членения предложения, позволяющее осуществлению когезии (связности) текста. Предложения в тексте строятся по принципу тема–рема, т.е. от данного (названного в предыдущем предложении), известного адресату, исходного для адресанта, к новому, информативно значимому. См., напр., в тексте директора Гидрометцентра России о погоде: В погоде, как и в жизни, часто происходят революционные сдвиги. Другое дело – климат, он меняется медленно и постепенно, несмотря на фантастические сценарии катастроф. Август 2004 г. по значению средних температур в Северном полушарии был теплее средних многолетних значений на 0,7 градуса (Изв.) (курсивом обозначена тема, полужирным – рема, подчёркнута собственно рема).

Возможны два типа построения текста: к одной и той же теме присоединяются разные ремы (параллельная связь) или (чаще) рема одного предложения становится темой следующего (последовательная связь), но в любом случае текст в каждой своей составляющей (предложении) развивается от темы к реме, и порядок размещения слов во фразе следует этому принципу. Это отвечает логике развития мыслей, а потому такой же порядок слов нередко наблюдается в монологической устной речи. См., напр., в интервью В. Машкова: Не боитесь подорвать свой имидж? – Самое страшное в нашей жизни – создать себе образ, которому ты не соответствуешь. Я из сибирского городка, и самая близкая из тех ролей, которые я исполнял, была в картине «Вор». Близкую по моему существу, потому что я знал этих людей, простых людей. Толян из «Вора» – он простой человек (Изв.).

Однако функция выражения актуального членения для П.с. в устной речи не основная, поскольку рема информационно может быть обозначена независимо от места её расположения во фразе.

Внутри тематического или рематического комплекса действует вторая по значимости в письменной речи функция П.с. – грамматическая. В русском языке – это прежде всего функция организации (сохранения или расчленения) словосочетаний. Сохранению словосочетания на основе согласования способствует нормативный порядок: зависимый член перед существительным (иной порядок может даже грамматически разрушить словосочетание, превратив определение в сказуемое: солнечный день и День солнечный), а на основе управления – управляемый член после управляющего (сценарии катастроф, позвать сестру, сказать сестре). Иное расположение слов расчленяет словосочетание, делая один из его компонентов темой или ремой (ср.: быть холоднее – единое словосочетание, а В США август холоднее был только в 1927 г. – расчленённое на тему и рему). Примыкающие компоненты словосочетаний располагаются перед главным, если это наречия на -о/-е, а если это застывшие формы творительного падежа – после главного компонента (быстро идти, но ехать верхом). Иной порядок расчленяет словосочетание.

Члены предложения, не образующие словосочетаний ни с подлежащим, ни со сказуемым (детерминанты и ситуанты), начинают собой предложение (В США и Канаде это лето оказалось самым холодным).

Обычное расположение при наличии нескольких свободных словоформ: время – место – субъект (Вчера в магазине сестре стало плохо и ей вызвали «Скорую»).

В художественной речи и публицистике (реже) работает и стилистическая функция П.с.: стилизация под диалогическую устную речь (в таких случаях типично расположение дополнения перед глаголом) и фольклорную (сказовую) монологическую (сказуемое перед подлежащим: Жили-были старик со старухой).

В стихотворной речи главенствует расположение слова не в предложении, а в строке, обычные нормы П.с. письменной речи нарушаются ради придания каждому слову особой значимости (ср. прозаическое Я воздвиг себе нерукотворный памятник и стихотворное Я памятник себе воздвиг нерукотворный).

Пользуясь письменной речью, следует помнить, что в русском языке П.с. не разграничивает подлежащее и сказуемое, подлежащее и дополнение, поэтому при любом их расположении при одинаковых формах возникает двусмысленность: Выстрел опередил прыжок зверя ~ Прыжок зверя опередил выстрел. Если контекст не даёт однозначного понимания, таких предложений следует избегать (можно: Зверь прыжком опередил выстрел / Выстрел не дал зверю прыгнуть).

Необходимо также учитывать, что в сложных словосочетаниях на основе управления контактно к глаголу располагается косвенное дополнение, т.к. его связь с глаголом слабее, чем у прямого (дать кому что).

В устной речи и актуальное членение предложения, и единство или членение словосочетаний, оформляются интонационно, поэтому П.с. в ней гораздо свободнее. Как тема, так и рема могут занимать в предложении любое место, но частотнее рема в начале или середине предложения, т.к. концы фраз обычно «проглатываются». Рема часто просто отсутствует. Словосочетания также связаны просодически, отсюда в устной речи не возникает ненужных сочетаний слов в предложениях типа: Обязать всех владельцев / собак держать на привязи (перепад частот основного тона разделяет владельцев и собак при просодическом объединении собак и держать) – двусмысленности не возникает.

В этих условиях основной функцией П.с. в устной (особенно в разговорной) речи становится функция выражения степени коммуникативной значимости, в соответствии с которой всё коммуникативно значимое выдвигается вперёд (и получает просодически ударное место), а всё незначимое располагается позади, в просодическом (интонационном) провале, т.е. почти не слышно. Именно поэтому рема как самое значимое слово в предложении выдвигается вперёд (остальное могут и не дослушать, прервав говорящего), поэтому определение оказывается перед существительным (даже субстантивное: сестры сын), тогда как малозначимое − после, дополнение располагается впереди глагола и т.д.

В результате различия функций различны и нормы П.с. В письменной речи рема в конце, тогда как в устной, особенно диалогической, – ближе к началу, в письменной речи – тенденция к последовательности реализации всех связей: Он помог (кому?) ей (в чем?) сделать (что?) доброе дело (так называемый проективный П.с.), а в устной диалогической господствует непроективный П.с. (Я очень его люблю; Он доброе дело ей сделать помог).

И в письменной, и в устной речи изменение типичного для каждой из них П.с. либо имеет значение для передачи смысла (выделение ремы, стилизация устной речи на письме, выражение степени коммуникативной значимости – в устной), либо являются ошибкой в письменной речи: * Он помог сделать ей доброе дело. Под влиянием разговорной речи с её относительной свободой в расположении слов нередко встречаются ошибки в размещении в письменной речи частицы даже и наречной частицы ещё (надо: перед тем словом, которое они выделяют), союза также (должен быть после того слова, которое присоединяет: Приехал отец, даже мама приехала или Мама приехала также). Ошибочно: Мама даже приехала, если даже выделяет слово мама, а не приехала; также в начале предложения.

Следует учесть, что и в письменной, и в устной речи рема может быть выражена лексически (словами с эмоциональной семантикой, при помощи специальных частиц) – в таких случаях её место в предложении более свободно. Кроме того, возможны в П.с. проявления авторского идиостиля (Сухое стояло лето у М.А. Шолохова), но они возможны именно как отступления от нормы или её нейтрального варианта.

Лит.: Ковтунова И.И. Современный русский язык и актуальное членение предложения. М., 2002; Крылова О.А. Коммуникативный синтаксис русского языка. М., 1992; Крылова О.А., Хавронина С.А. Порядок слов в русском языке. М., 1984; Мучник Б.С. Культура письменной речи. М., 1996; Николаева Т.М. От звука к тексту. М., 2000; Николаева Т.М. Функции частиц в высказывании. М., 1983; Русская разговорная речь / под ред. Е.А. Земской. М., 1973; Садыкова Г.В. Порядок слов: функциональный аспект: на материале текстов электронных газет на русском и английском языках: КД. Казань, 2005; Синицина Т.А. Функция порядка слов в коммуникативном членении предложения: сравнительно-сопоставительный анализ на материале немецкого и русского языков: КД. М., 2006; Сиротинина О.Б. Порядок слов в русском языке. М., 2003; Янко Т.Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М., 2001.

О.Б. Сиротинина

 

ПОСЛО́ВИЦА − устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение, хотя бы часть элементов которого наделена переносным значением и которое пригодно к использованию в дидактических целях.

Термин «П.» имеет богатую дотерминологическую историю. Слово «П.» имело в древнерусском языке ряд значений, семантическим стержнем которых оказывается признак ‘произнесённость’. В то же время в её терминологической сущности, благодаря этимологическому сопоставлению с другими близкими по значению словами, употреблявшимися в разных языках, можно выделить такие составляющие, как 1) способность выразить завершённую мысль; 2) широкая известность, т.е. воспроизводимость; 3) признание значительным количеством носителей языка истинности выражаемого в пословице суждения; 4) использование в ходе речи, «к слову», в соответствии с необходимостью аргументировать мысль, сформулированную в непословичной форме; 5) употребление в качестве средства повышения изобразительности и выразительности речи.

Одним из главных признаков П. считают наличие у неё переносного смысла. Это отличает П. от чисто дидактических изречений, создаваемых для прямого назидания, поучения, ср.: «<…> пословица изображает мысль, мнение общеупотребительное, по большей части скрытое в фигурном облачении, а нравственное изречение представляет в выражении своём истину и наставление без сего облечения, столь сродного первой» [Снегирёв 1996: 203]. Тем не менее в широком плане учёные [Потебня 1990] признают и существование безо́бразных пословиц – изречений, у которых обобщающий характер семантики не соединяется с переосмыслением деривационной базы, ср.: Злой не верит, что есть добрые люди. Другие исследователи [Широкова 1931; Жуков 1991; Савенкова 2002] квалифицируют такие единицы как Поговорки (см.).

П. характеризуют как результат мышления по аналогии, ибо в речи она маркирует подобие, сходство двух конкретных ситуаций (А и В), одна из которых входит в означающее, а другая является референтом пословичного знака. Так, образная основа П. Гусь свинье не товарищ указывает на маловероятность комфортного сосуществования двух представителей фауны, обусловленную их биологическим различием (ситуация А). Сама по себе П. может быть применена как маркер множества других конкретных ситуаций (В₁, В₂..., В_n), ср.: Ты пойми то, что нам, казакам, нужна своя власть, а не иная.... с мужиками нам не по дороге, – гусь свинье не товарищ. Мужики землю норовят оттягать, рабочий жалованье себе желает прибавить, – а нам чего дадут? Земли у нас – ого! А окромя чего надо? (М. Шолохов); В настоящее время руководство МУП «ЖКХ» носится с идеей создания ТСЖ – так называемых «Товариществ собственников жилья».... Но..., прежде чем создать товарищество, необходимо привести дом в полный порядок... А сегодня – ну какие мы товарищи? И кому это мы стали товарищами? Районной администрации? Сельскому совету или комхозу? Так и просится на язык пословица: «Гусь свинье не товарищ...» (http://www.listock.ru/pages/node/1890). Эти ситуации роднит одна мысль: «У сущностно разных субъектов нет оснований для единения».

С точки зрения семантической структуры П. можно разделить на синтетичные, обладающие целостным переносным значением(На волка только слава, а овец таскает Савва – ‘Обвиняют в чём-л. одного, а в действительности виноват другой’), и аналитичные, в составе которых переосмыслению подвергаются не все элементы (У кого что болит, тот о том и говорит – ‘Когда кого-л. волнует какая-то проблема, он беспрестанно вспоминает о ней в разговорах с другими’; переосмыслено лишь слово болит).

П. сохраняет способность сигнализировать о типовой ситуации или отношении между вещами [Пермяков 1970], т.е. указывать на модель ситуации до тех пор, пока носители языка в состоянии уловить аналогию между значением предложения – деривационной базы и набором признаков собственно пословичного означаемого. Забвение внутренней формы затемняет семантику П., выводит единицу из активного употребления, а затем лишает статуса языкового знака. Сегодняшним носителям русского языка неизвестны П. Грунью лета не избегаешь; По бороде быть бы тебе в воде и т.п., существовавшие в XIX в. Напротив, ощущение мотивированности значения позволяет использовать П. в речи как яркое средство привлечения внимания адресата, психологического воздействия, аргументации позиции, побуждения к активной реакции. Сам по себе набор П., известных отдельному языку, отражает систему мировых и этнообусловленных ценностей.

Лит.: Воркачёв С.Г. Этносемантика паремии: сопоставительный анализ метафоризированных показателей безразличия в русском и испанском языках // Языковая личность: культурные концепты: сб. науч. тр. Волгоград, 1996; Даль В.И. Пословицы русского народа. В 2-х тт. М., 1984; Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М., 1991; Иванов Е.Е., Мокиенко В.М. Русско-белорусский паремиологический словарь = Руска-беларускі парэміялагічны слоўнік. Могилёв, 2007; Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки (Заметки по общей теории клише). М., 1970; Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка // Потебня А.А. Теоретическая поэтика. М., 1990; Савенкова Л.Б. Русская паремиология: семантический и лингвокультурологический аспекты. Ростов н/Д, 2002; Селивёрстова Е.И. Русская пословица в паремиологическом пространстве: КД. СПб., 2010; Снегирёв И.М. Словарь русских пословиц и поговорок; Русские в своих пословицах. Н. Новгород, 1996; Широкова О. Жизнь пословицы // Русский язык в школе. 1931. № 6−7.

Л.Б. Савенкова