Глава 7. Сияние Эрнста Юнгера

Сияние – это самое точное слово, чтобы выразить то влияние, которое оказали на меня литературные работы Эрнста Юнгера и его личность. И в свете этого сияния, которое, стереоскопически, охватывает вещи снаружи и изнутри, мир, который я знал, открылся мне в новом прозрачном величии. Это случилось задолго до открытия ЛСД и до того, как я лично познакомился с этим автором в связи с галлюциногенами.

Моё увлечение Эрнстом Юнгером началось с его книги Das Abenteuerliche Herz (Смелое сердце). Вновь и вновь, на протяжении сорока лет, я беру в руки эту книгу. Здесь, больше чем когда-либо, в темах, которые мне ближе и значат для меня больше, чем война и новый тип человека (темы ранних книг Юнгера), красота и магия прозы Юнгера открылись для меня в описаниях цветов, снов, одиноких прогулок; мыслях о случайностях, будущем, цвете и других темах, имеющих непосредственное отношение к нашей личной жизни. Всюду в его прозе, в точных описаниях внешней и внутренней стороны вещей, становятся очевидным чудеса мироздания; всюду затрагивается то уникальное и вечное, что есть в каждом человеке. Ни один из писателей так не раскрыл мне глаза, как он.

Наркотики тоже упоминались в «Смелом сердце». Но прошло много лет, прежде чем я сам заинтересовался этой проблемой, после открытия психических эффектов ЛСД.

Моё первое письмо Эрнсту Юнгеру не имело ничего общего с наркотиками; я просто однажды поздравил его с днём рождения, как благодарный читатель.

Боттмигнен, 29 марта 1947

Уважаемый г-н Юнгер,

Как ваш многолетний почитатель, я хотел послать вам баночку мёда на ваш день рождения. Но мне не это удалось, потому что в Берне мне отказали в разрешении на вывоз.

Я задумывал этот подарок скорее как привет из страны, где до сих пор в изобилии есть молоко и мёд, чем как напоминание об очаровательном высказывании из вашей книги Auf den Marmorklippen (На Мраморном Утёсе), где вы говорите о «золотых пчёлах». Упомянутая здесь книга вышла в 1939, незадолго до начала Второй Мировой Войны. «На мраморном утёсе» – не только шедевр немецкой прозы, но и весьма важная работа, поскольку в этой книге пророчески, с поэтической проницательностью, описаны образы тиранов, ужасов войны и ночных бомбардировок.

В нашей переписке Эрнст Юнгер также спрашивал о моих исследованиях ЛСД, о которых он узнал через друзей. По этому поводу я послал ему подходящую литературу, которую он с благодарностью принял и сделал следующие комментарии:

Кирххорст 3.3.1948 …вместе с обоими приложениями, касающимися вашего нового фантастикума. Кажется, что вы затронули ту область, которая содержит много тайн.

Ваша посылка пришла вместе с книгой «Исповедь англичанина, употребляющего опиум», которая только что вышла в новом переводе. Переводчик написал мне, что он решился на эту работу, прочитав мою книгу «Смелое сердце».

Что касается меня, то мои практические опыты в этой сфере остались позади. Это такие эксперименты, в которых любой рано или поздно вступает на действительно опасный путь, и может радоваться, если ему удастся сбежать с одним только подбитым глазом.

В этих веществах меня больше всего интересовала их взаимосвязь с продуктивностью творчества. Я на своём опыте убедился, что творческие достижения требуют подвижности сознания, а она уменьшается под влиянием наркотиков. С другой стороны, важна концептуализация, а под влиянием наркотиков можно получать прозрения, которых действительно нельзя достичь другим путём. Мне вспомнилось прекрасное эссе Мопассана об эфире, который он описывал как средство для их достижения. Более того, у меня создалось впечатление, что в этой горячке можно также открыть новые ландшафты, новые архипелаги, и новую музыку, которая становиться столь ясной, когда достигаешь «таможни» («An der Zollstation» (На таможне) – так называется вторая глава из книги «Смелое сердце», в которой говориться о переходе от жизни к смерти). Но, с другой стороны, для географического описания нужно быть полностью сознательным. Продуктивность творчества для художника значит то же, что исцеление для врача. Соответственно, для него может быть достаточно, время от времени входить в эти сотканные из материи наших чувств области. Кроме того, у меня возникает ощущение, что в наше время существует большая потребность в энергетикумах-амфетаминах, которые выдавали даже лётчикам и другим военным в армии, нежели в фантастикумах. По-моему, чай является фантастикумом, кофе – энергетикумом, поэтому чай имеет несоизмеримо большую ценность для художника. Я заметил, что кофе разрушает тонкую картину светотеней тех сомнений, что возникают при записывании мыслей. При этом становишься несдержанным. От чая, напротив, мысль действительно двигается вперёд.

Что касается моих «исследований», у меня имелась рукопись книги на эту тему, но я сжёг её. Мои экскурсии закончились гашишем, который вызывал у меня очень приятные, но, в то же время, маниакальные состояния, азиатскую жестокость… Вскоре после этого, из письма от Эрнста Юнгера я узнал, что он дополнил размышлениями о наркотиках свой роман Гелиополис, над которым тогда работал. Он написал мне об исследователе наркотиков, который фигурирует в этом романе: Среди путешествий в географическом и метафизическом мире, которые я пытаюсь описать там, есть и путешествия совершенно оседлого человека, который исследует архипелаги, не встречающиеся в обычных морях, при помощи такого транспортного средства как наркотики. Я даю отрывки из его журнала. Определённо, я не могу позволить этому Колумбу внутреннего мира хорошо кончить – он умирает от отравления. Avis au lecteur. У книги, которая появилась на следующий год, был подзаголовок Rueckblick auf eine Stadt (Взгляд на один город), ретроспектива города будущего, в котором приборы и оружие настоящего усовершенствовались при помощи магии, и в котором боролись между собой демоническая технократия и консерватизм. В образе Антонио Пери, Юнгер запечатлел упомянутого исследователя наркотиков, жившего в древнем городе Гелиополисе. Он ловил сны, как другие ловят бабочек сачком. Он не отправлялся на острова по воскресеньям и праздникам и не часто бывал в тавернах на пляже Пагос. Он запирался в своей студии, чтобы путешествовать в область снов. Он говорил, что все страны и неизвестные острова нанесены на эту карту. Наркотики служили ему ключом, чтобы входить в комнаты и пещеры этого мира. На протяжении лет он приобрёл большие знания, и он вёл журнал своих экскурсий. Небольшая библиотека, по соседству со студией, состояла частично из травников и медицинских книг, частично из работ поэтов и чародеев. В ней Антонио обычно читал, пока наркотик не начинал действовать… Он отправлялся в путешествия, полные открытий, во вселенную своего разума. В центре этой библиотеки, которая, после ареста Антонио, была разорена наёмниками губернатора провинции, стояли книги:… величайших вдохновителей девятнадцатого столетия: Де Кинси, Э.Т.А. Хоффманна, По и Бодлера. Ещё там были книги, написанные в древности: травники, средневековые тексты по некромантии и демонологии. Среди имён там были Альберт Великий, Раймунд Луллий, Агриппа Неттесгеймский… Кроме того, там был большой том De Praestigiis Daemonum, и уникальный сборник Medicus Weckerus, изданный в 1582 в Базеле… В другой части своей коллекции Антонио Пери собирал в основном «древние книги по фармакологии, сборники формул и фармакопеи, и охотился за репринтными изданиями журналов и хроник. Среди прочих там нашёлся тяжёлый том психолога Хайдельберга об экстракте из бутонов мескаля, и доклад Хофманна-Боттмингена о фантастикуме из спорыньи…»

В тот год, когда был издан Гелиополис, мне удалось лично познакомиться с автором. Во время пребывания Эрнста Юнгера в Швейцарии, я встретился с ним в Равенсбурге. Во время чудесной осенней поездки по южной Швейцарии вместе с нашими общими друзьями, я испытал на себе сияющую силу этой личности.

Двумя годами позже, в начале февраля 1951, случилось важное событие моей жизни, ЛСД путешествие вместе с Эрнстом Юнгером. Поскольку, до этого времени, существовали только отчёты об ЛСД экспериментах в области психиатрии, этот опыт особенно интересовал меня, потому что это была хорошая возможность увидеть, в немедицинской обстановке, как ЛСД действует на творческую личность. Это произошло незадолго до того, как Олдос Хаксли начал экспериментировать в этом же ключе с мескалином, и о чем он в последствии рассказал в двух своих книгах «Двери восприятия» и «Рай и Ад».

Чтобы на всякий случай у нас была медицинская помощь, я пригласил моего друга, врача и фармаколога профессора Хериберта Концетта. Путешествие состоялось в 10:00 утра, в комнате нашего дома в Боттмингене. Поскольку невозможно было предвидеть реакцию такого сверхчувствительного человека, как Эрнст Юнгер, для первого эксперимента из предосторожности была выбрана небольшая доза, всего 0.05 мг. По этой причине эксперимент не оказался очень глубоким.

Начальная стадия отличалась усилением эстетического восприятия. Возникли красно-фиолетовые розы немыслимой яркости и излучавшие удивительное свечение. Концерт Моцарта для флейты и арфы звучал в своей небесной красоте как райская музыка. С взаимным восхищением мы созерцали таявший дым, который с лёгкостью поднимался от палочки, японского благовония. Когда опьянение стало глубже, и разговор прекратился, мы окунулись в фантастические грёзы, лёжа в удобных креслах с закрытыми глазами. Эрнст Юнгер наслаждался зрелищем пёстрых восточных образов – я путешествовал вместе с племенем берберов по Северной Африке, видел пёстрые караваны и пышные оазисы. Хериберт Концетт, чьи черты казались мне преобразившимися, словно Будда испытывал дыхание безвременья, свободу от прошлого и будущего, блаженство совершенного бытия здесь и сейчас.

Возвращение из изменённого состояния сознания сопровождалось сильной чувствительностью к холоду. Как замёрзшие путники, мы укутались в одежды. Мы отпраздновали возвращение в повседневную реальность хорошим обедом, во время которого Бургунди лилось рекой.

Это путешествие отличалось взаимностью и параллельностью наших переживаний, которые воспринимались чрезвычайно радостно. Все трое из нас оказались у ворот восприятия мистического бытия; однако, эти ворота не открылись. Доза, которую мы выбрали, оказалась слишком маленькой. Не понимая этого, Эрнст Юнгер, который до этого проникал в более глубокие области при помощи высокой дозы мескалина, заметил: «По сравнению с тигром мескалином, этот ваш ЛСД – просто домашняя кошка». После дальнейших опытов с более высокими дозами ЛСД, он пересмотрел это мнение.

Юнгер включил упомянутую сцену с курительной палочкой в свой рассказ «Besuch auf Gotenholm» («Визит в Готенхольм»), в котором глубокие переживания под воздействием наркотика также играют определённую роль: Шварценберг зажёг курительную палочку, как он иногда поступал, чтобы очистить воздух. С кончика палочки заструился голубой дымок. Мольтнер взглянул на это сначала с изумлением, потом с восторгом, как будто сила его взгляда увеличилась. Это проявилось в игре ароматного дыма, который поднимался от курительной палочки и потом разветвлялся тонкой кроной. Словно созданная воображением, в глубине возникла мягкая паутина морских лилий, которая слегка дрожали от ударов прибоя. В этом творении текло время – оно кружилось, вращалось, извивалось, словно дождь из монет. Богатство пространства открылось в этой ткани, бесчисленные волокна, словно нервы, распростёрлись ввысь.

Теперь на видение подействовало движение воздуха, оно слегка покачнулось вокруг палочки, как танцор. Мольтнер удивлённо воскликнул. Решётчатые лучи чудесного цветка вращались в новой плоскости, в новом измерении. Мириады молекул танцевали в единой гармонии. Здесь законы больше не скрывались за внешностью; это было столь тонким и невесомым, что чётко отражало их. Как все оказалось просто и убедительно. Числа, масса и вес ничего не значили. Они сбросили свои одежды. Ни одна из богинь не могла рассказать этого вновь посвящённому так смело и открыто. Пирамиды с их весом не достигли этого откровения. Это стало славой Пифагора. Никакое зрелище до этого не воздействовало на него с такой магической силой. Такое, как в описанном примере созерцания голубого дыма, углубление эстетического восприятия весьма типично для начальной стадии воздействия ЛСД, до того как начинаются более глубокие изменения сознания.

В последующие годы время от времени я встречался с Эрнстом Юнгером в немецком городке Вильфинген, куда он переехал из Равенсбурга; или же мы встречались в Швейцарии, в моем доме в Боттмингене, или в Бунднерланде на юго-востоке Швейцарии. После совместного ЛСД экспириенса наши отношения стали более близкими. Наркотики и проблемы, связанные с ними были главной темой наших бесед и переписки, хотя в то время мы не проводили дальнейших практических опытов.

Мы обменялись литературой о наркотиках. Эрнст Юнгер передал в мою библиотеку редкую, ценную монографию доктора Эрнста Фрайхеррн фон Бибра, «Die Narkotischen Genussmittel und der Mensch» («Удовольствие от наркотиков и человек») изданную в Нюрембурге в 1955. Эта книга – классический труд о наркотиках, имеет ценность в первую очередь, как источник сведений из истории наркотиков. Фон Бибра под понятием «наркотические средства» охватывает не только такие вещества, как опиум и дурман, но также кофе, табак, кат, которые не попадают под современное определение наркотиков, в отличие от коки, мухомора и гашиша, которые он также описывает.

Достойны упоминания, актуальные и поныне, общие заключения фон Бибры о наркотиках, сделанные больше ста лет назад:

Отдельный человек, принявший слишком много гашиша, и бегающий в безумии по улицам, нападающий на первого встречного, теряет значимость по сравнению с большим числом тех, кто проводит время спокойно и счастливо, приняв после обеда умеренную дозу; число тех, кому удалось избежать мучений благодаря коке и тех, кто, возможно, был спасён от голодной смерти благодаря коке, значительно больше нескольких «кокерос», которые подорвали своё здоровье неумеренным потреблением. Также, только лживый лицемер может порицать винную чашу библейского Ноя только потому, что отдельные пьяницы не знают, как соблюдать меру и ограничивать себя.

Время от времени я сообщал Эрнсту Юнгеру об интересных, актуальных открытиях из области наркотиков, как, например, в моем письме, написанном в сентябре 1955:… На прошлой неделе к нам прибыло 200 грамм нового снадобья, которое я взялся исследовать. Оно состояло из семян растения рода мимоза (Piptadenia peregrina Benth), которое используется индейцами, живущими возле реки Ориноко, как стимулирующее и опьяняющее средство. Семена перемалываются, сбраживаются и смешиваются с порошком из сожжённой скорлупы улитки. Этот порошок индейцы вдыхают при помощи пустотелой раздвоенной птичьей кости, как же сообщал Александр фон Хумбольдт в 8-ой главе книги «Reise nach den Aequinoctiat-Gegenden des Neuen Kontinents» («Путешествие в экваториальную Америку»). Воинственное племя отомако и в наши дни весьма широко использует это снадобье, которое называется ньопо, юпа, нопо или кохоба. Как сообщается в своей монографии П. Х. Гумилья (Et Orinoco Itustrado, 1741):

«Отомаки нюхали этот порошок пред сражением с карибами, когда в прежние времена между ними велись жестокие войны… Это снадобье совершенно лишает их разума, и они в ярости хватаются за оружие. И, если бы женщины не знали, как их сдерживать, крепко связывая, они бы ежедневно причиняли ужасные разорения. У них жуткий нрав… Другие доброжелательные и покорные племена, которые также нюхают юпу, не приходят в такую ярость, как отомаки, которые самобичеванием при помощи этого вещества доводят себя перед сражением до необычайной свирепости и отправляются в бой полные дикой ярости».

Мне любопытно, как ньопо может действовать на таких людей, как мы. Если когда-то и произойдёт сессия с использованием ньопо, то нам ни в коем случае нельзя отсылать наших жён, как во время весеннего путешествия (имеется в виду ЛСД путешествие в феврале 1951), чтобы в случае необходимости, они могли нас крепко связать… Химический анализ этого снадобья привёл к выделению действующего вещества, которое, как алкалоиды спорыньи и псилоцибин, принадлежит к группе индольных алкалоидов, но которое уже было описано в научной литературе, и поэтому не исследовалось в дальнейшем в лаборатории Сандоз. (Активными веществами ньопо являются ДМТ (N,N диметилтриптамин) и родственные соединения. ДМТ был впервые синтезирован Манске в 1931.) Фантастические эффекты, описанные выше, проявляются только в особой манере использования этого нюхательного порошка, и, скорее всего, относятся к особенностям психики этих индейских племён.

Противоречия применения наркотиков

Фундаментальные вопросы о проблемах, связанных с наркотиками были затронуты в следующей переписке.

Боттминген, 16 декабря 1961

Дорогой г-н Юнгер,

С одной стороны, у меня имеется большое желание, помимо естественнонаучных и химико-фармакологических исследований галлюциногенных веществ, изучать также их использование в качестве волшебных снадобий в других странах… С другой стороны, я должен признать, что меня весьма занимает фундаментальный вопрос: может ли использование этого типа препаратов, то есть веществ, столь глубоко воздействующих на наш разум, действительно считаться запретным нарушением законов. Пока мы используем любые средства и методы, которые дают нам представление о новых аспектах реальности, в этих средствах, разумеется, нет ничего предосудительного; даже напротив, опыт и знания новых граней реальности делают её ещё более реальной для нас. Однако возникает вопрос, раскрывают ли эти сильнодействующие вещества всего лишь дополнительное окно для наших чувств и восприятия, или же сам наблюдатель, само его существо, подвергается изменению. Последнее означает, что меняется то, что, по-моему, всегда должно оставаться нетронутым. Меня волнует вопрос, безупречна ли самая глубинная суть нашего бытия. Или она не может быть повреждена чем-то, происходящим в её материальной, физико-химической, биологической и психической оболочке, или же материя в форме этих препаратов имеет возможность вторгаться в духовный центр нашей личности, в наше «Я». Последнее объясняется тем, что действие волшебных снадобий происходит на границе, где сливаются разум и материя – эти магические вещества сами по себе являются трещинами в бесконечном пространстве материи, в которых её глубина, её взаимосвязь с разумом, становятся очевидными. Это можно выразить, переделав известные слова Гёте:

«Если бы глаза не были освещены солнцем, они никогда бы не увидели его; Если бы сила разума не была материальна, как бы материя могла воздействовать на него».

Это соответствует тем «трещинам», которые радиоактивные вещества представляют в периодической системе элементов. На самом деле, можно задаться вопросом, не является ли подобным образом получение атомной энергии выходом за запретные рамки.

Другой волнующий вопрос, который возникает из возможности влиять на высшие функции разума микродозами определённых веществ, касается свободы воли.

Такие высокоактивные психотропные вещества, как ЛСД и псилоцибин, обладают очень тесной структурной взаимосвязь с веществами, присутствующими в организме, которые встречаются в центральной нервной системе и играют важную роль в регуляции её функций. Поэтому возможно, что при нарушении метаболизма обычных нейротрансмиттеров образуется вещество, подобное ЛСД или псилоцибину, которое может определять и изменять характер человека, его видение мира и поведение. Мизерное количество вещества, образование которого мы не можем контролировать по своей воле, способно определять нашу судьбу. Возможно, подобные размышления о биохимии, нашли своё выражение во фразе Готтфрида Бенна из его эссе «Provoziertes Leben» (Искусственная жизнь): «Бог есть вещество, наркотик!»

С другой стороны, хорошо известно, что такие вещества, как, например, адреналин образуются в нашем организме вследствие мыслей и эмоций, которые, в свою очередь, определяют функции нервной системы. Можно предположить, что наше физическое тело восприимчиво по отношению к разуму, и оно формируется им, так же, как наша интеллектуальная сущность формируется нашей биохимией. Определить, что изначально, не легче, чем ответить на вопрос, что было в начале: курица или яйцо.

Несмотря на свою неуверенность относительно существенных опасностей, которые могут возникать при использовании галлюциногенных веществ, я продолжил исследования действующих веществ мексиканского волшебного «утреннего сияния», о которых я вкратце вам писал. В семенах этого растения мы обнаружили в качестве действующего вещества производные лизергиновой кислоты, химически родственные ЛСД. Это было практически невероятным открытием. Я всегда питал особенную любовь к «утреннему сиянию». Это были первые цветы, которые я в детстве самостоятельно вырастил в саду. Их голубые и красные чашечки – одно из первых воспоминаний моего детства.

Недавно я прочитал в книге Д. Т. Судзуки «Дзен и японская культура», что «утренне сияние» играло важную роль в Японии, среди любителей цветов, в литературе, и в изобразительном искусстве. Его великолепие сильно повлияло на творческую фантазию японцев. Среди прочего, Судзуки цитирует трехстишие поэтессы Чийо (1702-75), которая однажды утром пошла за водой к соседнему дому, потому что…

«Моё ведро очаровано цветами утреннего сияния, и я попрошу воды».

Таким образом, «утреннее сияние» демонстрирует два возможных способа влиять на разум и тело человека: в Мексике оно оказывает воздействие как волшебное снадобье, тогда как в Японии оно действует с духовной точки зрения, посредством красоты своих чашечек.

Вильфинген, 17 декабря 1961

Уважаемый г-н Хофманн,

Я благодарен вам за подробное письмо от 16 декабря. Я задумался над вашим главным вопросом, и в определённом смысле стал одержим им по случаю пересмотра An der Zeitmauer (На стене времени). Там я упоминаю, что в области физики и биологии, мы начинаем разрабатывать технологии, которые больше нельзя понимать, как прогресс в установленном смысле, которые вмешиваются в эволюцию и участвуют в развитии вида. Конечно, я выворачиваю все наизнанку, так как полагаю, что именно новая мировая эпоха действует эволюционно на прототип. Поэтому, наша наука с её теориями и открытиями, не причина, скорее, одно из следствий эволюции. Это одновременно коснётся животных, растений, атмосферы и поверхности планеты. Мы не развиваемся от точки до точки, скорее мы пересекаем некую линию.

Стоит задуматься над риском, на который вы указали. Тем не менее, он существует во всех аспектах нашего существования. Общий знаменатель появляется то здесь, то там.

Говоря о радиоактивности, вы используете слово «трещина». Эти трещины не просто вопрос открытий, но и вопрос разрушений. По сравнению с эффектами радиации, действие магических снадобий более подлинное и менее жёсткое. К классическом понимании они выводят нас за пределы человеческого. Гурджиев в какой-то мере видел это. Вино уже изменило многое, оно принесло с собой новых богов и новую природу человека. Но вино является для новых веществ тем же, чем классическая физика для современной. Эти вещества следует пробовать только в узком кругу. Я не могу согласиться с мыслью Хаксли, что трансцендентные возможности можно нести массам. В действительности, это не утешительная выдумка, это реальность, если быть искренним. Здесь достаточно нескольких контактов, чтобы определить направление и руководство. Это выходит за рамки теологии и попадает под раздел теогонии, так как обязательно входит в новый дом, в астрологическом смысле. В начале следует удовлетвориться пониманием этого и превыше всего быть осторожным в своих целях.

Также сердечно благодарю за прекрасную картину голубого «утреннего сияния». Похоже, что это как раз то, что я год за годом выращиваю у себя в саду. Я не знал, что оно обладает особой силой; однако, так, наверное, случается с любым растением. У нас нет ключа к большинству из них. Кроме этого, должна существовать главная точка зрения, с которой не только химия, строение, цвет, но все свойства становятся важными…

 

Эксперимент с псилоцибином

Эта теоретическая дискуссия о волшебных снадобьях была дополнена практическими экспериментами. Один из таких экспериментов, послуживший сравнением ЛСД и псилоцибина, имел место весной 1962. Случилось так, что это произошло в принадлежавшем семье Юнгер бывшем доме главного лесничего замка Штауфенберг в Вильфингене. Мои друзья, фармаколог профессор Хериберт Концетт и учёный-исламист доктор Рудольф Гелпке, также приняли участи в этом симпозиуме по грибам.

Старые хроники описывали, как Ацтеки пили чоколатль перед тем, как съесть теонанакатль. Поэтому г-жа Лизелотта Юнгер тоже подала нам горячий шоколад для поднятия настроения. Затем она покинула четырех мужчин, предоставив их судьбе.

Мы собрались в стильной комнате с тёмным деревянным потолком, выложенной плиткой печью, старинной мебелью, французскими гравюрами на стенах и пышным букетом тюльпанов на столе. Эрнст Юнгер был одет в длинный, широкий восточный халат с темно-синими полосками, который он привёз из Египта; Хериберт Концетт был великолепен в ярко вышитой мантии мандарина; Рудольф Гелпке и я надели домашние халаты. Повседневную реальность следовало отложить в сторону, вместе с повседневной одеждой.

Вскоре после захода солнца мы приняли наркотик, не грибы, а только их действующее начало, по 20 мг псилоцибина каждый. Это соответствовало примерно двум третьим от очень сильной дозы, которую принимала курандера Мария Сабина в форме грибов рода псилоцибе.

Спустя час, я все ещё не замечал никакого действия, в то время как мои товарищи уже глубоко погрузились в путешествие. Я надеялся, что во время действия грибов мне удастся воскресить некоторые образы, эйфорические моменты из моего детства, которые остались в моей памяти переживаниями счастья: луг, покрытый хризантемами, слегка колыхавшимися под ветром раннего лета; розовый куст в вечернем свете после грозы; голубые ирисы, свисавшие со стены виноградника. Но, когда вещество гриба, наконец, начало действовать, вместо этих ярких образов дома моего детства, появились странные сцены. Наполовину ошеломлённый, я погрузился глубже, проходя через совсем опустевшие города с какой-то мексиканской экзотикой и мертвенным великолепием. Испуганный, я попытался удержаться на поверхности, сконцентрироваться на внешнем мире, на окружении. На какое-то время мне это удалось. Затем я посмотрел на громадного Эрнста Юнгера, ходившего взад-вперёд, могущественного волшебника. Хериберт Концетт в блестящем шёлковом халате казался коварным китайским шутом. Даже Рудольф Гелпке казался мне зловещим; длинный, худой, таинственный.

С углублением опьянения, все становилось ещё более странным. Я сам чувствовал себя странным. Когда я закрывал глаза, я попадал в чудные, холодные, глупые и пустынные местности, освещённые тусклым светом. Окружающая среда тоже казалась призрачной и лишённой всякого смысла, когда я открывал глаза и пытался зацепиться за внешний мир. Совершенная пустота угрожала затянуть меня в абсолютное небытие. Я помню, как я схватил за руку Рудольфа Гелпке, когда он проходил мимо моего кресла, и держался за него, чтобы не погрузиться в тёмное небытие. Мной овладел страх смерти и бесконечное желание вернуться в обычный мир, в реальность мира людей. После вечного страха я медленно возвращался в комнату. Я видел и слышал великого волшебника, рассказывавшего ясным, громким голосом про Шопенгауэра, Канта, Гегеля, и говорившего о старой Гаа, любимой мамочке. Хериберт Концетт и Рудольф Гелпке уже совсем спустились на землю, в то время как я только-только с большим трудом обретал опору.

Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее, встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным.

Полночь миновала, и мы собрались за столом, который хозяйка дома накрыла на верхнем этаже. Мы отпраздновали возвращение изысканным ужином и музыкой Моцарта. Беседа, во время которой мы обменивались своими впечатлениями, продолжалась почти до утра.

Эрнст Юнгер описал то, что он пережил в этом путешествии, в своей книге Annaherndrogen und Rausch (Подходящие наркотики и интоксикация) (Ernst Klett Verlag, Stuttgart, 1970), в главе «Ein Pilz-Symposium» (Симпозиум по грибам). Далее следует отрывок из этой работы: Как обычно, полчаса или чуть больше прошли в тишине. Потом возникли первые признаки: цветы на столе вспыхнули и засверкали. Было время, когда уходят с работы; снаружи подметали улицы, как обычно по выходным. Шарканье метлы болезненно проникало в тишину. Этот звук, снова и снова, как и лязг, грохот, тряска и удары случайным образом являлся симптомом, вроде тех признаков, что обозначают начало болезни. Снова и снова это играет определённую роль в истории магических практик.

К этому времени гриб начал действовать; весенний букет отсвечивал темнотой. Это не был естественный свет. Тени зашевелились в углах, как будто обретая форму. Я стал беспокойным, даже озябшим, несмотря на тепло, исходившее от плиток. Я растянулся на диване и натянул покрывало на голову.

Все стало кожей, к которой прикасались, даже сетчаткой, контактировавшей со светом. Это свет был многоцветным; он проявлялся в виде струн, которые качались взад-вперёд; вроде стеклянных бус, которые на востоке вешают в дверном проёме. Они образовывали двери, словно проходы во сне, занавеси желания и опасности. Ветер качал их, словно одежду. Они также падали с пояса танцовщицы, раскрывались и свёртывались с движением бёдер, и от этих бус в обострённое сознание струились волны самых нежных звуков. Звон серебряных колец на лодыжках и запястьях стал слишком громок. Пахнет потом, кровью, табаком, стриженым конским волосом, дешёвыми розовыми духами. Кто знает, что происходит в конюшне?

Это, должно быть, огромный мавританский дворец, нехорошее место. Ряд комнат ведёт от этого танцевального зала на нижний этаж. Повсюду были занавески, сверкающие, сияющие радиоактивным свечением. И ещё звон стеклянных инструментов с их манящим, завлекающим домогательством: «Пойдёшь со мной, красавчик?» Он то угасал, то снова появлялся, ещё более назойливо, более навязчиво, почти уже уверенный в согласии.

Теперь появились исторические коллажи, vox humana, крик кукушки. Или это была шлюха из Санта Лючии, которая выставила свои груди в окно? Потом игра разрушилась. Она танцевала; янтарное ожерелье излучало искры и заставляло соски набухать. Что только не делают ради чьего-то Йоханнеса? (в данном случае Йоханнес означает пенис, как в английском Дик или Питер). Черт возьми, это отвратительная пошлость исходила не от меня, она нашёптывалась мне через занавес.

Змеи были грязными, едва живыми, они валялись на полу на ковриках. Они были украшены бриллиантовыми чешуйками. Некоторые глядели с пола красными и зелёными глазами. Они сверкали и шептались, шипели и искрились, словно маленькие серпы перед священной жатвой. Затем все стихло, затем снова возникло, бледнее, ближе. Я был в их руках. «Затем мы тотчас же поняли друг друга».

Мадам пришла из-за занавески: она была занята, и прошла мимо меня, не заметив. Я увидел ботинки с рыжими каблуками. Подвязки стягивали толстую середину, там, где выпячивалась плоть. Огромные груди, тёмная дельта Амазонки, попугаи, пираньи, полудрагоценные камни повсюду. Вот она пошла на кухню – или, может, тут ещё есть погреб? Сверкание и шёпот, шипение и мерцание больше не различались; все как будто сконцентрировалось, в полном надежды величественном веселье.

Стало жарко и невыносимо; я сбросил покрывало. Комната была слабо освещена; фармаколог стоял у окна в белом платье мандарина, которое послужило мне незадолго до этого на карнавале в Ротвайле. Востоковед сидел рядом с выложенной плиткой печью; он стонал, как будто видел кошмар. Я понял; это был первый раунд, и скоро это начнётся снова. Время ещё не вышло. Я уже видел любимую мамочку при других обстоятельствах. Но даже экскременты являются землёй, и как золото, принадлежат к изменённой до неузнаваемости материи. С этим надо согласиться, не вдаваясь в подробности.

Грибы были земными. Больше света сокрыто в тёмных зёрнышках, что произрастают на злаках, ещё больше в зеленом соке кактуса на горячих склонах Мексики… (Юнгер имеет в виду ЛСД, производное спорыньи, и мескалин, получаемый из мексиканского кактуса пейотля.)

Путешествие пошло неудачно – наверное, мне стоит обратиться к грибам ещё раз. И действительно, шёпот вернулся, вспышки, искры – рыба клюнула на наживку. Как только задаётся мотив, он запечатляется, как на пластинке, каждый новый оборот повторяет мелодию. Игра не вышла за пределы этой мрачности.

Я не знаю, сколько раз это повторилось, и не хочу задерживаться на этом. К тому же есть вещи, которые лучше держать при себе. В любом случае полночь миновала…

Мы поднялись вверх по лестнице; стол был накрыт. Сознание все ещё было обострённым и Двери Восприятия открыты. Свет волнами исходил от красного вина в графине; по краям вздымалась пена. Мы слушали концерт для флейты. Для остальных тоже не было ничего лучше: «Как прекрасно снова быть среди людей» – сказал Альберт Хофманн.

Востоковед, с другой стороны, побывал в Самарканде, где Тимур покоится в нефритовом гробу. Он проследил победные вступления в города, где данью служил котёл наполненный глазами. Потом он долго стоял перед пирамидами черепов, которые возвёл ужасный Тимур, и во множестве отрубленных голов увидел и свою. Она была инкрустирована самоцветами.

Фармаколог озарился светом, когда об этом услышал: Теперь я знаю, почему вы сидели в кресле без головы – Я был поражён; Я знал, что это не сон.

Я не знаю, стоит ли вдаваться в детали, поскольку это граничит с областью историй о призраках. Вещество гриба переместило всех нас четверых не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины. Кажется, действие псилоцибина окрашено более мрачно, чем большинство случаев воздействия ЛСД. Влияние этих двух активных веществ, конечно, различается у разных людей. Лично для меня в опытах с ЛСД было больше света, чем в экспериментах с более земным грибом, как в предыдущем отчёте уже отметил Эрнст Юнгер.

Ещё одна ЛСД сессия

Следующая и последняя вылазка во внутреннюю вселенную вместе с Эрнстом Юнгером, на этот раз снова при помощи ЛСД, завела нас очень далеко от повседневного сознания. Мы оказались близки к последней двери. Конечно же, эта дверь, согласно Эрнсту Юнгеру, откроется для нас по настоящему только во время великого перехода от жизни к небытию.

Этот последний совместный эксперимент произошёл в Феврале 1970, снова в доме главного лесничего в Вильфингене. На этот раз нас было только двое. Эрнст Юнгер принял 0.15 мг ЛСД, я принял 0.10 мг. Эрнст Юнгер опубликовал без комментариев свой журнал, который он вёл во время эксперимента, в главе «Nochmals LSD» (Снова ЛСД). Они скудны и мало что говорят читателю, впрочем, как и мои собственные записи.

Эксперимент начался утром, сразу после завтрака и длился до наступления темноты. В начале путешествия мы опять слушали концерт Моцарта для флейты и арфы, который всегда делал меня особенно счастливым, но в этот раз, как ни странно, он казался мне игрой фарфоровых статуэток. Затем интоксикация быстро завела нас в неописуемые глубины. Когда я попытался описать сложные изменения сознания Эрнсту Юнгеру, наружу вырвалось не более двух-трёх слов, поскольку они звучали так нелепо, так были не в состоянии описать экспириенс; они как будто происходили из бесконечно далёкого мира, который стал чужим; я бросил эти попытки и безнадёжно рассмеялся. Очевидно, Эрнст Юнгер переживал то же самое, но нам не нужна была речь; беглого взгляда было достаточно для самого глубокого понимания. Тем не менее, я смог записать на бумаге какие-то обрывки предложений, вроде этого в начале: «Нашу лодку нещадно бросает». И позднее, относительно богатого переплёта книг в библиотеке: «Как будто золотой блеск проступает наружу на фоне красного золота». На улице пошёл снег. Дети в масках шагали по улицам за праздничными карнавальными повозками. Глядя через окно в сад, покрытый клочьями снега, многоцветные маски появлялись над высокой стеной и врезались в память бесконечно радостным оттенком синего: «Сад – я живу вместе с предметами и внутри них». Позже: «Сейчас – никакой связи с повседневным миром». Ближе к концу глубокое успокаивающее прозрение выразилось в словах: «До сих пор уверен в своём пути». В этот раз ЛСД привёл к счастливому путешествию.