Пейзажная Люб-ая филос лир. Блока

Его поэзия привлекает силой и чистотой чувств, гармоничностью и музыкальностью речи, и особенно это заметно в пейзажной лирике.
Удивительным образом поэт передает красоту природы, наполняя наши сердца чувством восторга и радости. Он видит, как безумно прекрасен мир за его окном. Красота летнего вечера, свежесть волнующейся нивы, весенняя гроза с удаляющимися раскатами грома вызывают трепетное ощущение в его душе, вдохновляв отразить все это волшебство в поэтических строках. Окружающий мир словно оживает в его произведениях: ветка роз «дышит ароматом», трава «полна прозрачных слез», «дремотой розовой объята трави нескошенной межи». Поэт смотрит на природу, еще хранящую следы недавней грозы, и его сердце переполняется любовью и нежностью. И эти же чувства он дарит своим читателям.
Весна сама по себе удивительная, волшебная пора. И Блок чувствует, что это время, когда происходит что-то неповторимое и неведомое — на земле, на небе, во всем огромном мире. И вместе с ним мы окунаемся в эту атмосферу совершающегося чуда, когда переносимся на тот мост, где поет свирель и откуда виден покрытый яблоневым цветом сад. Этот миг для поэта наполнен необыкновенными чувствами:
И ангел поднял в высоту
Звезду зеленую одну,
И дивно стало на мосту...
Мы очарованы видом цветущего сада, озаренного таинственным светом одной единственной звезды. Этот загадочный мир напоминает нам сказку, мы теряем ощущение реальности и полностью растворяемся в ней.
«Под мостом поет вода», а над ним в бесконечной высоте неба горит одна звезда. И два этих удивительных мира становятся единым целым. Глядя в прозрачную глубину или в таинственную высоту, забываешь обо всех заботах и печалях. Забываешь обо всем, кроме этой «глубокой тишины», этой несравненной, прекрасной страны под названием Природа.
Смотри, какие быстрины,
Когда ты видел эти сны?..
И действительно, происходящее вокруг так завораживает, что кажется, будто все это — удивительный сон, который дарит нам замечательный поэт Александр Александрович Блок.
Наверное, не одно сердце на протяжении веков смогут затронуть и взволновать его стихи, пробуждая любовь к этому безумному и прекрасному миру.

Лирика любви и природы, полная неясных предчувствий, таинственных намеков и иносказаний, - так можно охарактеризовать ранний период творчества Александра Блока, прекрасного поэта серебряного века. В то время он был погружен в изучение идеалистической философии (особенно близка оказалась ему теория Владимира Соловьева о двоемирии), которая проповедовала существование не только мира реального, но и некоего "сверхреального", высшего "мира идей", мира Вечной Женственности, Мировой Души. Сам Блок признавался, что им полностью овладевали "острые мистические переживания", "волнение беспокойное и неопределенное". И наивысшим достижением этого периода в творчестве поэта стал цикл стихотворений о Прекрасной Даме.
Блок творит некий миф о божественной Прекрасной Даме. Неизменным поклонником и почитателем "Владычицы вселенной" становится лирический герой. Он сбегает из реального мира жестокости, несправедливости, насилия в неземной "соловьиный сад", в мир Прекрасной Дамы, который мистичен, нереален, полон тайн, загадок. Но это не значит, что он сер, невзрачен, блекл. Наоборот, краски, с помощью которых этот мир рождается и предстает перед лирическим героем, ярки, насыщенны, эмоциональны. Это пурпурные, пунцовые, бордо, белые, сине-лазурные и даже золотые. Эти цвета сияют и переливаются, а значит, зажигают все вокруг чудесным, сказочным и небывалым светом.
Так же великолепна, светла сама Прекрасная Дама. Но только попав в "рай", герой не осознает всей ее прелести, его чувства к ней еще туманны, пламя будущих страстей лишь зарождается в душе юного романтика. Он хочет прояснить образ фантастической Девы, "ворожит" над ней:
Ворожбой полоненные дни
Я лелею года,- не зови...
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной темной любви?
Но вскоре "прозрение" наступает само собой. Лирический герой уже восхищается красотой Прекрасной Дамы, боготворит ее. Но образ этот расплывчат, ведь он плод непрекращающихся фантазий героя. Он творит "Деву радужных ворот" только для себя, и зачастую в мифологизированном образе сквозят и земные черты:
Твое лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной...
...Я вижу тонкий профиль твой.
Юноша мечтает о встрече с Идеалом, видит в этом смысл жизни:
Ложится мгла на старые ступени...
Я озарен - я жду твоих шагов...
...Жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
Он устремлен к ней всем своим существом, счастлив лишь от одного сознания, что она существует, все это и наделяет его сверхчувственным мироощущением. Сложны отношения Прекрасной Дамы и героя, "я" - существа земного, устремленного душой в высь поднебесную, к Той, которая "течет в ряду иных светил".
Царевна не просто объект почитания, уважения молодого человека, она покорила его своей необычайной красотой, неземной прелестью, и он без памяти влюблен в нее, настолько, что становится рабом своих же чувств:
Твоих страстей повержен силой,
Под игом слаб.
Порой - слуга; порою - милый;
И вечно - раб.
Высокая любовь лирического героя - это любовь-преклонение, сквозь которое лишь брезжит робкая надежда на грядущее счастье:
Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли.
Лирический герой блаженствует и страдает в экстазе любви. Чувства настолько сильны, что переполняют и захлестывают его, он готов принять покорно даже смерть:
За краткий сон, что нынче снится,
А завтра нет,
Готов и смерти покориться
Младой поэт.
Жизнь героя - поэта своей Музы - вечный порыв и стремление к Мировой Душе. И в этом порыве происходит его духовный рост, очищение.
Но в то же время идея Встречи с Идеалом не так лучезарна. Казалось бы, она должна преобразить мир и самого героя, уничтожить власть времени, создать царство Божие на Земле. Но со временем лирический герой начинает опасаться, что их воссоединение, то есть приход Прекрасной Дамы в настоящую жизнь, реальность, может обернуться душевной катастрофой для него самого. Он боится, что в миг воплощения Дева может превратиться в земное, греховное создание, а ее "нисхождение" в мир явится падением:
Предчувствую Тебя.
Года проходят мимо -
Все в облике одном предчувствую Тебя...
Как ясен горизонт: и лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
И желанного преображения, и мира, и "я" лирического героя не происходит. Воплотившись, Прекрасная Дама оказывается "иной" - безликой, а не небесной.
Спустившись с небес, из мира грез и фантазий, лирический герой не перечеркивает былого, в душе его еще поют мелодии "прошлого":
Когда замрут отчаянье и злоба,
Нисходит сон. И крепко спим мы оба
На разных полюсах земли...
И вижу в снах твой образ, твой прекрасный,
Каким он был до ночи злой и страстной,
Каким являлся мне. Смотри:
Все та же ты, какой цвела когда-то.
Он оставляет за собой право хотя бы в снах быть с Прекрасной Дамой:
Этот голос - он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимаю к губам...
Итогом пребывания лирического героя в мире Прекрасной Дамы оказывается одновременно и трагическое сомнение в реальности идеала, и верность светлым юношеским надеждам на будущую полноту любви и счастья, на грядущее обновление мира. Присутствие героя в мире Прекрасной Дамы, его погруженность в ее любовь заставили юного рыцаря отказаться от эгоистических устремлений, преодолеть свою замкнутость и разъединение с миром, вселили желание творить добро, приносить людям благо.
Во всех стихотворениях цикла раскрывается необычайная одухотворенность лирического героя и самого А. Блока, утонченность души, бессменное желание познать истину существования, достичь высших целей. А любовь выступает как сила, обогащающая чувство жизни, ее потеря оборачивается смертью

34.Андрей Белый

Андрей Белый создал свой особый жанр – симфония – особый вид литературного изложения, по преимуществу отвечающий своеобразию его жизненных восприятий и изображений. По форме это нечто среднее между стихам и прозой. Их отличие от стихов в отсутствии рифмы и размера. Впрочем, и то и другое словно непроизвольно вливается местами. От прозы – тоже существенное отличие в особой напевности строк. Эти строки имеют не только смысловую, но и звуковую, музыкальную подобранность друг к другу. Этот ритм наиболее выражает переливчатость и связность всех душевностей и задушевностей окружающей действительности. Это именно музыка жизни – и музыка не мелодическая…а самая сложная симфоническая. Белый считал, что поэт-символист – связующее звено между двумя мирами: земным и небесным. Отсюда и новая задача искусства: поэт должен стать не только художником, но и «органом мировой души…тайновидцем и тайнотворцем жизни». От того и считались особенно ценными прозрения, откровения, позволявшие по слабым отражениям представить себе иные миры.

Тело стихий

В лепестке лазурево-лилейном

Мир чудесен.

Все чудесно в фейном, вейном, змейном

Мире песен.

Мы – повисли,

Как над пенной бездною ручей.

Льются мысли

Блесками летающих лучей.

Автор способен увидеть красоту даже в самых нелепых, неприхотливых предметах «В лепестке лазурево-лилейном». В первой строфе автор говорит, что все вокруг чудесно и гармонично. Во второй строфе строчками «Как над пенной бездною ручей.

Льются мысли

Блесками летающих лучей»

Автор рисует картину ручья, водопада низвергающегося вниз, в пенную бездну, и от этого в разные стороны разлетаются тысячи мелких сверкающих капелек, так льются и человеческие мысли.

36 Акмеизм и акмеистыГумилев

Акмеизм. — К 910-м гг. на авансцену лит-ры выступил акмеизм, отразивший новый этап в истории буржуазно-дворянского блока, его укрепление на базе ликвидации всяких элементов оппозиционности буржуазии, решительную контрреволюционную направленность, известную удовлетворенность буржуазии и дворянства столыпинскими реформами, настроения промышленного подъема 1910—1914, усиление агрессии военно-феодального империализма, подготовку к мировой войне. Противопоставляясь символизму, отразившему идеологию того же блока на предыдущем этапе, акмеизм, по существу, был лишь перестройкой применительно к новым условиям. Акмеизм характеризовался более тесной спайкой чисто буржуазной и юнкерской идеологии и усилением элементов буржуазного сознания в качестве ведущих.

Основными отличиями акмеизма от символизма было ослабление метафизического дуализма, реабилитация материального, «земного» мира как объекта экспансии империалистического человека и отказ от социальной демагогии, от либерализма, революционной мимикрии, «народничества», от претензии на «всенародное» искусство, открытое наступление империалистической буржуазии, оправившейся после революционных потрясений и уверенной в своей силе. В акмеизме свертывалась идеология «религиозной общественности», эсхатологических чаянии и т. п. и ведущей становилась линия брюсовской неоклассики.

Первой манифестацией акмеизма явилась в 1910 декларация М. А. Кузминым кларизма (в органе акмеистов журн. «Аполлон»). К 1912 группа акмеистов объединилась в кружке «Цех поэтов» во главе с С. Городецким и Н. Гумилевым (см.), статьи к-рых в журн. «Гиперборей» служили декларацией акмеизма. В круг акмеистов входили А. А. Ахматова, О. Мандельштам (см.), В. И. Нарбут, М. Зенкевич, Г. Иванов, Г. Адамович и др. К кларизму Кузмина примыкал С. А. Ауслендер, а также именовавшие себя символистами-неоклассиками Б. Садовской (см.) и Ю. Верховский.

В пределах акмеизма следует различать две линии. Ранее зародившийся кларизм отражал известную успокоенность буржуазии после подавления революции, жажду безмятежного

наслаждения жизнью, «этим миром», гедонистические настроения периода «процветания», продолжая линию вивёрского импрессионизма. В акмеизме, особенно в идеологии «адамизма», заострялись агрессивные настроения империалистического наступления. Основная реформа акмеизма состояла в борьре «за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время», в защите его от эмблематической деформации символизма. Этому устремлению отвечал культ вещи как таковой и телесности, физиологизм. Место мистической любви занимает остро чувственная эротика. Переживание не столько раскрывается в своей психологической данности, сколько выражается в жесте, в позе, в физиологическом процессе (Ахматова). Эмоция всегда предметно обусловлена, направлена на определенный предмет. Однако тяга к «земному» ни в какой мере не означала перехода акмеистов к реализму и материализму. Порывание акмеизма к реальному, вещному, эмпирическому — это та же попытка прагматизма, оставаясь на почве субъективного идеализма, прорваться к материальному миру, к реальности посредством интуитивизма, своеобразной реабилитации «наивного реализма». Акмеистская апология «земного мира», фетишизация вещей имела своей основой полное приятие капиталистической действительности. Одно из существенных противоречий акмеизма — утверждение капиталистической действительности и невозможность ее правдивого, реалистического показа — разрешалось в пышном и изощренном изукрашивании этой действительности

Другая собственно акмеистская группа, отражая не столько жажду наслаждении успокоенной буржуазии, сколько ее агрессию, тяготела к мужественной, активной неоклассике в духе Брюсова (Гумилев, Мандельштам). Предмет здесь выступает не как двухмерный контур, а в трехмерной, отяжеленной вещественности крепкой плоти. Характерны в этом смысле постоянные у Мандельштама мотивы из области скульптуры и архитектуры. Основная линия отталкивания от реалистического показа действительности у Гумилева, Мандельштама идет в сторону классицистической идеализации, достигаемой крайней отвлеченностью образов, использованием исторических одеяний древних культур. Классицистические принципы — четких граней, раздельности строя, гармонии, равновесия, строгости, организованности, логичности — выражают у Мандельштама и Гумилева стремление к «оздоровлению», мобилизованности, идеологию твердого порядка. у Гумилева ярче выступает христианская религиозность как организующая, мобилизующая сила, ведущая в бой новых крестоносцев. Акмеизм укрепляется на почве волюнтаризма, воинствующего ницшеанского индивидуализма, возобновляет культ мужественной силы. В поэзии Гумилева акмеизм открыто обнаруживает себя как искусство русского военно-феодального империализма. Феодальная романтика, идеализация стародворянского мира сочетаются у него с проповедью расовых идей, ожесточенной империалистической экспансии, апологией войны. он облекает капитанов империалистических армий в одеяния победоносных исторических героев, полководцев, завоевателей (Агамемнон, Помпей и др.). Пышный экзотический мир рисуется Гумилевым как заманчивый объект колониальных завоеваний, как богатая добыча для его героев — дерзких конквистадоров. Герои Гумилева — это новые «рыцари» империализма, аристократически презирающие буржуазную демократию либеральные заигрывания с «чернью», представители «высшей расы», призванные порабощать «низшие расы», «дикарей», бороться с демосом.