Лирика Пушкина 1831 – 1836 годов. Черты историзма в миросозерцании поэта

В конце 1833 г. царь пожаловал Пушкину придворное звание камер-юнкера, которое “первый поэт” России счел для себя оскорбительным. П. был связан оковами царской службы, путами общественного мнения, долгами и материальными заботами.

Неблагоприятной для Пушкина была и литературная атмосфера 1830-х гг. Гражданские стихотворения “Перед гробницею святой...”, “Клеветникам России” и “Бородинская годовщина”, написанные в начале 1830-х гг., вызвали обвинения в политическом ренегатстве. Пушкин добивался разрешения на издание собственного журнала (четыре книжки “Современника” вышли в 1836 г.).

Философская лирика 1834—1836 гг. — стихотворения “Пора, мой друг, пора!..”, “...Вновь я посетил...”, “Когда за городом, задумчив, я брожу...”, “Отцы пустынники и жены непорочны...”, “Из Пиндемонти”, “Была пора: наш праздник молодой...”. Опираясь на личный опыт и мудрость, Пушкин устремился к вечному, общечеловеческому — к поэтическому познанию мира и человека. История в контексте пушкинских раздумий о человеке и природе, жизни и смерти, доме и кладбище предстает как стихийная сила, неподвластная воле и желаниям людей. Водоворот истории увлекает человека, препятствует осуществлению его заветных желаний, заставляя бороться за счастье, за право быть самим собой.

«Клеветникам России»

Написано еще и в связи с необходимостью отпора французским либералам, которые выступали с угрозами против вмешательства России в польские дела. Пушкин называет клеветниками тех, кто выступал против возможности подавления польского восстания. Стихотворение написано до решительных событий, до входа русских войск в Варшаву, которая тогда была под российским владычеством, и восставшие в Варшаве были подданными российского императора. Сначала русские войска изгнали, но потом они победоносно вошли в Варшаву.

«Бородинская годовщина»

Написано уже после этих событий, и тем более странным кажется пафос Пушкина, человека с очень тонким чувством справедливости и правды: он не высказывает ни единой ноты сочувствия польским патриотам. В этом смысле эти стихи по праву писатели, более умеренные в национальном плане, назвали «шинельными»- это слово применил Петр Андреевич Вяземский к этим двум стихотворениям Пушкина. А также к стихотворениям того же рода, которые вышли из-под пера Жуковского. Вяземский здесь не побоялся выступить против большинства, возглавляемого чрезвычайно почитаемым именем Пушкина. Лермонтов, который в это время был молодым и достаточно деятельным поэтом, высказался в пользу польской независимости- это заочный спор двух великих поэтов (Пушкин об этом не знал) по поводу польско-русских отношений. Это была сложная теме, есть много давних трудностей в отношениях поляков и русских, при том что это единый славянский народ. Это гораздо более близкие нам по своей крови европейцы, чем французы или англичане- это славяне. Этот древний спор славян между собой (именно такую форму Пушкин использует) не мог не привлекать внимание граждански мыслящего поэта, вовсе не поэта чистого искусства, как пытались представить Пушкина более поздние критики. Пушкин поздних лет еще раз откликается на русско-польский вопрос в стихотворении «Он между нами жил»

!!!!! В первой строке стихотворения не названо имя. Почему?

Имелся ввиду Мицкевич, крупнейший польский поэт, современник Пушкина, его приятель (они познакомились в Москве, когда его сослали из Вильнюса (тогда этот город назывался Вильну) в Москву). Пушкина и Мицкевича объединяли общие поэтические интересы к искусству и увлечение романтизмом в середине 20х годов, и преодоление романтического влияния. Мицкевич сумел уехать из Российской Империи в 1830 году уехал в Париж, читал в Сорбонне лекции по славянской литературе, позволял себе недружелюбные выпады против поэтов, поддерживавших имперское правительство с его стремлением удержать все покоренные страны под своим владычеством. Выпустил маленький сборник «Приятелям-москалям» (это слово всегда использовалось в пренебрежительном, уничижительном смысле). Негативная коннотация здесь не случайна, потому что в сборнике были упреки россиянам. Пушкин ответил ему этим стихотворением, вполне полемическим, где негодовал по поводу «предательства» их общих позиций. Пушкин не заканчивает стихотворение в конфронтационном тоне, конфронтация здесь максимально убрана. Пушкин говорит в конце стихотворения о необходимости вернуться к союзу, к тому, чтобы в отношениях не только поэтами, но и между народами настал мир и покой. Справедливость и мир- вот что оказывается важными ценностями для Пушкина, а не первенство и победа одного над другим.

Это было написано после разгара русско-польского конфликта, и, естественно, Пушкин возвращается здесь к своей гражданской позиции: мир и справедливость для него гораздо важнее, чем подавление и торжество победителя над побежденным.

Патриотическая лирика Пушкина - очень важный компонент его творчества. Если говорить не о патриотизме, связанном с какими-то внешними событиями, удивительно и поразительно его ощущение связанности со своей землей, историей (об этом уже упоминалось в связи со стихотворением «Моя родословная»: он гордится своим родом как частью истории России). И вообще, «любовь к родному пепелищу, к гробам отеческим», как звучит в одном из его стихотворений- не просто к дому, а к пепелищу; ощущение укорененности в этой земле характерно для Пушкина.

При всей необходимости и готовности Пушкина откликнуться на события внешние, политические, главное для него в эти годы- размышления философские, философская тема, мотивы. Здесь мы видим торжество диалектического взглядав осмыслении таких важнейших понятий, как жизнь и смерть, страдание и наслаждение, восход и заход, ночь и день и т.д. Все эти антиномии воспринимается не антитетически, хотя противопоставление там есть, но прежде всего ищется связь и единство и борьба противоположностей, то что есть суть диалектики. Вера и сомнение тоже входят в круг тех антитез, которые осмысляются Пушкиным. Важнейшие законы исторического бытия, причем не только социальной истории, истории взаимоотношений различных социальных групп, но и общечеловеческая, философия истории в ее глобальном разрезе. Здесь мы видим проблему, которая очень волнует зрелого Пушкина: общие закономерности в жизни человека и природы («Вновь я посетил»одно из последних. «Брожу ли я вдоль улиц шумных»). Ощущение единых законов бытия как мира человеческого, так и мира природы, смены поколений и в то же время конечности жизни каждого человека, которая воспринимается драматически, но не пессимистически-трагично: я уйду, но на смену мне придет другой. Он обращается к ребенку: «Мне время тлеть, тебе цвести» (в «Брожу ли я вдоль улиц шумных»). Он приветствует «племя младое, незнакомое» в «И вновь я посетил»). Это ощущении смены поколений, извечного обновления жизни, как человеческой, так и жизни исконной природы.

Пушкин расширяет границы осмысления, казалось бы, уже традиционных для него тем: например, тема дружбы, одна из его любимых.

19 октября посвящено как минимум пять известных стихотворений Пушкина.

«Была пора»

Пушкин обращает внимание уже не просто культ дружбы (характерная черта сентиментализма, культ дружбы проповедовали прежде всего Николай Михайлович Карамзин и его близкий друг Иван Иванович Дмитриев). Пушкин тоже много об этом писал, продолжая эту традицию. Эта традиционная тема обрастает у него множеством параллельных и не менее важных тем в осмыслении истории. Масштабность осмысления: он видит свое поколение, свой лицейский выпуск как часть исторического бытия, истории России. Отсюда внимание к тому, что они видели. «Чему свидетелями были!»- восклицает Пушкин в этом стихотворении. Они были не только свидетелями, но и участниками. Это ощущение поколения и человека, который себя осмысляет в масштабах истории.

На самом деле, зрелый Пушкин- это тот Пушкин, который чаще всего склоняется к новым темам, в том числе к религиозным. Осмысление религии, религиозных вечных ценностей, которые проповедует любая религия.

Незадолго до смерти из-под его пера выходит удивительное, совершенно не ожидаемое стихотворение «Отцы-пустынники и жены непорочны…».

«Отцы-пустынники и жены непорочны…» (1836)

Уже по самой лексической окраске названия (по первой строке) можно понять, что это стихотворение связано с библейскими текстами или текстами молитв. Это действительно переложение знаменитой молитвы Ефрема Сирина, но при этом Пушкин не просто механически перелагает известный молитвенный текст, но создает некий шедевр духовной лирики. В этой связи можно вспомнить то, что говорилось о стихотворении «Пророк», более раннем.

Пушкин просит бога, чтобы он даровал ему смирение, терпение, любовь. Пушкин, который всегда выступал с проповедью независимости, пытается диалектически осмыслить жизнь, законы бытия, понимает, что эти качества (смирение, терпение, любовь к ближнему) нужны не меньше, чем способность противостоять злу и бунтовать против него. Неслучайно то, что в 1834 году Пушкин пишет стихотворение «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…»: в нем есть ощущение потребности внутреннего покоя, который отчасти дают и эти заповеди терпения и смирения, любви к ближнему.

«На свете счастья нет, но есть покой и воля.» (это слова-афоризм). Но как осмысливает Пушкин понятие воли? Это очень важный вопрос. Это уже не только, не просто и не главным образом конституционные (?28:30) свободы, и Пушкин пишет стихотворение «Из Пиндемонти» (1835)- одно из позднейших.

Это стихотворение, казалось бы, маска перевода. На самом деле, это стихотворение абсолютно оригинальное, ни один исследователь пока не нашел аналогичного текса у итальянского поэта Пиндемонти. Начинает его строчкой: «Не дорого ценю я громкие права»- права, которые он дальше перечисляет, - это как раз те конституционные свободы, в том числе и свобода слова. Пушкин не отказывается от этих свобод, ситуация более сложная: он просто теперь считает, что не это должно ставиться на первую строчку в системе ценностей, аксеологической системы. Для него важнее другое. В этом же стихотворении он пишет: «Зависеть от царя, зависеть от народа - не все ли нам равно?». «Бог с ними. Никому отчета не давать, себе лишь самому служить и угождать…» Эгоизм - нет, потому что дальше описывается, что он понимает под «себе лишь самому служить и угождать»: это внутренняя свобода, независимость личности, но эта личная независимость используется не для того, чтобы сибаритствовать (эту тему обсуждали у Рылеева), но и не для того, чтобы участвовать в акциях гражданского повиновения, а для того чтобы творить, путешествовать и наслаждаться искусством, дарить это наслаждение другим и наслаждаться самому. Искусство и творчество есть смысл жизни. Свободные путешествия, чего был лишен Пушкин из-за того, что не было гражданских свобод в России; он был тем, что сегодня можно назвать «невыездной» и практически ни разу не покинул границы Российской Империи - это тоже сказалось на его самоощущении. Поэтому эта свобода путешествий и творчества - это достаточно много, даже гораздо больше желания введения Конституции. Надо сказать, что Пушкин в этих своих свободных размышлениях, особенно в рамках так называемого Каменно-Островского цикла 1836 года, куда как раз входит стихотворение «Из Пиндемонти», ставил глобальные общечеловеческие проблемы, и может быть, именно в этот момент Россия и русская литература становится лидером мировой литературы. Другое дело, что в силу особенной сложности русского языка эти стихотворения, как и многие другие, были недоступны мировой читательской аудитории (и сегодня они недостаточно доступны) У этих очень сложных и интересных стихотворений- трагическая судьба.

Вместе с этим, Пушкин не приходит к внутреннему цельному мироощущению: его мир очень разнообразен, многообразен и часто противоречив. Вот он пишет «19 октября …. Года», а через несколько дней- «Что дружба? Легкий пыл похмелья». Очень близкая ситуация сложилась и с молитвой, о которой уже говорилось. Через несколько дней после написания такого проникновенного, религиозного, духовного сочинения «Отцы-пустынники и жены непорочны…» «Напрасно я бегу к сионским высотам»- стихотворение с мотивами сомнения, бесконечного критического отношения к любому однозначному утверждению, поиски внутреннего постоянства.

Для позднего (зрелого) Пушкина характерно (возможно, в этом его заслуга) двух величайших качеств. С одной стороны, историзм как понимание постоянного развития и обновления мира (мир, не стоящий на месте в своей борьбе, мир в динамике)- это открытие Пушкинского историзма. И с другой стороны, это поиск вечных, непреходящих ценностей, неизменных ценностей. И все это порождало такое ощущение, что пушкинский поэтический мир, прежде всего мир лирики – мир, исполненный драматизма и одновременно устремленный к гармонии. Исполненным повышенного драматизма будет и мир лермонтовской поэзии, некрасовской поэзии, но устремленности и готовности к восприятию гармонии мира и желания установить эту гармонию, которая воспринимается как реальная, реализуемая бедет недоставать творчеству Леромнтова и Некрасова. В этом пушкинское отличие от его последователей – не менее великих, но других.

Лирика - мир, исполненный драматизма, но стремящийся к гармонии.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный»

Стихотворение, которое ярко демонстрирует эти качества, стихотворение, ставшее завещанием. Стихотворение, которое имеет столь много внутренних акцентов, внутренних загадок, которые нужно разгадывать, которое кажется таким простым, но в то же время столь сложно, что ему посвящена целая монографии академика Алексеева, одного из крупнейших российских литературоведов советского периода. Он исследовал связи в литературе. Исследовал русско-зарубежные связи, у него есть замечательная книга по русско-английским связям в литературе

Стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» в какой-то мере полемическое: Пушкин здесь вступает в диалог с предшественниками, неслучайно выбранными для разработки этой теме. Эпиграф - тоже не случайно выбран.

На эту тему было написано много стихотворений поэтами допушкинской поры, в частности, знаменитейшие стихотворения Ломоносова и Державина. И со всеми ними Пушкин вступает в определенный диалог, обсуждение, дискуссию.

Стихотворение, с одной стороны, конкретно-исторично: неслучайно там вспоминается александрийский столп, под образом которого можно подразумевать памятник Александру I, поставленный на Дворцовой площади.

С другой стороны, александрийский столп можно трактовать по-другому. Неслучайно ведь не «александрийская колонна» (тогда смысл был бы однозначен: памятник Александру I, воздвигнутый в 30-х годах 19 века). Можно подразумевать древний памятник: александрийский столп как памятник александрийской эпохе.

Здесь много и других разночтений, которые Пушкин явно делал специально, чтобы читатель широко осмысливал стихотворение.

В стихотворении чрезвычайно важна и тема бессмертия поэзии, которую он здесь провозглашает как важнейшую тему:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит

Это мотив бессмертия, причем бессмертия именно в поэтическом слове, ведь конечность жизни физической – это не конечность жизни духовной.

С другой стороны здесь значима тема того, балгодаря чему поэт может приобрести бессмертие. Проблема цены бессмертия. Здесь выстраивается определенная система ценностей. Это поэзия, с одной стороны, доступная множеству: «К нему не зарастет народная тропа». И это, безусловно, полемика с самим собой, провозгласившим «Поэт, живи один» в стихотворении «Поэту» и отрицание, осмеяние толпы в стихотворении «Поэт и толпа». С другой стороны, Пушкин подтверждает идею, высказанную в более ранних стихотворениях о том, что муза не должна быть послушна толпе.

Ощущение, с одной стороны, связи с народом, с другой – отрицание служения толпе. В связи с этой ценностной шкалой Пушкин говорит в этом стихотворении о том, за что же он будет награжден, как он считает, бессмертием его поэзии. За то, что он воспевал свободу в жестокий век: «Что в мой жестокий век восславил я Свободу», за общегуманистическую идею его произведения: мы здесь встречаемся со знаменитой строчкой о том, что он «милость к падшим призывал». В советские годы было модно трактовать эту строчку как воспоминание о декабристах. Скорее всего здесь имеется в виду не воспоминание только о декабристах, а некое поминание всех невинных жертв, причем иногда жертв собственных ошибок, а не только царского правительства. Альтруистическое, гуманистическое желание – желание свободы и счастья другим - здесь также нашло свое отражение. Это стихотворение чрезвычайно многотемно, многогранно, поэтому требует серьезного пословного анализа.

Цикл 36-го года выглядит лирическим конспектом всего его зрелого творчества. Бросается в глаза аскеза формы, все время находящаяся в конфликте с роскошью художнических возможностей. Впрочем, наверное, как раз из подлинной силы и красоты она и родилась; отсюда краткость, простота и ясность. Да, в нем был дух аскета (потому и не любил он весну и брожение крови). Дух аскета и гений художника. Это драма, которую в жизни ему разрешить было не дано.

Чем дальше, тем больше эта коллизия выливается в драму знания и выражения. Его влечет к священному безмолвию. Не хватает человеческих слов и средств, и знание должно выражаться уже не словами, а жизнью, такими формами и жанрами, которых в литературе нет. В этом смысле не оцененное еще значение имеет переложение великопостной молитвы святого Ефрема Сирина («Отцы пустынники и жены непорочны») — может быть, именно потому, что оно вовсе не из самых «совершенных» пушкинских стихотворений и — уступает оригиналу. Он в первый раз в жизни попытался переложить в свои несравненные стихи текст, рожденный совсем другим — не художническим — жизненным опытом,— и он сделал это; но, обладая абсолютным слухом, он не мог не чувствовать, что до уровня оригинала дотянуться художнику нельзя — даже ему: для этого надо прожить совсем другую жизнь, ибо молитва — не искусство. Он переложил ее хорошо, и ему это было необходимо,— но он увидел, прямо по пословице, где бог и где порог. Перешагнуть порог ему было не дано — его дар был дар пророка-художника, со всеми вытекающими отсюда драмами и ограничениями.

Из общего «евангельского» духа последнего цикла резко выпадает «Из Пиндемонти» («Недорого ценю я громкие права») — выпадает по своему чисто «мирскому» характеру. Это не просто противоречие; это свидетельство того, что путь его был не предуказан, навязан, определен головными.убеждениями,— это был путь свободный и органичный, потому и изобилующий противоречиями, отклонениями, падениями и подъемами.

В «Памятнике» он спокоен и внушает Музе равнодушие. В «Напрасно я бегу...» и в «Отцы пустынники...» — и плач, и мольба.

Особенно в «Напрасно я бегу...». Вопль ужаса, закованный в какую-то чуть ли не изуверски лаконичную и совершенную форму, всего в четыре строки,— и оттого еще более мучительный. Ему хочется закричать благим матом, завыть, а получается фантастического совершенства фреска, в которой его личная мука сублимируется в грандиозный общечеловеческий план и — от него словно бы отчуждается, так что и не видно уже, как трудно ему самому. Не мочь выразить себя кроме как через гармоническую форму — да это вроде проклятия царя Мидаса, умиравшего от голода, потому что все под его руками обращалось в золото.

«Не я ль язык твой одарил Могучей властью над умами?» — говорит аллах в «Подражаниях Корану». Сознание своей могучей власти над умами не прошло для автора «Подражаний Корану» бесследно и безболезненно, соблазн преодолеть не удалось. Со временем это, видимо, становилось все яснее для поэта. И в одном из последних в своей жизни стихотворений он вводит в переложение молитвы, которая «Всех чаще... приходит на уста», усиление в том месте, где именуется грех, всего более страшащий его: «Лю-боначалия, змеи сокрытой сей»...

Не здесь ли, в этой высокой и смиренной молитве, стоящей почти рядом с «Памятником», с его «милостью к падшим», подводится духовный итог многолетнего — на всю жизнь — внутреннего диалога, сложных и столь часто мучительных отношений смертного человека со своим бессмертным даром.