Общественное мнение и разговор 13 страница

¹ Отношение существующее между вдохновителями прессы и испол­нителями ясно обнаружилось в Лионе. В октябри 1882 г. в Лионе име­ли место два покушения; одно, в кафе, было за несколько дней до сво­его осуществления предсказано в анархистской газете; при этом один человек был убит и несколько ранены, другое было произведено перед зданием присутствия по воинской повинности; это покушение было предсказано в той же газете.

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

 

с мистиками, наивными людьми и преступниками, о которых только что говорилось, и которые сами сошлись вместе, - - это двойное стечение и это соприкосновение необходимы для того, чтобы раздался взрыв динамитной бомбы.

В физическом отношении они так же разнородны, как и в нравственном. Некоторые представляют собою, так сказать, вы­рожденцев в физиологическом и анатомическом смысле; таково, по-видимому, было значительное число анархистов в Лионе. В этом отношении они не походили на своих люттихских собратьев. При этом следует заметить, что многочисленные покушения, совершенные этими последними в Люттихе, с марта до мая 1892 года, привели в результате только к материальному разрушению (именно в церкви Saint-Martin были разбиты дивные окна); есть даже основание думать, что они никогда и не хотели убивать или ранить кого бы то ни было. По крайней мере два замеча­тельных криминалиста, долгое время наблюдавшие и изучавшие в тюрьме шестнадцать люттихских анархистов, именно Тири, профессор уголовного права в Люттихе, и Пренс, главный тю­ремный инспектор Бельгии, уверяли меня с изумительным еди­нодушием, что не заметили у заключенных никакой физической аномалии. Оба были поражены «их вполне порядочным видом». Все эти люди казались Тири безупречными «с точки зрения тру­довой, семейной или нравственной». Один из них был проникнут глубочайшим мистицизмом. «Многие, даже большинство, были вполне интеллигентными людьми». Но это не мешало, — гово­рит Пренс, — им быть чрезвычайно наивными. «Они, по их сло­вам, хотели своими взрывами обратить внимание на несчастное положение народа. Парижская коммуна обратила внимание на положение рабочих; следует продолжать ее дело». Все они, за исключением их вождя Муано, раскаивались в своем безумии. Один этот факт показывает, какую власть он имел над ними. «Впрочем, нет сомнения, — писал мне Пренс, — что они взаим­но настраивали друг друга при совместных беседах»; это служит объяснением переворота, совершившегося в них, когда они были размещены по одиночным камерам. «Я, — пишет дальше тот же наблюдатель, - - был поражен приятным, открытым, интелли­гентным и симпатичным лицом одного молодого человека, рабо­чего оружейной фабрики. Он рассказал мне, что все время, сво­бодное от работы, он проводил за чтением. Он читал Монтескье, Прудона и т. д. У Монтескье он нашел оправдание права мятежей. У Прудона он прочел мысль, что собственность есть воровство. «La conquete de Paris» привело его в волнение. «Вы не можете

представить, -- сказал он мне, -- как хорошо это сочинение!» Сколько умов должны обладать способностью подвергаться та­кому же внушению!

Помещенное Гюгом Леру в «Matin» описание парижских анар­хистов, у которых он завтракал, вполне согласуется с наблюде­ниями Пренса и Тири. «Я смотрел, — говорит он, — с любопыт­ством на своих хозяев. В их фигурах не было того ужасного от­сутствия симметрии, той алкоголической лютости, которые при­дают такой печальный характер фотографиям Бертильона. То были люди по образованию ниже среднего, все — рабочие». Они излагают свои теории, сильно напоминающие те теории, которые два других «сотоварища», явившись в редакцию «Matin» (11-го ноября 1892 года), развивали там. Эти последние приходили собирать подписи для soupes-conferences. Пища телесная и пища духовная одновременно. Требование рапет et circenses¹ предс­тавляло, быть может, меньше опасности.

Все эти идеи, распространение которых лежит на попечении этих «conferences», нам известны, мы знаем их происхождение. Ложными идеями, напыщенными речами, теориями, нередко тем­ными, создаются секты. Производя впечатление, часто ложное впечатление, обманывая глаз, а не ум, поднимают толпу. Когда, при погребении Цезаря, Антоний хотел поднять римскую чернь, как он поступил? После патетической речи, он приказывает поднять лежавший труп и снять с него покрывало; труп, обна­женный и покрытый двадцатью тремя ранами. «Народу кажет­ся, будто сам Цезарь поднимается с смертного ложа, взывая о мести. Они бегут в курию, где он был убит, и поджигают ее. Они ищут убийц и, обманутые тождеством имени, разрывают в клоч­ки трибуна Цинну, приняв его за претора Цинну». На место этих обманчивых впечатлений чувства поставьте софизмы теоло­гические, метафизические, экономические, смотря по месту и времени, и явится секта - - гуситов, анабаптистов, якобинцев, нигилистов, анархистов — еще более зажигательная, смертонос­ная, страшная и притом гораздо более прочная, чем римские мятежники, повинующиеся трупу Цезаря.

¹ Хлеба и зрелищ (лат. — прим. ред.).

² См. Duruy, Histoire des Romains, т. III, стр. 430 и ел.

³ В начале революции 1848 года труп одного мятежника, который
провезли ночью по парижским улицам, послужил одним из главных
толчков к народному восстанию.

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

 

От Карла Маркса до Кропоткина и от Кропоткина до Равашоля расстояние велико, но все трое являются звеньями одной цепи, — я сожалею о том, что входит в нее и первый из них. Он — превос­ходный экономист. От негодования, часто имеющего основание, против социального строя, который кажется несправедливым и дурным, фатально совершается переход к гневу, который застав­ляет клясть счастливцев этого несправедливого порядка, и к нена­висти, которая побуждает убивать их. Разве нет людей, которые рождаются с неодолимой потребностью ненавидеть что-нибудь или кого-нибудь? Их ненависть рано или поздно находит свой объект, который она немедленно изливает на какую-нибудь личность, по­ражая ее посредством пера или железа, клеветы или убийства. Проповедники насилия в печати указывают эту личность уличным убийцам. Равашоль представляет собою тип анархиста-исполните­ля, бескорыстного убийцы. Он принадлежит к числу тех рециди­вистов, преступающих естественное право, которых всякая пре­ступная секта насчитывает множество в своих рядах. «Многие анархисты, - - говорит Берар, - - были осуждены за воровство: Борда, Равашоль, Франсуа, виновник взрыва в Бери». При этом следует заметить, что даже при обыкновенном воровстве и убийст­ве, которое совершают анархисты, проявляется редкое свойство воли или особый своеобразный стимул. Какая печальная энергия обнаружена Равашолем при оскорблении могилы! Если при убий­стве отшельника он убил для того, чтобы красть, то правильнее, может быть, было бы сказать, что он воровал для того, чтобы уби­вать, с целью доставить своим сотоварищам деньги, необходимые для существования их кровавых планов. Равашолем в данном случае руководила пагубная логика: этот старый отшельник -капиталист, всякий капиталист - - вор, доводящий до голода и убивающий трудящегося человека; будем убивать капиталистов, отнимем у них свое имущество¹; возьмем их золото, употребим его на то, чтобы уничтожить палачей народа и разрушить все их со­оружения: соборы, музеи, библиотеки, рудники, заводы, железные дороги, эти многообразные формы, в которые воплотился или на­рядился гнусный капитал.

Чудовищная логика такого рода еще сильнее обнаруживается у Равашоля, чем у Фиески, с которым, впрочем, он имеет немало

общего; и в этом отношении, так же как и в отношении пущен­ных в дело средств, совершался прогресс от первого ко второму. Та же театральная рисовка, безрассудная у обоих, та же сила духа. Фиески также был рецидивистом: он еще на родине своей, Корсике, воровал животных и подделал печати мэрии - - впро­чем, у этих островитян это были небольшие грехи. Но если в этом корсиканском ткаче было очень мало логики, если в этой грубой натуре не было все с такой ужасной последовательностью направлено к определенной цели, то, взамен этого, в нем было больше той мрачной и жестокой красоты, которая является лу­чом а 1а Рембрандт этих великих преступников. Он сознался во всем «для того, чтобы его не сочли лжецом». Он стыдился лгать, этот бывший подделыватель! Смелость и кровожадность являют­ся обыкновенно лицевой и обратной сторонами одной и той же древней медали; подобно стольким древним римлянам, он был храбр и жесток своей храбростью. Это презрение к чужой жиз­ни, которое заставляет приносить в жертву десятки посторонних людей ради того, чтобы добраться до одного, если не искупается, то становится несколько более понятным благодаря тому, что оно соединяется с презрением к смерти.

Он оставил нам изображение своего душевного состояния в момент своего покушения. Это изображение слишком ярко для того, чтобы быть лживым; впрочем, культ правды был для него, благодаря его гордости, также обязателен, как и культ благо­дарности. Вот он в палате позади двадцати четырех орудий, при­способленных к моменту следования короля. Он поклялся испол­нить свое роковое решение; он обещал это — Пепину и Морею, и он сделает это, во что бы то ни стало... Но он замечает в толпе Ладвоката «своего благодетеля». При виде его, он изменяет на­правление своих ружей, потому что он не может покуситься на эту священную для него жизнь. Но Ладвокат исчезает. Появляет­ся король в сопровождении полка солдат. Снова сомнения: убить столько генералов, офицеров, «заслуживших свои чины на по­лях сражений, в битвах за родину, под командой великого На­полеона», великого корсиканца! У него не хватает решимости; но вот он вспоминает, что дал слово Пепину и Морею, и он говорит себе: «Лучше умереть — и даже убить — чем пережить подобный

 

Такую речь произнес анархист Зевако перед парижским судом при­сяжных в 1891 году: «Буржуа убивают нас посредством голода; будем воровать, убивать, производить динамитные взрывы; все средства хо­роши, чтобы избавить нас от этой гнили».

¹ «Если бы я рассказал, что я совершил, — говорил Равашоль Ко-
мартену, — мой портрет появился бы во всех газетах».

² См. Memoires de Gisquet, т. IV.

Г. Тард «Мнение и толпа»

 

 

позор: дав обещание, оказаться затем трусом...» И он нажимает курок. Можно ли утверждать, что люди такого рода - - даже сами Фиески и Равашоль — были неизбежно предназначены для преступления? Покушение первого также не было простым де­лом. Для того, чтобы совершить его, нужно было, чтобы хит­рость, Морея, холодная и безмолвная, финансовые и интеллек­туальные средства, несколько более крупные, чем у Пепина, со­единились с непреклонной энергией Фиески; кроме того, было необходимо, чтобы фанатизм всех троих ежедневно возбуждали и подогревали мятежные статьи нескольких журналистов, кото­рых, в свою очередь, подбодряли тысячи читателей, озлоблен­ных или развесивших уши. Уничтожьте один из этих пяти «фак­торов» — публику, газеты, мысль, деньги, смелость — ужасного взрыва не было бы. По поводу каждого взрыва бомбы — и каж­дого скандала, финансового или парламентского или другого, волнующего общественное мнение — мы все в большей или

п

меньшей степени можем сказать mea culpa; мы все более или менее повинны в самых причинах нашего смятения. Это наша общая вина, если эти могущественные организации получают дурное направление. Из этого, конечно, не следует, что нужно оправдывать этих преступников. Заражение, которому мы под­вергаемся, еще больше открывает нас другим и часто - - нам самим, чем овладевает нами; это заражение не освобождает нас от ответственности. Когда кровожадная толпа с остервенением набрасывается на мученика, некоторых зрителей увлекает она, других — он. Скажем ли мы, что эти последние, герои из под­ражания, не заслуживают, благодаря действию этого увлечения, никакой похвалы? Это было бы столь же справедливо, как если бы мы освободили от поношения первых только за то, что их кровожадность является отраженной. Но оставим теперь эти тонкие вопросы об ответственности. Приведенные выше рассуж­дения и документы имели целью исследование сравнительной психологии и патологии толп и преступных ассоциаций, а не изучение их карательной терапевтики.

Он сильно заботился о том, что говорилось о нем на Корсике. Это господствующее внимание к маленькому обществу и это пренебрежение к большому характерны. Равашоль также заботился только о том впе­чатлении, которое его преступления производили на группу его «сото­варищей».

Моя вина (лат. — прим. ред.).

ОГЛАВЛЕНИЕ

В. Н. Дружинин.

Лебон и Тард: два взгляда на развитие общества