Ч.Айтматов. «Буранный полустанок» (фрагмент)

О памяти и беспамятстве

Исходный текст

…Тебе отвечу кратко.
Одна из наших дедовских примет

Гласит: коль нет на кладбище порядка,
Порядка и в самом ауле нет

Р. Гамзатов

(1) Моросит мелкий, обложной дождик. (2)Небо покрыто тяжелыми, свинцовыми тучами. (З) Сумрачно, зябко, по-зимнему неуютно.

(4) Бреду по старейшему городскому кладбищу, и окружающая меня обстановка усиливает чувство покинутости и нереальности происходящего. (5)Иду по аллее, а вокруг сотни могил соотечественников. (6) Эти люди по-разному прожили жизнь и принесли на суд Господа разные судьбы. (7)Трогаю рукой покрытый капельками влаги обломок могильной плиты, под которой уже сто лет лежит «купеческая вдова…». (8)Нет ни фамилии, ни дат. (9)Чья-то «заботливая рука» молотком прошлась по табличке, установленной на памятнике. (10)Рядом — поваленное на землю надгробие также «неизвестного». (11) Остался след от надписи года смерти человека, а фотография, выполненная на керамике, разбита. (12) Табличка с данными умершего человека исчезла, как и решетка ограды могилы. (13) Седовласая старушка, проходившая мимо меня, грустно заметила, вытирая кончиком платка уголки глаз: «(14)Сынок, давно уж такое творится. (15)На металлолом забрали решетку-то. (16)Бога нет в людях. (17)Дьявол правит миром. (18)Ох, тяжка будет расплата, ох, тяжка».

(19)Я промолчал. (20)Но старушка и не ждала ответа. (21)Она тихонько побрела по дорожке. (22)Невольно подумалось, что с этой бабушкой по грязной кладбищенской тропинке уходило в вечность целое поколение. (23)Уходила история, которой гордились наши отцы и матери, строившие эту страну, умиравшие за нее на фронтах различных войн и в тифозных бараках лагерей. (24)Страну, которая была предана их детьми и брошена на растерзание движимых низменными страстями временщиков, сидящих и сегодня в высоких кабинетах этого государства...

(25)Справедливо замечено, что здоровье любого общества следует рассматривать через призму его отношения к детям, старикам и... мертвым. (26)Я иду по кладбищу, где лежат брошенные властями, не способные себя защитить мертвые граждане города. (27)Вокруг запустение, разбитые памятники, исчезнувшие таблички, обезличенные склепы и аккуратно сложенные штабелем могильные решетки, подготовленные к сдаче на металлолом. (28)Становится страшно и горько. (29)Страшно за то, что наши дети, видя, как власть предержащие и варвары ХХI века глумятся над могилами своих соотечественников, точно также поступят с нами, пока еще живущими. (30)Беспамятство, как ржавчина, разъест и их души. (31)Бумеранг обязательно вернется к бросившему его. (32)Мир взаимосвязан, и каждое зло наказуемо. (33)Такова логика жизни.

(34)Я ухожу с кладбища с тяжелой душой. (35)Выйдя через его ворота на улицу, оборачиваюсь и бросаю последний взгляд на надгробия вечных кладбищенских обитателей. (3б)Молчаливые свидетели и участники величайших исторических событий смотрят на меня слепыми глазами забытых людей с разбитых фотографий... (37)Наши предки...

(38)Ни мы, ни наши дети никогда не построим благополучное общество, пока за нашей спиной остаются изуродованные погосты и изнасилованная история, переписываемая с завидным постоянством в угоду очередной власти.

(По А. Чикину)

 

 

Сочинение-рассуждение

 

«…Тебе отвечу кратко. Одна из дедовских примет гласит: коль нет на кладбище порядка, порядка и в самом ауле нет». Этот эпиграф предваряет текст А.Чикина, в котором автор поднимает проблему человеческой памяти. Как же связаны два эти понятия: порядок на кладбище и память?

Автор текста рассказывает о том, что побывал однажды на кладбище. Что же он там увидел? Разбитые надгробия, запустение, исчезнувшие таблички. А ведь здесь похоронены люди, которые все сделали для того, чтобы будущее поколение было счастливо. И вот теперь об этих людях забыли… Невольно автор задается вопросом: что будет с этим молодым поколением, которое не хочет помнить о своих дедах и прадедах? «Зло наказуемо, и тот бумеранг, брошенный человеком, обязательно вернется к нему», - делает вывод А.Чикин.

Я согласна, что категория памяти – одно из важнейших понятий в жизни человека. Согласна, что беспамятство и зло – понятия, стоящие рядом. Так считает и Д.С.Лихачев. В своей статье «О памяти» он прямо говорит, что беспамятный человек – это прежде всего человек неблагодарный, а следовательно, и не способный на добрые поступки. «Без памяти нет совести», - пишет он.

Проблему беспамятства поднимает в своем романе «Буранный полустанок» и Ч.Айтматов. В легенде о манкуртах он рассказывает о том, как рабов лишали памяти. Такой раб потом очень высоко ценился, потому что он целиком был предан своему хозяину и готов был выполнить любой его приказ. Матери боялись такой участи для своих детей.

Беспамятный человек не может, прежде всего, дать оценку своим и чужим поступкам. Не желая помнить о прошлом, он не задумывается о будущем, а потому не дает оценку себе в настоящем. Какое будущее ждет наше поколение?..

 

Тексты.

 

Д.Лихачев «О памяти»

Память – одно из важнейших свойств бытия: материального, духовного, человеческого… Памятью обладают отдельные растения, камень, на котором остаются следы его происхождения и движения в ледниковый период, стекло, вода и т.д.

 

На памяти древесины основана специальная дисциплина, произведшая переворот в археологических исследованиях – дендрохронология.

 

Сложнейшими формами родовой памяти, позволяющими новым поколениям совершать перелеты в нужном направлении, к нужному месту обладают птицы. В объяснении этих перелетов недостаточно изучить только «навигационные приемы и способы», которыми пользуются птицы, важнее всего память, заставляющая их искать всегда одни и те же зимовья и летовья.

 

Принято элементарно делить время на прошедшее, настоящее и будущее. Но благодаря памяти прошедшее входит в настоящее, а будущее как бы предугадывается настоящим, соединенным с прошедшим. Память – преодоление времени, преодоление смерти. В этом величайшее нравственное значение памяти. «Беспамятный» - это прежде всего человек неблагодарный, а следовательно, и не способный на добрые, бескорыстные поступки.

 

Безответственность рождается отсутствием сознания того, что ничто не проходит бесследно. Человек, совершающий недобрый поступок, думает, что поступок этот не сохранится в памяти его, личной, и в памяти окружающих.

 

Человеку тесно жить только в настоящем. Нравственная жизнь требует памяти о прошлом и сохранения памяти на будущее.

 

Совесть – это в основном память, к которой присоединяется моральная оценка совершенного. Но если совершенное не сохраняется в памяти, то не может быть и оценки. Без памяти нет совести.

 

Ч.Айтматов. «Буранный полустанок» (фрагмент).

Предание начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами. При случае они продавали их в рабство в соседние края, и это считалось счастливым исходом для пленного, ибо проданный раб рано или поздно мог бежать на родину. Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуаны оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой - надеванием на голову жертвы шири. Обычно эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях. Сначала им начисто обривали головы, тщательно выскабливали каждую волосинку под корень. К тому времени, когда заканчивалось бритье головы, опытные убойщики-жуаньжуаны забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым долгом отделяли ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном виде напяливали на обритые головы пленных вмиг прилипающими пластырями - наподобие современных плавательных шапочек. Это и означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти, превращался в манкурта - раба, не помнящего своего прошлого. Выйной шкуры одного верблюда хватало на пять-шесть шири. После надевания шири каждого обреченного заковывали деревянной шейной колодой, чтобы испытуемый не мог прикоснуться головой к земле. В этом виде их отвозили подальше от людных мест, чтобы не доносились понапрасну их душераздирающие крики, и бросали там в открытом поле, со связанными руками и ногами, на солнцепеке, без воды и без пищи. Пытка длилась несколько суток. Лишь усиленные дозоры стерегли в определенных местах подходы на тот случай, если соплеменники плененных попытались бы выручить их, пока они живы. Но такие попытки предпринимались крайне редко, ибо в открытой степи всегда заметны любые передвижения. И если впоследствии доходил слух, что такой-то превращен жуаньжуанами в манкурта, то даже самые близкие люди не стремились спасти или выкупить его, ибо это значило вернуть себе чучело прежнего человека. И лишь одна мать найманская, оставшаяся в предании под именем Найман-Ана, не примирилась с подобной участью сына. Об этом рассказывает сарозекская легенда. И отсюда название кладбища Ана-Бейит - Материнский упокой.

 

Брошенные в поле на мучительную пытку в большинстве своем погибали под сарозекским солнцем. В живых оставались один или два манкурта из пяти-шести. Погибали они не от голода и даже не от жажды, а от невыносимых, нечеловеческих мук, причиняемых усыхающей, сжимающейся на голове сыромятной верблюжьей кожей. Неумолимо сокращаясь под лучами палящего солнца, шири стискивало, сжимало бритую голову раба подобно железному обручу. Уже на вторые сутки начинали прорастать обритые волосы мучеников. Жесткие и прямые азиатские волосы иной раз врастали в сыромятную кожу, в большинстве случаев, не находя выхода, волосы загибались и снова уходили концами в кожу головы, причиняя еще большие страдания. Последние испытания сопровождались полным помутнением рассудка. Лишь на пятые сутки жуаньжуаны приходили проверить, выжил ли кто из пленных. Если заставали в живых хотя бы одного из замученных, то считалось, что цель достигнута. Такого поили водой, освобождали от оков и со временем возвращали ему силу, поднимали на ноги.

 

Это и был раб-манкурт, насильно лишенный памяти и потому весьма ценный, стоивший десяти здоровых невольников. Существовало даже правило - в случае убийства раба-манкурта в междоусобных столкновениях выкуп за такой ущерб устанавливался в три раза выше, чем за жизнь свободного соплеменника.

 

Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери - одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного "я", манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное - восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своем роде исключением - ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах.

 

Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей - и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал...

 

Куда легче снять пленному голову или причинить любой другой вред для устрашения духа, нежели отбить человеку память, разрушить в нем разум, вырвать корни того, что пребывает с человеком до последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением, уходящим вместе с ним и недоступным для других. Но кочевые жуаньжуаны, вынесшие из своей кромешной истории самый жестокий вид варварства, посягнули и на эту сокровенную суть человека. Они нашли способ отнимать у рабов их живую память, нанося тем самым человеческой натуре самое тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний. Не случайно ведь, причитая по сыну, превращенному в манкурта, Найман-Ана сказала в исступленном горе и отчаянии: "Когда память твою отторгли, когда голову твою, дитя мое, ужимали, как орех клещами, стягивая череп медленным воротом усыхающей кожи верблюжьей, когда обруч невидимый на голову насадили так, что глаза твои из глазниц выпирали, налитые сукровицей страха, когда на бездымном костре сарозеков предсмертная жажда тебя истязала и не было капли, чтобы с неба на губы упала,- стало ли солнце, всем дарующее жизнь, для тебя ненавистным, ослепшим светилом, самым черным среди всех светил в мире? Когда, раздираемый болью, твой вопль истошно стоял средь пустыни, когда ты орал и метался, взывая к богу днями, ночами, когда ты помощи ждал от напрасного неба, когда, задыхаясь в блевотине, исторгаемой муками плоти, и корчась в мерзком дерьме, истекавшем из тела, перекрученного в судорогах, когда угасал ты в зловонии том, теряя рассудок, съедаемый тучей мушиной, проклял ли ты из последних сил бога, что сотворил всех нас в покинутом им самим мире? Когда сумрак затмения застилал навсегда изувеченный пытками разум, когда память твоя, разъятая силой, неотвратимо теряла сцепления прошлого, когда забывал ты в диких метаниях взгляд матери, шум речки подле горы, где играл ты летними днями, когда имя свое и имя отца ты утратил в сокрушенном сознании, когда лики людей, среди которых ты вырос, померкли и имя девицы померкло, что тебе улыбалась стыдливо,- разве не проклял ты, падая в бездну беспамятства, мать свою страшным проклятьем за то, что посмела зачать тебя в чреве и родить на свет божий для этого дня?.."