Средства массовой информации: манипулятивная семантика и риторика

Манипулятивная семантика: изменение смысла слов и понятий. В главе 5 уже говорилось о создании нового языка современного обществе, о семантике политического мифа как целенаправленной технологии изменения смысла слов. Разновидностью лжи в прессе является «конструирование» сообщения из обрывков высказывания или видеоряда. При этом меняется контекст, и из тех же слов создается совершенно иной смысл. Отдельные «крупицы» сообщения вроде бы ложью не являются, но то целое, что слепил из них репортер или редактор, может не иметь с действительностью ничего общего. У самих газетчиков есть такая шутка. «Как вы относитесь к домам терпимости?» — спросили папу римского, прибывшего в одну из стран. «А разве они у вас есть?» — ответил папа римский. Назавтра в газетах появилось экстренное сообщение: «Первое, что спросил папа, ступив на нашу землю: есть ли у нас дома терпимости?».

Подчеркнем еще раз высказанный уже тезис о важности терминологии в манипуляции сознанием. Г. Шиллер предупреждает: «Всем, кто борется с системой угнетения, важно понимать, какой силой обладают те, кто контролирует процесс выработки определений. Навешивание фальшивых ярлыков и искажение целей борьбы идеологических противников — типичный прием пропагандистской машины угнетателей. Поэтому первый шаг в направлении установления контроля над определениями заключается в том, чтобы попытаться не уступить крайне важной терминологической территории».

Огромная работа по созданию специального языка для сообщений прессы была проведена в США во время войны во Вьетнаме. Были составлены целые словари (тезаурусы) для обозначения тех или иных явлений и действий, которые производили на читателя нужное впечатление (в лингвистических трудах перечисляются и принципы подбора слов). Ряд исследователей считают, что был искусственно разработан «субъязык», который получил название вьетлийского (Vietlish, Vietnam English). Так, с 1965 г. военные действия во Вьетнаме назывались в прессе «программа умиротворения». Это слово настолько вошло в обиход, что в газетах можно было прочесть такое сообщение: «Одна деревня так упорно сопротивлялась умиротворению, что в конце концов ее пришлось разрушить».

Создание искусственного языка идет по двум направлениям. Ищется приемлемое по денотации слово. То есть, выбираются слова, в денотации (диапазоне смыслов которого) имеется и такая, что может быть притянута к обозначению данного явления. Пусть даже это один из многих смыслов слова, третьестепенный и малоупотребительный. Но он существует, и не является прямой ложью его использование. Умиротворение и война где-то чуть-чуть перекрываются, так вместо слова война берется умиротворение. Второе воздействие слова — коннотация, то есть те ассоциации, которые пробуждает произнесение или прочтение слова. Так, важное место в пропаганде занимало слово «сдержанность». Коннотация его полезна для пропаганды. Сдержанный человек... Не скажешь ведь, что США во Вьетнаме проявили миролюбие или гуманность — это было бы прямой ложью. Сдержанность... Ведь ядерного оружия не применили! Так, в 1972 г. в обращении к нации президент Никсон заявил: «В течение всей войны США проявляли беспрецедентную в военных анналах степень сдержанности». Тут он, впрочем, переборщил, что и вызвало в США саркастические комментарии.

Другим ключевым понятием было словосочетание «защитная реакция». Защита... Ответное действие... Например, массированные бомбардировки Северного Вьетнама в феврале 1972 г. (139 налетов) назывались «защитная реакция»[152]. Лингвисты пишут, что во время вьетнамской войны были разработаны методы построения сложных политических эвфемизмов. Это уже не отдельные слова и понятия, а большие языковые конструкции с точно измеренными эффектами воздействия на сознание[153].

Из языка были исключены все слова, вызывающие отрицательные ассоциации: война, наступление, оружие по уничтожению живой силы. Вместо них были введены слова нейтральные: конфликт, операция, устройство (antiрersonnel device). Так, 19 июля 1971 г. руководитель «Операции Феникс» И. Колби сообщил, что суть операции состояла в организации покушений на нежелательных общественных деятелей Южного Вьетнама и что к тому моменту было ликвидировано 20 587 таких деятелей. Мертвые зоны, в которых диоксинами была уничтожена растительность, назывались «санитарными кордонами», напалм — «мягким зарядом», самые обычные концлагеря — «стратегическими селениями» и т. д. Были наложены и строго соблюдались табу на использование огромного количества нормальных слов. Президент Американского лингвистического общества Д. Болинджер заявил тогда: «Америка — это первое общество, которое добилось настоящего табу на все неприятное».

Сегодня политики и пресса постоянно меняют смысл слов и правила игры в зависимости от конъюнктуры. Как сказал Г. Честертон, «Прежде «компромисс» означал, что полбуханки хлеба лучше, чем ничего. У нынешних политиков «компромисс» означает, что полбуханки лучше, чем целая буханка». Когда Саддам Хусейн в январе 1993 г. «бросил ООН вызов», попросив, чтобы самолеты с экспертами пролетали в Ирак со стороны Иордании, а не с Юга, виднейший правовед из мадридского университета объяснял радиослушателям, почему Ирак за это должен был быть немедленно подвергнут бомбардировке. Такого объяснения вообще не понадобилось бы, не будь рядом Израиля, который преспокойно нарушает все резолюции ООН. Для профессора все было очень просто. Да, Израиль оккупирует чужие территории, сгоняет с земли арабских крестьян (и время от времени их подстреливает). Но международное сообщество на может оказывать на Израиль давление и сравнивать с тиранией Хусейна, так как Израиль является правовым государством. Согнанный арабский крестьянин, если его сосед-демократ промахнулся, должен обратиться в суд, а суд в Израиле цивилизованный. Это говорится с вершины кафедры, со всем авторитетом Науки — и полностью переворачивает само понятие права. Оно теперь заботится не о правах личности, ставшей жертвой вооруженного соседа, а о праве агрессора — этому можно, а этому нельзя.

Политические эвфемизмы, маскирующие истинный смысл явлений, создаются и с помощью терминов. Это специальные слова, имеющие точный смысл, причем аудитория резко разделяется на тех, кто знает точное значение термина, и на тех, кто не знает. Но главное, что термины обладают магическим воздействием на сознание, имея на себе отпечаток авторитета науки. Красивым термином, кажется людям, нельзя назвать какую-нибудь гадость. К таким терминам относится, например, слово эмбарго. Если средний западный демократ еще испытал некоторое неудобство от разрушительных бомбардировок Ирака в качестве «наказания», то установленное в августе 1990 г. тотальное эмбарго на торговлю с Ираком не вызвало абсолютно никакого возражения. А ведь это — более многозначительный шаг, нежели бомбардировки. Попытаюсь объяснить, исходя из очевидных положений. Так, общепринято, что в Ираке установлен тоталитарный режим, диктатура. Ирак — не Дания и даже не Греция, и население там не имеет ни прав, ни навыков, ни механизмов, чтобы навязать свою волю политикам Багдада. Но если это так, то население не несет и ответственности за действия верхушки режима. И, согласно самой простой логике, наказывать иракского крестьянина, убивая его ребенка голодом, означает брать этого крестьянина заложником и наказывать его, чтобы оказать давление на противника (Саддама Хусейна). Такие действия по отношению к европейцу, а во времена моего детства и по отношению к советским гражданам, рассматривались как военное преступление, и те, кто отдавал приказы о таких действиях, пошли на виселицу. Но сегодня по отношению к иракскому крестьянину это называется «механизмом международного права», эмбарго. Слово заложник не употребляется — табу.

Замена слов и понятий политическими эвфемизмами как целая технология приводит к тяжелой болезни общества, которую еще Фукидид назвал коррупцией языка. Будучи свидетелем упадка Афин, он оставил описание коррупции как важнейшего признака этого упадка. Среди прочих видов коррупции он особо выделил именно коррупцию языка — слова начали означать нечто противоположное тому, что они всегда означали. Разные партии стали использовать одно и то же слово в разных смыслах.

Упрощение, стереотипизация. Пресса (и вообще СМИ) сыграла важнейшую роль в процессе «толпообразования» в западном обществе. Человек массы, продукт мозаичной культуры, был в значительной степени создан прессой. Сами СМИ быстро стали объектом изучения в социодинамике культуры, и вскоре были обнаружены и даже математически выражены связи между простотой сообщения и его восприятием. СМИ, в отличие от высокой культуры, предназначены именно для массы[154]. Поэтому в них были установлены жесткие ограничения на сложность и оригинальность сообщений (даже на длину слов, хотя два-три заумных слов всегда допускаются в статье в качестве «приправы» — они повышают привлекательность статьи в силу «гомеопатического» эффекта). В общем, давно было сформулировано такое правило: «Сообщение всегда должно иметь уровень понятности, соответствующий коэффициенту интеллектуальности примерно на 10 пунктов ниже среднего коэффициента того социального слоя, на который рассчитано сообщение» (А. Моль).

Под этим эмпирическим правилом лежит психологическое оправдание, согласно которому человек подсознательно тяготеет к примитивным объяснениям сложных проблем. Концепцию упрощения выдвинул еще в начале 20-х г. У. Липпман (будущий «журналист № 1» США). Он считал, что процесс восприятия — это всего-навсего механическая подгонка еще неизвестного явления под устойчивую общую формулу (стереотип). Поэтому пресса должна произвести стандартизацию явления, ставшего объектом сообщения. При этом, по его выражению, редактор должен опираться на стереотипы и рутинные мнения и «безжалостно игнорировать тонкости». Человек должен воспринимать сообщение без усилий и безоговорочно, без внутренней борьбы и критического анализа. «Коммунизм упорно цепляется за плохое. Давайте упорно держаться за хорошее» (Дж. Фостер Даллес) — вот типичный образец упрощения. На этой основе и сложился редукционизм современных СМИ — сведение реальных общественных проблем и явлений к предельно упрощенным и легким для восприятия утверждениям.

Мыслящие стереотипами люди утрачивают возможность опереться на устои даже своего собственного привычного порядка, к которому они привержены — за стереотипами эти устои оказываются неразличимыми. В 1951 г. одна американская газета провела эксперимент. Ее сотрудники «составили» петицию и обратились к представителям среднего класса с просьбой ее подписать. Она гласила: «Если любая форма государственного управления становится вредной для достижения целей народа, то народ имеет право изменить или ликвидировать эту форму, создать новое правительство, основав его на таких принципах и организовав его власть в такой форме, какие ему кажутся наиболее подходящими для обеспечения его безопасности и счастья». Из 112 человек 111 отказались это подписать, посчитав ее «красной» петицией, за которую их тут же уволят с работы. На деле это была часть Декларации независимости Соединенных Штатов.

Выше мы говорили, что за операцией упрощения следует семантизация, то есть поиск наиболее подходящих слов, в которые следует облечь примитивную модель. Специалисты прессы, по выражению одного из них, «создали целый ряд клише, лозунгов, эпитетов, кратких, но расплывчатых фраз, при помощи которых можно описать любую международную новость». Выработка готового сообщения становится чисто инженерной работой.

Утверждение и повторение. Упрощение позволяет высказывать главную мысль, которую требуется внушить аудитории, в «краткой, энергичной и впечатляющей форме» — в форме утверждения (как приказ гипнотизера — приказ без возражения). Как пишет С. Московичи, «утверждение в любой речи означает отказ от обсуждения, поскольку власть человека или идеи, которая может подвергаться обсуждению, теряет всякое правдоподобие. Это означает также просьбу к аудитории, к толпе принять идею без обсуждения такой, какой она есть, без взвешивания всех «за» и «против» и отвечать «да» не раздумывая».

Опираясь на сложившийся в мозаичной культуре тип мышления человека массы, СМИ в то же время стали важнейшим фактором укрепления этого типа мышления. Они приучали человека мыслить стереотипами и постепенно снижали интеллектуальный уровень сообщений так, что превратились в инструмент оглупления. Этому послужил главный метод закрепления нужных стереотипов в сознании — повторение.

Многократное и настойчивое повторение в СМИ одних и тех же слов, фраз и образов сразу бросалось в глаза, когда из СССР человек попадал на Запад. Это удивляло. Но это просто технология, и мы все с ней познакомились в годы перестройки и ежедневно испытываем ее действие сегодня. С. Московичи писал в «Учении о массах»: «Грамматика убеждения основывается на утверждении и повторении, на этих двух главенствующих правилах». Он приводит слова Ле Бона: «Повторение внедряется в конце концов в глубины подсознания, туда, где зарождаются мотивы наших действий». Это в полной мере было использовано в коммерческой рекламе.

Очевидно, что повторение — один из тех «психологических трюков», которые притупляют рассудок и воздействуют на бессознательные механизмы. При злоупотреблении этим приемом стереотипы усиливаются до устойчивых предрассудков, человек тупеет. С. Московичи уделяет этому приему много внимания. Он пишет: «Таким образом, повторение является вторым условием пропаганды. Оно придает утверждениям вес дополнительного убеждения и превращает их в навязчивые идеи. Слыша их вновь и вновь, в различных версиях и по самому разному поводу, в конце концов начинаешь проникаться ими. Они в свою очередь незаметно повторяются, словно тики языка и мысли. В то же время повторение возводит обязательный барьер против всякого иного утверждения, всякого противоположного убеждения с помощью возврата без рассуждений тех же слов, образов и позиций. Повторение придает им осязаемость и очевидность, которые заставляют принять их целиком, с первого до последнего, как если бы речь шла о логике, в терминах которой то, что должно быть доказано, уже случилось...

Будучи навязчивой идеей, повторение становится барьером против отличающихся или противоположных мнений. Таким образом, оно сводит к минимуму рассуждения и быстро превращает мысль в действие, на которое у массы уже сформировался условный рефлекс, как у знаменитых собак Павлова... С помощью повторения мысль отделяется от своего автора. Она превращается в очевидность, не зависящую от времени, места, личности. Она не является более выражением человека, который говорит, но становится выражением предмета, о котором он говорит... Повторение имеет также функцию связи мыслей. Ассоциируя зачастую разрозненные утверждения и идеи, оно создает видимость логической цепочки». Как только появляется эта видимость, облегчается захват аудитории из интеллигенции. Теперь интеллигент может с легким сердцем верить любому абсурду, потому что не протестует логика — «полиция нравов интеллигенции».

Дробление и срочность. Разделение целостной проблемы на отдельные фрагменты — так, чтобы читатель или зритель не смог связать их воедино и осмыслить проблему — одна из особых и важных сторон упрощения. Это — фундаментальный принцип мозаичной культуры. Дроблению служит множество технических приемов: статьи в газете разбиваются на части и помещаются на разных страницах, текст или телепередача разбиваются рекламой.

Г. Шиллер дает описание этой технологии: «Возьмем, например, принцип составления обычной телевизионной или радиопрограммы или компоновки первой страницы крупной ежедневной газеты. Общим для всех является полная разнородность подаваемого материала и абсолютное отрицание взаимосвязи освещаемых социальных явлений. Дискуссионные программы, преобладающие на радио и телевидении, представляют собой убедительные образцы фрагментации как формы подачи материала. Что бы ни было сказано, все полностью растворяется в последующих рекламных объявлениях, комических трюках, интимных сценах и сплетнях».

П. Фрейре считает дробление «характерным приемом культурного подавления», который принят как специфическая форма подачи информации в США. Из США этот прием распространился на все системы СМИ, занятые манипуляцией. Г. Шиллер так объясняет эффективность этого приема: «Когда целостный характер социальной проблемы намеренно обходится стороной, а отрывочные сведения о ней предлагаются в качестве достоверной «информации», то результаты такого подхода всегда одинаковы: непонимание, в лучшем случае неосведомленность, апатия и, как правило, безразличие». Разрывая на кусочки информацию о важном, быть может даже трагическом события, удается резко снизить отрезвляющее воздействие сообщения или вообще лишить его смысла[155].

Хаотизация потока сообщений носит, в действительности, лишь видимый характер, отбор событий, о которых решают дать информацию, производится определенной социальной структурой, в которую входят руководящие деятели СМИ. А. Моль пишет: «Задача этой группы деятелей заключается в том, чтобы выделить из совокупности всего, что только есть нового (в самом широком смысле слова, то есть учитывая, что новизна может носить весьма относительный характер), небольшое число таких элементов и фактов, которые отвечали бы известным четко сформулированным критериям... Фактически средства массовой коммуникации сами и определяют «значительность» фактов.., ведь именно они подают факты в таком свете, что в сознании миллионов людей весь о замужестве иранской принцессы предстает как не менее важное событие, чем последнее крупное открытие в области атомной энергии».

СМИ «конструируют» внешне хаотический поток сообщений таким образом, чтобы создать у читателя или зрителя нужный их владельцам (шире — господствующему классу) ложный образ реальности. Критерии отбора сообщений опираются на достаточно развитые теории и математический аппарат. Для каждого сообщения оценивается уровень трудности и дистанция до индивидуума (при этих расчетах в СМИ различают 4-5 слоев глубины психики человека, на которые должны воздействовать сообщения). Из этих данных сообщению присваивается ранг значимости, исходя из которого формируется газета или программа новостей. Опытные редакторы, конечно, расчетов не ведут, они владеют этими методами интуитивно (но главное, они точно улавливают сигналы, идущие от «хозяев»).

Одним из условий успешной и как бы оправданной фрагментации проблем является срочность, немедленность информации, придание ей характера незамедлительности и неотложности сообщения. Это — один из самых главных принципов американских СМИ. Считается, что нагнетаемое ощущение срочности резко усиливает их манипулятивные возможности. Ежедневное, а то и ежечасное обновление информации лишает ее какой-либо постоянной структуры. Человек просто не имеет времени, чтобы осмыслить и понять сообщения — они вытесняются другими, еще более новыми.

Г. Шиллер пишет: «Ложное чувство срочности, возникающее в силу упора на немедленность, создает ощущение необычайной важности предмета информации, которое так же быстро рассеивается. Соответственно ослабевает способность разграничивать информацию по степени важности. Быстрочередующиеся сообщения об авиационных катастрофах и наступлении национально-освободительных сил во Вьетнаме, растратах и забастовках, сильной жаре и т. д. мешают составлению оценок и суждений. При таком положении вещей умственный процесс сортирования, который в обычных условиях способствует осмыслению информации, не в состоянии выполнять эту функцию. Мозг превращается в решето, в которое ежечасно вываливается ворох иногда важных, но в основном пустых информационных сообщений... Полнейшая концентрация внимания на происходящих в данную минуту событиях разрушает необходимую связь с прошлым».

Погрузив человека в поток «всегда срочных» сообщений, СМИ разорвали «цепь времен», создали совершенно новый тип времени — время спектакля — в котором человек лишен исторических координат (в этом смысле он перестает, например, быть христианином). Мы не раз говорили, насколько это важно для снятия психологических защит против манипуляции. Французский философ (из греков) К. Касториадис в интервью 1994 г. сказал, отвечая на вопрос о том, каким образом это «остановившееся время» способствовало устранению смысла из всего происходящего: «Сейчас существует воображаемое время, которое состоит в отрицании реального прошлого и реального будущего — время без действительной памяти и без действительного проекта. Телевидение создает мощный и очень символичный образ этого времени: вчера сенсационной темой была Сомали, сегодня о Сомали вообще не упоминают; если взорвется Россия, к чему, похоже, идет дело, то поговорят два дня о России, а потом забудут о ней. Сегодня ничему не придается действительно высокого смысла, это вечное настоящее представляет собой суп-пюре, в котором все растерто и доведено до одного и того же уровня важности и смысла».

Представление западными СМИ странной военной операции США в Сомали («Возвращение надежды») могло бы послужить прекрасной учебной задачей. К сожалению, ее, наверное, в России уже подзабыли. Я наблюдал ее по западному телевидению и тогда это было еще в диковинку. Пока длилась операция, людей бомбардировали сенсационными и срочными репортажами с места событий — и ни разу не объяснили смысла всей этой затеи. При этом показ страшного зрелища сопровождался такими глумливыми и ерническими комментариями, что простой обыватель, еще не приученный к Новому мировому порядку, испытывал шок. Как-то раз морские пехотинцы США от скуки разрядили свое оружие против группы «партизан» в Могадишо, которые сидели в какой-то мазанке. Никто даже не выяснял, против какой группы — какая разница. Диктор телевидения сказал с гордостью, что «огневое превосходство американских войск было подавляющим». На деле «партизаны» не осмелились произвести ни одного выстрела и тут же подняли белую тряпку — благородная акция с начала до конца давалась в прямом эфире и записывалась на пленку (позже сомалийцы стали камнями забивать телерепортеров, снимающих такие акции). И мы видим на экране, как гиганты из морской пехоты ведут плененных противников — нескольких дистрофиков, некоторые из них на костылях. И диктор добавляет с тонкой иронией: «Похоже, что сомалийцам не понравилась атака американских войск ибо голодающие дети стали кидать камни в грузовики, везущие им гуманитарную помощь». И следующим кадром — дети-скелеты, из последних сил кидающие камешки в мощные грузовики «US Army», везущие им еду. Как только США перестали «возвращать надежду», исчезновение самого слова Сомали из газет и телеэкранов произошло в один день и было абсолютным. Никакие «партизаны» и никакой голод никого в западных СМИ не интересует.

Пожалуй, еще более поучительным был поток информации из Никарагуа. Когда США начали большую войну против социал-демократического правительства сандинистов, Никарагуа стала одной из главных тем западной прессы. В 1990 г. народ маленькой страны изнемог и буквально со слезами на глазах на выборах отдал власть оппозиции, которой США обещали мир и помощь в 0,5 млрд. долларов. В этот период теме Никарагуа отводилась в газетах целая страница. Я следил по испанской прессе, и там это вообще была тема № 1 — общий язык, близкая культура, правящая партия Испании была тесно связана с сандинистами, Умберто Ортега и Фелипе Гонсалес были друзьями и т. д. Сандинисты передали власть — и вдруг Никарагуа вообще исчезла со страниц прессы и с телеэкранов. Полностью! Как это может быть? Испанцам ведь интересно узнать, как там пошли дела, у многих родственники там. Никаких известий. Кое что узнавали через иезуитов — там у них много миссионеров, кое что от студентов, которые ездили передавать собранные для школ учебники и карандаши. В одной газете проскочил материал, написанный такими посланцами. Материал потрясает. Пришедшие к власти «демократы» приватизировали всю собственность, и она досталась нескольким семьям (раньше почти все принадлежало диктатору Сомосе и было национализировано). США, истратившие на войну 10 млрд. долларов, обещанной помощи не дали. В результате безработица в Никарагуа составила 80% активного населения! И произошло то, чего никто не мог ожидать — ветераны гражданской войны, сандинисты и «контрас» объединились и с оружием в руках разъехались по кооперативам защищать их от приватизации. Народ живет на продаже кофе, что выращивают эти кооперативы (в одном из них и работали на уборке кофе испанские студенты, написавшие этот репортаж). Но это — не те события, что западные СМИ распространяют для широкой публики.

Сенсационность. Обеспечивать фрагментацию проблем и дробить информацию так, чтобы человек никогда не получал полного, завершающего знания, позволяет использование сенсаций. Это — сообщения о событиях, которым придается столь высокая важность и уникальность, что на них концентрируется и нужное время удерживается почти все внимание публики. Под прикрытием сенсации можно или умолчать о важных событиях, которых публика не должна заметить, или прекратить скандал или психоз, который уже пора прекратить — но так, чтобы о нем не вспомнили.

Сенсационность — это технология. Выработаны критерии подбора тех событий, которые можно превратить в сенсацию. Это выражено в известном афоризме: «Если собака кусает человека, это не новость, если человек кусает собаку, это новость». Рекламодатели, в том числе политические, заинтересованы, как уже было сказано выше, в высокой запоминаемости их сигнала, хотя бы на подсознательной уровне. Поэтому они требуют от СМИ увязывать их рекламу с сообщением, которое врезалось бы в память. А. Моль пишет: «Понятно, что сообщение о рождении двухголового младенца в Чехословакии имеет много шансов сохраниться в памяти большинства читателей и читательниц. Конкретные причины этого могут быть разными, но почти все они будут непосредственно связаны с глубинными слоями психики, составляющими область психоаналитического исследования». Поэтому передачи насыщаются сенсациями.

Непрерывная бомбардировка сознания действующими на чувства сенсациями, особенно «плохими новостями» выполняет важную функцию поддержания необходимого уровня «нервозности» (о ней писал уже Марат). Эта нервозность, ощущение непрерывного кризиса, резко повышает внушаемость людей и снижает способность к критическому восприятию. Нарушение привычной, стабильной социальной обстановки всегда повышает ситуативную внушаемость (в отличие от общей внушаемости так называют особые состояния, возникающие под действием аномальных ситуаций). Это стало предметом изучения в Европе 20-х годов, когда беззащитность против внушения наблюдалась не только у населения, терпящего социальное бедствие (как в Веймарской республике), но и в среде победителей[156].

Подготовка сенсации — кропотливая и дорогая работа, которую выполняют профессиональные специалисты. Замечательно то, что поданная в виде сенсации на телевидении информация, со всеми репортажами с места события, интервью в прямом эфире и т. д., как правило, принципиально искажает происшедшее событие. Это отмечается в специальной литературе по данной теме. Но это и не важно, важен эффект, ради которого запускается сенсация. При этом зритель очарован именно тем, что он наблюдает «неожиданное», не отобранный жизненный материал, так что между ним и реальностью нет никакого посредника. Эта иллюзия достоверности — сильное свойство телевидения.

Телевидение как особый вид СМИ заслуживает рассмотрения в отдельной главе.

Глава 13. Телевидение.