Из книги «Общие основания рефлексологии» В. Бехтерева

 

(Глава XVII. Глава VII, стр. 62).

 

«Значение метода дрессировки в исследовании соотносительной деятельности. Исследование поведения животных при искусственно создаваемой обстановке. Целенаправляющий рефлекс».

В последнее время вновь получает особое значение и метод дрессировки[43], которым мы первые воспользовались для выяснения локализации в мозговой коре заученных движений, представляющих собою вид тех же двигательных сочетательных рефлексов.

Сравнительно недавно были произведены по этому методу обширные исследования Гаше-Супле.[44]

Недостатки этого метода заключаются в том, что самая дрессировка, в виду ее сложности и хлопотливости, зависит в значительной степени от искусства, к тому же метод этот не поддается точной регистрации и, наконец, он применим лишь на животных и неприменим по вполне понятным основаниям у человека. В виду этого мы должны были разработать вышеуказанный метод исследования двигательных сочетательных рефлексов с помощью электрического, раздражения, который в одинаковой степени может быть применяем как к человеку, так и ко всем вообще животным.

Гаше-Супле при своих исследованиях над животными отчасти пользовался и нашим методом и также с полным успехом.

Тем не менее, метод дрессировки для животных не лишен ценного научного значения, и как мы знаем, с помощью этого метода были получены данные, заслуживающие нашего внимания.

Гаше-Супле в особенности широко воспользовался методом дрессировки для изучения развития инстинктов. Под дрессировкой понимается искусство приучать животных повиноваться словам, знакам или другим раздражениям, которые прежде не имели на них никакого влияния. Иначе говоря, дело идет о заученных движениях, выполняемых по определенному сигналу. Эта выучка животных достигается либо привлечением их к определенному объекту с помощью приманки, либо возбуждением к выполнению действия с помощью бича или иного, напр., резкого электр. раздражителя. При этом можно различить дрессировку в собственном смысле слова, когда получаемые эффекты суть явления привычки. Другие же процедуры, хотя и имеют отношение к привычкам, но в них человек участвует только в общей подготовке эксперимента, не пользуясь приемами действительной дрессировки.

Так, например, краб идет на свет свечи через маленькие ворота, приобретая постепенно привычку их проходить, и делает это все скорее и скорее. В сущности эти приемы не представляют дрессировки в собственном смысле слова, ибо световое раздражение не заменено какими-либо другими сигналами.

Здесь дело идет об установлении сочетания без повиновения человеческому сигналу и, следовательно, не относится к дрессировке в истинном смысле этого слова. Такие примеры можно найти и в самовоспитании. Вот, например, голубь, летая вокруг головы лошади, в первый раз испугал лошадь взмахом своих крыльев и тем заставил ее высыпать зерна из мешка, привязанного к морде лошади. Он, руководствуясь случайным опытом, повторяет затем тот же маневр и с тою же целью много раз.

Точно также известен пример щуки в опыте Moebius'a, которая, будучи отделена от рыбок стеклом, каждый раз, когда хотела схватить последних, ударялась своим носом в стекло. В конце концов, она отвыкла бросаться на рыб, после чего, будучи посажена в один акварий с рыбками, уже их не трогала.

В первом примере с голубем дело шло о самостоятельно воспитанном действии, во втором случае – о воспитанной задержке действия. Обращаясь к нашей терминологии, мы скажем, что в нервом случае образовался естественный сочетательный рефлекс, во втором случае задержался естественный сочетательный рефлекс, благодаря искусственно созданному условию.

По Гаше-Супле элементарная дрессировка состоит в раздражении, вызывающем эффективное динамогенное возбуждение, которое ассоциируется посредством механизма «возврата» с представлением, при чем последнее становится в свою очередь динамогенным.

То же явление происходит в естественных условиях жизни животных. Как дрессировщик управляет порядком раздражений, смотря по желанию, руководясь определенном планом, так и внешний мир управляет тем же Порядком раздражений, получаемых свободными животными.

Нечего говорить, что рассматриваемый метод для рефлексологии-животных имеет огромное значение в смысле изучения тех явлений, которые автор, почему то относит без достаточных оснований к порядку инстинктов. Термином «инстинкт», или «инстинктивные действия» автор невидимому пользуется не в нашем смысле, а в смысле обычного в зоопсихологии противоположения этих действий тем, которые заведомо относятся к порядку так называемых разумных. Этим самым его понятие инстинкта расширяется до той степени, что включает в себя и все сочетательные рефлексы, за исключением личных рефлексов.

Самый метод исследования Гаше-Супле в принципе является совершенно аналогичным нашему методу. «Предположим, говорит автор, что животное приучено путем дрессировки выполнять реакцию вслед за чувственным раздражением. Если мы хотим выяснить существование чувствительности к раздражениям слуховым, обонятельным, зрительным и пр., то мы, будем многократно вызывать при данных чувственных раздражениях эффективные состояния, сопровождающиеся определенной двигательной реакцией. Когда в данный момент чувственные раздражения, которые в первоначальном применении не производили реакций, в конце концов станут ее вызывать без возбуждения эффективного раздражения, то этим будет доказано, что. образовалась связь между двигательным импульсом, с одной стороны, и ощущением, вызванным раздражением, эффект которого желательно было узнать – с другой стороны. Если, наоборот, при этих условиях субъект остается инертным, то этим доказывается, что не существует соответствующих ощущений.

Ясно, что мы имеем здесь в субъективных терминах изложение основы того самого метода, которым мы пользовались в наших прежних работах.

Между прочим, автор при дрессировке животных, как мы уже и говорили, на ряду с приманками пользуется и электрическими разрядами, как способом вызывать угнетающий эффект в развитии того или иного инстинктивного действия.

Установив чувственную способность, экспериментатор, для определения ее остроты, будет повторять те же опыты, уменьшая интенсивность раздражения с каждым испытанием. Минимальная интенсивность раздражений, необходимая для заметной реакции, и обозначит низшую степень ощущения.

Надо заметить, что предисловие к книге автора помечено январем 1911 года, следовательно книга несомненно вышла много позднее наших трудов по объективной психологии. Да и в ней сделано указание на наш метод, как и на методы Павлова. Отсюда естественно, что методика Гаше-Супле представляет собою заимствование из работ русской школы.

Ясно, что со стороны своей сущности самый метод Гаше-Супле с нашей стороны не может возбуждать какого-либо упрека.

К сожалению, Гаше-Супле стоит вообще, как это видно из приводимых выше выдержек, на субъективной точке зрения. Так, на стр. 112 он говорит:

«При своей организации человек не может никогда признать в области субъективной ничего проще ощущения». «Когда стремятся объяснить его объективно, это не что иное, как грезы».

Затем автор говорит об аффективных ощущениях, resp. чувствах, и о чувственном представлении и, конечно, распространяет эти явления на животных. В другом месте он говорит: «Мы думаем и так, что Loeb ошибается, когда он создает бесполезную гипотезу, если, говоря о низших животных, отвергает ощущение, как необходимое промежуточное звено между внешним возбуждением и эффектом Низшие животные испытывают боль и удовольствие».

Далее в труде Гаше-Супле речь на каждом шагу идет о сознании и интеллигентности животных.

Равным образом и в опытной своей части автор не обходится без субъективизма. Эти «субъективные» толкования, естественно, вводят автора в заблуждение. Так, напр., касаясь вопроса об ассоциациях, он говорит, напр., о способе исследования путем дрессировки при участии самонаблюдения. Между прочим, в отношении закона ассоциации автор находит, руководясь самонаблюдением, что воспроизведение у человека всегда происходит в порядке исследования раздражения. У высших животных, интеллектуально развитых, например обезьян, он предполагает возможность того же процесса, но у огромного большинства животных ассоциации происходят будто бы в порядке, обратном последовательности событий.

Нечего говорить, что это одно из тех заблуждений, без которых не обходятся психологи «субъективисты», произвольно наделяющие мир животных заимствованными из собственного душевного мира переживаниями.

«Допустим, говорит автор, что животное дрессируют приходить на слово «сюда». Первоначально оно индифферентно и не выказывает реакции. Но затем ему предоставляют приятную пищу в виде приманки, которая заставляет животное приходить, что и составляет естественную реакцию. Но позднее можно устранить приманку, и слово «сюда», которое всегда предшествовало приманке, вызывает в свою очередь ту же реакцию».

Автор называет это законом «возврата», который в своей объективной сущности изучен гораздо раньше автора у нас в России и который нами обозначается законом сигналов.

При этом говорить о противоположности между человеком и низшими животными уже потому нельзя, что и у человека мы имеем при одинаковой постановке опыта те же явления. Этим мы не хотим умалить, в общем, очень ценных методологических указаний автора в области проявлений тех рефлексов у животных, которые он называет инстинктивными.

Но все же субъективное направление его работ выделяет его из целого ряда других авторов, держащихся, в отношении изучения поведения животных, строго объективного метода.

В Америке за последнее время сильно упрочилось объективное изучение зоопсихологии и почти каждый крупный университет образовал у себя кафедру animal Behaior, или науки о поведении животных. Издан даже ряд руководств в этой области Хельмса, Дже-нингса, Иошбери, Устеона и др., и вместе с тем издается специальный журнал «The Journal of Animal Behavior». Общий характер исследований основан на поведении животного при достижении им пищевой приманки в то время, как это достижение встречает то или другое затруднение на всем пути. Преодоление этих затруднений, выраженное временем, необходимым для достижения пищи, и количеством уклонений, сделанных животными для достижения цели, и служит мерилом умственных способностей животных.

Одним из употребительных приборов для этого рода исследований является лабиринт. Это ящик, разделенный коридорами и слепыми. тупиками, в середине же лабиринта устроена кормушка, где животное, впущенное в коридорную систему, получает пищу.

В этом лабиринте животное, после более или менее длинного ряда опытов, научается быстро и безошибочно находить свою пищу.

Выяснение вопроса о том, какие органы в этом отношении служат руководителями для нахождения пищи, может быть достигнуто или с помощью операции удаления тех или других органов, или с помощью введения тех или других нервных раздражителей. Уотсон, напр., этим путем доказал, что крысы, при добывании пищи в лабиринте, пользуются главным образом кинестетическими чувствами и отчасти осязанием, при чем слепые и лишенные обоняния крысы достигают цели, в общем, так же быстро, как и нормальные.

Однако зрение не остается без влияния в отношении достижения цепи. Это доказано работой Стелли Винцент, которая для своих опытов с лабиринтом окрашивала стенки и полы коридоров лабиринта разным способом, напр., правильный путь был окрашен блестящим белым, а тупики в черный цвет. Выяснилось, что в таком лабиринте крысы скорее находят свою пищу, чем в простом лабиринте. Так, если, напр., при обучении в обыкновенном лабиринте крысам в первом опыте требуется для достижения цели 1804 сек. и они делают сначала 149 ошибок, то в окрашенном цилиндре крысы достигают той же цели в 1342 сек., при 7 и 5 ошибках. Также и число ошибок быстрее сокращалось в последующих опытах. Однако, руководство зрением не оказывало особого влияния на конечные результаты, ибо в конце обучения крысы проходили требуемый путь безошибочно в одинаковое время. Автор отсюда заключает, что зрение помогает лишь в периоде обучения, в конце же обучения вырабатываемый автоматизм руководится главным образом кинетическими импульсами. Подобную же вспомогательную роль играет у крыс, как показали аналогичные опыты, обоняние, а позже и осязание.

Опыты с крабами Шварца и Сафир показали, что и с беспозвоночными животными удаются опыты с лабиринтом, хотя относительно их способности к обучению был проявлен скептицизм со стороны.

Другого рода опыты с иными аппаратами применялись для исследования воспринимающих органов, напр., слуха у собаки и крыс Джонсоном и Гентером. Оба автора пришли к выводу, что собаки и крысы не различают чистых тонов. Опыты же Гентера привели к выводу, что крысы руководятся шумами и скоро приучаются к локализации их.

Опыты с собаками на чистые звуки, однако, стоят в противоречии с опытами, произведенными в Петрограде докт. Зеленым и у нас докт. Протопоповым, применявшими более точные методы, и потому нуждаются в соответствующей проверке.

Интересны также опыты над различением цветов животными.

Задача эта, видимо, одна из труднейших в опытах этого рода.

В прежнее время не было и сомнения в отношении различения животными цветов. На этом факте строилась теория покровительственной окраски или мимикрии и теории полового подбора. Также и симбиоз насекомых с цветками основывался на предположении различения насекомыми ярких цветов. Но вот ученый немец Иессе на основании опытов стал доказывать, что беспозвоночные совершенно не различают цветов в той или иной степени. Однако Фриш решительно высказался против взглядов Иессе и пришел к выводу, что пчелы, напр., отлично различают цвета. В лаборатории И. Павловы доктором Орбели, на основании опытов со слюнными рефлексами, утверждалось, что собаки не обнаруживают различных реакций на цвет, тогда как в нашей лаборатории докт. Вашикер убедился с помощью сочетательно-двигательного метода, что собаки не одинаково реагируют на цвета. Также и другие авторы пришли к результатам противоположным д-ру Орбели.

Не очень давно Jekers в Америке потратил немало труда на выяснение способности различать цвета дикими голубями с помощью особого, устроенного им аппарата. Автор после долгих опытов пришел к выводу, что голуби определенно выбирают красный цвет из двух цветов, красного и зеленого. Однако автор не решает вопроса, не зависит ли это различение от различной яркости того или другого цвета.

Дополнением к этой работе может служить исследование Лешли, ученика Уотсона, работавшего над молодыми бентамскими курами. Прежде всего выяснилось, что цыплята представлялись с самого начала позитивно фототропичными.

Автор первоначально воспитал сочетательный рефлекс на яркость света, после чего он перешел к выяснению влияния хроматических стимулов. В конце концов автор приходит к выводу, что куры различают от четырех до шести различных цветов, как напр., зеленый, красный, красновато-оранжевый и желтый.

Де-Вос и Рода Гансен, работавшие над кошкой, пришли к выводу иного рода неспособности кошек различать цвета. Кошки в этом случае были на свободе, стимулом же служил не спектральный свет, а цветные бумажки, которыми закрывалось отверстие ящика. В конце концов автор пришел к выводу, что кошки реагируют на яркость света, а не на цвета.

Возможно, что причина разноречия такого рода опытов заключается ни в чем другом, как в самой методике исследования

Наконец заслуживают внимания исследования по методу естественного выбора Jerks'а. Этот метод состоит в том, что из серии механизмов исследуемые животные должны научиться выбирать один, при чем правильный выбор дает ему, то или другое удовлетворение, напр., пишу. При этом вслед за достигнутым выбором число или положение механизмов подлежащих выбору, подвергаются изменению. Опыты производились над птицами и млекопитающими до человекообразных обезьян включительно. По мнению автора его метод дает возможность сравнительной оценки умственного развития животных.

Заслуживают также внимания исследования относительно подражательной способности животных, произведенные первоначально проф. Торндайком и с отрицательный результатом, и позднее д-ром Барри в лаборатории Jerks'а над кошками с положительным результатом, и опыты Киннамана над обезьянами, также с положительным результатом.

В подробности этих и других работ, выгодно отличающихся строго объективным направлением, мы входить здесь не будем.

Во всех только что указанных опытах, не исключая и последних, авторы пользовались приманкой на пищу, которую животные должны были себе добывать. Таким образом, в приведенных исследованиях над животными дело шло о целенаправляющем рефлексе. У человека, у которого преобладающими являются более высшие интересы, вышеуказанная постановка опытов, по вполне понятным основаниям, неосуществима. Но для человека цель может быть создана либо путем предоставления ему тех или других призов, либо путем предварительного соглашения с экспериментатором. Так, он может выполнять, то или иное задание, напр., выбор тех или иных объектов из целого ряда других, производить умственный счет, складывать сложные рисунки из отдельных частей, разрешать определенные задачи, составлять фразы при определенных условиях и т. д.

При такого рода опытах должно быть подсчитываемо время, необходимое для выполнения задания, при чем должно принимать во внимание и качество самого выполнения, выражаемое количеством сделанных ошибок.

Нечего говорить, что целенаправляющий рефлекс представляется более сложным по сравнению с иными сочетательными рефлексами, ибо мы видим в нем соподчиненную связь целого ряда сочетательных рефлексов, направленную для достижения определенной цели. Но в этом случае мы встречаемся с большой зависимостью от индивидуального положительного или отрицательного отношения к производству опытов со стороны самого испытуемого, что должно быть всегда учитываемо экспериментатором, тем более, что человек не может ставиться в положение животного, вынужденного голодом стремиться к добыванию пищи[45]. С подобным отношением мы можем встречаться, в особенности в случаях заинтересованности лица противодействовать правильному получению результатов. Вот почему эксперимент в этом случае должен пополняться еще и соответствующим наблюдением над испытуемым, которое само по себе, как и самый эксперимент, должно быть строго объективным.

Все дрессировки животных механическими способами, как я уже ранее упоминал, составляющие тайну профессионалов дрессировщиков, по-видимому, воспроизводятся различными учеными для достижения результатов в разных научных опытах. Разве не есть это та же самая механическая дрессировка, как, напр., Jekers и Dodson[46], которые научили крыс различать белый и черный цвета следующим образом: если она устремлялась в окрашенное черной краткой помещение, то она получала электрический удар. По прошествии некоторого времени она стала избегать черного цвета.

Акад. Бехтерев применяет к животным тоже раздражение электричеством, холодом, теплом, особо приготовленной щеткой и т. д. Акад. Павлов, производит на собаках со слюнными фистулами, опыты посредством хирургических операций, при чем собаки устанавливаются в особый станок, применяется вкусопоощрение. Признаком наличия условного рефлекса служит отделение слюны. Путем разнообразных комбинаций раздражений разного рода, торможений, а иногда и тех и других операций на мозгу животных, получен весьма разнообразный и богатый материал по условным рефлексам.

Все эти опыты, суть одни сложные, другие попроще, но сама сущность от этого нисколько не меняется, так как неизменно при этом животное испытывает либо боль, либо другое какое-нибудь неприятное ощущение, являющееся громадным торбазом.

Одна из главных целей ученых – вызывание простых условных и сочетательных рефлексов, но самый способ вызывания тоже механический, насильственно болевой, он производит во многих случаях торможение вызываемых рефлексов, отчего не получается чистоты и точности. Вот что писал по этому поводу сам акад. Бехтерев, тогда еще не ознакомленный с моим методом (в его книге: «Объективная психология», стр. 358). Акад. Бехтерев при этом основывается на опытах как своих, так и акад. Павлова, главным образом по получению рефлексов, воспитанных у животных путем различных раздражений, как напр., действие кислотой, электротоком, чесание, тепловые или холодные раздражения, звук, свет, запах и т. д. Разделяя метод акад. Павлова и свой, акад. Бехтерев называет первый – методом вызывания сочетательного слюнного рефлекса у собак, второй – методом исследования искусственных двигательных, сочетательных рефлексов. Об этом акад. Бехтерев говорит следующим образом: «Приводя все вышеуказанные данные, мы не можем не оговориться, что самый метод вызывания сочетательного слюнного рефлекса у собак не обладает такой чистотой и точностью, как метод исследования искусственных двигателей сочетательных рефлексов». Но, принимая во внимание, что, как метод акад. Павлова, так и метод акад. Бехтерева оба являются механическими, для животного часто болевыми, оба эти метода не лишены сопутствующих им явлений торможения, вредно отражающихся на чистоте и точности их, в то время, как мой метод внушенных эмоциональных рефлексов, не будучи по своей природе ни механическим, ни болевым, по-видимому, не должен вызывать этих отрицательных явлений торможения.

Я уже говорил выше, что ассоциативных актов очень много и они крайне разнообразны. Как яркий пример ассоциации идей приведу следующие три опыта: с курицей, с крысой и с морскими львами.

 

Опыт IV.

 

Мне нужно было получить рефлекторную мимику курицы, дабы показать ее публике, как танцующую – выделывающую ногами па. Я сначала приучил ее настолько, что она смело брала из моих рук кусочки мяса, затем повадко-приманкой я заставлял ее повертываться кругом на одном месте, как я это учил и других животных (морских свинок, крыс, пеликана и др.). Когда она усвоила это верчение, научилась «вальсировать», я насыпал на стол слой земли и у нее на глазах зарывал в эту землю кусочки мяса, зерна, овса, крошки и т. д. Курица делала привычное движение ногами, разбрасывала землю и, желая схватить пищу, порывалась клюнуть. Я предупреждал это движение, давая ей тотчас же пищу из руки, закапывая вновь эту пищу, которую она успела откопать. Каждый раз тормозя желание курицы клюнуть зарытую пищу, я добился того, что она зазубрила движение только ногами, и у нее естественный рефлекс разрывания земли перешел в условный. Закрепив у нее в памяти этот условный рефлекс, я постепенно повадко-приманкой переводил ее на гладкий, незасыпанный землею край стола. Впоследствии она привыкла перебирать ногами на гладком столе без земли, а затем и на полированной поверхности музыкального ящика, где она прекрасно производила все движения под музыку. Я не давал угасать условным рефлексам, заставляя курицу шаркать ногами без вкусопоощрения все большее и большее количество раз, пока не достиг нужного предела.

Вследствие постоянного поедания курицей мяса, у нее на верхней части клюва прилипали остатки пищи. Естественное чувство чистоплотности заставляло ее, вытирая клюв, двигать им часто вправо и влево по столу. Движение это я также постепенно закреплял вкусопоощрением, а когда она долгое время не производила их, то я, давая ей мясо, старался искусственно вымазать мясом клюв, чем добивался вновь чистки его, таким образом этот рефлекс также перешел в условный. Таким путем закреплены были последовательно 3 рефлекса:

1) вальсировать – вертеться,

2) шаркать ногами – делать па,

3) водить клювом – чистить его.

Два первых рефлекса закреплялись еще звуками музыкального ящика, пускаемого в действие и останавливаемого в нужное мне время. С прекращением звуков музыки у курицы прекращались главные два рефлекса.

Вслед за этим была приставлена к краю крышки музыкального ящика цитра под наклоном к поверхности крышки.

 

В цитре имелось обычное круглое отверстие. В это отверстие мною просовывалась пища с задней стороны цитры. Курица раза три получала пищу даром, а затем подача пищи мною прекращалась. Курица начинала искать пищу и производить свои па по столу. Не дождавшись за эти па пищи, она сделала движения третьего рефлекса, то есть повела клювом по сторонам вправо и влево, за что и получила сейчас же вкусопоощрение. Воспитав и это движение достаточно прочно, я временно прекращал вкусопоощрение, и курица тогда вместо третьего установленного рефлекса сделала по струнам нетерпеливое движение па – второго рефлекса, которое и было закреплено мною, как и все предыдущие. Получился такой эффект.

Как только раздавались звуки музыкального ящика, курица начинала делать пируэты на одном месте, повертываясь и как бы вальсируя, затем делала правой и левой ногой движение в разные стороны, изображающие балетные па, похожие на «pa de pas», а при прекращении музыки прекращался и танец. Тогда подставлялась цитра и курица тотчас же водила клювом по особо настроенным струнам, а затем делая правой ногой движение по всем струнам и цепляясь когтями за них, производила как будто бы заключительные аккорды. (См. рис. 43).

В своей обыденной жизни эта курица вывела цыплят и гуляла с ними по саду. При моем появлении в саду однажды с тарелкой мяса в руках курица моментально устремилась ко мне, зовя за собою цыплят. Остановившись у моих ног и подняв к верху голову, в ожидании вкусопоощрения, она поспешила сделать свое па на песке дорожки сада и тотчас же по получении мяса она передала его своим цыплятам, которые тут же стали вырывать его друг у друга. Курица же вновь стала повторять па и, вновь получив пищу, снова передала ее цыплятам. Это продолжалось долго и курица только тогда сама съела мясо, когда цыплята, наевшись отошли в сторону.

Аналогичный случай у меня был с крысами.

 

Опыт V.

 

В клетке с сетчатыми стенками, с открывающейся вверх глухой крышкой, моя альбиноска крыса «Пеночка» родила шесть крысят. В устроенном ею из сена гнезде слепые малыши лежали в куче. Я поставил клетку на середину большого обеденного стола и открыл крышку. «Пеночка» вылезла наружу на крышку, соскочила на стол, обнюхивая его, подбежала к краю стола ко мне. Получив от меня подсолнух, она тут же его съела. Затем я заставил ее сделать заученное ею ранее движение перевернуться и дал ей подсолнух. А затем я дал ей кусочек газетной бумаги. Она взяла его в зубы, бросила около себя, обнюхала его, а затем, взяв вновь его в зубы, побежала с ним в клетку и, спустившись по стенке вниз, положила бумажку в гнезде, и сейчас же тем же путем выскочила и снова подбежала ко мне. Я поднес к ее мордочке бумажку, она к ней потянулась, но я не дал ей, отняв руку с бумажкой, тогда через 2 – 3 секунды «Пеночка» сама перевернулась кругом и, получив бумажку в зубы, сейчас же побежала к гнезду, где и сложила клочок. Так продолжалось несколько раз. Крысята ее выросли большими, гнездо было быстро ими же разорено. Прошло 2½ месяца и моя «Пеночка», пересаженная в другую клетку, принесла новых крысят. Я продолжал наблюдения за ней, чтобы проверить, не забыла ли «Пеночка» этот первый случай. Приведу выписку из дневника 7 ноября 1922 года.

«Пеночка» сидела в гнезде со своими крысятами. К гнезду было собрано все, что находилось в клетке, т.-е. скорлупа подсолнуха, у основания гнезда из сена, окаймляющего полукругом все гнездо, которое в углу между двумя стенками возвышалось более чем на 3 вершка от пола. Одна стенка этого угла глухая деревянная, другая боковая сетчатая металлическая, эта стенка позволяла наблюдать близко гнездо. В гнезде, кроме положенного аккуратно сена, были клочки бумажки. Сбоку гнезда лежала, полуприкрывая внутренность, кверху дном, железная поилка. Служащий ворчал, что каждый раз, как он поставит поилку с водой, крыса проливает всю воду и тащит жестянку к гнезду. Корм, т.-е. кусочки хлеба, все находится в гнезде, кроме овса, который рассыпан, и частью мокрый лежит по всему дну или полу клетки. Я отворил дверцу клетки. «Пеночка» тотчас же покинула гнездо и вылезла наружу, находясь на крышке на пороге дверцы Я взял в руку клочок ваты и сделал движение вправо, сказав «перевернись». «Пеночка» не забыла и перевернулась и взяв из моих рук вату, поспешно отнесла ее в гнездо, где и положила на детей. Тотчас же возвратившись обратно, снова перевернулась уже сама, без приказания и получила другой кусок ваты, который, как и первый был отнесен в гнездо. Я повторил этот опыт несколько раз.

Из этих двух случаев у курицы с цыплятами на свободе в саду и у крысы с ее крысятами проявились движения, ясно доказывающие наличие ассоциации идей, т.-е. эмоциональные чувства материнства ассоциировались с рядом движений, заученных прежде, т.-е. в первом случае желание накормить цыплят, во втором случае инстинктивное желание создать уютное гнездо для крысят – заставили курицу шаркать ногами, а крысу поворачиваться.

По-видимому, у крысы налицо проявление атавистической привычки – ассоциация инстинктивного рефлекса к строительству гнезда с чувством материнства, и вместе с тем ассоциация с идеей заученных движений, в данном случае переворачиванием на одном месте. У курицы аналогия проявляется в движении ног, якобы разрывающих землю для добывания пищи цыплятам – ассоциация идей врожденного инстинкта и заученного движения, с идеей кормления детей.

И в том и в другом случае три идеи ассоциируются в одну.

 

Опыт VI.

 

С ластоногими. Предлагаю вниманию читателей раньше познакомиться с выдержкой из следующей моей книги:

«Мои четвероногие и пернатые друзья». Зоопсихологический очерк Владимира Леонидовича Дурова. Морские львы. Несколько лет тому назад я был в Гамбурге и купил там, в зоологическом парке Карла Гагенбека, многих животных, а в их числе двух морских львов «Лео» и «Пицци». (См. рис. 39).

Особенно интересным оказался молодой морской львенок «Лео». Наблюдения, которые я произвел над ним, и которые будут описаны ниже, я рекомендую внимание лиц, изучающих зоопсихологию.

«Лео» в очень короткое время научился расставаться со своей стихией – водой и подолгу пребывать на арене цирка. Он по команде кувыркался. Прекрасно балансировал мячом. На мой вопрос, где находится съеденная рыба, он хлопал по животу своим ластом. Стрелял из пистолета. Кланялся. Произносил первую букву азбуки. Впрягался сам без всякой посторонней помощи в тележку и увозил меня с арены.

В конце 1909 года я купил в Петербургском зоологическом саду еще одного морского льва «Ваську». Он прожил в саду 7 лет. Дрессировать его никто не пытался. Ухаживающий за ним приучал Ваську лишь брать рыбу из рук. И только. Я начал приучать его к себе, но все было напрасно. «Васька» был свиреп, пуглив, нелюдим. Когда я к нему приближался, он стремительно погружался в воду. Высовывал из воды голову только тогда, когда голод заставлял его схватить плававшую на поверхности рыбу.

Я пришел к заключению, что, вероятно, с ним в зоологическом саду обращались очень сурово, и поэтому он так угрюм и озлоблен.

«Ваську» я поместил в один бассейн с «Лео». Сначала они дрались, но потом помирились. При моем приближении «Лео» выскакивал на площадку, которая была устроена в бассейне, кричал и приветствовал мой приход. «Васька» только боязливо высовывал голову и несмело оглядывал меня. Когда «Лео» получал рыбу через прутья клетки, «Васька» оскаливал зубы. После еды «Лео» кидался в бассейн с площадки, а «Васька» находясь еще веем телом в воде, клал голову на площадку.

Прошло еще некоторое время. «Васька» уже решался сидеть на площадке. Тогда я начал подумывать и о его дрессировке. Клетка открывалась, к ней приставлялся скат из досок, который вел на арену. «Лео» мигом выскакивал из воды, сползал по дощатому наклону вниз, бежал прямо к своей тумбе на арене, садился на нее и терпеливо ожидал. «Васька» же только вылезал на скат, усаживался на пороге клетки и с завистью поглядывал на «Лео», не решаясь следовать за ним.

Насытившись рыбой, Лео спокойно возвращался к себе в бассейн, и, поглядывая на Ваську, отстранял его с пути и погружался в воду. Клетка опять запиралась. Так шло несколько дней. В одну из репетиций и «Васька» наконец, решился опуститься по скату на арену. Видя, что никто не обращает на него внимания, он подполз к тумбе, приготовленной для него (на другой, рядом, уже сидел Лео), но сесть на нее не решался. В это время «Лео» соскочил с тумбы, ткнул носом «Ваську» и опять вскочил на свое место. Я бросил «Ваське» любимую рыбу, он поймал ее на лету. Но мой неосторожный шаг вперед спугнул «Ваську», и он повернулся, чтобы удрать назад в клетку. Тут «Лео» опять быстро соскочил с тумбы, пересек «Ваське» дорогу и, несмотря на свой гораздо меньший рост и меньшую силу, остановил его, упершись в него шеей.

«Васька» в раздумье остановился на полпути. «Лео» еще с минуту придерживал его шеей, затем задорно повернулся и побежал на свое место, как бы говоря всем своим существом «Ваське»: «Видишь»...

Я был поражен. Первый раз в жизни я был свидетелем того, как одно животное дает «предметный урок» другому (я, конечно, исключаю те случаи, когда мать учит своих детенышей).

Получив рыбу, «Лео» оглянулся на «Ваську» и коротким лаем словно приглашал его – «не бойся, иди, получишь рыбу»...

«Васька» смелее двинулся к тумбе, а «Лео» с высоты своей тумбы выказывал признаки большого удовлетворения по поводу успехов «Васьки»... Я положительно не мог удержаться, чтобы не расцеловать «Леочку».

Другой такой же случай. В Петрограде, после представления, когда вся публика разошлась, я решил сделать репетицию моим морским львам, зажег электрический свет и приступил к делу. «Васька» уже важно восседал на тумбе, как и «Лео», и спокойно глотал рыбу. Я решил продолжать дрессировать «Ваську», задавая ему еще более сложные задачи.

Беру мячик и бросаю его в «Лео». Он превосходно знает свое дело и отбрасывает мордой мяч назад. Я меняю направление мяча и бросаю его в сторону «Васьки». «Васька», как ужаленный, срывается с тумбы и стремится через барьер в места публики. Рушатся кресла. Он перелезает уже второй ряд кресел. Находившиеся на репетиции две дамы сидевшие неподалеку, бросаются в разные стороны. Вдруг «Лео» опять соскакивает с тумбы, бежит в проход между рядами и преграждает Ваське путь, (см. рис. 39). Васька стоял с разинутой пастью, словно потеряв рассудок от всего этого происшествия.

Тогда «Лео» стал осторожно, нежно тереться своей мордой о шею «Васьки». Ласки эти сделали свое дело, «Васька» пришел в себя. «Лео» с коротким лаем «а-а-а» стал пробираться обратно на арену. За ним последовал все еще возбужденный «Васька», переваливаясь и спеша, словно боясь отстать от «Лео». Громадный «Васька» рядом, с маленьким «Лео» казался теперь очень смешным. «Лео» дошел до своей тумбы и спокойно взобрался на нее в ожидании награды. А «Васька» прижался к тумбе «Лео» и дальше не двигался. Тут «Лео» стал отпугивать его своими зубами. «Ваське» ничего не оставалось, как пойти и сесть на свою тумбу.

В следующий раз я бросил мяч сначала в «Лео», а затем через «Ваську», чтобы он привык хотя бы к пролетающему мячику. «Васька» опять сделал попытку удрать, но «Лео», следивший за ним, сделал в свою очередь попытку преградить ему путь к бегству, и «Васька» одумался. Но вот мяч пролетает уже совсем близко от «Васьки». «Васька» оскаливает зубы. Наконец, мяч налетел прямо на него. Васька быстро хватает резиновый мяч в пасть редкими, но острыми зубами, прокусывает его и с остервенением бросает в сторону...

Сильное угощение вкусной рыбой опять восстанавливает утраченное «Васькой» душевное равновесие. Я начал пробовать приучать его к поглаживанию рукой. Правой рукой я подносил животному рыбу, а левой чуть-чуть прикасался к шеи. Так раз двадцать. Наконец он кое-как привык к прикосновению левой руки, и я рискнул даже прикоснуться к «Ваське», не имея в руках рыбы. Сошло, «Васька» снисходительно позволил себя погладить и даже слегка похлопывать. При такой наличности маленькой дружбы я опять принялся за опыты с мячом.

В правой руке у меня была рыба, а в левой мяч. Рыбу «Васька^ с аппетитом уничтожил, но приближение мяча его опять рассердило, и он толкнул мячик зубами. Мяч упал на арену. Тут пришел мне на помощь опять мой милый «Лео». Он слез с табурета, деловито побежал к валявшемуся в песке мячу и приткнулся к нему носом, не отнимая его от мяча с полминуты. Этим он вне всякого сомнения показывал «Ваське», что мяч не следует кусать и что его нечего пугаться.

Таким образом я убедился, что у животных имеются свои педагоги. В конце-концов, «Васька» постиг учение и выполнял почти все то, что проделывал даровитый, удивительный «Лео», хотя и не с таким совершенством. И я начал показывать «Ваську» вместе с «Лео», на публичных представлениях. Во время второго представления случилась неприятность. Все еще таивший в себе дикость «Васька» прокусил мне своими острыми зубами ногу[47]. От рыбного яда могло бы произойти у меня заражение крови. Находившийся здесь же мой друг детства А. И. Куприн (известный писатель) безжалостно выдавил из раны кровь и промыл ее водкой. Может быть, это спасло меня от опасности.

Еще до этого случая знаменитый писатель подружился с моими морскими львами, и у нас имеется фотографическая карточка, изображающая А. И. Куприна и меня а обществе королей морской бездны, снятая в Московском зоологическом саду во время акклиматизационной выставки а 1909 году.

Александр Иванович Куприн подарил мне свою книгу со следующей подписью: «Милому и талантливому Владимиру Дурову. В память нашего детства и а воспоминание об Антонио, о котором сказано на 258 стр.

А. Куприн.

 

Как поживают «Лео» и «Пицци». Браво – им. Об уме и логическом мышлении Лео я еще буду писать».

Вот как отнесся к случаю с морскими львами известный критик Перцов.

Привожу отзывы печати о книге моей «Мои четвероногие и пернатые друзья». «Новое Время, от 3 марта 1912 года.

«Мои четвероногие и пернатые друзья» очень интересная книжка не только для детей, но и для взрослых, и даже для читателя, склонного к философии: для такого, может быть, даже всего интереснее, потому что редко можно найти что-нибудь из области зоопсихологии столь непосредственно «эмпирическое», как наблюдения и выводы из долгой практики известного г. Дурова. Он не только любит животных, как редко кто, но и умеет следить за их психологической жизнью, которую сам вызывает. Под руководством умелого наставника «дума» животных как бы просыпается от своего природного сна, и перед нами открывается зрелище ну, в роде того, какое представлял Ломоносов, когда он из Холмогор попал в столицу. Вот, например, ластоногое – «морской лев». Кажется, чего можно ожидать от этого неуклюжего парадоксального животного? Но, пройдя любящую школу своего просветителя, ластоногий Ломоносов дошел до того, что не только кувыркался по команде и балансировал мячом, но даже на вопрос, где находится съеденная рыба, хлопал себя по животу своим ластом и «произносил первую букву азбуки», т.-е. издавал звукоподражательный звук на «а». Это шуточная сторона дела, и уже чем-то больше шутки звучит в рассказе как тот же «гениальный» «Лео» обучал своего младшего сотоварища, некультурного «Ваську» всем пройденным им самим этапам дрессировки. Искренний тон рассказа (как и всей книжки) исключает всякое подозрение в фантазировании или преувеличениях. Вам остается только признать, что если «душа» животных есть «пар», то отличается этот пар от нашего собственного лишь степенью давления.

Об интеллигенции животного мира, как собаки и слона, уже и говорить нечего. Собаки, например по утверждению г. Дурова, умеют считать до четырех (предел счета и для многих дикарей) и имеют ясно выраженные музыкальные способности. Они также в высшей степени поддаются гипнозу, кошки, наоборот, «скрытны и самостоятельны».

Даже такие звери, как крысы, свиньи, барсуки и ежи проявляют совершенно неожиданные дарования. Еноты у г. Дурова пьют чай из самовара, как московские купцы, цапля шествует по шпалам, изображая прогоревшего актера, а баба-птица танцует, подражая знаменитой босоножке Дункан.

Неудивительно, что г. Дуров категорически.отказывается признать психическое превосходство человека над животными и предпочитает условный вывод «он умен по своему, оно – по своему, это не поддается сравнению». Что сказал бы о таком резюме великий Декарт, утверждавший серьезно (на основании своего философского априори, разумеется), что животные суть не более как «оживленные машины», а визг и вой побитой собаки считавший не выражением боли, а лишь психически издаваемыми звуками. Так далека была от реальной природы человеческая мысль на своем выходе от отвлеченного средневековье. За три прошедших столетия мы несомненно приблизились к окружающему нас миру и вместе с тем настолько же потеряли «афронт» в нашей человеческой гордыне. Повторяю, книжка г. Дурова гораздо интереснее, чем может показаться с первого раза. П. Период.

Логическое мышление у ластоногих. Можно ли обойти молчанием – сообразительность Лео, – что это за процесс мышления, не есть ли это логическое построение мыслей, отвергаемое учеными – у животных. Разве можно назвать случайностью факт проявления ума у моего морского льва – Лео, который помогал мне дрессировать своего собрата «Ваську» «Лео» соображал, рассуждал и взвешивал свои действия и их последствия. Он действовал совершенно сознательно, а не инстинктивно-бессознательно. Вполне понимая, что после нужных мне движений, Лео получает по одной рыбке, а потом, когда это движение сливается и образует нужное целое действие, то он получает много рыбок, «Лео» во время процесса внимательно следит за мной и за каждым моим движением. Сосредоточенность у него была невероятная. У нас с ним устанавливается после долгих репетиций особый внутренний контакт, изредка нарушаемый побочными причинами. Когда контакт прерывается, – Лео стирается его восстановить, делаясь особенно внимательным, о чем говорит вся его поза (мимика, глаза) и вытянутая шея и т. д. В тех случаях, когда Лео бывает нетерпеливым, спешит получить рыбку, – он теряет нить, т.-е. наш контакт, но тотчас же начинает самостоятельно производить различные движения, заранее выученные им. Торопливо заменяя одно движение другим, он как бы спрашивает меня, не это, не это ли. – И видя мое неподвижное стояние, понимая его, как отрицание, он начинает терять терпение, зевает, что у львов, как и у собак, выражает нетерпеливое, тоскливое чувство. Но вот, я не даю чувству тоски и недовольства перейти в злобу или апатию, передвигаюсь, чем заставляю переместиться льва, и снова, показав ему рыбку, возбуждаю его деятельность. Он снова следит за моими движениями, – я опять стараюсь вызвать у него нужное мне действие или позу. Наконец, в одном случае случайно, или в другом умышленно, «Лео» производит нужное движение. Я тотчас же даю ему рыбку. Он повторяет это движение нерешительно – получает рыбу, в третий раз он уже более уверенно производит его – получает рыбку, и контакт восстановлен.

Все время, пока «Лео» работает, он следит за мною и я за ним. Но вот что-то внешнее мешает нам (в данном случае испуганный «Васька» соскакивает с тумбы и удирает), я прерываю общение с «Лео», бегу за «Васькой». «Лео» понял, что «Васька» причина... Видя «Ваську» испуганного, убегающего и зная, что контакт со мною благодаря этому прерван, «Лео» идет мне навстречу, соскакивает со своего места, тоже бежит за «Васькой» и шеей своей его останавливает. «Васька» испуган – «Лео» движением и трением своей морды по шее его успокаивает. В этом случае ясно выражается у «Лео» последовательный процесс мышления и яркое представление нужных ему действий. Разумный акт налицо, ход умозаключения у ластоногого продолжается логическими действиями. Успокоив «Ваську» поглаживанием своей мордой его шеи, «Лео», немного выждав, начинает грудью и шеей напирать на «Ваську», толкая его по направлению арены к тумбе, (см. рис. 44). Потом, отправляясь от него и делая несколько шагов к тумбам, «Лео» опять возвращается и опять толкает шеей «Ваську». Этими движениями он сознательно приглашает «Ваську» возвратиться назад и занять прежнее место (показательный урок). Наполовину успокоенный и толкаемый на арену; «Васька» нерешительно, но все-таки подчиняется своему собрату. Я вовремя и осторожно даю рыбу, чем окончательно восстанавливаю душевное равновесие льва. «Васька» снова на своей тумбе, падающий мяч опять вызывает испуг у «Васьки»., Он делает движение бежать, (см. рис. 45), но «Лео» зорко следит за нами обоими (за «Васькой» и за мной), моментально соскакивает со своей тумбы и стремится пересечь путь к отступлению «Ваське». Образ действий «Лео» ясно говорит за последовательность рассуждений и умозаключений ластоногого. А когда катившийся по ковру мячик испугал «Ваську», тогда «Лео» подбежал к мячу и ткнул его носом и, догнав мяч, снова носом своим прижал к земле. Он этим всем, разве не ясно говорит: «смотри, мол, «Васька», этот движущийся предмет не страшен и безвреден».

Все последовательные разумные движения морского льва, фактами доказали нам, по-моему, что здесь не инстинкт бессознательный, а в полном смысле сознательное разумное действие животного. Я не хочу преувеличивать. Все эти переживания «Лео» я, конечно, описываю с субъективной точки зрения. Наблюдая таким путем много лет выражения при различных ощущениях у животных, я в данном случае с львами изучил целый ряд выражений и поступков у морских львов, которые только потому получили субъективную оценку, что никакие объективные методы тут не могли быть применены. Я не монист сверху. Старому опытному артисту, дрессировщику, как мне, стыдно было бы увлекаться и обманываться. О, нам артистам и фокусникам представляется вводить в заблуждение публику (ради эффектов), а не самим заблуждаться.

Я отлично знаю, что «Лео» не для того все вышеописанное проделал, чтобы мне помогать специально учить «Ваську», для меня ясно, что главная цель у него получить рыбу и как можно чаще, скорее и больше. Но я не монист и снизу, и рассуждаю так: благодаря именно конечной цели удовлетворения требования желудка и только для этой цели мозг «Лео» работал и работал логично. Здесь чувствуется ясно сознание и обдуманная воля. Попробуем разобраться подробнее... Инстинктивные, бессознательные действия в данном случае, или сознательно-разумные. Вот что пишет профессор В. Вагнер в своей книге «Биологические основания сравнительной психологии» (Биопсихологии) на стр. 270 в главе VII том Н-й. Разум животных и его отличие от инстинкта: «... Целый ряд фактов дает нам основание думать, что определенные сферы головного мозга стоят в связи с определенными чувственными ощущениями».

«...Основной признак разумной деятельности Эдингер формулировал так: о разуме может идти речь только там, где налицо имеется кора головного мозга».

А так как у ластоногих, как и у человека, налицо кора головного мозга, раз все это имеется, то, как говорит Эдингер: «о разуме может идти речь». Протокол вскрытия свидетельствует причины смерти «Лео» – в нем о повреждении мозговой коры не говорится, значит 6 каких либо патологических явлениях при жизни «Лео» не может быть и речи, и также целость всех частей головного мозга доказывается еще и тем, что при жизни «Лео» прекрасно владел всеми своими органами. Мой «Лео» был вполне взрослым уже тогда, когда я его приобрел и по прошествии пяти лет совместной жизни пал, и потому здесь не может быть и речи об обнаружении способностей рефлекторных или инстинктивных, которые не являются врожденными. По анатомо-физиологическим данным «Лео» действовал и в настоящем случае разумом. Его мозг находится ныне у меня в музее и поражает количеством своих извилин.

К несчастию в литературе очень и очень мало посвящено внимания ластоногим, в особенности их психике. Все что мне пришлось заполучить, я прилагаю здесь[48]. Richard Owen («On the Anatomy of Vertebrates», London, 1868) пишет, что мозг достигает наибольшей относительно величины и сложности строения среди других хищников в семействе тюленей.

N. S. Shaler («Domesticated Animals», London, 1896) утверждает, что, из всех хищных животных, тюлени имеют наибольшую долю смышлености. «Вряд ли есть другие дикие животные, за исключением разве обезьян, которые были бы так человекоподобны в своих умственных качествах, как эти морские создания».

Вот те скудные данные ученых, свидетельствующих об исключительных интеллектуальных способностях ластоногих. Жившие у меня морские львы погибли во время продовольственных затруднений в начале мировой войны, а один был отравлен[49].

Ныне я списался с Гагенбеком, – сыном основателя всемирно-известного зоологического парка в Стеллингене, моего друга; поднесшего мне свои мемуары с надписью «Meister der Tierdressur» – по вопросу о возможности получения из-за границы морских львов.

Гагенбек-сын мне сообщил, что он готов, памятуя о дружбе моей с его покойным отцом, продать 3-х морских львов, несмотря на то, что у него не остается никакого запаса таковых.

Понятно, я при первой возможности приобрету морских львов и посвящу для изучения их психики максимум моего времени[50].