Книга вторая Глава I. Что такое знак и сколь он разнообразен 5 страница

бы ответить тебе на то, о чем ты спрашиваешь, если бы то, что я по-
стигаю благодаря вере, я не узнал бы также путем созерцания и ра-
зумного определения, что такое мудрость сама по себе.

26. Августин. Полагаешь ли ты, что есть другая мудрость, кро-
ме истины, в которой распознается и содержится высшее благо
(summum bonum)? Ведь все те, стремящиеся к разному люди, о ко-
торых ты упомянул, хотят добра и избегают зла, но разному они
привержены потому, что одному добром кажется одно, а другому
другое. Следовательно, каждый, кто стремится к тому, к чему
стремиться не следовало бы, — хотя он не стремился бы, если бы
именно это не казалось ему добром, — тем не менее заблуждается.
Но ни тот, кто ни к чему не стремится, ни тот, кто стремится к
должному, заблуждаться не могут. Итак, поскольку все люди
стремятся к блаженной жизни, в этом они не заблуждаются; но
поскольку каждый придерживается не того жизненного пути, ко-
торый ведет к блаженству, хотя и утверждает и объявляет, что не
желает ничего, кроме достижения блаженства, постольку он за-
блуждается¹. Ведь это заблуждение, когда следуют чему-то, что не
ведет к тому, к чему мы хотим прийти. И чем больше кто-нибудь
заблуждается на жизненном пути, тем менее он благоразумен; ведь
тем дальше он отстоит от истины, в которой определяется и заклю-
чается высшее благо. Однако каждый, достигнув высшего блага,
которого все мы бесспорно хотим, и овладев им, становится бла-
женным. Следовательно, когда установлено, что мы хотим быть
блаженными, тогда установлено и то, что мы хотим быть мудрыми.
Потому что без мудрости никто не бывает блаженным. Ведь всякий
блажен лишь благодаря высшему благу, которое определяется и за-
ключается в той истине, которую мы называем мудростью. Следо-
вательно, как до того, как мы становимся блаженными, понятие
о блаженстве (notio beatitatis) тем не менее уже запечатлено в на-
ших умах, — ибо благодаря ему мы уверены в своем знании и гово-
рим без всякого сомнения, что хотим быть блаженными, — так и
прежде, чем мы становимся мудрыми, мы имеем понятие о мудро-
сти, запечатленное в нашем уме, благодаря которому каждый из
нас, если его спросят, хочет ли он быть мудрым, без тени сомнения
ответит, что хочет.

27. По этой причине, если между нами установлено, что такое
мудрость, которую ты, пожалуй, не смог бы объяснить словами, —
ибо, если бы ты не имел в уме совсем никакого представления
о ней, ты бы ни в коем случае не знал, что ты хочешь быть мудрым
и должен этого хотеть, чего, я полагаю, ты отрицать не станешь, —
теперь я хочу, чтобы ты сказал мне, считаешь ли ты, что мудрость,

' По мнению Августина, недостаточно хотеть блаженства, чтобы его до-
стичь, необходимо желать надлежащим образом, другими словами, ведя
жизнь, исполненную добродетели.

 

 

как и порядок и истина числа, также является общей для всех рас-
суждающих, или — так как умов у людей столько, сколько и людей,
и потому ни я ничего не знаю о твоем уме, ни ты о моем, — ты дума-
ешь, что и мудростей также столько, сколько может быть мудрых.

Эводий. Если высшее благо одно для всех, следует, чтобы так-
же и истина, благодаря которой оно распознается и в которой за-
ключается, то есть мудрость, была одной общей для всех.

Августин. Сомневаешься ли ты, что высшее благо, чем бы оно
ни было, одно для всех людей?

Эводий. Конечно, сомневаюсь; потому что я вижу, что разные
люди радуются разным вещам как своему высшему благу.

Августин. Но мне бы хотелось, чтобы по поводу высшего бла-
га никто не испытывал сомнений такого рода, как никто не сомне-
вается, что человек может стать блаженным, только овладев им, —
чем бы оно ни было. Но так как это великий вопрос и, пожалуй,
требует долгой беседы, давай считать, что высших благ в общем
столько, сколько тех самых различных вещей, которых разные лю-
ди добиваются как высшего блага. А потому не следует ли отсюда,
что и сама мудрость также не является одной общей для всех, по-
скольку те блага, которые люди различают и выбирают благодаря
ей, многочисленны и различны? Ведь если ты так считаешь, ты мо-
жешь сомневаться и в том, что свет солнца один, потому что то, что
мы различаем благодаря ему, многочисленно и различно. Из этого
множества каждый по своей воле выбирает, чем насладиться бла-
годаря зрению; и один с удовольствием созерцает высокие горы и
радуется этому виду, другой — ровное поле, третий — холмистые до-
лины, четвертый — зыбкую морскую гладь, пятый — все это, либо —
нечто прекрасное из того, что доставляет радость созерцанию. Сле-
довательно, как многообразно и различно то, что люди в свете
солнца видят и выбирают для получения удовольствия, а сам свет,
при котором взгляд каждого отдельного созерцающего видит и
обретает то, чем наслаждается, все-таки один, так — пусть даже
многочисленны и различны те блага, из которых каждый выбира-
ет то, что хочет и что и истинно и верно устанавливает, созерцая
и обретая, чтобы наслаждаться высшим благом, однако, может
статься, и сам свет мудрости, благодаря которому это можно уви-
деть и понять, является одним общим для всех мудрых.

Эводий. Я признаю, что это возможно и что ничто не мешает
мудрости быть одной общей для всех, даже если высшие блага
многочисленны и различны. Но мне хотелось бы знать, так ли это.
Ведь из того, что мы соглашаемся, что нечто может быть таким,
не следует, что мы соглашаемся, что так оно и есть.

Августин. Между тем мы знаем, что мудрость есть, но одна ли
она, общая для всех, или каждый мудрец имеет свою [мудрость],
как свою душу или свой ум, — этого мы все еще не знаем.

Эводий. Да, это так.

Глава X

28. Августин. И что же? Откуда в таком случае нам известно то,
что мы понимаем: и что мудрость есть, и что люди хотят быть муд-
рыми и блаженными? Действительно, я по крайней мере, никогда
бы не усомнился, что это для тебя очевидно и что это истина. А по-
тому, воспринимаешь ли ты эту истину как свою мысль, которая
останется для меня совершенно неизвестной, если ты мне ее не со-
общишь, или таким образом, что понимаешь — эта истина может
быть очевидна и для меня, хотя бы ты мне ее и не высказывал?

Эводий. Конечно, таким образом, что не сомневаюсь, что она
может быть очевидна также и для тебя, даже вопреки моему же-
ланию.

Августин. Итак, разве одна истина, которую мы оба по отдель-
ности воспринимаем каждый своим умом, не является общей для
нас обоих?

Эводий. В высшей степени очевидно, [что это так].

Августин. Я также полагаю, ты не станешь отрицать, что следу-
ет усердно стремиться к мудрости, и согласишься, что это [утверж-
дение] истинно?

Эводий. Я совершенно в этом не сомневаюсь.

Августин. Неужели ж мы сможем также отрицать и то, что эта
истина одна, и то, что она является общей для созерцания всех, кто
ее знает, хотя каждый в отдельности воспринимает ее не моим,
не твоим и не чьим-то еще, но своим собственным умом, посколь-
ку то, что видят все, также и существует для всех созерцающих
вместе?

Эводий. Ни в коем случае [я не стану этого отрицать].

Августин. Разве ты не признаешь, что в высшей степени верно
и существует для меня, как и для тебя, и для всех это созерцаю-
щих — то, что надо жить по праведности, что худшее должно под-
чиняться лучшему, а равное сопоставляться с равным, и каждому
следует воздавать свое?

Эводий. Согласен.

Августин. В таком случае, можешь ли ты отрицать, что неис-
порченное лучше испорченного, вечное — временного, неруши-
мое — уязвимого?

Эводий. Кто же может [отрицать это]?

Августин. Следовательно, каждый может назвать эту истину
своей собственной, поскольку она неизменно присутствует для
созерцания всех тех, кто в состоянии созерцать ее?

Эводий. Поистине, никто не назовет ее своей собственной, по-
скольку в той мере она является единой и общей для всех, в какой
является истиной.

Августин. Кто также станет отрицать, что нужно отвратить ум
от испорченности и обратиться к неиспорченности, то есть любить

 

 

следует не испорченность, но неиспорченность? Или кто, призна-
вая, что истина существует, не понимает также, что она неизменна,
и не видит, что она существует для всех умов, сообща способных
к ее созерцанию?

Эводий. В высшей степени верно.

Августин. Тогда станет ли кто-нибудь сомневаться, что жизнь,
которую никакие превратности не отклоняют от верного и чест-
ного взгляда на вещи, лучше, чем та, которую легко разбивают
и опрокидывают временные чувства?
Эводий. Кто же в этом усомнится?

29. Августин. Больше я уже не буду задавать вопросы такого
рода. Ведь достаточно и того, что ты так же как и я видишь и со-
глашаешься, что в высшей степени верно то, что эти словно бы
правила и некие светочи добродетелей, являются истинными
и неизменными и либо по отдельности, либо все вместе принима-
ются ради созерцания теми, кто способен их созерцать — каждый
своим разумом и умом (ratione ас mente conspicere). Но я, конеч-
но, спрашиваю: кажется ли тебе, что это имеет отношение к муд-
рости? Ибо, я полагаю, для тебя очевидно, что тот, кто достиг му-
дрости, мудр.

Эводий. Вполне очевидно.

Августин. В таком случае тот, кто живет праведно, разве мог
бы жить так, если бы он не видел то худшее, которое он подчиня-
ет лучшему, и то равное, которое он сочетает друг с другом, и то
должное, что он воздает каждому?
Эводий. Не мог бы.
Августин. Ты, стало быть, не станешь отрицать, что тот, кто это

видит, видит мудро?

Эводий. Не стану.

Августин. В таком случае разве тот, кто живет благоразумно,
не выбирает неиспорченность и не понимает, что ее следует пред-
почесть порче?

Эводий. В высшей степени очевидно, [что это так].

Августин. Следовательно, когда он выбирает то, к чему обра-
тился, что не колеблясь, следует выбрать, можно ли отрицать, что
он совершает мудрый выбор?

Эводий. Я не стал бы этого отрицать ни в коем случае.

Августин. Следовательно, когда он обращается к тому, что вы-
бирает, он, несомненно, поступает мудро.

Эводий. В высшей степени верно.

Августин. И тот, кого никакие ужасы и страдания не отвраща-
ют от того, что он мудро выбрал и к чему мудро обратился несо-
мненно поступает мудро.

Эводий. Вне всякого сомнения.

Августин. Итак, в высшей степени очевидно, что все то, что мы
называем правилами и светочами добродетелей, имеет отношение

к мудрости, так как чем больше каждый пользуется ими в жизни
и проводит жизнь в согласии с ними, тем более мудро он живет и
поступает. Но обо всем том, что делается мудро, нельзя правильно
сказать, что оно обособлено от мудрости.

Эводий. Да, это так и есть.

Августин. Следовательно, как есть верные и неизменные пра-
вила чисел, порядок и истина которых, как ты сказал, неизменно
существуют для всех вместе их понимающих, так есть и верные
и неизменные правила мудрости, — когда тебя спросили о немно-
гих из них по отдельности, ты ответил, что они верны и очевидны,
и согласился, что все вместе они существуют для созерцания все-
ми, кто в состоянии их видеть.

Глава XI

30. Эводий. Невозможно усомниться в этом. Но мне очень хоте-
лось бы знать: эти две вещи, то есть мудрость и число, принадлежат
ли к какому-нибудь одному роду, — ведь ты напомнил, что даже
в Священном Писании они поставлены связно, или одно возника-
ет из другого, либо одно заключается в другом, например число из
мудрости или в мудрости. Ибо я не дерзнул бы сказать, что муд-
рость возникает из числа или заключается в числе. Действительно,
не знаю каким образом, но поскольку я знал многих арифметиков,
или вычислителей, или тех — если их следует называть каким дру-
гим именем, — кто считает превосходно и удивительно, мудрых
же — очень немногих, а может быть и никого, мудрость кажется
мне гораздо более достойной уважения, чем число.

Августин. Ты говоришь о том, чему я тоже не перестаю удив-
ляться. Ибо, когда я сам с собой рассуждаю о неизменной истине
чисел и ее словно бы средоточии и прибежище или некой области
или о том, что мы назовем каким-то другим подходящим именем,
если можно его найти — неким обиталищем и жилищем чисел — я
далеко ухожу от телесности. И обнаруживая, возможно, нечто, что
я могу помыслить, однако, не обнаруживая того, что я был бы спо-
собен выразить словами, я, словно утомившись, возвращаюсь к тем
нашим вещам, о которых могу говорить, и говорю о том, что нахо-
дится перед глазами, как принято говорить. Это приходит мне на
ум также и тогда, когда я в меру своих сил размышляю о мудрос-
ти самым усердным и самым внимательным образом. И потому я
очень удивлен — хотя эти две вещи принадлежат самой сокровен-
ной и достоверной истине и к этому присоединяется также и свиде-
тельство Писаний, где, как я упомянул, они поставлены связно, —
больше всего я удивляюсь, как я сказал, почему большинство лю-
дей мудрость оценивают высоко, а число низко. Но несомненно то,
что это одна и та же вещь.

 

 

Однако поскольку в Божественных Книгах о мудрости тем не
менее сказано, что «она быстро распространяется от одного конца
до другого и все устрояет на пользу» (Прем. 8.4), та ее сила, с по-
мощью которой она быстро распространяется из конца в конец,
возможно, называется числом, та же, с помощью которой все уст-
рояет на пользу, называется мудростью уже в собственном смыс-
ле слова, поскольку и то и другое принадлежит одной и той же

мудрости.

31. Но, наделив числами все вещи, даже самые ничтожные и на-
ходящиеся в конце — ведь все тела, даже последние среди вещей,
имеют свои числа, — Он не даровал мудрости ни телам, ни всем ду-
шам, но только разумным, словно в них поместил для Себя седали-
ще, откуда располагал все то даже ничтожное, чему вменил числа;
итак, поскольку мы легко судим о телах как о вещах ниже нас, в ко-
торых мы распознаем запечатленные в них числа, мы также полага-
ем, что и сами числа нас ниже, и вследствие этого мало их ценим.
Но когда мы начинаем словно бы обращаться вверх, мы обнару-
живаем, что они превосходят даже наш ум и пребывают неизмен-
ными в самой истине. И так как мудрыми могут быть лишь немно-
гие, счет же доступен даже глупым — люди удивляются мудрости
и презирают числа. Просвещенные же и образованные, чем более
далеки они от низости земного, тем более они замечают в самой ис-
тине и число, и мудрость и дорого ценят и то и другое; и не только
золото и серебро и прочие вещи, которых упорно домогаются лю-
ди, но даже они сами теряют ценность в собственных глазах в срав-
нении с этой истиной.

32. Не удивляйся тому, что числа мало ценятся людьми, а му-
дрость им дорога потому, что им легче считать, чем быть муд-
рым, — поскольку ты видишь, что золото для них дороже, чем свет
светильника, сравнивать с которым золото смешно. Но более по-
читается вещь гораздо более низкая, потому что и нищий зажига-
ет для себя светильник, золото же есть не у многих; хотя мудрость
далека от того, чтобы ее ставили при сравнении ниже числа, по-
скольку это одно и то же, но требуется глаз, который мог бы это
распознать. Точно также, как в одном пламени свет и жар воспри-
нимается — выражусь таким образом — как проявление одной
сущности (consubstantialis), так что одно не может быть отделено
от другого, однако жар переходит на то, что придвинуто вплотную,
свет же распространяется дальше и шире, так и сила мышления,
которая присуща мудрости, воспламеняет более близкое, каковы
суть разумные души, а того же, что, как тела, более удалено, не ка-
сается жаром мудрствования, но исполняет светом чисел. Это для
тебя, возможно, неясно, ибо никакое уподобление видимой вещи
невидимой нельзя привести полному соответствию. Обрати вни-
мание на то, что и для предпринятого нами исследования доста-
точно, и даже для таких смиреннейших умов, каковы мы сами, это

очевидно, — потому что, хотя для нас и не может быть ясным, в му-
дрости ли заключается число или проистекает из мудрости, либо
сама мудрость — из числа либо в числе, либо и то и другое можно
показать как имя одной и той же вещи, — несомненно очевидно,
что и то и другое является истинным и истинным неизменно.

Глава XII

33. Поэтому ты ни в коем случае не станешь отрицать, что есть
неизменная истина, содержащая все то, что неизменно истинно, ко-
торую ты не можешь назвать своей или моей, или истиной какого-
то другого человека, но которая для всех распознающих неизмен-
ные истины, словно удивительным образом сокровенный и вместе
с тем общедоступный свет существует и подается совместно. Но
кто мог бы сказать, что все, что является общим для всех рассуж-
дающих и понимающих, имеет отношение к природе каждого из
них? Ведь ты помнишь, как я полагаю, что обсуждалось немного
ранее относительно телесных чувств, а именно: то, что мы сообща
получаем благодаря чувству зрения и слуха, например цвета и зву-
ки, которые я и ты одновременно видим и одновременно слышим,
не имеет отношения к природе нашего зрения и слуха, но является
общим для нашего восприятия. Таким образом, ты также ни в ко-
ей мере не станешь утверждать о том, что я и ты видим каждый сво-
им умом, имеет отношение к природе ума каждого из нас. Ведь ты
можешь сказать о том, что одновременно видят глаза двоих, есть не
глаза того или другого, но нечто третье, к чему обращен взгляд и то-
го, и другого.

Эводий. Это в высшей степени очевидно и верно.

34. Августин. Итак, считаешь ли ты, что та истина, о которой
мы уже долго беседуем и в которой, хотя она одна, различаем
столь многое, превосходит наш ум, или равна нашим умам,
или даже ниже? Однако если бы она была ниже, мы бы судили не
в соответствии с ней, но о ней, как мы судим о телах, потому что
они ниже нас, и говорим по большей части не то, что они сущест-
вуют таким-то или не таким образом, но что они должны сущест-
вовать таким или не таким образом, так и о нашем уме (animus)
мы не только знаем, что ум существует таким образом, но по боль-
шей части также, что он и должен существовать таким образом.
И о телах мы судим так же, когда говорим: «менее белое, чем сле-
довало быть», или: «менее квадратное» и многое подобного рода,
об умах же: «менее способный, чем должен быть», или «менее
кроткий», или «менее сильный», смотря по тому, в чем выражает-
ся смысл наших обычаев. И мы судим об этом согласно тем внут-
ренним правилам истины, которые мы все вместе различаем,
о них же самих никоим образом не судит никто. Ведь когда кто-то

 

 

говорит, что вечное лучше временного или что семь и три будет
десять, он не утверждает, что так и должно было быть, но зная
только, что это так,.не как экзаменатор поправляет, но только как
открыватель радуется.

Если же эта истина была бы равна нашим умам (mens), она са-
ма была бы тоже изменчива. Ведь наши умы различают ее то
меньше, то больше, тем самым обнаруживая, что они изменчивы,
в то время как она, пребывая в себе самой, не увеличивается, ког-
да распознается больше, и не уменьшается — когда меньше, но ос-
тается целостной и невредимой и обратившихся к ней радует, на-
граждая светом, а отвернувшихся наказывает слепотой. Почему
же мы судим согласно ей даже о самих наших умах, хотя о ней не
можем судить совсем? Ведь мы говорим: «понимает меньше, чем
должен» или «понимает столько, сколько должен». Но понимать
ум должен в той мере, в какой он может приблизиться и приоб-
щиться к неизменной истине. Поэтому, если она не ниже и не рав-
на [уму], ей остается только быть выше и превосходить.

Глава XIII

35. Однако, если ты помнишь, я обещал, что покажу тебе не-
что, что выше нашего ума и разума (mens atque ratio). Так вот —
это сама истина: овладей ею, если можешь, и наслаждайся ею,
и «Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего»
(Пс. 36, 4). Ибо к чему еще ты стремишься, как не к тому, чтобы
быть счастливым? И кто блаженнее наслаждающегося неколеби-
мой, неизменной и превосходнейшей истиной? В самом деле,
объявляют ли люди, что они счастливы, когда обнимают с силь-
ным желанием прекрасные вожделенные тела жен или даже
блудниц, а мы усомнимся, что мы счастливы? Объявляют ли лю-
ди, что они счастливы, когда в жару с пересохшим горлом подхо-
дят к полноводному спасительному источнику или, испытывая
голод, находят пищу — превосходный и обильный обед, а мы ста-
нем отрицать, что счастливы, когда нас освежает и питает истина?
Мы привыкли слышать голоса тех, кто объявляет себя счастливым,
если лежит среди роз и других цветов или даже наслаждается ду-
шистейшими благовониями; но что благоуханней, что приятней
вдохновения истины? И усомнимся ли мы назвать себя счастливы-
ми, когда она нас вдохновляет? Многие обретают для себя счастли-
вую жизнь в пении, в звуках струн и флейт, и когда им этого недо-
стает, считают себя несчастными, а когда это есть, пребывают вне
себя от радости; а мы, когда на наши души без всякого, так ска-
зать, шума песен нисходит некое красноречивое молчание исти-
ны, разве ищем другую счастливую жизнь и не наслаждаемся
столь подлинной и настоящей? Сиянием золота и серебра, бле-

ском драгоценных камней или других красок или ясностью
и прелестью самого света, который достигает глаз или при зем-
ных огнях, или при звездах, луне или солнце, люди усладив-
шись, когда от этой радости их не отвлекают никакие тяготы и
никакая нужда, кажутся себе счастливыми и хотят всегда жить
вблизи этого; а мы разве боимся проводить счастливую жизнь в
свете истины?

36. Напротив, поскольку высшее благо распознается и пости-
гается в истине, а истина эта есть мудрость, в ней давай различать
и постигать высшее благо и наслаждаться им. Ведь блажен тот,
кто наслаждается высшим благом. Ибо эта истина обнаруживает
все те блага, которые истинны и которые люди понимающие в ме-
ру своих способностей выбирают либо по отдельности, либо вме-
сте, чтобы получать от них наслаждение. Точно так же, как те, кто
при свете солнца выбирает то, на что охотнее взирает, и радуется
этому зрелищу. Ведь если бы среди них случайно оказались наде-
ленные очень зоркими, здоровыми и очень сильными глазами,
они ничто не созерцали бы охотнее, чем само солнце, которое так-
же освещает и все остальное, чему радуются глаза более слабые.
Так и сильное и острое умное (mentis) зрение, после того как уве-
ренный разум обозрит многие истинные и неизменные предметы,
обращается к самой истине, которая все обнаруживает, и, при-
близившись к ней, словно бы забывает о прочем и в ней наслаж-
дается одновременно всем. Ибо что бы ни было приятно в прочих
истинных вещах, в любом случае, это приятно благодаря самой
истине.

37. В этом наша свобода, когда мы погружаемся в истину, и Сам
Бог наш, Который освобождает нас от смерти, то есть от состояния
греха. Ибо Сама Истина, точно человек, беседующий с людьми, го-
ворит верящим Ей: «Если пребудете в слове Моем, то вы именно
мои ученики, и познаете истину. И истина сделает вас свободны-
ми»' (Ин. 8, 31-32). Душа, действительно, не наслаждается ничем
свободно, кроме того, чем она наслаждается безмятежно.

Глава XIV

Однако никто не спокоен за те блага, которых может против
воли лишиться. Но истины и мудрости никто не лишается вопре-
ки своей воле. Ибо никто не может обособиться от них простран-
ственно, но то, что называется удалением от истины и мудрости,
есть извращенное желание (voluntas), благодаря которому любят

' Главный момент августиновской философии: истинная свобода челове-
ка — это деяние Божественной Истины в нас. Стало быть, не столько заслуга
человека, сколько Божественный дар.

 

 

низменное¹. Однако никто ничего не желает нехотя². Следователь-
но, мы обладаем тем, чем можем наслаждаться все равно и вместе;
никаких затруднений, никакого недостатка в [истине] нет. Всех
своих приверженцев она принимает без всякой зависти по отноше-
нию к себе и является общей для всех и безупречной для каждого.
Никто не говорит никому: «Отступи, чтобы я также подошел, убе-
ри руки, чтобы я тоже обнял». Все приобщаются, все касаются это-
го самого по себе. Пища, ею даваемая, отнюдь не дробится на части,
и ты не пьешь из нее того, чего не мог бы выпить и я. Ибо ты из
причастия ей не превратишь ничего в свою собственность, но что
ты берешь от нее, и мне достанется в целости. И я не жду, чтобы то,
что вдохновляет тебя, возвратилось бы от тебя, и таким образом я
бы получил от него вдохновение.

38. Следовательно, менее этой истине подобно то, чего мы ка-
саемся, либо то, что мы пробуем на вкус, либо то, что обоняем, а
более — то, что мы слышим и различаем, потому что всякое слово,
кто бы его ни слышал, слышится целиком всеми, и в то же время
каждым в отдельности. И всякий вид, который находится перед
глазами, в одно и то же время насколько доступен восприятию од-
ного, настолько же и другого. Но и это подобно [истине] с очень
значительным различием; ибо никакой звук не звучит полностью
одновременно, потому что тянется и производится во времени,
и одна часть его звучит раньше, а другая позже, и всякий зримый
вид словно бы разворачивается в пространстве и весь не существу-
ет повсюду. И несомненно, все это исчезает вопреки нашей воле,
и некоторые затруднения мешают, чтобы мы могли этим наслаж-
даться. Ведь даже если чье-нибудь сладостное пение могло бы ни-
когда не прекращаться и его ревнители наперегонки бежали бы
его послушать, они теснили бы друг друга и сражались бы за мес-
та, чем больше бы их становилось, — чтобы каждому быть ближе
к поющему, — и не добились бы того, чтобы, слушая, оставаться
с собой, но всякие привходящие звуки касались бы их [слуха]. Если

' Здесь Августин как бы хочет связать результаты исследования понятия
свободы из первой книги с результатами, полученными во второй: мудрость,
добродетель, праведность, свободные во благо поступки связуются в любви
к той реальности, которую нельзя потерять против собственной воли, и это
любовь к вечному и ненарушимому. Он уточняет, что истина и мудрость как
реальность вечная и неизменная не могут быть достигнуты или потеряны
иначе как посредством волевого акта. Напомним, что истину и мудрость Ав-
густин отождествляет с Истиной, которая есть Бог, воплощенный во Христе.
Стало быть, хотя свобода и субъективное завоевание, но она еще и некое до-
верительное приятие того, что в разуме проявлено как источник стабильнос-
ти и уверенности.

' Другое важное теоретическое уточнение августиновской «свободной во-
ли» как желания желать. Помимо прочего она представляется как невозмож-
ность взойти к последней причине нашего male facere, которое не было бы все
той же волей.

бы я внимательно всмотрелся в это солнце и даже мог бы настой-
чиво делать это, на закате оно ушло бы от меня, и его заволокло
бы облаками. И из-за многих других препятствий я вопреки воле,
утратил бы удовольствие смотреть на него. Наконец, даже если
бы удовольствие от света для зрителя и от звука для слушателя
всегда присутствовали, что великое посетило бы меня, когда это
было бы общим у меня с животными?

Но эта красота истины и мудрости, поскольку присутствует
упорное желание наслаждаться ею, ни приходящих плотною тол-
пой слушателей не удаляет, ни с течением времени не проходит,
ни в пространстве не изменяется, ни ночью не прерывается, ни те-
нью не прикрывается, ни телесным чувствам не подвержена. Она
близка всем, кто ее любит, обратившимся к ней со всего света,
для всех остается непреходящей, ни в каком месте не находится,
но и нигде не отсутствует, увещевает извне, учит изнутри, всех
познающих ее изменяет к лучшему, никем к худшему не изменя-
ется, никто не судит о ней, никто правильно не судит без нее.
И поэтому очевидно, что она, без сомнения, лучше наших умов
(mens), каждый из которых по отдельности становится мудрым
благодаря ей, и не о ней, но посредством нее ты судишь о прочем.