Сравнение методологических принципов гуманитарных и естественных наук

Рассмотрим принципы, ограничивающие произвол в интерпретации. Многие из этих принципов в гуманитарной науке напоминают методологические принципы в науке естественной. Естествоиспытатели в поисках истины исходят из предпосылки о логическом совершенстве природы. Отсюда они формулируют принцип рациональности: все явления природы поддаются рациональному объяснению, т. е. они имеют постижимые причины. Это значит, что «научное объяснение природы беспричинных явлений невозможно»². Сходную позицию принимают и толкователи текстов — представители гуманитарных наук: они исходят из «предвосхищения смыслового совершенства». По их мнению, расширение контекста и усилия толкователя должны привести, в конце концов, к постижению стройного и единственного смысла этого текста.

Это значит: в тексте не бывает ничего случайного. Поэтому-то любой фразе (например, названию рассказа), любому обороту (например, использованию творительного, а не винительного падежа) можно

' Иванов М. В. Судьба русского сентиментализма. СПб. 1996, с. 152-163.

² Кармин А. С.. Бернацкий Г. Г. Лекции по философии. Екатеринбург, 1992, с. 244.

приписать особый смысл. Если, например, в языке существуют разные слова, то это не случайно, а, следовательно, они не могут быть полностью тождественны. Чем, скажем, различаются значения слов «невдалеке» и «неподалеку»? Хотя ни один наивный носитель русского языка не сможет ясно ответить, тем не менее, филологи такой ответ дадут. Например: невдалеке означает, что высказывание сформировано на основе непосредственного восприятия, а слово неподалеку употребимо и в тех случаях, когда говорящий непосредственно не наблюдает то, что расположено поблизости от него '.

Г. Гадамер пишет об этом методологическом принципе как о «предпосылке; направляющей любое пониманием. Эта предпосылка, по Гадамеру, гласит: доступно пониманию лишь совершенное единство смысла. «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, т. е. текст не становится понятным, мы ставим её под вопрос»². Р. Барт по существу говорит об этом же: «в произведении значимо всё: грамматика какого-либо языка не может считаться удовлетворительно описанной, если описание не способно объяснить всех предложений этого языка; сходным образом, любая смысловая система будет страдать неполнотой, если в её рамках нельзя объяснить все порождаемые ею высказывания»³. И всё же существует разница между принципами логического и смыслового совершенства. В естественной науке исходят из того, что рано или поздно логическое совершенство будет обязательно достигнуто. В гуманитарной — приходится признавать, что смысловое совершенство не всегда познаваемо: мы не можем восстановить утраченные куски текста, узнать о явлениях, уже ушедших из сознания людей, живших в далеком прошлом (да и в настоящем) и т. д.

В естественной науке неизбежно строятся логически совершенные идеализированные объекты (принцип идеализации). Учёный-гуманитарий обязательно рассматривает все тексты и явления через призму собственных идеалов. Идеал, как замечательно пишет В. П. Бранский, «даёт нам картину мира не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть согласно нашему желанию»⁴. Следование желаемому идеалу, конечно же, не всегда повышает объективность результатов размышлений в гуманитарной науке.

' См. Яковлева Е. С. фрагменты русской языковой картины мира. М., 1994, с. 23.

² Гадамер Г. О круге понимания. // В его кн.: «Актуальность прекрасного». М.,1991,с. 78.

³Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989, с. 362-363.

⁴Бранский В. П. Искусство и философия. Калининград, 1999, с. 243 и сл.

Разница между идеалами и идеализированными объектами огромна. Естественная наука, как справедливо замечает Э. Сепир, — это упрощённый и абстрактный мир идеальных понятий, в то время как гуманитарная наука неразрывно связана с явлениями реального мира'. Выбор идеализированного объекта — это во многом произвольная, хотя и косвенно проверяемая в опыте, догадка естественника о том, что не является существенным при описании того или иного процесса. При построении теории у учёного, как правило, нет никаких ценностных предпочтений. Кристаллограф может изучать конкретный алмаз, как он изучает любой кристалл — этот камень не имеет для него той ценности, которую видит в нём ювелир. Естественнику как человеку в принципе всё равно, является ли точка тем, что не имеет ни длины, ни ширины, или точка не имеет только длины, Выбор подтверждается проверкой следствий созданной на основе идеализированного объекта теории.

Для гуманитария же следование идеалу — личностная необходимость. Он заранее считает, например, что человеческая жизнь осмысленна, что мир познаваем и т. д. или наоборот: что жизнь бессмысленна, мир непознаваем. И далее, в зависимости от однажды выбранного ответа, читает и интерпретирует тексты. Если естественнонаучная теория более всего напоминает карикатуру на действительность, то гуманитарная концепция скорее связана с эстетикой «Чёрного квадрата» К. Малевича, когда художественный эффект создаётся не столько самой картиной, сколько тенями, которые падают на неё от рассматривающих картину зрителей.

Для естественной науки факт является научным фактом только тогда, когда он входит в научную теорию. Так, данные о влиянии мыслей на расстоянии, сколь бы они ни подтверждались в исследованиях, не являются естественнонаучными фактами до того, как они получат логическое объяснение. Для гуманитарной науки справедливо аналогичное требование: факт является научным тогда, когда он воспринимается в правдоподобной целостной картине, когда этот факт приобретает смысл. Например, обсуждаются варианты того, каким было (и было ли вообще) татаро-монгольское нашествие на Русь. Со школьной скамьи мы знаем, что тьма диких кочевников, внезапно организовавшись в блестящее войско (орду), напала на Русь и всего за какие-нибудь два года её захватила, разбив защищавшихся поодиночке русских князей. Но есть и другая версия; никакого нашествия, собственно, не было, просто наследники Чингисхана решили пограбить окраины России, а князья

' Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993, с. 591.

воспользовались ситуацией и стали нанимать их войска для борьбы друг с другом (Л. Н. Гумилёв). Или даже больше: невесть откуда взявшиеся «татаро-монголы» на самом деле вообще ниоткуда не приходили, а данный этноним — просто западное название русских (А- Т. Фоменко). Выбор версии зависит от правдоподобия и осмысленности ответов.

Если понимать Россию как евразийскую державу; если отмечать участие монголов в борьбе за великокняжеский престол; если, к тому же, признавать полость войска Батыя, пришедшего грабить южные окраины Руси, то мы придём к версии Гумилёва. Если понимать Россию как европейское государство, отброшенное татарским нашествием назад в своём нормальном европейском развитии, то мы получим взгляд, созданный петровскими историками и ныне изучаемый в школе. Если же видеть в России самобытное государство, живущее по своему собственному сценарию, если обратить внимание на множественность имён русских людей — даваемых при крещении иностранных (Иван, Мария, Василий и пр.), даваемых при рождении собственно русских (как ни странно, одно из наиболее популярных в те времена — Ахмед), кличек типа Батька или Мамка (т. е., по Фоменко, Батый и Мамай); если, к тому же, удивляться, почему конница кочевников, с непонятной легкостью зимой бравшая штурмом хорошо укрепленные русские города, решила вдруг вести оседлый образ жизни, то мы придем к версии Фоменко. Выбор версии зависит не столько от источников (приверженцы разных версий читали, в основном, одни и те же тексты), сколько от правдоподобия истолкования и идеалов самих толкователей.

Как замечает Дж. Коллингвуд, критерием истины для историка никогда не служат приводимые в источниках сведения, так как «любой источник может быть испорчен; этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещён из своего временного слоя Неопытным археологом, а тот— невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл». Коллингвуд поясняет; «Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не потому, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибo, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, я не могу считать,

что Светоний прав... Я могу включить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония»'.

Сказанное не означает, что представители гуманитарных наук не пытаются узнать истину» а естественники не стараются понять, т. е. приписать смысл найденной ими версии истины. Просто в той мере, в какой в гуманитарной науке устанавливаются факты (когда, скажем, археологические памятники датируются с помощью физических измерений или находятся новые материалы, сообщающие о не известных ранее событиях), гуманитарная наука заимствует методы естественных наук и должна отвечать критериям естественнонаучного знания. И в той мере, в какой логики и естествоиспытатели интерпретируют свои результаты, они выступают уже не как представители этих наук, а как гуманитарий-метафизики.

Рассмотрим другой принцип, весьма существенный для естественных наук: гипотеза не может подтверждаться теми фактами, на основании которых она сформулирована, — необходима дополнительная проверка следствий, вытекающих из гипотезы, на другом экспериментальном материале. Аналогично и в гуманитарных науках: новая интерпретация текста проверяется расширением объёма анализируемого текста — при добавлении новых текстов к рассматриваемому, новая интерпретация, если она удачна, легко сохраняется. Все серьёзные авторы обязательно используют этот принцип. Примеры легко обнаружить хотя бы в тех интерпретациях, которые приведены в предшествующем разделе.

В естественной науке при появлении новой теории должна быть объяснена эффективность старой теории. Иначе говоря, в естественных науках установление соответствия новых фактов и теорий накопленным ранее данным и прошлым теориям является обязательным. В гуманитарных науках данными являются написанные ранее тексты. В этих науках, конечно же, является обязательным соответствие новой интерпретации старым текстам, но только текстам, а не старым интерпретациям. Как замечает И. М. Гилилов, в гуманитарных науках «взаимоотношения точных фактов и почтенных традиций более деликатны», чем в науках естественных².

В гуманитарной науке новый подход может быть принят только при соотнесении его (но не обязательно соответствии) с уже существующей

' Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М„ 1980.

2Гидилов И. М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. М., 1997.с.446.

традицией интерпретации. Поэтому утверждение Н. А. Морозова ' и А. Т. Фоменко ² о том, что тот, кого мы называем философом Платоном, на самом деле жил не в античной Греции, а при дворе герцога Медичи, не является для историков фактом (как бы оно ни подкреплялось астрономическими или математическими расчётами Морозова и Фоменко) до тех пор, пока этот факт не будет вписан в традиционную интерпретацию последовательности развития идей в культуре. И пока такое соотнесение с традицией не будет осуществлено, взгляды Морозова и Фоменко вызывают у профессиональных историков разве лишь весьма эмоциональную и негативную реакцию. Прав М. М. Бахтин: «всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами...исходная точка — данный текст, движение назад — прошлые контексты, движение вперёд — предвосхищение»³.

Исследования И. М. Гилилова хорошо демонстрируют возникающие проблемы. Он полагает, что ему удалось доказать, кто имеет наибольшее право называться автором произведений У. Шекспира (Shakespeare). Расхожая точка зрения, что этим автором был уроженец Огратфорда актёр У. Шакспер (Shakspere) вызывает у Гилилова (вслед за многими — например, вслед за М. Твеном, который называл Шекспира самым знаменитым из всех никогда не существовавших людей) глубокие сомнения по следующим соображениям:

1. Шакспер не имел хорошего образования — только начальные классы школы; драматург же Шекспир создаёт неологизмы на древних языках, пишет целые сцены по-французски, знает историю, современную ему философию и пр. и пр.

2. Шакспер никогда не покидал Англию, не был вхож в придворный мир, а драматург Шекспир точно описывает географические подробности Северной Италии, Франции, Дании, легко ориентируется в дворцовых реалиях и интригах, хорошо знает нравы высшей аристократии.

3. Шакспер занимается ростовщичеством, а драматург Шекспир гневно осуждает такую деятельность.

¹Морозов Н. А. Небесные вехи земной истории человечества. М., 1997, с. 69: «Итальяно-латинский писатель XVI в. Марчеллио Фичино, под именем греческого философа Платона, стал величайшей знаменитостью древности».

² Фоменко А. Т. Новая хронология Греции- Античность в Средневековье, 2. М.. 1996,с.6б1-667. Фоменко называет реальным историческим прототипом Платона философа Плетона.

³ Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. В его кн.: «Эстетика словесного творчества». М., 1986,с. 384.

4. Актер (впрочем, актёр ли? известно лишь, что пайщик театра, единственная роль, которую он, согласно легенде, играл — Тень отца Гамлета) Шакспер оставляет завещание, где отдаёт массу подробнейших распоряжений (кому — 20 фунтов при условии уплаты ренты в 12 пенсов, кому — посуда «за исключением широкой серебряной позолоченной чаши», жене — вторая по качеству кровать и т. п.), но в котором ни словом не упоминается самое ценное: рукописи, авторские права, книги, картины, чем обязательно должен был владеть драматург Шекспир и что уже тогда стоило гораздо дороже кроватей и чаш.

5. Актёр Шакспер пьянствует, волочится за женщинами, оставляет после себя неграмотную дочь. Шекспир пишет проникновенные любовные сонеты и очень высоко ценит образованность — словарь языка Шекспира содержит 20 тысяч слов (что более чем в два раза превышает словарь Ф. Бэкона!).

6. Ни один поэт Англии никак не откликнулся на смерть актёра Шакспера ни в стихах (хотя сохранились целые сборники, оплакивающие кончину других поэтов — современников Шекспира: Ф. Сидни, Б. Джонсона, Дж. Донна...), ни даже в дневниковых записях. И т. п.

В свою очередь, Гилилов приводит огромное количество аргументов, свидетельствующих, на его взгляд, что Шекспир — это псевдоним Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Среди них: единственная сохранившаяся рукопись Шекспира написана рукою графа Рэтленда; фамилия Мэннерс обыгрывается и в сонетах Шекспира, и в поэме Б. Д-жонсона, посвященной памяти Шекспира (в первом посмертном издании шекспировских произведений, совпадающем с 10-летием смерти Рэтленда); среди однокашников Рэтленда по университету в Падуе числились датские дворяне Гильденстерн и Розенкранц, фамилии которых встречаются в «Гамлете»; смерть четы Рэтлендов совпадает с прекращением шекспировского творчества (хотя актёр Шакспер продолжает ещё здравствовать в течение нескольких лет); на смерть этой четы (платоническая жена Рэтленда — дочь поэта Ф. Сидни, самая прекрасная поэтесса, покончила с собой после смерти мужа) откликаются, как доказывает (в том числе, опираясь на новую датировку сборника путем анализа водяных знаков на бумаге) Гилилов, ведущие поэты Англии '. И т. п.

'В том числе и... Шекспир самой загадочной своей поэмой. Гилилов, разумеется, отказывает Шекспиру в авторстве этой поэмы, но приписывает ему другие стихи этого сборника как посмертное издание.

Существуют всего две главные реалии, на основании которых и возникло убеждение, что Шекспир и Шакспер — одно и то же лицо. Обе они появились почти одновременно и только через 6-7 лет после смерти Шакспера: монумент на могиле Шакспера в Стратфорде, где сказано, что «всё написанное им оставляет искусство лишь пажем, чтобы служить его уму»; и первое посмертное издание трагедий Шекспира, где, в том числе, написано: «Шекспир, наконец-то твои друзья представили миру твои труды, благодаря которым твоё имя переживёт твой памятник, ибо, когда время размоет стратфордский монумент ', в этой книге потомки будут видеть тебя вечно живым». Гилилов трактует эти реалии как двусмысленные и как умышленную мистификацию, выполненную по желанию Шекспира — Рэтленда, сходную с аналогичной мистификацией, к которой Рэтленд был причастен (а, возможно, и являлся вдохновителем): многолетний литературный фарс вокруг придворного шута Т. Кориэта, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем.

Прошу прощения за столь длинный (хотя и сильно сокращённый) перечень аргументов. Тем более, что не берусь утверждать, будто Гилилов узнал истину, — истина лежит за пределами гуманитарного исследования. Существует и будет существовать взгляд на Шекспира как на гениального самоучку, который не относился к своему творчеству всерьёз, не хранил свои рукописи, не учил грамоте своих дочерей и успешно выжимал деньги их своих соседей. Кстати, в советские времена в эту версию в более благообразных формулировках полагалось верить неукоснительно. (Даже А. В. Луначарский, который вначале придерживался рэтлендианской версии, позднее вынужден был об этой версии забыть).

Вот только теперь, после всего ранее сказанного, можно понять типичную реакцию шекспироведов на аргументы. Мнение Д. Урнова: «Так называемый «шекспировский вопрос» давно отнесён к историческим недоразумениям. Сомневаться в авторстве Шекспира (т. е, актёра Шакспера — В. Л.) оснований нет и никогда не было»². Поэтому-то и сам Гилилов пишет: «Давно сложившийся в Англии и США культ Шекспира накрепко привязан к стратфордским реликвиям, и тамошняя профессура эту привязку строго соблюдает... Не будет большим преувеличением

'Как замечает Гилилов (там же, с. 168), в некоторых сохранившихся экземплярах слово «монумент» напечатано как Moniment. что на шотландском означает «посмешище».

²Урнов Д, Гений века. Вступительная статья к: Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, 1. М., 1996, с. 7.

сказать, что для университетской профессуры проблемы шекспировской личности как бы не существует»'. Впрочем, всё же новые идеи постепенно пробивают себе дорогу даже в гуманитарных науках.

Итак, в гуманитарной науке всё решает научное сообщество. Как оно договорится между собой, так и будет до тех пор, пока сообщество не передумает. Основным критерием выбора данной конкретной интерпретации является принятая научным сообществом традиция, определяющая, какую интерпретацию следует считать наиболее правдоподобной. Канон диссертационной работы по гуманитарным наукам предписывает необходимость обилия ссылок на тексты других учёных, мнение которых совпадает с мнением диссертанта. (Казалось бы, раз совпадает, то это очевидно не ново, а потому и недиссертабельно... Отнюдь!). Новые идеи будут обсуждаться только тогда, когда автор этих идей докажет, что он хорошо знаком с ранее высказанными мнениями.

И всё же воздадим хвалу гуманитарным наукам! В сложных и запутанных ситуациях ученые-гуманитарии ищут и находят выход. Конечно, их построения ещё произвольнее, чем построения логической или естественной науки. Но эта произвольность имеет свои ограничения. Во-первых, концепции гуманитарной науки обязаны учитывать уже имеющиеся интерпретации (хотя не обязаны им соответствовать!). Во-вторых, предложенная гуманитариями оригинальная интерпретация должна раскрывать новый смысл и какой-либо другой информации, до этого в этой связи не рассматривавшейся. Наконец, в-третьих, концепция должна быть оценена научным сообществом как убедительная или, хотя бы, правдоподобная. (В противном случае любая сумасшедшая идея можетбыть признана научной!). Пока этого не произойдёт, ученый должен ждать годы или столетия, чтобы новая концепция приобрела достойный научный статус.

Способы классификации в разных науках

Опыт общения с представителями разных наук показывает: математиков обычно интересует, из каких посылок выводится высказанное утверждение; физиков и других естественников — какое высказывание о мире из этого вытекает; практиков — какая в результате может быть создана технология (т. е. как это можно использовать). Мистики же всё

' Гилилов И. М. Там же, с. 446.

время заявляют, что они это утверждение заранее предчувствовали или что обо всем этом другими словами давно сказано в Писании. А гуманитарии обычно спрашивают, как это соотносится с точкой зрения тех или иных авторов. Разумеется, разные способы познания связаны и с различием в постановке и решении проблем. Различие в подходах отражается и на языке описания реальности.

Для примера сравним одни и те же психологические классификации, которые могут быть сделаны на разных языках и, соответственно, по-разному обосновываться. В качестве образца, которому ни в коем случае не следует подражать, возьмём самую нелепую из всех известных классификаций — классификацию животных, приписываемую X. Борхесом китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний». На древних страницах этой энциклопедии, заверяет Борхес, написано — все животные делятся на: а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включённых в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) и прочих, н) только что разбивших кувшин, о) похожих издали на мух '... Поразительная невероятность этой классификации, использование в каждом случае нового и неожиданного основания обычно, вызывает улыбку у читателя. Но разве лучше классификации, принятые в психологии? Рассмотрим известные примеры. В учебнике написано, что все познавательные процессы делятся на: а) внимание, б) ощущения, в) восприятие, г) память, д) мышление и е) воображение². К. Юнг выделял четыре функции сознания: мышление, чувство, интуиция и ощущение. Какая из этих двух классификаций лучше вышеупомянутой китайской? Кто объяснит, по какому основанию они созданы? почему в этих списках нет таких процессов и функций, как понимание или переживание? Или другой пример, восходящий к типологии акцентуаций К. Леонгарда и А. Е. Личко. Все подростки делятся на типы: 1) гипертимный, 2) циклоидный, 3) лабильный, 4) астено-невротический, 5) сенситивный, 6) психастенический и т. д.³ Можно ли утверждать, что эта классификация предпочтительнее той, которую цитирует Борхес? Ответ на этот вопрос зав исит от того, на каком языке они сделаны.

' Борхес X. Соч., 2. Рига, 1994, с. 87. (Не зная испанского, я рискнул чуть-чуть подправить перевод). Следует учесть, что даже эта классификация имеет смысл хотя бы как пример бессмысленной классификации.

²Общая психология. Учебник (под ред. А. В. Петровского). М., 1986.

³См. Личко А. Е. Психопатии и акцентуации характера у подростков. Л., 1977.

Логические классификации всегда подразумевают существование строго формального критерия отнесения явления к классу. Поэтому, если предложенные выше классификации строить как логические, то классифицируемые явления надо было бы, прежде всего, разделить на группы, различающиеся по одному параметру. При этом такое деление должно охватывать все возможные явления с логической полнотой. Цицерон, например, вполне корректно делит все психические процессы (способности) по оси времени на memories (память — способность, благодаря которой ум воспроизводит события прошлого), intelligentia (рассудительность— способность, благодаря которой ум удостоверяется в том, что есть в данный момент), providentia (предусмотрительность — способность, благодаря которой ум видит, что нечто должно произойти ещё до того, как это действительно происходит)'. После деления явлений на группы по одному параметру можно продолжать деление внутри каждой из этих групп. Например, если выделен такой тип акцентуации подростков, как лабильность, то вначале следует разделить всех подростков по этому параметру (т, е. на лабильных и нелабильных), а затем уже — внутри одной из выделенных групп или в каждой — выделять, скажем, гипертимных и (тогда уже!) гипотимных.

Если классификации психических процессов и акцентуаций считать естественно-научными, то, как уже отмечалось, вначале следует сформулировать закон. Разные термины, входящие в формулировку закона, обозначают разные вещи. Например, сила, масса и ускорение, входящие в закон Ньютона, заведомо принадлежат разным классам. Поэтому при построении указанных психологических классификаций надо было бы, прежде всего, сформулировать закономерности, общие для всех познавательных процессов или для всех акцентуаций. Затем для эмпирического обоснования различия следовало бы: а) или выявить закономерно проявляющиеся особенности подчинения представителей разных классов этим законам, т. е. показать, что разные процессы по-разному входят в формулировку общих законов — скажем, с разными коэффициентами, с разными граничными условиями или хотя бы с качественно разными результатами; б) или показать в опыте независимость явлений друг от друга — так в типологии Г. Айзенка измерения экстраверсии и нейротизма у разных людей статистически достоверно не коррелируют друг с другом. Полученная в итоге эмпирически обоснованная классификация должна получить логическое (теоретическое) обоснование.

'См. Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб, 1997, с. 35.

Для практически полезной классификации нужно иное. Описания учёных-практиков сообщают полезные алгоритмы действий для достижения желаемого эффекта, но сами по себе не позволяют оценить, почему эти алгоритмы оказываются эффективными, В практических технологиях не следует искать логическую корректность, смысл или даже соответствие реальности. Поэтому классификация явлений для практической работы предполагает наличие разных алгоритмов действий с каждым классом явлений. Так, если выделить разные алгоритмы работы с людьми разных типов акцентуаций, то классификации К. Леонгарда и А. Е. Личко являются практическими. Если приведённые выше классификации психических процессов представляют собой дидактический прием изложения содержания курса психологии на лекциях ив учебниках или даже выступают как «риторический газ», которым преподаватель заполняет время на лекции, чтобы студенты лучше запоминали фактический материал, то такая классификация, безусловно, полезна для практической деятельности преподавателя.

Гуманитарные классификации претендуют на то, чтобы восприниматься как соотносимые с традицией и казаться большинству людей имеющими смысл. При этом они могут быть логически безукоризненными, а могут таковыми не являться. Современная классификация психических процессов правдоподобна (т. е. убедительна для многих), раз она кочует из учебника в учебник, опирается на античные и средневековые традиции — во всём этом она является гуманитарной. А типология Айзенка подтверждается соответствием с типологией Гиппократа и обретает за счёт этого смысл как типология темперамента. В таком контексте типология Айзенка становится гуманитарной классификацией. В той мере, в какой научное сообщество начинает сомневаться в осмысленности той или иной гуманитарной классификации, она постепенно теряет смысл.

Мистические классификации вообще не подлежат обсуждению. Их незачем обосновывать логикой, практикой или экспериментатикой, так как они не могут быть ими ни надёжно подтверждены, ни опровергнуты. Вот пример мистического текста В. А. Богданова: «Любой знак Зодиака и любая из 7 планет находят место в таких типологических координатах: Темперамент — Венера — Телец, Весы; Опыт — Луна — Рак; Интеллект — Меркурий — Близнецы, Дева; Сознание — Солнце — Лев; Способности — Сатурн — Козерог, Водолей; Характер — Марс — Овен, Скорпион; Мотивация—Юпитер—Стрелец, Рыбы»'. Я не знаю,

'Богданов В. А. Ясновидящая материя. Космология общества, СПб. 1995, с. 59,

почему такова классификация психологических терминов в этой своеобразной модели. Я не знаю, чем интеллект в этой схеме отличается от способностей, как связаны между собой (и связаны ли) опыт и характер. Ещё менее я понимаю, как на все это влияют планеты (в том числе такие, как Луна и Солнце) и созвездия.

Объяснения автора лишь увеличивают состояние растерянности читателя, если последний надеется найти какое-либо понятное обоснование. Вот как выглядит в этой же работе текст, объявленный Богдановым объясняющим; «Объяснение этому таково. Я предположил, что имеет смысл сопоставить возрастные периоды с линейной цепочкой развития психических процессов и структур. Возраст крикливого Петуха увязывается с эмоциональной фазой, возраст подражающей Обезьяны — с памятью, полемичной Козы — с мышлением и так далее до седьмого периода — до внимания. На то она и седьмая. Тогда становится естественным рассматривать оставшийся набор подструктур в порядке, обратном их становлению, а также по два элемента кряду»'. Богданов, как это видно по другим фрагментам его книги, владеет и логикой, и чувством стиля. Тем более показательно, что приведённое им объяснение ничего не объясняет. Мистическую классификацию нельзя доказать, да и не нужно доказывать — её можно принимать только чувством, верой.

Логичность и доказательность текста мистиков сопоставима с логикой одного из современников Галилея, который отрицал наличие у Юпитера спутников по следующим весьма серьёзным основаниям: «В голове имеется семь отверстий: две ноздри, два уха, два глаза и рот; аналогично и в небесах две благоприятные планеты, две неблагоприятные, два светила и единственный Меркурий, — неопределенный и безразличный. Отсюда и из многих других аналогичных явлений природы, таких, как семь металлов и пр., которые было бы утомительно перечислять, мы заключаем, что число с необходимостью должно равняться семи. Кроме того, евреи и другие древние народы приняли разделение недели на семь дней и назвали их по семи планетам; если теперь мы увеличим число планет, вся эта система падёт». Впрочем, подобные рассуждения являются типичным ораторским приёмом и в XX в. Например, лидер борьбы за независимость Индонезии Сукарно так завершил одно из своих самых главных выступлений в 1945 г.: «У ислама пять главных заповедей, у нас на руке пять пальцев, у нас пять органов чувств, в «Махабхарате» пять героев. И принципов, на которых мы построим наше государство, также пять» ².

'Богданов В. А. Ясновидящая материя. Космология общества. СПб, 1995, с. 60.

² Цит. по кн. Капица М. С.. Малетин И. П. Сукарно. Политическая биография. М, 1980, с. 84-85.

Мы должны всегда знать, какую классификацию строит автор, чтобы не требовать от этой классификации более того, чем в ней есть. Так, в этой книге выделены различные подходы к познанию: мистический, практический, естественнонаучный и гуманитарный. Такое членение является, в первую очередь, типично гуманитарной классификацией. При обосновании этих взглядов я чувствовал необходимость постоянно ссылаться на авторитеты и демонстрировать знание других точек зрения (поэтому столь много в тексте цитат), а также старательно опирался на достаточно традиционную классификацию наук — все это, как уже отмечалось, является необходимым компонентом гуманитарного обоснования. Однако предложенная классификация имеет также и практическое значение. Она побуждает исследователей различать принимаемый ими способ обоснования и, тем самым, сокращает объём бесплодных дискуссий (особенно с психологами мистической ориентации).