Становление политики веротерпимости в Российской империи (ХVIII-ХIХ вв.)

Важным достижением петербургского периода стало формирование механизмов интеграции иноверческих этноконфессиональных сообществ в Российскую империю, отношение к которым в государственном законодательстве ХVIII-ХIХ вв. было строго дифференцированным. В отличие от течений, выделившихся из православной Церкви, традиционные верования изначально неправославных народов рассматривались как законные и имеющие полное право на государственное покровительство.

В статьях 44, 45 «Основных государственных законов» утверждалось: «Все не принадлежащие к господствующей Церкви подданные Российского государства, природные и в подданство принятые... пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужением по обрядам оной... Все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих».

Границы вероисповедных прав неправославных народов устанавливал запрет на прозелитизм: «В пределах государства одна господствующая православная Церковь имеет право убеждать последователей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовные же и светские лица прочих христианских исповеданий и иноверцы строжайше обязаны не прикасаться к убеждению совести не принадлежащих к их религии».

Таким образом, при условии отказа от прозелитизма, создававшего угрозу политической стабильности, государственная власть гарантировала иноверцам официальное признание их конфессиональных структур и канонических установлений. Согласно «Законам о состоянии», духовенство признанных неправославных христианских исповеданий выделялось в особые сословные группы, а нехристианские духовные лица пользовались некоторыми преимуществами «прав состояния».

До 60-х гг. XVIII в. дела неправославных исповеданий находились в ведении Синода. В 1817-1824 гг. ими занимался Департамент духовных дел объединенного Министерства духовных дел и народного просвещения, а с 1832 г.— аналогичный Департамент иностранных исповеданий Министерства внутренних дел, обладавший широкими прерогативами вплоть до разрешения открытия новых приходов и строительства культовых зданий. Однако наиболее важные вопросы, включая утверждение в должности высших духовных лиц и состава духовных управлений, решались непосредственно императором.

Из христианских неправославных исповеданий наиболее влиятельные позиции имела лютеранская Церковь, чьи последователи пользовались свободой богослужения еще в Московской Руси. Их численность особенно возросла в царствование Петра, который в своем манифесте от 16 апреля 1702 г. о приглашении иностранных специалистов гарантировал им полную свободу вероисповедания. Десятая статья Ништадтского мирного договора 1721 г. со Швецией подтверждала сохранение прежних прав лютеранской Церкви в присоединенных к России после Северной войны 1700-1721 гг. Эстляндии и Лифляндии: «В уступленных землях не имеет быть введено принуждение в совести, а напротив того, евангелическая вера, церкви и училища и что к тому принадлежит, на том основании, на каком при последнем Свейском правительстве были оставлены, и содержаны будут с тем, однако ж, чтобы в них и вера греческого исповедания впредь также свободно и без всякого помешательства могла быть отправлена».

Манифест Екатерины II от 22 июля 1763 г. подтвердил право для всех приглашенных ею из Германии для заселения Поволжья и юга России колонистов «иметь свободное отправление веры». В 1832 г. император Николай I утвердил устав евангелическо-лютеранской Церкви России, предусматривавший создание в Санкт-Петербурге высшего органа ее церковного управления — Генеральной консистории, возглавляемой президентом в епископском сане. На содержание духовенства вводился особый церковный налог с лиц лютеранского исповедания.

Римско-католические приходы для иностранцев также были узаконены в России на рубеже XVII-XVIII вв., становление же их церковных структур происходило в годы екатерининского правления. В 1773 г., после первого раздела Речи Посполитой, императрица добилась учреждения Могилевского католического епископства, чью кафедру занял ее активный сторонник, видный церковный деятель Станислав Богуш-Сестренцевич. В 1782 г. Екатерина II сделала его духовным главой всех российских католиков латинского обряда с титулом митрополита Могилевского, кафедра которого в 1801 г. была перенесена в Санкт-Петербург с учреждением при ней Духовной коллегии. При Павле I католицизм стал модным увлечением в аристократических кругах во многом благодаря эмигрантам-католикам из революционной Франции. Популярности католицизма в немалой степени способствовал и живший в России посланник сардинского короля французский писатель и публицист граф Жозеф де Местр. В кон. XVIII — нач. XIX в. Санкт-Петербург и другие крупные города империи активно осваивали иезуиты, изгоняемые из европейских стран после запрета их ордена папой в 1773 г. Незадолго до смерти императору Павлу удалось добиться от папы Пия VII (1800-1823) буллы о восстановлении иезуитского ордена в пределах России.<…> Позже, согласно положению 1832 г. «Об управлении духовных дел христиан Римско-католического исповедания», назначение высших духовных лиц римско-католического вероисповедания стало производиться императорскими указами по предварительному соглашению с Римским папой. При этом особо оговаривалось, что «никакие буллы, послания и наставления Римского Двора не могут быть приводимы в действие в империи... без Высочайшего Его Императорского Величества разрешения», а «лицам Римско-католического духовенства строго запрещено в своих поучениях, проповедях в церквах касаться предметов политических...».

Последнее было особенно актуально в связи с польскими восстаниями 1830-1831 и 1863-1864 гг., которые поддержало местное католическое духовенство. Участие римско-католического духовенства в восстании 1863-1864 гг. стало причиной расторжения конкордата Российской империи с Римским папой, заключенного Николаем I в 1846 г. с папой Григорием XVI (1831-1846). В соответствии с конкордатом епископы семи римско-католических епархий назначались по соглашению российского императора и папы, но канонически утверждались папой. После расторжения конкордата в 1866 г. дальнейшие контакты с Ватиканом осуществлялись дипломатическим путем через Министерство иностранных дел.

Вместе с тем в собственно богослужебную и каноническую деятельность Римско-католической Церкви светская власть никогда не вмешивалась, а ее материальные интересы находились под защитой государства: в отличие от православного все католическое духовенство было обеспечено казенным жалованьем.

<…> С большими трудностями протекал процесс официального признания нехристианских исповеданий, особенно это затронуло отношения с исламом. Традиционная для Московского царства терпимость к его последователям с нач. XVIII в. сменилась резким неприятием, усиленным западноевропейским влиянием. Апогеем антиисламской политики, начатой при Анне Иоанновне (1730-1740) и продолженной Елизаветой Петровной (1741-1761), стали деятельность Новокрещенской конторы в Казани (1740-1764) и указ Сената от 19 ноября 1742 г., предписывавший разрушить все мечети, которые были построены «за запретительными указами» начиная с 1593 г.

Однако вскоре выявилась полная несостоятельность подобной политики, ведущей не только к подрыву внутриполитической стабильности, но и к международным осложнениям. В указе от 23 августа 1756 г., допускавшем постройку мечетей в мусульманских селениях, на это обстоятельство обращалось особое внимание: «...ежели у них татар все мечети их сломать, то из того не иное что последовать может, токмо одном им татарем в их законе оскорбление, и до того б не могло разглашение дойти, в такие места, где между магометанами в других государствах живут люди веры греческого исповедания... и не произошло б какого там церкви утеснения».

Коренной перелом в отношении к исламу произошел при Екатерине II. Своим указом Синоду «О терпимости всех вероисповеданий...» от 17 июня 1773 г. она разрешила строительство мечетей с дозволения гражданских властей, указав, «что как Всевышний Бог на земли терпит все веры, языки и исповедания, то и Ея Величество, из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступать изволит». Мусульмане получили свободу строить мечети и духовные школы, а муллам было назначено содержание из казны.

Указом от 22 сентября 1788 г. императрица учредила Оренбургское магометанское духовное собрание во главе с муфтием, к ведению которого относились утверждение приходских имамов по результатам «испытания в знании правил магометанского закона» и контроль за деятельностью местных духовных правлений. В результате мусульмане Российской империи получили организацию, аналогичную церковной, исторически не свойственную исламскому миру. Впоследствии подобные органы были учреждены и для других мусульманских регионов: в 1831 г.— Таврическое магометанское духовное правление, а в 1872 г.— два Закавказских магометанских духовных правления.

<…> В XVIII в. официальный статус терпимой религии в России приобрел буддизм. Буддийское вероисповедание забайкальских бурят было признано в 1741 г., а в 1764 г. екатерининский указ узаконил прерогативы высшего духовного лица — бандидо-хамбо ламы. В «Положении о ламайском духовенстве Восточной Сибири» (1853) устанавливалось штатное количество дацанов (ламаистских храмово-монастырских комплексов) и духовных лиц в них. В соответствии со штатами дацаны наделялись угодьями за счет родовых бурятских земель.

Возникновение другого буддийского центра связано с историей Калмыцкого ханства, просуществовавшего на территории России с сер. XVII в. до 1771 г. Оно поддерживало активные связи с Тибетом, благодаря чему в 1690 г. правитель калмыков Аюка получил от далай-ламы VI ханский титул. К устройству духовных дел калмыков российское правительство приступило после ликвидации Калмыцкого ханства и откочевки большей части его населения в Джунгарию. Согласно «Положению об управлении калмыцким народом» (1834), сформировалось Ламайское духовное правление как «главное судебное и правительственное место для духовных дел калмыцкого народа».

Новое Положение 1847 г. ввело единоначалие над духовными делами калмыков в лице ламы калмыцкого народа, а общий надзор за состоянием духовных дел возложило на попечителя калмыцкого народа при Министерстве государственных имуществ. Были также введены штаты на число хурулов (калмыцкое наименование дацанов) и духовных лиц — гелунгов. Однако они соблюдались далеко не всегда, поскольку тем же Положением предписывалось не стеснять древних обычаев калмыцкого народа.

<…> Отношения русского правительства и иудаизма развивались непросто. В XVIII в. и после петровских реформ имперские власти, сохраняя традицию Московского царства, старались не допускать распространения иудаизма на территории государства. В 1743 г. Елизавета Петровна наложила следующую резолюцию на рекомендацию Сената допустить в Ригу и на Украину еврейских купцов: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». К устройству духовных дел приверженцев иудаизма российское правительство приступило в кон. XVIII в. после разделов Речи Посполитой, в результате которых оно получило до полумиллиона еврейских подданных.

Для гражданско-правового положения евреев до 1917 г. были характерны ограничения по вероисповедному признаку, которые отменялись в случае перехода иудея в любое христианское вероисповедание. Наиболее существенным из них явилась черта оседлости, установленная в 1786 г. и подтвержденная «Положением о благоустройстве евреев» 1804 г., ограничившим регион проживания евреев 16 губерниями запада и юга России. По особым разрешениям дозволялось посещать внутренние губернии еврейским промышленникам, купцам, художникам и ремесленникам.

В то же время собственно религиозные права евреев были официально признаны российским законодательством, в котором говорилось: «Евреи могут отправлять общественные молитвы и богомолие в местах общей их оседлости. Никто не имеет права препятствовать им в том ни словом, ни делом». В черте оседлости признавалась автономия еврейского общинного самоуправления в религиозных делах; на евреев не распространялись крепостное право и до 1827 г. рекрутская повинность. Всеми имущественными и административными делами общины управлял совет — кагал, духовное руководство еврейским народом осуществляли раввины (от «рабби» - учитель). Устройство синагог и избрание раввинов допускались с ведома губернских властей. Специальным указом кагалам запрещались наказания религиозного характера <…>

В 1844 г. кагалы были упразднены. После ликвидации кагальной системы автономные религиозные еврейские общества продолжали существовать без определенного юридического статуса, а избранные ими раввины утверждались губернским начальством. Единого органа управления духовными делами евреев не было, хотя с 1848 г. при Департаменте духовных дел иностранных исповеданий состояла Раввинская комиссия.

Присущие вероисповедной политике Петербургской империи вероисповедные ограничения не приобретали в XVIII-XIX вв. тотального реакционного характера, и в целом развивавшееся в духе просвещенного абсолютизма российское законодательство смогло не только обеспечить межрелигиозный мир, но и сохранить культурное и этническое своеобразие народов Российской империи.

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с.291-298.

9. Правовой статус православной Церкви в Российской империи (XVIII – нач. XX вв.)

<…> Окончательно синодальная модель церковно-государственных отношений в России оформилась в годы правления императора Николая I (1825-1855). Это нашло свое отражение в принятых в 1832 г. «Основных государственных законах Российской империи», утвердивших господствующее положение православного вероисповедания: «Первенствующая и господствующая в Российской империи вера есть христианская православная кафолическая восточного исповедания. Император, престолом Всероссийским обладающий, не может исповедовать никакой иной веры, кроме православной». <…> Формулировка церковных прерогатив императора в ст. 42 «Основных государственных законов» выглядела достаточно корректной: «Император, яко христианский государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния. В сем смысле император... именуется Главою Церкви». <…>

Начиная со 2-й пол. XIX в. синодальный состав сделался исключительно архиерейским, но вся реальная власть постепенно перешла к светскому государственному чиновнику - обер-прокурору Синода, должность которого была учреждена указом Петра в мае 1722 г. Согласно инструкции, обер-прокурор должен был «смотреть накрепко, дабы Синод свою должность хранил», выступая в церковном ведомстве «яко око наше (императора.— Авт.) и стряпчий о делах государственных». Вначале обер-прокурор являлся только контролером ведения синодальных дел с точки зрения их соответствия государственным интересам. Однако потенциал его власти, заложенный в петровской инструкции, оставался весьма значительным. <…> В 1817 г. император Александр I (1801-1825) интегрировал Синод в структуру Министерства духовных дел и народного просвещения, которое возглавил князь Голицын. Синод становился совещательным органом Департамента духовных дел объединенного министерства, в чьем ведении находились «суть вообще дела по части духовной всех религий». Хотя объединенное министерство просуществовало лишь до 1824 г., был создан прецедент возглавления высшего церковного управления светским лицом в министерском статусе, облеченным императорским доверием. Император Николай I, стремясь к стройности и четкости государственного управления, построенного на принципах единоначалия, расширил прерогативы обер-прокурора, который теперь стал во главе Ведомства православного исповедания. В структуре этого ведомства Синод оказался на вторых ролях, из его ведения были изъяты все финансово-хозяйственные дела и вопросы духовного образования, переданные департаментам, подчиненным непосредственно обер-прокурору. Таким образом, если церковные реформы XVIII в. покончили с политической самостоятельностью Церкви, то в XIX в. светская бюрократия полностью взяла на себя управление церковными делами.

<…> К значительным результатам синодального переустройства церковного управления следует отнести секуляризацию вотчинных владений монастырей и архиерейских домов. Государство, включив в свое ведение все церковные дела, в том числе имущественную сферу Церкви, закономерно свело на нет ее роль как самостоятельного правомочного субьекта экономических отношений. При этом оно брало на себя ответственность за материальное обеспечение церковных институтов.

<…> Секуляризация церковных вотчин еще не означала ликвидации церковного землевладения как такового, поскольку обеспечить существование Церкви исключительно за счет казенного содержания оказалось невозможным. В 1797 г. Павел I (1796-1801) императорским указом увеличил земельные наделы архиерейских домов до 60 десятин, а монастырей — до 30. В 1835 г. император Николай I узаконил приобретение монастырями и архиерейскими домами ненаселенных имений по особому разрешению без права их последующего отчуждения. <…> Еще одним важным последствием синодального строя явилось возникновение сословной замкнутости духовенства, которое, согласно «Законам о состоянии», наделялось особыми правами (освобождение от подушной подати, военной службы и телесных наказаний), резко отделившими его от податных сословий (крестьян и мещан). Все это значительно возвышало статус духовного звания, но одновременно подчеркивало его служилый характер. Вступление в духовенство лиц «податного состояния» было весьма затруднено ввиду фискальных интересов казны. <…>

Подводя итоги, можно отметить, что синодальная система церковного управления явилась своеобразным проявлением особого светского клерикализма. При этом он выразился не в подчинении государства и общества религиозной организации, а в попытке конфессионализации государством общественной жизни через несамостоятельную Церковь, нередко с помощью сугубо светских средств и административных методов.

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с.287-291.

Церковь и государство (из воспоминаний князя Жевахова, заместителя обер-прокурора Св.Синода в 1916-1917 гг.)

<…> Как прежде, так и теперь позиция Церкви в отношении государства оставалась неизменной. Ограничивая свою задачу духовным просвещением народа, внедряя в понятия народа высокие начала христианского долга, пробуждая его религиозное сознание, Церковь не только не стремилась к власти и могуществу, а, наоборот, сосредоточивала свое исключительное внимание на культуре духа, требуя не только отречения от земных благ, но даже бегства из мира.

Проникая в самую толщу мирской жизни, Церковь потому и не заражалась мирскими настроениями, что не соблазнялась никакими мирскими приманками, а бережно хранила свою чистоту, источник силы и влияния. Но так продолжалось не всегда и, по мере проникновения христианских начал в языческий мир и превращения языческих государств в христианские, грань между Церковью и государством постепенно сглаживалась, становилась менее резкой, и в ограду церковную стали просачиваться мирские элементы и настроения. В результате изменились и отношения между Церковью и государством. Церковь перестала казаться в глазах государства Пастырем Добрым, государство перестало казаться Церкви паствою. Линии церковной и государственной жизни стали все более резко расходиться в разные стороны, возникли нестроения в самой Церкви, какие продолжались до полного разделения Церквей, вызванного расхождением их представителей даже в области догматической, и какие продолжаются и доныне. Церковь и государство заняли положение враждующих сторон, и возник вопрос даже об отделении Церкви от государства, иначе - о сложении с себя Церковью той миссии, какая была возложена на нее ее Основателем, Господом Иисусом Христом,

Западная Европа уже давно провела, если не везде юридически, то повсюду фактически, этот принцип, и только в одной России связь между Церковью и государством зиждилась на христианской основе.

Эпоха Царя Алексея Михайловича являла собой наиболее яркое отражение взаимодействия между Церковью и государством, однако с течением времени эта связь постепенно ослабевала, и идея совершенного отделения Церкви от государства стала встречать сочувствие даже среди некоторых иерархов, мечтавших о восстановлении патриаршества в целях освобождения Церкви от воображаемого гнета со стороны государства и ссылавшихся на эпоху Царя Алексея Михайловича как на время наибольшего расцвета церковно-государственной жизни России. Царствование «тишайшего» Царя было действительно историческим феноменом, опрокинувшим все доводы о различии земных задач Церкви и государства и, следовательно, о невозможности единения между ними, однако же наличность такого единения вовсе не зависела от самого факта патриаршества как такового, а объяснялась тем, что между Царем и Патриархом существовало полное единомыслие в церковной и государственной области, что официальная Церковь, учитывая религиозную сущность Самодержавия, исповедывала в лице Царя - Помазанника Божия, Ктитора Церкви, коему Сам Господь вручил охрану и защиту Церкви <…>. Власть Патриарха не противопоставлялась и даже не сливалась с властью Царя, а была властью любящего Отца, бережно охранявшего прерогативы Помазанника Божия для блага Церкви и государства.

Когда в царствование Императора Петра Великого этот принцип был нарушен, тогда исчезло и патриаршество, ибо последнее, само по себе, не составляло русского явления, и идея патриаршества была не только чужда, но и враждебна русскому церковному правосознанию. Русскому православному народу чуждо понятие "apxэ", с коим связано представление о власти восточных деспотов, и идея патриаршества, особенно в понимании современных иерархов, будет всегда встречать противников со стороны тех, кто полагает силу Православия в его смирении и чистоте, а ктиторство над Церковью признает неотъемлемым правом Помазанников Божиих, русских православных Царей.

Западная Европа, которой непонятна природа отношений между Церковью и государством в России, отождествляет ктиторство с главенством Русского Царя над Церковью. Католики, например, говорят, что Государю Императору принадлежит высшая правительственная власть в православной Церкви, т. е. право издавать обязательные церковные законы, замещать епископские кафедры, увольнять епископов и производить суд по всем отраслям церковного управления, что Царь является церковным законодателем и источником церковного права и церковных полномочий, управляет Церковью в силу Своего Божественного назначения, как Помазанник Божий, о чем свидетельствуют и Основные Законы, указывающие, что «в управлении церковном Самодержавная Власть действует посредством Св. Прав. Синода, Ею учрежденного», а постановления последнего составляются «по Указу Его Императорского Величества». Из этого католики выводят, что в России видимым Главою Церкви был Самодержавный Монарх, что государственная власть узурпировала права православной Церкви, лишила ее свободы и держала два столетия в плену. Такое предположение позволяет католикам быть вполне искренними в своих убеждениях, по силе которых они доказывают, что Русская Православная Церковь не была истинной Церковью, коль скоро попала в такое унизительное, зависимое от государства положение, что в России, кроме Арсения Мацеевича, не было иерархов, способных предпочесть лишение епархии, ссылку и заточение в тюрьму признанию прав государства над Церковью, что, наконец, и нынешний развал Церкви, вызванный революцией, был возможен только потому, что в самой конструкции православной Церкви были элементы разложения.

Такие убеждения понятны и неудивительны со стороны Запада, вообще незнакомого с Россией. Но они являлись странными и малопонятными со стороны тех русских иерархов, которые не только разделяли их, но даже основывались на них, когда говорили об отделении Церкви от государства, или о восстановлении патриаршества в России.

Русские Цари никогда не именовали Себя Главою Церкви и таковыми никогда не были. Связь же Русских Самодержцев с Церковью обусловливалась не узурпацией государством прав Церкви, а вытекала из природы Русского Государства как единственного в мире государства теократического. <…>

Источник: Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н.Д. Жевахова. М: Изд. "Родник", 1993 (www.rus-sky.com)