Гольмстен А.Х. Учебник русского гражданского судопроизводства. С.-Пб: 1913г

Достоверность или убедительность внешних источников нашего знания зависит от различных критериев, которые определяются в логике и указаны нами в общих чертах выше. Но кроме этих логических оснований существуют еще особые законные условия достоверности, а именно условия двоякого рода: 1) условия, при которых то или другое средство доказательства может быть принято в удостоверение тех или других юридических фактов и 2) условия, при которых оно должно быть принято в удостоверение их. Эти особенные условия, развиваемые юридическим сознанием народов, имеют целью ограничить произвол судей в деле оценки доказательств, потому что, насколько это ограничение разумно и согласно с системой права, можно сказать словами Бэкона: optima est lex quee minimum relinquit arbitrio judicis. Мы уже указали на некоторь э применения этого принципа. Так, например, судья не может принимать в доказательство сво<^л закулисные сведения о деле Точно также, если показания свидетелей отобраны в закрытом заседании суда, в нарушение начала публичности судопроизводства, то они не могут быть приняты в доказательство (X, 2, 331. Уст. 385). Вообще закон ставит известные условия, гарантирующие достоверность свидетельских показаний, и в случае несоблюдения этих условий они не могут служить доказательством; так, например, некоторые лица совсем не допускаются к свидетельству, другие устраняются по отводам сторон (Уст. 84, 86. 371-373). Кроме того, для удостоверения некоторых фактов закон требует письменных доказательств, как более надежных, и не допускает доказательства через свидетелей (Уст. 409). С другой стороны, так как тяжущиеся лица имеют право распоряжаться своими частными интересами в известных пределах, то юридические факты или отношения, признанные стороною в ущерб себе и в интересах своего противника, должны быть приняты судом, не требующими дальнейших доказательств (Уст. 112, 480); точно также если тяжущиеся согласились окончить спор присягою, то присяжное показание заменяет все другие доказательства, т.е. должно быть принято за несомненное (Уст. 117, 498). Далее весьма важные ограничения судейского произвола вытекают из тех законов,

которыми определяются внешние формы юридических актов, как такие материальные следы событий, которые именно предназначены к тому, чтобы служить удостоверением этих событий. Эти ограничения в высшей степени важны. Если законодательство успело установить прочный, практический порядок укрепления права и внешние формы для выражения фактов быта или деятельности разных органов управления, то громадная масса юридических фактов проходит через эти формы и оставляет в них свой след. Гражданский быт приноровляется к этим формам и соединяет с ними самые дорогие интересы граждан. Попробуйте оценить, например, интересы кредита, связанные с такою простой бумагой, как вексель! В одном нашем государственном банке учтено векселей в 72 г. на 114 млн. руб., а в прусском банке в 70 г. почти на 800 млн. талеров. Где существует ипотечная система, там все интересы землевладения и вотчинного кредита связаны с крепостными книгами. А какая масса прав и интересов соединена с актами гражданского состояния, с актами судебных решений, завещаний и т.п. Очевидно, что эти акты, на которых утверждается прочность гражданского быта, должны быть вполне надежны и, если возникает спор о правах, на них основанных, должны приниматься судебными местами в доказательство тех фактов, которые ими законно удостоверены (Уст. 456 и след.). Произвол суда здесь не может быть допущен, потому что он подрывал бы самые основы общественного порядка и доверия граждан, потому».го суд обязан охранять права, а не разрушать их. Если акт совершен или засвидетельствован установленным порядком, то содержание его не может быть опровергаемо показаниями свидетелей (Уст. 410), за исключением только некоторых

случаев.

Из всего вышеизложенного мы видим, что разные законные условия и ограничения судебных доказательств имеют свое разумное основание. Нельзя относиться к ним легко, потому что с ними связаны самые дорогие интересы общественного быта, потому что они служат оплотом против произвола судей и предупреждают развитие злоупотреблений разного рода. Но обратим теперь внимание на другую сторону дела. В области логики естественные источники наших познаний не подлежат никаким ограничениям, кроме свободной критики их достоверности. Законные условия доказательств, напротив, ограничивают круг источников судебного сознания и исследования: судья, например, сам видел, как должник

уплачивал кредитору свой долг, но он не в праве принять это личное усмотрение за доказательство платежа; судья знает, может быть, частными путями, что тяжущийся показал под присягой неправду, и тем не менее должен считать это показание бесспорным, по крайней мере в гражданском процессе. Очевидно, таким образом, что сознание истины материальной может расходиться с той легальной или формальной истиной, которую суд должен признавать по требованию закона. Логическая теория доказательств имеет целью познание истины, насколько она постижима для ума человеческого, и указывает один путь к этой цели - свободное исследование. Юридическая теория доказательств преследует ту же самую цель, но считает средством к тому исследование истины в процессе, в публичном состязании сторон, и признает необходимым ограничить произвол судей, охранить свободное распоряжение сторон своими частными интересами в процессе, поддерживать прочность форм гражданского оборота. Вот почему она установляет разные ограничения судебных доказательств, которые иногда приводят суд только к сознанию формальной истины.

Отношение между теорией естественного, свободного убеждения в истине (Uberzeugungstheorie) и теорией законных доказательств различно в разные века истории процесса. Оно зависит от степени развития гражданского быта и от устройства суда. В века невежества и суеверия судебные доказательства имеют формальный характер; тогда преобладают суды Божий, присяга, поединок и т.п. Внешние формы гражданского оборота в те времена еще неразвиты и как в историческом миросозерцании народов господствует суеверие и вымысел вместо точного знания, так и в деле суда решает вера в правосудие богов. Только с течением времени система судебных доказательств постепенно наполняется и подходит ближе к общей логической теории знания, по мере того как крепнет вообще ум народа и разнообразятся внешние формы общественной деятельности. Устройство суда играет здесь также важную роль, потому что большее или меньшее доверие к суду естественно отражается на числе и силе ограничений, которые закон считает нужным установить против произвола и личного усмотрения судей. Например, выборные судьи республиканского Рима не были связаны никакими формальностями судебных доказательств и решали дела по свободному убеждению совести; ограничения их были неуместны уже потому, что это были judices privati, избираемые самими сторонами. Затем, когда судьи стали

чиновниками империи, появляются и ограничения, например,
запрещено верить показаниям одного свидетеля (L. 4 и 9, Cod. 4,
20) и некоторым домашним документам (Е. 5, 6 и 7, Cod. 4, 19),
если они не подкреплены другими дополнительными
доказательствами (adminiculum). В Византийской империи эти
ограничения развивались crescendo под влиянием общего упадка
правосудия и нравственности. Каноническое право Запада и
средневековые писатели продолжали работать в том же
направлении, и созданная ими теория законных доказательств
долго держалась как в гражданском, так и в уголовном процессе
германских государств. На этой теории отразился схоластический
характер века. Она весьма любопытна, тем более, что и наш
процесс испытал на себе ее влияние. Чтобы обуздать произвол
судей, закон требовал, чтобы они обвиняли ответчика или
подсудимого не иначе, как по совершенным доказательствам. Но
он требовал также, чтобы, когда такое совершенное
доказательство представлено, суд принимал его в уважение. Так,
например, по нашему Своду Законов письменные акты,
признанные подлинными, считались совершенным
доказательством (X, 2, 329). Но некоторые документы, по взгляду
законодателя, не составляли полного или совершенного
доказательства, а считались только половинным
доказательством; например, купеческие книги (X, 2, 332). Суд не
мог присудить иска на основании одной только половины
доказательства; истец должен был дополнить его и в другой
половине; таким прибавочным доказательством (adminiculum)
служила дополнительная присяга (X, 2, 333). Эта арифметическая
оценка доказательства выходила особенно забавной в
применении к свидетельским показаниям. Показания двух
законных свидетелей считались совершенным доказательством, а
показание одного свидетеля - недостаточным доказательством (X,
2, 401, 402). Если несколько свидетелей противоречили друг
другу, то дело решалось по большинству голосов, по числу (X, 2,
404), а при равенстве голосов суд должен был давать
преимущество мужчине перед женщиной, знатному перед
незнатным, ученому перед неученым, духовному перед светским
(X, 2, 405). Точно также в случае повального обыска или допроса
окольных жителей дела решались по большинству обыскных
голосов (X, 2, 416-418). Надобно заметить, впрочем, что наше
законодательство никогда не доходило до тех тонкостей в этом
Деле, какие существовали на Западе под влиянием юридической
схоластики. Показание одного достоверного свидетеля считалось

там половинным доказательством - semi plena probatio; если же к нему присоединялось еще показание одного недостоверного свидетеля, то получалось доказательство больше, чем половинное - semi plena major, однако не полное, потому что для полного - plena probatio - требовались согласные показания двух достоверных свидетелей Напротив, если только один недостоверный свидетель дал показание в пользу истца, то оно считалось меньше, чем половинным доказательством - semi plena minor. Эти схоластические деления так гармонировали с духом времени, что судебные места развивали их еще далее, например, ценили показания свидетелей в 1/8, в 1/4, в 3/4 полного доказательства. Так это делалось, например, в практике тулузского парламента. Замечательно, что эта схоластика господствовала не только в гражданском, но и в уголовном процессе, даже преимущественно в последнем. Где дело шло о жизни, свободе, чести граждан, там законодательства считали особенно необходимым ограничить произвол судей.

Однако действительные результаты этой регламентации процесса не оправдали надежд законодателей. Применение отвлеченной формальной теории к бесконечно-разнообразным явлениям действительной жизни часто вело к явной несправедливости. Суды обязаны были, против убеждения совести, жертвовать реальной истиной формальной законной правде, в которую сами не верили, и нередко обход закона считали вполне нравственным беззаконием. Вот почему эта регламентация оказалась несостоятельной и отменена, сначала в уголовном процессе, особенно с введением суда присяжных Новые законодательства по гражданскому праву и процессу значительно смягчили ее и в деле гражданского суда. В этом направлении и у нас при судебной реформе прежняя законная теория доказательств подверглась существенному преобразованию, арифметическая оценка их отменена и формализм значительно смягчен. В настоящее время суд решает дела вообще по убеждению совести, на основании свободной оценки всей совокупности доказательств и доводов, представленных тяжущимися (Уст 129, 339, 693). Есть только отдельные ограничения этого свободного усмотрения судей, вытекающие частью из системы гражданского права, частью из организации самого правосудия.

Надобно заметить, что в этом деле, как и во многих других, важен вопрос о мере, о modus in rebus. Крайности здесь одинаково опасны. Нельзя приносить реальную истину в жертву

формализму, но невозможно также и ставить все дело правосудия и все права граждан в зависимость от произвола и личного усмотрения судей Юридическая теория доказательств должна основываться на общих началах логики и иметь в виду реальную правду в охранении гражданских отношений Но остановиться на этих общих началах логики она не может, в интересах той же реальной правды Она должна развить разумные условия и ограничения судебных доказательств, которые бы гарантировали этой материальной истине по возможности широкий и открытый доступ к сознанию суда, но вместе с тем охраняли бы ее от произвола и злоупотреблений Нужно заметить еще, что разлад между материальной и формальной истиной часто есть только кажущееся явление, а не действительное, что там, где он действительно существует, есть другие средства к устранению его и, наконец, что этот разлад был бы гораздо глубже и неисправимее, если бы судебное сознание истины не было обставлено никакими правилами и зависело только от личного усмотрения судей, от доброжелательства их к той или другой

стороне.