XXXI. Разрослось горе Брюнхильд

 

После того ложится Брюнхильд в постель, и доходит весть до Гуннара-конунга, что Брюнхильд хворает. Он едет к ней и спрашивает, что с ней приключилось, но она не отвечает ни слова и лежит словно мертвая. А когда он стал спрашивать настойчиво, она ответила:

— Что сделал ты с перстнем тем, что я дала тебе, а сама получила от Будли-конунга при последнем расставании? Вы, Гьюкунги, пришли к нему и грозили войной и огнем, если вам меня не отдадут. В ту пору позвал меня отец на беседу и спросил, кого я выберу из тех, что прибыли; а я хотела оборонять землю и быть воеводой над третью дружины. Он же велел мне выбирать; либо выйти за того, кого он назначит, либо лишиться всего имения и его приязни. Говорил он, что больше будет мне пользы от любви его, чем от гнева. Тут я стала размышлять про себя, должна ли я исполнить его волю или убить многих мужей. Решила я, что не в силах бороться с отцом, и кончилось тем, что обрекла я себя тому, кто прискачет на коне том Грани с наследием Фафнира и проедет сквозь полымя мое и убьет тех людей, которых я назначу. И вот никто не посмел проехать, кроме Сигурда одного. Он проскакал сквозь огонь, потому что хватило у него мужества. Это он убил змея, и Регина, и пятерых конунгов, а не ты, Гуннар, что побледнел, как труп: не конунг ты и не витязь. Я же дала зарок у отца моего в доме, что полюблю лишь того, кто всех славнее, а это — Сигурд. А теперь я — клятвопреступница, потому что не с ним я живу; и за это замыслила я твою смерть и должна я отплатить Гримхильд за зло: нет женщины бессердечнее ее и злее.

Гуннар отвечает так, что никто не слышал:

— Много остудных слов ты молвила, и злобная же ты женщина, если порочишь ту, что много лучше тебя: не роптала она на судьбу, как ты, не тревожила мертвых³⁵, никого не убила и живет похвально.

Брюнхильд отвечает:

— Я не совершала тайнодействий и дел нечестивых, не такова моя природа, но охотнее всего я убила бы тебя.

Тут она хотела убить Гуннара-конунга, но Хёгни связал ей руки. Она сказала:

— Брось думать обо мне, ибо никогда больше не увидишь ты меня веселой в своей палате: не стану я ни пить, ни играть в тавлеи, ни вести разумные речи, ни вышивать золотом по добрым тканям, ни давать вам советы.

Почитала она за величайшую обиду, что не достался ей Сигурд. Она села и так ударила по своим пальцам, что они разлетелись, и приказала запереть теремные двери, чтобы не разносились далеко горестные ее речи. И вот настала великая скорбь, и узнал об этом весь дом. Гудрун спрашивает девушек своих, почему они так невеселы и хмуры — «и что с вами деется, и отчего ходите вы, как полоумные, и какая бука вас испугала».

Отвечает ей одна челядинка, по имени Свафрлёд:

— Несчастный нынче день: палата наша полна скорби.

Тогда молвила Гудрун своей подруге:

— Вставай! Долго мы спали! Разбуди Брюнхильд, сядем за пяльцы и будем веселы.

— Не придется мне, — сказала та, — ни разбудить ее, ни говорить с нею; много дней не пила она ни вина ни меда, и постиг ее гнев богов.

Тогда молвила Гудрун Гуннару:

— Пойди к ней, — говорит она, — скажи, что огорчает нас ее горесть.

Гуннар отвечает:

— Запрещено мне к ней входить и делить с ней благо.

Все же идет Гуннар к ней и всячески старается с ней заговорить, но не получает ответа; возвращается он и встречает Хёгни и просит его посетить ее; а тот отвечал, что не хочет, но все-таки пошел и ничего от нее не добился. Разыскали тогда Сигурда и попросили зайти к ней; он ничего не ответил, и так прошел день до вечера. А на другой день, вернувшись с охоты, вошел он к Гудрун и молвил:

— Предвижу я, что не добром кончится гнев этот, и умрет Брюнхильд.

Гудрун отвечает:

— Господин мой! Великая на нее брошена порча: вот уже проспала она семь дней, и никто не посмел ее разбудить. Сигурд отвечает:

— Не спит она: великое зло замышляет она против нас.

Тогда молвила Гудрун с плачем:

— Великое будет горе — услышать о твоей смерти; лучше пойди к ней и узнай, не уляжется ли ее гордыня; дай ей золота и умягчи ее гнев.

Сигурд вышел и нашел покой незапертым. Он думал, что она спит, и стянул с нее покрывало и молвил:

— Проснись же, Брюнхильд. Солнце сияет по всему дому, и довольно спать. Отбрось печаль и предайся радости.

Она молвила:

— Что это за дерзость, что ты являешься ко мне? Никто не обошелся со мной хуже, чем ты, при этом обмане.

Сигурд спрашивает:

— Почему не говоришь ты с людьми, и что тебя огорчает?

Брюнхильд отвечает:

— Тебе я поведаю свой гнев.

Сигурд молвил:

— Околдована ты, если думаешь, что я мыслю на тебя зло. А Гуннар — твой муж, которого ты избрала.

— Нет! — говорит она. — Не проехал Гуннар к нам сквозь огонь и не принес он мне на вено убитых бойцов. Дивилась я тому человеку, что пришел ко мне в палату, и казалось мне, будто я узнаю ваши глаза, но не могла я ясно распознать из-за дымки, которая застилала мою хамингью³⁶.

Сигурд говорит:

— Не лучшие мы люди, чем сыны Гьюки: они убили датского конунга и великого хёвдинга, брата Будли-конунга. Брюнхильд отвечает:

— Много зла накопилось у нас против них, и не напоминай ты нам о наших горестях. Ты, Сигурд, победил змея и проехал сквозь огонь ради меня, а не сыны Гьюки-конунга.

Сигурд отвечает:

— Не был я твоим мужем, ни ты — моей женой, и заплатил за тебя вено славный конунг.

Брюнхильд отвечает:

— Никогда не смотрела я на Гуннара так, что сердце во мне веселилось, и злобствую я на него, хоть и скрываю пред другими.

— Это бесчеловечно, — сказал Сигурд, — не любить такого конунга. Но что всего больше тебя печалит? Кажется мне, что любовь для тебя дороже золота.

Брюнхильд отвечает:

— Это — самое злое мое горе, что не могу я добиться, чтобы острый меч обагрился твоею кровью.

Сигурд отвечает:

— Не говори так! Недолго осталось ждать, пока острый меч вонзится мне в сердце, и не проси ты себе худшей участи, ибо ты меня не переживешь, да и мало дней жизни осталось нам обоим.

Брюнхильд отвечает:

— Ни малой беды не сулят мне твои слова, ибо всякой радости лишили вы меня своим обманом, и не дорожу я жизнью.

Сигурд отвечает:

— Живи и люби Гуннара-конунга и меня, и все свое богатство готов я отдать, чтобы ты не умерла.

Брюнхильд отвечает:

— Не знаешь ты моего нрава. Ты выше всех людей, но ни одна женщина не так ненавистна тебе, как я.

Сигурд отвечает:

— Обратное — вернее: я люблю тебя больше себя самого, хоть я и помогал им в обмане, и теперь этого не изменишь. Но всегда с тех пор, как я опомнился, жалел я о том, что ты не стала моей женой; но я сносил это, как мог, когда бывал в королевской палате, и все же было мне любо, когда мы все сидели вместе. Может также случиться, что исполнится то, что предсказано, и незачем о том горевать.

Брюнхильд отвечает:

— Слишком поздно вздумал ты говорить, что печалит тебя мое горе; а теперь нет нам исцеления. Сигурд отвечает:

— Охотно бы я хотел, чтоб взошли мы с тобой на одно ложе, и ты стала моей женой.

Брюнхильд отвечает:

— Непристойные твои речи, и не буду я любить двух конунгов в одной палате, и прежде расстанусь я с жизнью, чем обману Гуннара-конунга. Но ты вспомни о том, как мы встретились на горе той и обменялись клятвами; а теперь они все нарушены, и не мила мне жизнь.

— Не помнил я твоего имени, — сказал Сигурд, — и не узнал тебя раньше, чем ты вышла замуж, — и в этом великое горе.

Тогда молвила Брюнхильд:

— Я поклялась выйти за того, кто проскачет сквозь полымя, и эту клятву я хотела сдержать или умереть.

— Лучше женюсь я на тебе и покину Гудрун, лишь бы ты не умерла, — молвил Сигурд, и так вздымалась его грудь, что лопнули кольца брони.

— Не хочу я тебя, — сказала Брюнхильд, — и никого другого.

Сигурд пошел прочь, как поется в Сигурдовой песне:

 

Скорбно с беседы
Сигурд ушел,
Добрый друг доблестных
дышит тяжко.
Рвется на ребрах у
рьяного к битвам
Свита, свитая из
светлой стали.

 

И когда вернулся Сигурд в палату, спрашивает его Гуннар, знает ли он, в чем ее горе и вернулась ли к ней речь. Сигурд отвечал, что она может говорить. И вот идет Гуннар к ней во второй раз и спрашивает, какая нанесена ей обида и нет ли какого-либо искупления.

— Не хочу я жить, — сказала Брюнхильд, — потому что Сигурд обманул меня, а я тебя, когда ты дал ему лечь в мою постель: теперь не хочу я иметь двух мужей в одной палате. И должен теперь умереть Сигурд, или ты, или я, потому что он все рассказал Гудрун, и она меня порочит.

 

 

XXXII. Предан Сигурд

 

После этого выходит Брюнхильд и садится перед своим теремом и горько причитает. Говорила она, что опостылели ей и царство и господарство, раз нет у нее Сигурда. И вновь пришел к ней Гуннар. Тогда молвила Брюнхильд:

— Потеряешь ты и землю, и богатство, и жизнь, и меня, а я поеду домой к своему роду и буду жить в горести, если ты не убьешь Сигурда и сына его: не вскармливай ты у себя волчонка.

Сильно огорчился тут Гуннар и не знал, на что решиться, так как с Сигурдом был он связан клятвою, и колебался в душе своей; казалось ему тяжким позором, если уйдет от него жена. Гуннар молвил:

— Брюнхильд мне всего дороже, и славнейшая она среди женщин и лучше мне жизни лишиться, чем потерять ее любовь. И призвал он к себе Хёгни, брата своего, и молвил:

— Тяжкая передо мною задача.

Говорит он, что хочет убить Сигурда, что тот обошел его обманно.

— Завладеем мы тогда золотом и всеми землями.

Хёгни говорит:

— Не пристало нам нарушать клятву усобицей, да и сам он для нас — великий оплот: ни один властитель с нами не сравняется, пока жив гуннский этот конунг, а второго такого свояка нам не найти. И подумай о том, как хорошо нам иметь такого свояка и сестрича. И вижу я, откуда это идет: проснулась Брюнхильд, и будет нам ее совет на великий урон и бесчестие.

Гуннар отвечает:

— Это должно совершиться, и вижу я способ: подговорим Готторма, брата нашего. Он — молод и скудоумен, и непричастен он к нашим клятвам.

Хёгни говорит:

— Не по мысли мне этот совет, и если так будет, дорого мы заплатим за то, что предали такого мужа.

Гуннар говорит, что Сигурд должен умереть, — «или сам я умру».

Он просит Брюнхильд встать и ободриться. Поднялась она, но сказала, что не ляжет с нею Гуннар на одну постель, пока это дело не свершится.

Стали тогда братья совещаться. Гуннар говорит, что достоин Сигурд смерти, ибо похитил он девство Брюнхильд, — «и надо нам подговорить Готторма на это дело».

И зовут они его к себе и предлагают золото и многие земли, чтобы его разохотить. Взяли они змею и кус волчьего мяса и сварили и дали ему поесть, как сказал скальд:

 

Взяли рыб подколодных³⁷,
резали волчье мясо,
Дали Готторму
плоти Гери
С пенным пивом
и прочим зельем,
Сваренным с чарами…

 

И от этой снеди стал он жесток и жаден, и так разожгли его подговоры Гримхильд, что он поклялся совершить это дело: к тому же они обещали ему за это великие почести.

Сигурд и не подозревал об их заговоре, да и не мог он противостать судьбам и своей участи, и не считал он, что заслужил такую измену. Готторм вошел к Сигурду рано утром, когда тот покоился на ложе; но когда тот взглянул на него, не посмел Готторм поразить его и выбежал вон, но вернулся вторично. Взгляд Сигурда был так грозен, что редко кто смел глядеть ему в глаза. И в третий раз вошел он, и на этот раз Сигурд спал. Готторм занес меч и поразил Сигурда, так что острие вошло в перину под ним. Сигурд пробудился от раны, а Готторм бросился к дверям. Тогда схватил Сигурд меч тот Грам и метнул ему вслед, и попал меч в спину и разрубил Готторма надвое посредине; вон вылетела нижняя половина, а голова и руки упали обратно в горницу.

Гудрун спала на груди Сигурда и проснулась с несказуемой горестью, плавая в его крови, и так рыдала она с плачем и причитаниями, что поднялся Сигурд с изголовья и молвил:

— Не плачь! — сказал он. — Живы твои братья на радость тебе; а у меня сын слишком мал, чтобы оборониться от врагов своих. Но плохую уготовили они себе участь: не найдут они лучшего свояка, чтоб ходил с ними в походы, ни лучшего сестрича, если бы он вырос… А теперь свершилось то, что давно было предсказано, и чему я не верил; но никто не может одолеть судьбины. А виною тому Брюнхильд, что любит меня превыше всех людей. Но я могу в том поклясться, что не учинил Гуннар обиды и крепко держался нашей клятвы и не был я ближе к его жене, чем должно. И если бы я это знал наперед или мог бы я встать на ноги с оружьем в руках, многие лишились бы жизни прежде, нежели б я погиб, и убиты были бы эти братья, и труднее было бы им свалить меня, чем крепчайшего зубра или дикого кабана.

И тут конунг расстался с жизнью, а Гудрун еле дышала. Засмеялась Брюнхильд, услыхав ее вздохи, тогда молвил Гуннар:

— Не так ты смеешься, точно весело у тебя в корнях сердца. И почему побледнела ты с лица? Злобное ты чудовище, и сдается мне, что ты обречена на смерть. Больше всех заслужила ты, чтоб Атли-конунга убили у тебя на глазах, и тебе бы пришлось стоять над его трупом. А теперь мы будем сидеть над свояком своим, — братоубийцы.

Она отвечает:

— Никто не жалуется, что мало убитых. А Атли-конунг не боится ни угроз ваших ни гнева, и будет он жить дольше вас и тешиться большею властью.

Хёгни молвил:

— Вот исполнилось то, что предсказала Брюнхильд, и для злого дела нет искупления.

Гудрун молвила:

— Родичи мои убили моего мужа. Выступите вы теперь в поход, и когда дойдет до первой битвы, тогда увидите вы, что нету Сигурда у вас под рукой, и поймете вы, что в Сигурде была ваша удача и сила. И если бы были у него сыновья, подобные ему, опирались бы вы на его потомство и на родичей его.

И никто не мог понять, почему с плачем скорбит Брюнхильд о том, чего добивалась со смехом. Тогда молвила она:

— Снилось мне, Гуннар, будто лежу я в холодной постели, а ты скачешь прямо в руки недругам своим. И весь ваш род должен погибнуть, потому что вы — клятвопреступники. Видно, забыл ты, когда предавал его, как смешали вы кровь, Сигурд и ты; и злом отплатил ты ему за то, что он творил тебе добро и возвеличил тебя. И тогда проявилось, как блюдет он свою клятву, когда пришел он ко мне и положил между нами остроконечный меч, пропитанный ядом. Слишком скоро решились вы на расправу с ним и со мной. Когда жила я дома у отца своего и все у меня было, чего душа желала, и не думала я, что кто-нибудь из вас станет моим мужем, тогда приехали вы к нашему дворцу — три конунга. Тогда позвал Атли меня на беседу и спросил, хочу ли я выйти за того, кто скачет на Грани; непохож он был на вас, и обещала я себя в ту пору сыну Сигмунда-конунга и никому другому. Но вам не будет блага от моей смерти.

Тогда Гуннар встал и обвил руками ее шею и стал просить ее, чтобы она не умирала и наслаждалась богатством, и все прочие старались удержать ее от смерти. Но она отстранила всех, кто к ней подходил, и сказала, что напрасно отговаривать ее от того, что она задумала. Тогда пошел Гуннар к Хёгни и спросил у него совета и велел ему пойти и разведать, не может ли он смягчить ее душу, и сказал, что крайняя настала нужда усыпить ее скорбь, пока она не пройдет. Хёгни отвечает:

— Пусть никто не удерживает ее от смерти, потому что не была она на радость ни нам ни другим с тех пор, как прибыла сюда.

Тогда приказала она принести много злата и велела собраться всем, кто хочет получить дар; затем взяла она меч и вонзила его в себя и опустилась на подушки и молвила:

— Пусть возьмет от золота всякий, кто хочет. Все молчали.

Брюнхильд сказала:

— Берите золото и пользуйтесь на благо.

И еще молвила Брюнхильд Гуннару:

— Теперь скажу я тебе в недолгий час все, что сбудется впредь. Скоро помиритесь вы с Гудрун с помощью Гримхильд-волшебницы. Дочь Гудрун и Сигурда будет названа Сванхильд и будет она прекраснее всех женщин на свете. Выдана будет Гудрун за Атли против воли. Ты захочешь взять за себя Оддрун, но Атли наложит запрет. Тогда будете вы тайно сходиться, и будет она тебя любить. Атли обманет тебя и засадит в змеиный замок. А после погибнет Атли и сыновья его: Гудрун убьет их. А после высокие волны вынесут ее к замку Йонакра-конунга; там родит она славных сынов. Сванхильд пошлют в чужую землю и отдадут ее за Ёрмунрека-конунга; на гибель ей будут советы Бикки. И вот погибнет весь ваш род, и постигнут Гудрун великие скорби.

 

 

XXXIII. Просьба Брюнхильд

 

— Прошу я тебя, Гуннар, последнею просьбой: прикажи воздвигнуть большой костер на ровном поле для всех нас — для меня и для Сигурда, и для тех, что вместе с ним были убиты. Вели устлать его тканью, обагренной человеческой кровью, и сжечь меня рядом с гуннским конунгом, а по другую сторону — моих людей (двоих в головах, двоих в ногах) и двух соколов; так будет все по обряду. Положите между нами обнаженный меч как тогда, когда мы вошли на одно ложе и назвались именем супругов, и не упадет ему тогда дверь на пятки³⁸, если я за ним последую, и не жалкая будет у нас дружина, если пойдут за нами пять служанок и восемь слуг, что отец мой дал мне, да еще сожжены будут те, кто убит вместе с Сигурдом. Больше хотела бы я сказать, если бы не была ранена; но теперь рана прорвалась и вскрылась. Сказала я истину.

Снарядили тут тело Сигурда по старинному обычаю и воздвигли высокий костер, а когда он слегка разгорелся, возложили на него тела Сигурда Фафниробойцы и сына его трехлетнего, которого Брюнхильд велела убить, и Готторма. Когда же запылал костер сверху донизу, взошла на него Брюнхильд и сказала своим девушкам, чтобы они взяли золото то, что она им подарила. И тут умерла Брюнхильд и сгорела вместе с Сигурдом, и так завершился их век.

 

 

XXXIV. Уход Гудрун

 

Ныне говорит всякий, кто это сказание слышит, что нет такого человека в мире и никогда не родится больше такой человек, каким был Сигурд во всех делах, и имя его никогда не забудется ни в немецком языке ни в северных странах, пока свет стоит.

Сказывают так, что однажды Гудрун, сидя в тереме своем, говорила:

— Краше была наша жизнь, когда жила я за Сигурдом. Так возвышался он надо всеми людьми, как золото над железом или порей над прочим зельем или олень над прочим зверьем, пока братья мои не позавидовали, что муж мой лучше всех. Не могут они уснуть с тех пор, как убили его. Громко заржал Грани, когда увидал рану своего ленного государя; заговорила я с ним, как с человеком, а он опустил голову до земли и знал, что погиб Сигурд³⁹.

После этого ушла Гудрун в леса и слышала повсюду вокруг себя волчий вой и рада была бы умереть. Шла Гудрун, пока не дошла до палат Хальва-конунга и прожила там у Торы Хаконардоттир в Дании семь полугодий и была там дорогой гостьей и сидела за пяльцами и вышивала на них многие и великие подвиги и чудные игры, что приняты были в те времена, мечи и брони и все королевские доспехи, струги Сигмунда-конунга, как скользят они вдоль берега; и еще вышивала она, как сразились Сигар и Сиггейр на юге у Фюнена. Таковы были их забавы, и несколько позабыла Гудрун о своем горе.

Прослышала Гримхильд о том, где поселилась Гудрун. Зовет она на беседу своих сыновей и спрашивает, как хотят они возместить Гудрун утрату сына и мужа, и говорит, что это неизбежно. Гуннар ответил, что согласен дать ей золота в искупление ее горести. Послал он за друзьями своими, и справили они коней своих, шлемы, щиты, мечи и брони и всякую ратную сбрую, и поход этот был снаряжен с величайшею роскошью, и ни один витязь покрупнее не остался дома; кони их были в бронях, и у каждого рыцаря был либо золоченый шлем, либо шлифованный. Гримхильд собралась в дорогу вместе с ними и сказала, что тогда только дело их будет полностью сделано, когда Гудрун выйдет замуж. Ехало с ними всего человек пятьсот; и захватили они с собою знатных людей: там были Вальдимар Датский и Эймод и Ярицлейв⁴⁰. Вошли они в палату Хальва-конунга; были там лангобарды, франки и саксы, они приехали в полном вооружении, а поверх него накинуты были красные шубы, как в песне поется:

 

(Вторая песнь о Гудрун, 20)

 

В панцирях куцых,
с мечами у пояса,
Кованный шлем,
черные кудри.

 

Предлагали они сестре своей дорогие дары и ласково с ней говорили, но она не верила никому из них. А затем поднесла ей Гримхильд волшебного питья, а она не могла отказаться и, выпив, обо всем позабыла: это питье было сварено из земной тяги и морской воды и жертвенной крови, и на роге том были начертаны всевозможные руны, окрашенные кровью, как здесь говорится:

 

(Вторая песнь о Гудрун, 23)

 

Много на роге
рун было разных,
Червленых, начерченных,
трудных для чтения:
Рыба степи длинная
с родины Хаддингов,
Жито не сжатое,
жилы оленьи.

 

(Вторая песнь о Гудрун, 24)

 

Были в той браге
беды и боли,
Жженые желуди,
внутренность жертв,
Разные корни,
росы огнища⁴¹,
От хряка печень,
чтоб худа не помнить.

 

И когда желание их исполнилось, пошло у них великое веселье. Тогда молвила Гримхильд, придя к Гудрун:

— Благо тебе, дочка! Я даю тебе золото и разные сокровища в твое владение после смерти отца, драгоценные кольца и ткани гуннских дев, самые роскошные, в виру за мужа. Теперь ты должна выйти за Атли-конунга Могучего; тогда будешь ты владеть его богатством. И не отрекайся от родичей своих ради мужа, а лучше сделай по нашей просьбе.

Гудрун отвечает:

— Никогда не выйду я за Атли-конунга, и не пристало нам вместе продолжать род.

Гримхильд отвечает:

— Не должна ты думать о ненависти, и если будут у тебя сыновья, поступай так, будто живы Сигурд и Сигмунд. Гудрун говорит:

— Не могу я его забыть; он был всех лучше.

Гримхильд говорит:

— За этого конунга суждено тебе выйти; иначе тебе ни за кого не выйти.

Гудрун говорит:

— Не навязывайте мне этого конунга, ибо одно зло случится от этого для нашего рода, и жестоко расправится он с твоими сынами, и постигнет его за это свирепая месть.

Гримхильд не по душе пришлись ее ответы, и сказала она:

— Сделай, как мы хотим, и получишь ты за это великие почести и нашу дружбу и уделы те, что зовутся Винбьёрг и Валбьёрг.

Ее слова так почиталось, что нельзя было ослушаться. Гудрун молвила:

— Пусть будет так, хоть и нет на то моей воли, и мало тут будет на радость, а больше на горе.

Затем сели они на коней, а жен усадили на колесницы, и ехали так четыре дня на лошадях, а четыре — в ладьях, а третьи четыре — по большой дороге, пока не доехали до высоких палат. Навстречу ей вышло много народа и устроили там славный пир, как заранее было условлено между ними, и пировали там с великою честью и пышностью. И на том пиру выпил Атли с Гудрун свадебную чару, но никогда сердце ее не радовалось ему и не в любви жила она с мужем.