Сдвиг сознания в обществе, сдвиг парадигмы в науке

Л а с л о: Как с очевидностью вытекает из всего, сказанного нами этим утром, все мы единодушны в том, что необходимы фундаментальные перемены в сознании и что, по некоторым признакам, такие перемены уже происходят. Не следует ли нам, в свете определенных аспектов этого процесса, задаться вопросом о том, како­во главное различие между тем видом сознания, которое необходимо, и тем, что все еще главенствует на сего­дняшний день?

Г р о ф: В нынешнем кризисе я вижу два элемента, требующих радикального изменения в сознании. Один из них свойственен человеческой природе с незапамятных времен, второй является продуктом современной эпохи.

В человеческой истории всегда доминировали не­обузданное насилие, “злобная агрессия” — по опреде­лению Эриха Фромма — и ненасытная жадность и стя­жательство, постоянное желание иметь все больше и больше. На протяжении столетий мы наблюдаем расо­вую, культурную, политическую и религиозную нетер­пимость, время от времени взрывающуюся в войнах и кровавых революциях, нашествиях, завоеваниях и гос­подстве.

В наши дни эта ситуация усугубляется вкладом ма­териалистической науки и ее глубокого идеологического воздействия. Господствующее научное мировоззрение в некотором смысле поддерживает жизненную стратегию, основанную на индивидуализме и соревновательности, а не на синергии и сотрудничестве. В контексте дарвини­стского и фрейдистского мышления вполне естественно, законно и приемлемо преследование эгоистических це­лей за чужой счет. Это отражает нашу истинную приро­ду, основанную на примитивных инстинктах, и полно­стью согласуется с дарвинистским принципом: “выжи­вает сильнейший”.

Налицо также далеко идущие экологические по­следствия действия старой парадигмы, то отношение к природе, о котором говорил Пит и которое впервые сформулировал Френсис Бэкон. Это беспощадная экс­плуатация природы, расхищение необновляемых ресур­сов, глобальное загрязнение среды. Поэтому нам необ­ходимы новые стратегии, которые сделают возможной трансформацию таких деструктивных человеческих тен­денций, как злобная агрессия и ненасытная жадность, а также всесторонний пересмотр существующей системы ценностей и научного мировоззрения. В нашей культуре, для которой характерно непомерное, зачастую необоснованное и нереалистичное почитание науки, нельзя пере­оценивать значение смены парадигмы.

Л а с л о: Стэн, вы говорите о нынешнем почитании науки, упомянув в то же время господство картезианско­го, бэконианского и ньютоновского взглядов. Мне ка­жется, что мы питаем пиетет к полностью отжившей науке.

Г р о ф: Да, проблема именно в этом.

Л а с л о: Одна из трудностей в развитии и распро­странении нового сознания заключается в его неизбеж­ном противостоянии доминирующему мировоззрению, поскольку речь идет о воззрении научно-технического истеблишмента. Поэтому необходимо также обновление наших представлений о том, что на самом деле сообща­ют нам науки. Ведь по сути общество в целом отстает от ведущего края научной мысли.

Г р о ф: Именно это я и хотел сказать. Престиж науки необычайно высок, но то, что большинство людей подразумевают под наукой, является ньютоновско-картезианской парадигмой, центральное место в которой занимает монистический материализм. Такой способ мышления порождает для нас ужасные последствия — как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Поэтому так важно, чтобы глубокая внутренняя транс­формация сочеталась с пересмотром устаревшего науч­ного мировоззрения. В связи с этим, Эрвин, я считаю, что работа, которую вы ведете, чрезвычайно важна для нашего будущего. Помимо того, что она предлагает бли­стательный синтез таких уже существующих общих концептуальных теорий, как концепции Дэвида Бома, Руперта Шелдрейка и Ильи Пригожина, она делает воз­можным преодоление разрыва между наукой и духовно­стью. Наука с отчетливо антидуховной установкой в об­ществе, где она пользуется громадным уважением и ав­торитетом, заметно сдерживает интерес людей к духов­ному поиску.

Л а с л о: Мы исходим из того, что наука является открытым мероприятием, что она всегда готова изме­ниться с учетом новых данных. Но многие исследовате­ли проявляют невероятный консерватизм, по сути они столь же консервативны, как остальные их коллеги в академическом мире. Поэтому это непростая задача — убедить ученых взять на себя ответственность за пере­дачу знаний, имеющих для людей подлинный смысл и в то же время открывающих новые перспективы. В тра­диционной, консервативной и жесткой науке нет ничего осмысленного, есть лишь математика и считывание показаний приборов. Людей не беспокоит смысл этих показаний, коль скоро уравнения работают и регуляр­но сверяются с показаниями и результатами наблюде­ний. Такой подход не только устарел, он опасен. К сча­стью, консерватизм не сказывается на творческом и но­ваторском крае науки, где и происходит большинство прорывов. Там мы видим открытость по отношению к новым идеям, новым мировоззрениям и даже новой ду­ховности.

Г р о ф: Мне представляется крайне увлекательным сравнение состояния современной психологии и психи­атрии с тем, что произошло на ведущем крае физики в первые десятилетия этого века. Как мало времени потребовалось физикам, чтобы совершить радикальнейший концептуальный скачок от ньютоновской физики к эйн­штейновской теории относительности, а затем — к кван­товой механике! Для сравнения: на сегодняшний день уже накопилось огромное количество данных, иллюст­рирующих неадекватность и непригодность нынешнего научного понимания сознания и человеческого разума. Такие свидетельства поступают из сравнительного ре­лигиеведения, антропологии, экспериментальной пси­хиатрии, экспериментальной психотерапии, парапсихо­логии, танатологии и других областей науки. И тем не менее, наука мейнстрима полностью игнорирует все эти данные.

Очень наглядно можно убедиться в этом на приме­ре танатологии. Мы многократно проводили наблюде­ния, предполагающие, что люди в околосмертных си­туациях часто обладают способностью воспринимать окружающий мир без посредничества органов чувств — они сверху наблюдают за процедурой реанимации сво­его тела, оказываются свидетелями происходящего в других помещениях здания или даже путешествуют в бестелесном состоянии в различные удаленные места. Это — так называемые “повторимые внетелесные пе­реживания”. Широкая публика тоже знает об этом яв­лении, благодаря популярным книгам, ток-шоу и даже голливудским фильмам. Кен Ринг в Своем недавно опубликованном исследовании продемонстрировал, что такие переживания бывают даже у людей с врожденной слепотой. Казалось бы, одного лишь этого наблюдения должно было хватить для того, чтобы развенчать миф о том, что сознание является продуктом нейрофизиоло­гических процессов в мозге, и привести к радикальному пересмотру существующей парадигмы. Многочисленные похожие наблюдения имеются также в трансперсо­нальной психологии и в современном исследовании сознания.

Р а с с е л: Когда к таким фактам начнут относиться более серьезно, мы несомненно станем свидетелями грандиозной смены парадигм в науке. Она может ока­заться самым значительным сдвигом, когда-либо имев­шим место в западном мышлении. Не исключено, что мы уже находимся на его ранней стадии. Томас Кун, кото­рый около тридцати лет назад впервые ввел идею пара­дигмы, показал, что смена парадигм происходит не­сколькими стадиями. Сначала идет стадия открытия аномальных данных, не укладывающихся в сущест­вующие модели реальности. Поскольку сама модель еще никем не подвергается сомнению, аномалии игно­рируются или даже отрицаются. Затем, поскольку число таких данных становится настолько велико, что игно­рировать их уже нелегко, существующая модель моди­фицируется в попытке приспособить к ней необычные наблюдения. В классическом примере коперниковской эволюции такой аномалией было движение планет, не соответствующее представлению, согласно которому они должны двигаться вокруг Земли по круговым орби­там. Средневековые астрономы пытались объяснить эти несоответствия, добавив к круговым орбитам так назы­ваемые эпициклы, то есть кривые' которые описывают окружности, вращающиеся вокруг других окружностей. Однако этого оказалось недостаточно для того, чтобы объяснить результаты наблюдений, и тогда ученые доба­вили эпициклы к эпициклам — окружности, вращаю­щиеся вокруг окружностей, которые, в свою очередь, тоже вращаются вокруг окружностей. В результате сложилась весьма громоздкая модель. Тем не менее, досто­верность базового мировоззрения все еще не вызывала сомнений.

В том, что касается явлений сознания, мы находимся сейчас на такой же стадии. Для западной науки сознание является великой аномалией. В научной модели реально­сти человеческое сознание невозможно вывести из чего-то другого, и ничего ее не может объяснить. Однако соз­нание — единственное, в существовании чего мы можем быть полностью уверены. Именно о нем сделал Декарт свое знаменитое высказывание: cogito ergo sum (Мыслю — значит, существую (лат.).):я могу усомниться в точности своего восприятия, могу усом­ниться в своих мыслях, в своих чувствах, однако есть нечто, в чем я не могу усомниться, — это сам факт, что я воспринимаю, мыслю и чувствую, что у меня есть созна­ние. Таким образом, ученые находятся сегодня в стран­ной ситуации. Постоянно получая подтверждения факта своего сознания, они, тем не менее, не имеют никакой возможности его объяснить.

В прошлом наука просто закрывала глаза на этот вопрос. Казалось, нет необходимости принимать в рас­чет сознание, ведь они изучали не разум, а физический мир. Сегодняшняя наука столкнулась с ситуацией, в которой она уже не может продолжать просто игнори­ровать вопрос о сознании. Теперь, что типично для вто­рой стадии смены парадигм, предпринимаются усилия как-то растянуть общепринятую схему, чтобы эта ано­малия могла уложиться в ней. Некоторые ученые с на­деждой смотрят на квантовую физику, другие — на теорию информации, третьи — на нейропсихологию. Все они всё еще пытаются объяснить сознание, оставаясь внутри существующей парадигмы пространства-времени-материи. То обстоятельство, что они никак не могут добиться какого-либо значимого продвижения, подсказывает мне, что, скорее всего, они находятся на ложном пути. Необходима принципиально новая мо­дель реальности, в которой сознание является столь же фундаментальным аспектом реальности, как простран­ство, время и материя, а может быть — еще более фун­даментальным.

Это третья стадия куновского процесса — создание радикально новой модели, объясняющей аномальные явления. Мы туда еще не пришли. Нам уже ясно, что старая парадигма не работает. Для нас очевидны ее трещины и слабые места. Однако лишь очень немногие дерзают выходить в своем мышлении за пределы той клетки, которой является модель пространства-времени-материи. Но для появления новой модели потребуется именно это. На сегодняшний день наука все еще нахо­дится в цепком плену у старой схемы.

Л а с л о: Мы держимся за устаревшую парадигму, относясь к ней как к реальности, а не модели. Мы — то есть большинство ученых, а также людей, взирающих на науку как на источник истины, — свято верим в то, что наши представления о реальности и есть сама реаль­ность.

Р а с с е л: Да. Так всегда происходит с парадигма­ми. Люди верят, что их модель является реальностью, а не ее описанием.

Г р о ф: Грегори Бейтсон писал и говорил о том, что люди путают карту территории с самой территорией. По его словам, это все равно что прийти в ресторан и съесть вместо обеда меню.

Л а с л о: По счастью, даже в августейшем мире науки происходят тонкие изменения, последствия ко­торых значительны и в целом непредсказуемы. Даже карта, которую принимали за реальность в течение трехсот лет, может в конце концов оказаться выбро­шенной на обочину. Именно это произошло в первом десятилетии нынешнего века, когда эйнштейновская теория относительности пришла на смену классической ньютоновской механике. Но почему произошло именно это? Ведь физики всегда могли объяснить определен­ные теории на основе совершенно иных теорий. Все на свете имеет всегда больше, чем только одно объяс­нение.

Г р о ф: Действительно, почему была принята именно эйнштейновская интерпретация результатов ис­следования перигелия Меркурия во время солнечного затмения? Ведь и она не давала абсолютно точных про­гнозов, она всего лишь была ближе к реальным резуль­татам опыта, чем то, что можно было вывести из ньюто­новской модели.

Л а с л о: Даже на основе ньютоновской физики можно было предсказать практически те же данные, если бы взяли на вооружение баллистическую теорию света. Предположим, что свет, будучи потоком фотонов, имеет массу. В таком случае, в силу закона гравитации фотоны должны притягиваться к массе Солнца и других небес­ных тел. Получилась бы такая же искривленная траекто­рия, как та, которую выводят на основании предположения об искривлении пространства или пространства-времени.

Г р о ф: Так почему же была принята теория Эйн­штейна, а не Ньютона?

Л а с л о: В конечном счете, представляется, что это произошло благодаря чему-то, что является для нау­ки почти эстетическим фактором, а именно — простоте и стройности. Здесь речь идет о простоте и стройности математического аппарата физической теории. В про­странственной теории относительности, впервые выдви­нутой Эйнштейном, уравнения движения остаются инва­риантными даже в случае ускорения движения. Благода­ря знаменитым “релятивистским инвариантам”, уравне­ния выводятся с неизменным постоянством и стройно­стью. Когда на стыке столетий наука столкнулась со странными явлениями, в том числе с излучением черного тела, физикам для спасения достоверности своих теорий не пришлось добавлять допущений с натяжками и изо­бретать новые постулаты.

За несколько столетий до этого похожий подвиг со­вершил Коперник своей гелиоцентрической теорией. Он отказался от эпициклов, добавленных к эпициклам, ко­торые нужны были астрономам, чтобы сохранить досто­верность старой геоцентрической астрономии. Коперник был убежден, что природа любит простоту. Разумеется, ученые и сами любят ее в своих теориях, которые и без того слишком сложны, чтобы усложнять их сверх необ­ходимости. Это одно из самых важных соображений, играющих роль при принятии новых теорий в современ­ной науке.

Р а с с е л: Меня всегда очаровывали аспекты про­стоты и инвариантности устройства вселенной. Я начи­нал свою научную деятельность математиком. К этой дисциплине меня привлекла ее простота и красота. Для меня явилось настоящим откровением то, что существу­ет одно-единственное базовое уравнение, лежащее в ос­нове механики всего физического мира. Все сводится к той или иной форме эйлеровского уравнения, или к то­му, что на более доступном языке называется волновым уравнением. Это очень простая, но чрезвычайно мощ­ная формула. Она применима и к колебанию маятника, и к динамике внутриатомных процессов, и к распростра­нению света, и к движению планет. Она поразительно проста и поразительно красива. Если бы в тот период меня спросили, есть ли бог, я бы ответил, что бог — в математике.

Но еще удивительнее тот факт, что математика, представляющая собой порождение человеческого разу­ма, имеет какую-то связь с физической реальностью.

Г р о ф: Эту способность математики моделировать явления в материальном мире можно было использовать в качестве главного аргумента против картезианского раскола между res cogitans и res extensa — между разу­мом и материей. Как, при наличии такого раскола, сис­тема, являющаяся продуктом психики, может точно и аккуратно предсказывать явления в совершенно иной сфере?

Л а с л о: Ученые склонны рассматривать единое множество явлений, пытаясь объяснять его с помощью наиболее простого и красивого математического аппара­та. Однако простота и красота математики меняется по мере того, как меняется изучаемый диапазон явлений. Для одновременного описания явлений и физического, и биологического мира будет использовано не то же самое множество концепций, как в случае изучения только од­ного из этих миров. Если добавить к этому еще и мир человеческой психики с учетом самых эзотерических сфер опыта — таких, как, например, надличностные и околосмертные переживания, о которых мы говорили ранее, то наша концептуальная система снова изменится, поскольку нам придется искать еще более общее объяс­нение. Возможно, в ближайшем будущем появится кра­сивая и точная базовая математика, охватывающая более широкий пласт действительности — пласт, который включит, наряду с миром живой природы и с физической вселенной, и человеческое сознание.

Р а с с е л: Да, я думаю, что именно в этом направ­лении мы и движемся — новая парадигма может сло­житься в самое ближайшее время. Для этого нужно лишь, чтобы кто-то собрал все части мозаики каким-то совершенно новым образом и создал теоретическую модель, способную принять во внимание как мир мыс­ли, так и мир материи. Я нахожу эту тему чрезвычайно захватывающей; именно она находится в фокусе моей работы в последние несколько лет. В настоящее время сознание представляется нам чем-то, возникающим из пространства, времени и материи, чем-то, являющимся результатом физической деятельности нервной систе­мы. Но то, к чему мы идем, буквально противоположно этому представлению. Я уверен, что рано или поздно нам придется принять, что сознание абсолютно фунда­ментально для вселенной, что оно не возникает из ма­терии. В каком-то смысле такой подход отнюдь не нов. Ведь именно это утверждают многие направления древ­ней традиционной мудрости. К примеру, почти вся индийская философия исходит из постулата, согласно ко­торому сознание является чем-то фундаментальным. Наука пока отмахивается от таких идей, но в конце кон­цов ей придется согласиться с тем, что такая возмож­ность все-таки допустима.

Л а с л о; Мы движемся к новой культуре, частями которой могут быть и наука, и древняя мудрость, интегрировавшись в ней новым образом. А в идеале это будет не заново открытое прошлое, а новый синтез.

Г р о ф: Да, то, к чему мы движемся, это не просто регрессия и возврат к старым идеям; это движение впе­ред по спирали, когда старые элементы возникают вновь на более высоком уровне как часть творческого синтеза древней мудрости и современной науки.

Р а с с е л: Мне импонирует эта идея спирали; она содержит в себе и идею возвращения туда, где мы уже были, и в то же время предполагает добавление чего-то иного. Я не думаю, что мы станем свидетелями простого возращения к древним традициям. Они соответствовали своим временам, но мы живем в ином мире, в ином об­щественном климате и с иным пониманием космоса. Нам сейчас необходима современная мудрость, соответст­вующая нашему времени. Суть та же самая — то, что Олдос Хаксли назвал Вечной Философией, та же осно­вополагающая мудрость, вновь и вновь открываемая в разных культурах и разные времена. Однако ее конкрет­ное выражение значительно варьируется в зависимости от культуры. Нам нужна сегодня ее формулировка в со­временных терминах, доступная пониманию обычных людей и актуальная для сегодняшней жизни.

Думаю, что именно это и является содержанием ре­волюции в сознании. Мы заново открываем вечную муд­рость для самих себя, в современных терминах, и пре­вращаем ее в актуальную для того мира, в котором гос­подствуют наука и здравый смысл.

Роль духовности

Г р о ф: Давайте опять вернемся к вопросу о задаче синтеза мистического и научного мировоззрений. В ака­демических кругах распространено ощущение, что наука со своим материалистическим монизмом раз и навсегда развенчала и дискредитировала всю духовность и рели­гиозность — от примитивных племенных верований до великих мистических традиций. Я полагаю, что такой подход отражает не только фундаментальное непонима­ние природы и функции науки, но и неумение отличить духовность от религии. Мне это представляется весьма серьезной проблемой. Не думаю, что примирение между наукой и духовностью возможно без внесения ясности в этот вопрос.

Л а с л о: В таком случае как бы вы определили ду­ховность — чем именно она отличается от религии?

Г р о ф: Духовность — личное дело каждого, ка­сающееся его взаимоотношений с космосом. Религия же представляет собой организованную деятельность, тре­бующую специальных мест и особой иерархической сис­темы назначенных посредников. В идеале религия долж­на обеспечивать верующих необходимыми средствами и поддержкой для духовных переживаний. Однако на деле это очень часто отнюдь не так! Именно личные духов­ные переживания представляют серьезную угрозу для организованных религий, поскольку они освобождают людей от зависимости от организации и системы верова­ний. Мистики не нуждаются в посредничестве, у них есть прямой путь к божественному, поскольку духов­ность зиждется на непосредственных переживаниях ра­дикально иного взгляда на реальность консенсуса или иных, обычно сокрытых, измерений реальности. Эти пе­реживания происходят в измененных состояниях созна­ния. Изучение таких переживаний составляет предмет трансперсональной психологии. Эта сфера явлений тре­бует самого серьезного исследования, результаты кото­рого должны быть включены во всеобъемлющее научное мировоззрение будущего.

Все великие религии начинались с визионерских со­стояний и надличностных переживаний их создателей — с переживания просветления Будды под деревом Бодхи, чудесного путешествия Мухаммеда или явления Иеговы Моисею в горящем и несгорающем кусте. Библия полна описаний таких переживаний — огненная колесница, явившаяся Иезекиилу, искушение Христа дьяволом, ос­лепительная встреча Савла с Иисусом на пути в Дамаск или апокалиптическое откровение святого Иоанна в его пещере на острове Патмос.

Однако, когда возникают организованные религии, верующие узнают об этих переживаниях из проповедей и священных писаний. Непосредственный доступ к божественному уже недоступен и зачастую неприемлем. Если у кого-то в любой из сегодняшних церквей возни­кают подлинные мистические, переживания, обычный священник скорее всего направит такого человека к психиатру. Когда религия организована, непосредст­венные надличностные переживания происходят боль­шей частью лишь в ее мистических ответвлениях или монашеских орденах, где все еще практикуется под­линная духовная практика — медитация, пост, молитвы и т. д.

Есть основополагающее различие между религией и мистицизмом. Бывает религия без духовности и духов­ность без религии. Организованной религии необходимо убеждать людей в том, что они ради правильных взаимо­отношений с божественным обязаны регулярно прихо­дить в конкретное место и взаимодействовать с систе­мой. А для мистиков роль храма играют природа и их собственное тело. У них прямая связь с божественным, которая не нуждается ни в каких посредниках, особенно в таких, которые не имеют личного опыта переживаний и являются не чем иным, как назначенными чиновника­ми. Пользу мистикам могут принести не они, а сообще­ства искателей и учителей, еще более продвинутых на пути, чем они сами.

Аутентичные духовные системы основаны на столе­тиях систематического исследования психики с исполь­зованием тщательно разработанных технологий измене­ния сознания. Они представляют собой результат про­цесса, во многих отношениях напоминающего научный метод.

Л а с л о: Философу Альфреду Норту Уайтхеду принадлежит одно примечательное наблюдение. По его словам, наука, как и культура, развивается благодаря великому уму, который по-новому и в более широком контексте высвечивает некую конкретную область опыта и исследования. Идеи такого человека в целом адекват­ны, но зачастую непоследовательны в деталях. Затем приходят продолжатели, которые вносят в эти идеи по­следовательность, но сами в процессе этой работы упус­кают из виду первоначальное прозрение. Оно становится стерильным, превращаясь в обычную догму. Догма, в свою очередь, со временем претерпевает крах, после че­го является новый первооткрыватель с другим творче­ским прозрением, и процесс начинается заново. То же самое происходит и с религиями.

Р а с с е л: Это неизбежно должно происходить. Ре­лигии, как мы сказали, всегда начинали с индивидов или небольших групп, имевших глубокое личное пережива­ние освобождения. Тем или иным образом они пробуди­лись к истине, после чего стремились передать свое по­нимание другим. Как правило, именно так первоначаль­но возникали духовные учения.

К сожалению, однако, те, кто получает учение, ни­когда не находятся в том же состоянии сознания, в кото­ром оно передается. Учитель говорит, находясь в просветленном состоянии, в то время как ученик старается понять его из своего, менее просветленного состояния сознания, и при такой передаче неизбежно что-то теря­ется. Пока учитель еще жив, он, возможно, старается исправлять ошибки учеников, заботясь о правильном его понимании. Но после смерти учителя в учениях, по мере их передачи от одного человека к другому, каждый раз что-то теряется, недопонимается, или добавляется что-то, чего в нем не было первоначально. Это немного на-

поминает игру в испорченный телефон, когда сообщение передается по кругу, каждый раз немного искажаясь, и, возвращаясь к исходной точке, оно может полностью отличаться от оригинала.

То же самое происходит с духовными учениями, но в гораздо более крупном масштабе. Сообщение переда­ется не просто от одного человека к другому, но от одно­го поколения к другому, от одной культуры к другой, и часто переводится с одного языка на другой. Всякий раз какие-то частицы теряются, какие-то добавляются, и до­ходящая до нас версия может иметь уже лишь самое от­даленное сходство с оригинальным учением. Я называю этот процесс “разложением истины”. Именно по этой причине великие духовные традиции так сильно отли­чаются друг от друга, несмотря на то, что начинались они с очень сходных переживаний. Мы должны вновь искать эту их общую сердцевину и не беспокоиться о различиях.

Поэтому важно не просто пытаться воскрешать древние духовные традиции. В этом случае мы неизбеж­но воскресим искаженную версию оригинала. Наша за­дача — вновь добраться до самих истоков, до живого источника, проистекающего из личного опыта, а не из доктрины или догмы, и пережить этот опыт в своей соб­ственной жизни.

Л а с л о: Мистические традиции присутствовали уже в досократовских греческих школах, хотя их про­зрения еще не были сформулированы на языке, подхо­дящем для общественного распространения. К тому вре­мени, когда появились формулировки, они уже пред­ставляли собой компромисс, который общество было способно потреблять. Сущность учений узнают не из книг и не от других людей, ее проживают. Неудивитель­но, что в дошедших до нас традициях мы получаем не живой дух, а одни сухие кости.

Г р о ф: Сегодня нам нужно больше духовности, а не больше религии. Организованные религии в их ны­нешней форме являются частью проблемы, а не ее реше­ния. Во многих частях света основным источником на­силия служат религиозные конфликты.

Р а с с е л: Мы должны помнить, что организован­ная религия не отражает просветленного состояния соз­нания. Ее цели могут быть похвальны, но люди, которые ее проповедуют или защищают, обычно так же непро­светленны, как и все остальные. Как ни печально, но они зачастую представляют собой еще одно проявление бо­лезни общества.

Все это вновь приводит нас к вопросу об автоцен­тризме. Как таковой, на биологическом уровне он вполне оправдан, мы должны быть автоцентричны, чтобы забо­титься о своем питании и уберечься от вреда. Для наше­го физического выживания некий базовый уровень авто­центризма необходим. Но мы придерживаемся того же ориентированного на самих себя модуса мышления и в тех сферах, в которых он совершенно несостоятелен. Можно сказать, что мы забываем при этом, в чем же на самом деле состоят наши интересы.

В конечном счете все хотят быть в ладу с собой, чувствовать себя хорошо. Общество говорит нам, что мы получаем это внутреннее переживание благодаря своим действиям и своим переживаниям во внешнем мире. Та­кая установка ведет к внутреннему автоцентризму. Мы думаем: что я могу взять себе, что я могу сделать, чтобы

быть счастливым, каким видят меня другие, какую сис­тему убеждений мне взять на вооружение?

Такая установка не только во многом определяет наш материализм. Он же служит причиной того, что мы попадаем в плен религии. Каждый вправе верить, что то или иное учение спасет его, что если он будет следовать тому или иному пути, ему будет хорошо. А затем мы очень привязываемся к своему конкретному верованию и делаем все, чтобы защитить выбранный нами путь. Так религия очень легко в конечном счете становится автоцентричной. И в этом есть некая ирония, поскольку пер­воначально религия ставила целью имение освобожде­ние людей от их авто центризма.

Л а с л о: Религия — также общественное явление, связанное с коллективной самоидентификаций. Мы ну­ждаемся в принадлежности к сообществу, к социаль­ной, культурной или религиозной группе или конгрега­ции. Эта потребность удовлетворяется в наши дни ина­че, чем в средние века, когда религиозная конгрегация была основным сообществом, к которому мог принад­лежать человек, по крайней мере в Европе. Теперь у нас есть национальные и региональные сообщества, а внутри них — самые разные уровни, вплоть до квар­тальных этнических обществ. Принадлежность к рели­гиозной группе или конгрегации обеспечивает ощуще­ние идентичности только ограниченному количеству людей. И уж совсем мало общего такая принадлежность имеет с обретением доступа к некой конечной истине. Как правило, пропагандируемые в этих сообществах доктрины лишь проводят границу между членами груп­пы и всеми остальными — обычными верующими и “еретиками”.

Г р о ф: Как правило, роль организованной религии сводится к тому, что она объединяет людей в группу, фокусируясь на конкретных архетипических фигурах и темах и декларируя их уникальность. Это обычно ста­вит группу в ситуацию конфликта с другими группами, избравшими иные формы представления божественного и общения с ним — христиане против евреев, индусы против мусульман, сикхи против индусов и т.д. Зачас­тую организованная религия не очень успешно справ­ляется даже с задачей сплочения своих собственных последователей, в своем собственном шатре. Ярким примером этому явилось христианство, внутри которо­го вспыхнула ожесточенная борьба между католиками и протестантами, приведшая ко многим кровопролитиям и страданиям.

Совсем иная ситуация с духовными переживания­ми. Они обеспечивают непосредственный доступ к свя­щенным измерениям существования, открывают единст­во, лежащее в основе кажущегося столь разделенным мира, божественную природу мироздания и нашу соб­ственную божественность. Они уводят нас за пределы сектантского шовинизма организованной религии и ве­дут к универсальному, всеобъемлющему и объединяю­щему видению реальности и человечества. Организо­ванные религии в их нынешней форме зачастую порож­дают раздоры и способствуют усугублению глобально­го кризиса. Но религия, основанная на подлинной мис­тической перспективе, могла бы по-настоящему изме­нить мир.

Л а с л о: Несколько дней назад, во время симпо­зиума, проводившегося в Берлине Университетом меж­дународного мира, Далай-лама сказал мне: “Никогда не

пытайтесь обращать людей в какую бы то ни было ре­лигию”. Сам он не пытается склонить кого-либо к ти­бетскому буддизму. Подлинной целью является не об­ращение в свою веру, подлинная цель — это дух, ле­жащий в основе религии и выражающийся в любви, со­лидарности, сострадании. Он дал мне совет никогда не питать ожиданий, что какая-то одна религия даст отве­ты на все вопросы. Главное — это дух религии, а не слово доктрины.

Бывает, что прозрение воплощается в жизнь. На­пример, основатели Ауровилля, экспериментальной ду­ховной общины в Индии, приняли решение, что в общи­не не должно быть никакой религии. Вам говорят там прямым текстом, что религиозных доктрин, так же как и религиозных обрядов, следует избегать. Община суще­ствует лишь для глубокой духовности в повседневной жизни, для усиленной индивидуальной и коллективной медитации. По словам Шри Ауробиндо, когда религия становится институализированной, она разделяет в большей степени, нежели объединяет.

Р а с с е л: Об этом говорили многие духовные на­ставники, предостерегая последователей от превращения их учений в религию. Будда учил своих учеников не принимать его слова на веру только потому, что он их произнес. Они должны были принимать его слова лишь тогда, когда те соответствовали их личному пережива­нию. В более недавние времена Рудольф Штейнер ут­верждал, что, если бы он мог вернуться через столетие, он, вероятно, пришел бы в ужас от того, что сделали люди с его учениями. Духовная мудрость универсальна; однако, по мере передачи от человека к человеку, про­зрение любого учителя постепенно обрастает доктринами и догмами, порождая нечто весьма отличное от первоначального учения. Я уверен, что если бы вы, Эр-вин, снова посетили Ауровилль, через двести или три­ста лет, вы бы обнаружили возникшую там новую ре­лигию.

Сегодня мы являемся свидетелями зарождения но­вой духовности. У нее нет пока названия и конкретной формы, у нее нет лидеров. Но налицо возникающая но­вая перспектива, очень хорошо согласующаяся к Веч­ной Философией, на которую указывал Олдос Хаксли. Многие заново открывают вечную мудрость человече­ского сознания и осуществляют ее в своей собственной жизни.

Это чем-то похоже на то, что происходило с Буддой и его поисками внутреннего освобождения. Уйдя в лес, Будда провел шесть лет, посещая различных учителей, упражняясь во множестве различных практик и техник, пока не пережил окончательное пробуждение к истине о том, как можно освободить разум от страдания. Сегодня мы переживаем сходный процесс. Но теперь в поиске находится не один-единственный человек: нас миллио­ны, мы все вместе в этом путешествии, и все мы чему-то учимся друг у друга. Чем больше мы узнаем, тем больше мы приближаемся к той же самой истине, оттачивая свое понимание духовного развития. Я наблюдаю это в кни­гах, написанных разным людьми, в их выступлениях. Мы всё чаще говорим об одном и том же. Возможно, со временем это возрождение тоже превратится в очеред­ную окаменевшую религию, но сегодня, в конце двадца­того столетия, оно, живое и вибрирующее, допытывается этой универсальной истины, являющейся сердцевиной всех религий. Поэтому я считаю наше время таким за­хватывающе интересным. Мы переживаем новый духовный ренессанс, но в отличие от предшествующих дви­жений возрождения, у этого нет лидера; впервые мы за­ново открываем истину коллективно.

Г р о ф: Мне хотелось бы упомянуть в этой связи одно, на мой взгляд поразительное, наблюдение, связан­ное с изучением измененных состояний сознания. Как в работе с психоделиками, так и в холотропной дыхатель­ной технике, использующей ускоренное дыхание и спе­циально подобранную музыку, мы неоднократно убеж­дались в том, что переживания обеспечивают доступ к целому спектру мировой мифологии, к архетипическим фигурам и областям всех человеческих культур. Эти пе­реживания трансцендировали расовые, культурные, гео­графические и исторические границы. Похоже, что для того чтобы оказаться в этих переживаниях в мире некой конкретной мифологии, совершенно не обязательно иметь предварительное интеллектуальное знание о ней. Складывается впечатление, что у современных людей есть доступ к любой области коллективного бессозна­тельного. Это, по сути, подтверждает наблюдения, кото­рые много десятилетий назад вдохновили К.Г. Юнга на его формулировку концепции коллективного бессозна­тельного.

У людей, с которыми мы работали в Европе, Север­ной и Южной Америке и Австралии, часто бывали пере­живания, связанные с индийской, японской, китайской, тибетской или египетской мифологией. И наоборот, мы видели во время наших поездок в Индию и Японию, что люди с индуистским, буддистским или синтоистским воспитанием зачастую сталкиваются в своих пережива­ниях с явно христианскими мотивами. В течение этих поездок у меня самого в моих собственных видениях возникал индуистский, буддистский, христианский, му­сульманский, синтоистский и зороастрийский религиоз­ный символизм, так же как и темы из культур туземной Африки, Америки и Австралии.

Это весьма примечательно. Многие человеческие группы использовали в прошлом мощные процедуры изменения сознания, в том числе и те, которые применяем мы сами, — психоделические вещества, музыку и различные дыхательные упражнения. Тем не менее, их доступ к коллективному бессознательному был, судя по всему, гораздо более конкретным, ограниченным их соб­ственными культурными архетипами. В “Тибетской Кни­ге Мертвых” не найти упоминаний о Духе Оленя, иг­рающем очень важную роль в мифологии и религии ин­дейцев уичолли из Мексики, а в Библии или “Книге мормонов” не упоминаются дхьянибудцы. Похоже, что наблюдаемая нами проницаемость коллективного бес­сознательного представляет собой новое явление, харак­терное именно для наших дней. Если бы коллективное бессознательное было в такой же степени доступно и в прошлом, мы не имели бы сейчас дело с различными мифологиями, связанными с разными человеческими сообществами и их религиями. По-видимому, в прошлые времена доступ к архетипам был в значительной степени культурно-ориентированным.

Следует отметить, что похожие процессы происхо­дят сегодня и во внешнем мире. В прошлом человечест­во было гораздо более раздробленным, а его различные сообщества — существенно более удаленными и изоли­рованными друг от друга. К примеру, до пятнадцатого века у европейцев не было ни малейшего представления о существовании Нового Света, а до середины этого сто­летия контакты Тибета со всем остальным миром были

крайне ограниченными. Сегодня же мы способны всего за несколько часов добраться самолетом практически до любого места в мире, идет обильный взаимообмен кни­гами и фильмами. И самое главное, что все части плане­ты соединяются друг с другом коротковолновыми ра­диопрограммами, спутниковым телевидением, телефон­ной сетью и Интернетом.

Мы быстро движемся от разделенного и раздроб­ленного мира к единой мировой деревне. И важной ча­стью этого процесса является неограниченный доступ к архетипической территории коллективного бессозна­тельного. Я надеюсь и верю, что это обеспечит основу для становления универсальной религии будущего. Со­гласно моему представлению об этой религии, она соз­даст поддерживающий контекст для духовных пережи­ваний и выработает средства их наведения — “техноло­гии священного”, — однако при этом она не будет стре­миться диктовать людям конкретные архетипические рамки, которые тем следует избрать для входа в область трансцендентного божественного.

Я верю, что если организованным религиям суждено стать конструктивной силой в нашем глобальном буду­щем, им придется сделать свои специфические архетипы проницаемыми и признать их относительность. Это породит атмосферу терпимости к иным системам, из­бравшим иную символическую форму поклонения боже­ственному, и вновь соединит религии с их мистическими корнями и с их общим знаменателем — благоговением перед божественным Абсолютом, трансцендирующим все формы.

Джозеф Кэмпбелл часто цитировал высказывание графа Дуркхейма о функции конкретных архетипических форм или “божеств”. Для того чтобы быть полезным в подлинном духовном поиске, божество должно быть прозрачным по отношению к трансцендентному. Оно должно служить вратами к Высшему, а не выдавать себя за него, быть посредником в доступе к Абсолюту, одним из ведущих к нему путей, а не превращаться в объект поклонения. Жесткость и непроницаемость конкретных архетипов ведет к идолопоклонничеству — разделяю­щей, разрушительной и опасной силе.

Р а с с е л: Это еще один аспект перехода от пред­ставления о божествах и богах как о существах, нахо­дящихся “где-то там”, вовне, отдельных от нас, к виде­нию их в качестве аспектов нашей собственной психи­ки. Мы всё больше убеждаемся в том, что внутреннее пробуждение направлено не на выполнение ритуалов для служения какому-то внешнему существу, а на рабо­ту с нашим собственным умом, и задаемся вопросом: как мне освободить свой ум от тенет, которыми он оп­летен, как открыться переживаниям, о которых идет речь?

Г р о ф: В связи со всем тем, что я говорил об обна­ружении коллективного бессознательного, у меня есть настойчивое ощущение, что религия будущего будет но­сить эмпирический характер, что она будет почитать ду­ховный поиск и уважать специфические формы, которые этот поиск обретает для каждого отдельного человека. Хочется надеяться, что эта религия не превратится в ор­ганизацию, проповедующую конкретные догмы и объек­ты поклонения, что она будет сообществом искателей, поддерживающих друг друга в духовном поиске и осоз­нающих, что каждый из них исследует конкретный уча­сток великой ткани вселенской мистерии. Осознание

единства, лежащего в основе всего существования, и ощущение глубокой связи с другими людьми, природой и космосом будет самой важной характеристикой этой конфессии.

Р а с с е л: Да, и любые учения, способные ассо­циироваться в этой новой духовностью, будут, подобно буддизму, посвящены нашей собственной психике. Это будет современное учение, работающее с такими во­просами, как исследование становления эго, возникно­вение нашего чувства интенсивности, зарождение бес­сознательных страхов, наша интерпретация — верная или неверная — своих переживаний и способы освобо­ждения ума от этих пут. Это будут психологические учения, а не догмы о божествах и иных подобных им сущностях.

Г р о ф: У нас были очень интересные переживания на конференции, которую проводила в 1985 году в Киото Международная трансперсональная ассоциация (МТА). МТА является организацией, стремящейся к интеграции духовности с наукой и растворению расовых, культур­ных, политических и религиозных границ в мире. Во время конференции мы узнали о серьезном конфликте, происшедшем между американскими и японскими биз­несменами. По телевидению показывали переговоры по его разрешению.

Среди участников конференции был японский юнгианский психолог Хаяо Каваи, который провел несколько лет в Цюрихе и хорошо был знаком с западным ментали­тетом, так же, разумеется, как и с японским. При про­смотре телевизионной программы он, посмеиваясь, зая­вил: “Им кажется, что если у них есть переводчик, то они на самом деле общаются и понимают друг друга. Но это отнюдь не так. У них совершенно разные ракурсы”. Мы попросили его разъяснить свои слова, и он сделал это, используя юнгианский подход.

Эти люди происходят из совершенно разных архе­типических территорий, поэтому их метафизические предпосылки очень отличны друг от друга. Восток опи­рается на модель космоса с пустым центром. Мирозда­ние возникло из Пустоты как тотальный гештальт, в котором все взаимосвязано, все имеет свое место и все является одинаково важной частью целого. На Западе вы держитесь за совершенно иную, космогенетическую модель, в центре которой пребывает источник власти. Это Бог, “большой босс”, сотворивший вселенную. Из этой центральной электростанции исходит иерархиче­ская система с постепенно уменьшающейся значимо­стью. В мире архетипов у вас имеются разные уровни небожителей — самые высокие серафимы и херувимы, затем — персонификации власти, престолов, доброде­телей и т.д., затем архангелы и, наконец, обычные анге­лы. В природе тоже есть иерархия — низшие организ­мы, высшие организмы и, наконец, человек, как венец творения.

Хаяо Каваи объяснил далее, что в диалоге между Востоком и Западом это различие в базовых метафизи­ческих допущениях окрашивает любую высказанную мысль. Это все равно, что дискуссия между ньютонов­ским и эйнштейновским физиками. Оба используют од­ни и те же понятия — “материя”, “энергия”, “время” и “пространство”, — однако значения у этих слов совер­шенно иные для обеих групп. Мы сочли эту идею очень интересной. Вслед за Каваи другие участники тоже вне­сли свою лепту в иллюстрирование культурных сравнений. Андре Патсалидес, психолог из Бельгии, урожден­ный сириец, выступил с лекцией о различиях между арабским и западным умом. Каран Сингх, индийский ученый и бывший регент штата Джамму и Кашмир, про­вел сравнение индийского и западного способов мышле­ния. Кредо Мутва, антрополог-зулус и знахарь, рассказал о мировосприятии африканцев в сравнении с англо­американским.

Было очень увлекательно наблюдать за тем, как эта дискуссия порождает совершенно новую перспективу. Мы чувствовали, что нас объединяет принадлежность к человечеству, все то, что у нас различное и общее, мы увидели расовые, культурные и религиозные различия как проявления и вариации нашей общей человечности. Они выглядели разнообразными проявлениями неверо­ятного творческого потенциала космического разума, возникающего из лежащей в его основе недифференци­рованной матрицы. В то же время, в этих различиях было для нас что-то возбуждающее и интересное, чему можно поучиться, чем можно обогатиться. Мы смогли освободиться от своих идиосинкразических культурных программ и заблуждений, согласно которым наш собст­венный взгляд на реальность и наш способ поведения — лучшие или единственно верные. Их произвольность и относительность стали для нас слишком очевидными.

Л а с л о: Тейяр де Шарден говорил о процессе рас­тущей интенсификации или конкретизации в связи с увеличением численности людей и порождаемой ими информации. Может быть, как вы предсказываете, Пит, шесть миллиардов человек создадут что-то вроде гло­бального мозга. Я верю, что в основе этого мозга лежит и духовное измерение. Мы не осознаём нити, которыми оно нас связывает, но можем достучаться до этого изме­рения на более глубоких уровнях. Возможно, где-то ни­же видимой поверхности наращивается коллективное поле сознания, становящееся доступным для людей в измененном состоянии сознания — в том состоянии, ко­торое исследует Стэн и потенциальные возможности ко­торого мы обсуждаем.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВЕЧЕР

От прозрения к действию