Мозаичная карта из с. Мадаба (Мадеба). VI в. 32 страница

В 398 г. всесильный временщик евнух Евтропий выдвинул кандидатуру Иоанна Златоуста на место Константинопольского епископа. Хотя суровый и аскетичный Иоанн не очень пришелся ко двору в Константинополе с его развращенной чиновной знатью и клиром, его авторитет и красноречие должны были помочь в борьбе с арианством. Он начал произносить проповеди в храме св. Софии. Иоанн решительно боролся с обмирщением духовенства, сократил расходы на его содержание, укреплял церковную дисциплину, организовал благотворительную деятельность церкви. Златоуст заботился о накоплении имущества церкви, которой он отводил огромную роль в нравственном «спасении» общества. Именно в связи с этим он вступил в острый конфликт с верхушкой клира, с самой императорской властью. Его борьба с арианами, благотворительная деятельность снискали ему популярность у константинопольского населения, позволившую ему более решительно выступать в защиту прав и интересов церкви. Так, он открыто выступил против Евтропия, пытавшегося добиться отмены права церковного убежища, обвинив его в вымогательствах, продаже должностей, стяжательстве. Восстание готов Гайны привело к падению всесильного временщика и заставило его самого искать убежища в церкви. «Гомилия на Евтропия-евнуха, патрикия и консула» представляет собой один из наиболее блестящих образчиков ораторского искусства Златоуста. Посвященная знаменитой фразе «Суета сует и все суета», она не только обличала тщеславие и стяжательство, но одновременно была и подлинным гимном церкви 24.

Благодаря своему авторитету Златоуст смог поднять массы на выступления против ариан, включившись тем самым в борьбу с готами, угрожавшими столице. В 400 г., когда кризис перерос в открытый конфликт и глава готской армии Гайна потребовал казни своих виднейших противников, выступление Златоуста вынудило его умерить требования. По {349} настоянию Златоуста Гайна был вынужден отказаться от требования передачи арианам одной из церквей. Не без влияния антиарианских проповедей Златоуста произошло восстание и разгром готов в Константинополе.

Нередко Иоанна Златоуста представляют как радикального проповедника, проповеди которого настраивали массы против богатых. В этом иногда видят главную причину его конфликта с придворной константинопольской знатью. В действительности причины конфликта были значительно сложнее. Проповеди его носили, несмотря на их пафос, морально-назидательный характер. Свою задачу он видел в ослаблении социальной вражды сугубо мирными средствами. Это отчетливо показывает цикл его проповедей «О милостыне», произнесенных после антиохийского восстания 387 г., а также серия бесед «О Лазаре». В ослаблении социальных конфликтов он огромную роль отводил церкви. Отсюда и задача укрепления влияния и морального авторитета церкви, развитие ее благотворительной деятельности.

В этих двух моментах, по-видимому, и заключались главные причины конфликта с константинопольской верхушкой и императорской властью. Первый из них был связан с его выступлением против императрицы, захватившей приглянувшееся ей пригородное имение — имущество какой-то вдовы. В резкой форме он обличал императрицу — «Иезавель и Иродиаду» — в корыстолюбии и стяжательстве. Впрочем, поступок императрицы послужил только поводом для выступления Иоанна: он давно уже добивался того, чтобы богатые христианские вдовы, которых в его время стало много в связи с более глубокой христианизацией имперской аристократии, завещали свое имущество церкви. В этом он преуспел. Несколько наиболее богатых женщин империи передали церкви огромные имущества. Но здесь линия Иоанна столкнулась с интересами императорской власти, обычно вторично выдававшей таких богатых собственниц за малосостоятельных, но нужных генералов, придворных выскочек. Таким образом, императорская власть лишалась возможности распоряжаться огромными богатствами, которые перешли церкви и составили основу экономического могущества Константинопольской церкви на рубеже IV—V вв. Реакция власти поэтому вполне объяснима. Собранный в 403 г. собор низложил Иоанна, которого отправили в ссылку. Но это вызвало волнения в столице, и Златоуст был возвращен. Победа вселила в него еще большую уверенность в могуществе церкви, взявшей верх над императорской властью. Не случайно именно в это время он говорит: «Нет ничего сильнее церкви... Кто захочет бороться с ней, тот неизбежно погубит свои силы».

Противники Иоанна, однако, по-прежнему стремились свергнуть его, особенно оскорбленная императрица. Против него была организована провокация, которая должна была поставить его в безвыходное положение и дать новый повод для нового низложения; императрица приказала установить свою серебряную статую прямо против церкви, в которой проповедовал Златоуст. Иоанн был вынужден выступить против этого, хотя прекрасно понимал, что за этим последует. Но, может быть, это сознание неизбежного и придавало особую силу его обличению: «Снова Иродиада неистовствует снова беснуется, снова ведет пляски, требуя себе головы Иоанна на блюде...» Опять был созван собор, который низложил Иоанна, отправленного летом 404 г. в ссылку в Кукуз (в Арме-{350}нии), а затем в Питиунт. По

 

Ларец Проекты.. Серебро. Ок. 380 г.

Лондон. Британский музей

пути туда он и умер в Команах. Однако авторитет и слава Златоуста как христианского проповедника одержали победу через 30 лет после его смерти. Родной внук гонительницы Иоанна императрицы Евдоксии был вынужден торжественно перенести его прах во второй по величине константинопольский храм св. Апостолов.

Слава его как проповедника не убывала на протяжении всего средневековья как в Византии, так и на Западе. Прозвище Златоуста он получил уже к VI в. на Западе. В VIII в. оно прочно закрепилось за ним в Византии. Он стал одним из знаменитейших ораторов средневековья, сравнимым лишь с величайшими ораторами древности — Демосфеном и Цицероном. О его славе классика византийского красноречия неоспоримо говорят более 2 тыс. сохранившихся списков его произведений. Уже с V в. их переводят на латинский, затем на сирийский, коптский, армянский языки, позже — на Балканах, на Руси, где получают распространение многочисленные «Златоусты» и «Златоструи».

В чем же своеобразие красноречия Иоанна Златоуста по сравнению с его предшественниками? Что нового он внес в формирование византийской риторики?

Иоанн Златоуст был не только блестящим, но и исключительно плодовитым оратором: ему принадлежит более тысячи проповедей. Но это вовсе не значит, что его речи писались наспех. Наоборот, они отличались филигранной риторической отделкой.

Что же было характерно для риторической манеры Иоанна Златоуста? Можно сказать, что в ней слились в некий органичный, единый сплав лучшие черты античной риторики и новые — типично христианские. Златоуст не отказывается от аттикизма, используя весь блеск ат-{351}тического красноречия. Но он не любил красноречия самого по себе. Поэтому Иоанн нигде не упоминает и не возвеличивает античных риторов. Его цель — содержание, смысл, максимальное доведение его до слушателя. Поэтому ему чужд подчеркнутый артистизм Ливания, публичное самолюбование. В то же время Златоуст совершенствует ту простоту и ясность языка, ритмику, четкость конструкции, периодов, которые были унаследованы от Ливания. Его стиль по сравнению даже со стилем Ливания поражает прозрачностью и легкостью, натуральностью изложения, четко расставленными смысловыми акцентами, большой точностью и емкостью примеров, тонкостью моралистических наблюдений, обилием доступных примеров из современной жизни.

Постоянный контакт со слушателями обеспечивала виртуозно разработанная система использования примеров, вызывающих возражения, риторических вопросов как от себя, так и от лица слушателя. Многочисленные анафоры, восклицания, вопросы, прямые обращения к аудитории, совершенство прозаической ритмики, наконец, общая продуманность, выдержанность, последовательность тона придавали его речам потрясающую экспрессивность, эмоциональную выразительность. Прерывающийся ритм, отрывистые фразы — все это придавало красноречию Иоанна «страстный, нервный, захватывающий характер» 25, что и было необходимо христианской риторике и что она не могла унаследовать от языческой и вырабатывала сама. Именно соединение простоты и ясности речи с высокой степенью экспрессии, эмоционального воздействия и сделала Иоанна «Златоустом» христианского мира. В его речах соединялись простота и величие, которое становилось все более необходимым для подтверждения авторитета церкви, возвеличения ее героев и подвижников, взволнованность и «евангельская нежность», которая, в отличие от более холодной и сдержанной, рассудочной языческой риторики, углубляла, делала более интимным контакт с аудиторией. «Долго молчал я,— говорил он в проповеди после возвращения с переговоров с Гайной,— и вот опять, после немалого времени, пришел к вашей любви... Ибо я общий для вас всех отец, а забота моя не только о стоящих твердо, но и о падших, не только о тех, кого несет попутный ветер, но и о тех, кого захлестывают волны, не только о тех, кто защищен, но и о тех, кому грозит опасность». Характерно его обращение к своей пастве по возвращении из ссылки: «Вы мои братья; вы моя жизнь; вы моя слава!» 26

Именно Иоанн Златоуст в завершенной форме создал общий стиль проповеднической прозы, в то время как его предшественники, в том числе «великие каппадокийцы», по сути дела, оформили лишь отдельные его элементы. В частности, именно в речах Златоуста имеет место сближение форм проповеди. Именно у него экзегеза, ранее усложненная, близкая по форме к традиционным языческим философским трактатам, сближается с остальными видами гомилий по простоте и ясности мысли, четкости и краткости изложения. У Златоуста и экзегетические проповеди обретают классическую форму.

Риторическое искусство Иоанна Златоуста претерпело известную эволюцию. До середины 80-х годов чувствуется влияние на него школы Ливания. По-видимому, с событиями 387 г. связано становление собст-{352}венного стиля Златоуста. В это время он вырабатывает целостную систему ораторских приемов, достигая высокой степени экспрессии и порывая с канонами Ливания. Это отчетливо проявляется в его знаменитых речах «О статуях». Его обращения перерастают в страстные призывы, наставления — в требования: «Подавайте всем нуждающимся и делайте это с великой щедростью». В Константинополе его стиль становится еще более патетическим, страстным и напряженным. Прежний аттикизм дополняется пышностью и сочностью азианизма.

Иоанн Златоуст оказал влияние на все дальнейшее развитие церковной риторики, которое во многом следовало его образцам, разрабатывало их. Было бы ошибочно, однако, приписывать некоторые особенности риторики того времени только характеру и влиянию самого Златоуста, своеобразию его таланта и темперамента. Можно говорить о неменьшем влиянии эпохи на формирование и эволюцию ораторского искусства вообще. Речь идет не просто о новых тенденциях в риторике в связи с распространением христианства и, соответственно, новых требованиях к стилю и приемам речи. Скорее последние во многом формировались под влиянием сложной и конфликтной исторической обстановки, которая характеризуется обострением социальных противоречий, нарастанием варварской угрозы после битвы при Адрианополе. Вся эта напряженность передавалась риторике. «Предчувствие гибели» — ожидание крушения античной цивилизации для язычников, страшного суда — для христиан — придавало риторике особенный драматизм. В творчестве Златоуста воплотились все типичные черты церковной риторики. Имитация импровизации, продуманная система эмоционального воздействия на слушателя, погоня за «эффектом» — все это вносило в проповедь известный «игровой» момент, достаточно отработанный у Златоуста. Отсюда — один шаг до будущего «театрализованного» церковного красноречия, начало которому было положено в V в., но к которому непосредственно уже подводила проповедь Иоанна Златоуста. Внутренние возможности проповеди как таковой были им исчерпаны. Она могла быть позже лишь «дополнена» — диалогическими сценами на религиозные сюжеты, антифонным пением.

Ранневизантийская христианская риторика активно обогащалась за счет античного наследия. Она использовала основную классическую терминологию, внеся в нее новое содержание 27. Аллегорико-символическое толкование позволило включить в христианскую проповедь едва ли не большинство классических образов и героев в христианской интерпретации их деяний (аллегоризация мифов). В христианизированной оценке значительная часть античного наследия вошла в христианскую риторику, сыграв свою роль в возрождении «юстиниановского классицизма» VI в. и в сохранении его в византийской раннесредневековой литературе.

Младший современник Златоуста Синесий представлял собой весьма распространенный в то переходное время тип оратора. Уроженец Киренаики, провинциальный аристократ, гордившийся «дорийским» происхождением и возводивший свой род к потомкам Геракла, философ-неоплатоник, он затем стал епископом Птолемаидским. Он получил философско-риторическое образование в Александрии, посетил Афины, Антиохию, затем исполнял общественные обязанности в курии родного города; в 399 г. возглавлял посольство от Кирены в Константинополе. Там Си-{353}несий выступил перед императором с речью «О царстве» (вернее — «О царской власти») 28. Примечательно то, что, будучи послом от Кирены, он не столько говорит о ее нуждах и заботах, сколько об общегосударственных проблемах. Это свидетельствует о том, что местная знать Византии V в. отнюдь не утратила достаточно высокого общеимперского, гражданского политического сознания. В то же время показательно, что «политические» речи в конце IV—V в. все чаще обращены к императорам.

Речь Синесия как бы сочетает два плана — конкретно-практический и философско-политический. Как и для Ливания, образцом ему служит Дион Хрисостом, но одновременно и Фемистий. Синесий только, более конкретен, чем последний. У Диона он заимствует форму, стиль, подбор слов и терминов. Что касается духа его речи, то она бесспорно смела и в ней смыкаются традиции античной полисной риторики с характерными для ранней Византии тенденциями критики императорской власти. Форма ее традиционна: оратор последовательно сравнивает реального императора с идеальным образом правителя и в весьма резких выражениях говорит о несоответствии императора Аркадия идеалу. Придворные, по Синесию, «это люди с малой головой и малым умом, настоящие недоноски, несовершенные произведения природы, подобные фальшивой монете». Он возмущается тем, что «полководец, одетый в звериные шкуры, командует воинами, одетыми в хламиды; варвары, завернувшись в грубый плащ и надев сверху тогу, приходят рассуждать с римскими магистратами об общественных делах, восседая в первом ряду после консулов, выше стольких почетных граждан». Пространная речь Синесия — ее чтение продолжалось несколько часов — пример критики императорской власти, критики публичной, но в то же время отчасти и «придворной».

Если речь Синесия «О царстве» может рассматриваться как один из образцов гражданской риторики, то некоторые его письма — образцы риторики церковной. К их числу может быть отнесено письмо 57 (98) в форме длинной речи «Против Андроника», по существу — проповедь, произнесенная им в церкви. Она очень близка к гражданским обвинительным речам Ливания, возможно, явившимся для нее образцом.

Таким образом, в IV — начале V в. в Византии еще не исчезают не только речь «совещательная», речи-советы, но и речи-обличения, инвективы. Не менее 10 речей Ливания — это речи «Против...» (Κατά...). Однако ослабление муниципальной организации и бюрократизация империи отразились на состоянии гражданского красноречия. В IV в. фактически утрачивают свою популярность публичные декламации, состязания риторов, приходит в упадок судебное красноречие 29.

В течение V в. политическая риторика в ее массовых формах сходила на нет. Она постепенно сменялась приветствиями-аккламациями, замыкалась в узком кругу куриалов, городской верхушки, трансформировалась в форму кратких выступлений на совещаниях — консилиумах, не требовавших развернутой публичной речи. Профессия Ливания, в той ее форме, в какой она существовала,— профессия общественного оратора — отмирала. Доминирующим типом речей в V в. становятся не речи-диспуты, {354} речи-обсуждения, а речи, посвящавшиеся определенным празднествам, событиям, обращения к правителям и императорам. Свертывалось и юридическое красноречие. Как говорил еще в IV в. Ливаний (LXII, 43), «недосуг судей... устраняет возможность длинных и красивых речей, и дело ритора воистину превращается в докуку». По-видимому, в V в. церковная проповедь окончательно оттесняет на второй план гражданскую риторику.

В связи с этим меняются характер, содержание и направленность риторики. Общественно-гражданские, практически-политические мотивы, «практическая философия», «мирские» проблемы уступают в ней место «вечным идеалам», вопросам морального совершенствования. Само слово «философия» становится в христианской проповеди синонимом «божественной мудрости» — веры.

В IV—V вв. возрастает значение константинопольской, «придворной» школы риторики. В V и VI вв. большинство византийских деятелей культуры, писателей выходили из семей риторов либо сами были риторами, либо, на худой конец, получали хорошую ораторскую подготовку. Так Малх Филадельфиец был ритором и преподавателем ораторского искусства, историк Прокопий — ритором и софистом. У его современника Агафия отец был ритором, а сам он изучал историю и юриспруденцию. Феофилакт Симокатта также увлекался риторикой. Таким oбразом, состояние гражданской риторики и вообще светской писательской деятельности, прозы были, естественно, тесно взаимосвязаны.

Императорская власть в Византии в V—VI вв. выступала не столько против языческих традиций вообще, в том числе и в сфере ораторского искусства, риторики, а против языческой философии, ее проповеди. Афинские преподаватели занимались преподаванием не столько риторики, сколько философии Вероятно, с этим было связано то, что Афины в V—VI вв. утрачивают свой, ранее бесспорный, неоспоримый авторитет главного центра красноречия. Риторические традиции Афинской школы становятся анахронизмом. Традиционный аттикизм вырождается в формальный пуризм словаря и синтаксиса. V век знаменовался не только тем, что светские христианские авторы стали писать произведения на церковные сюжеты и темы, вроде Прокла, составившего энкомий деве Марии. Окрепли, в противовес Афинам, новые центры христианской риторики, которые более гибко приспособили традиции языческой риторики к христианству, запросам и вкусам христианской среды.

К числу их может быть отнесена, например, знаменитая Газская школа, приобретшая известность уже в V в. и достигшая расцвета в VI в. 30 Типичным представителем уже «ранневизантийской» риторики был Прокопий Газский, деятельность которого относится к периоду правления Анастасия. Он одинаково легко писал и на языческие, и на христианские сюжеты. В классической манере им были, например, написаны панегирик Анастасию, похвальное слово родному городу и монодия на землетрясение в Антиохии.

Еще большую известность приобрел его ученик Хорикий, расцвет творчества которого приходится на первые годы правления Юстиниана. Сначала преподаватель, он затем стал профессиональным ритором, ав-{355}тором многих сочинений. Риторы Газской школы не только смело использовали все богатство жанра и форм античного наследия, писали на античные сюжеты (одна из декламаций Хорикия рассматривает вопрос о том, какие слова должна была произнести Афродита, отправившись искать Адониса), но смело вводили в чисто христианские сюжеты имена героев античной мифологии, примеры из жизни деятелей языческих времен. Особенно отличался этим Хорикий (Энкомий Прокопию). Даже известный поклонник традиций античного прошлого Фотий с неодобрением отзывался о его чрезмерном увлечении подобными сюжетами.

Богато наследие Хорикия и в жанровом отношении. Он писал фиктивные, похвальные и полемические речи, монодии, при этом широко использовал классику — античную и позднеантичную. В его текстах 274 раза упоминается Гомер, 356— Платон и 493— Ливаний, что свидетельствует о хорошем знании и большой популярности последнего и в VI столетии.

Хорикий отваживался и на ломку традиционных церковных представлений. Церковь и христианские писатели осуждали мимов. Хорикий выступил с «Речью в защиту мимов», в которой «реабилитировал» их, показал, что «подражание» в христианском духе характерно и для практики самой церкви. Если, с одной стороны, Хорикий и представители Газской школы, сливая античные традиции, формы и образы с христианскими, придерживались классического стиля, то, с другой — им были свойственны и новые черты, связанные с углублением достижений христианской риторики. Так, Хорикий почти доходит до поэтического стиля изложения, используя фигуративность.

Особенностью всей ранневизантийской эпохи было то, что императорская власть и государство поддерживали существование городской риторики. Юстиниановские указы прямо предписывали городам иметь и содержать своих риторов 31.

Гражданская риторика в связи с началом упадка городов в империи в VI—VII вв. исчезает как массовое явление. Практически она все более сводится к придворной. В общественно-политической жизни «речь» все более вытесняется аккламациями — «возгласами». Христианская, церковная риторика, хотя она и становится абсолютно господствующей в VII в., отнюдь не переживает в эту эпоху подъема. Наоборот, можно говорить об известном ее упрощении, примитивизации. Она становится «гимничнее», но схематичнее, обретает сухой, назойливо дидактичный тон.

Можно говорить об упадке с VII в. риторской прозы вообще, о вытеснении ее поэзией. Поэтизация стиля и форм выражения чувств привела, с одной стороны, к распространению и росту популярности гимнов, расцвету гимнографии, с другой — к замене риторической прозы поэмой. Так, знаменитые поэмы — поэтические похвальные слова Георгия Писиды на победы императора Ираклия — по существу реализованные уже в стихотворной форме панегирики. Риторская проза как таковая, как жанр, в какой-то мере переживает общий упадок, «замирает» в «темные века» византийской истории. {356}

Однако как о важнейшем наследии ранневизантийской эпохи можно говорить о том, что риторика, ее приемы пронизали, едва ли не все жанры византийской литературы. Риторичность становится одной из общих особенностей самого стиля византийской литературы средневековой эпохи. Уже «История» последнего крупного ранневизантийского историка Феофилакта Симокатты заметно отличалась от традиционных образцов исторических повествований высокой степенью риторичности 32. Введение к ней представляет собой настоящую оду риторическому повествованию, стилю изложения «как речи». Как своего рода образчик красноречия автор и рассматривал свою «Историю», не без кокетства заключая Введение словами: «Не умею я свою речь излагать красиво и торжественно» 33. Лучшие достижения ранневизантийской риторики как жанра, ее классическое наследие с упадком риторической прозы сохранились в других жанрах византийской литературы. Именно поэтому оживление и постепенное усиление интереса к ней в IX—Х вв. привели в XI в. к блестящему возрождению ранневизантийских традиций риторической прозы. {357}

Юридические школы

и развитие правовой науки

У наследованное Византией от античности право претерпело около 300 г. серьезные изменения. В юридических источниках находит свое отражение регламентация прав господствующей церкви, а также регулирование личных, имущественных и прочих прав в соответствии с нормами церковного права. Этот рубеж в истории права признают и современные исследователи-юристы 1. Римское право античного времени нам известно главным образом благодар я трудам византийских юристов и кодификаторов. В течение тысячелетнего существования Византии было создано много юридических источников. В них использовались труды римских юристов, в которые, однако, вносились изменения, отвечавшие требованиям времени.

В первый официальный свод законов — Кодекс Феодосия (438 г.) — вошли законы, изданные византийскими императорами, начиная с Константина. В VI в. был издан огромный свод Юстиниана I, включивший краткие Институции, обширные Дигесты и Кодекс. Позднее к ним были присоединены Новеллы. В 726 г. был издан первый краткий законодательный свод на греческом языке — Эклога, в 872 г.— Прохирон, между 884 и 886 гг.(?) — Эпанагога, позднее — многотомный свод «Василики». Помимо сводов, было издано множество отдельных законов — новелл. Императорские новеллы продолжали издаваться и позже, вплоть до конца существования Византии. Наряду с официальным законодательством имелось много частных компиляций законов, указателей, справочников, отдельных сочинений юристов.

Весь этот разнообразный и богатый материал исследован далеко еще недостаточно, но он бесспорно свидетельствует об интенсивном развитии византийской правовой науки.

Источники античного римского права наиболее богато представлены во втором томе Свода Юстиниана — Дигестах (изданных 30 декабря 533 г.)

Экстракты из сочинений классических юристов, составляющие содержание этого огромного (около 3 млн. строк) свода, по сути дела, только и дали возможность последующим поколениям юристов оценить по достоинству достижения античной правовой науки. Блистательное мастерство анализа всевозможных действительных и придуманных казусов для {358} правильного их разрешения, запечатленное в этих сочинениях, получило мировую известность. Даже в XX столетии изучение логических приемов анализа, применявшихся при разборе казусов римскими юристами I—II вв., считалось в европейских университетах лучшей школой профессиональной подготовки правоведов.

Однако, как установлено современными исследователями, было бы неверно считать, что Византия выступала только хранительницей античной правовой науки. Какими бы несовершенными ни казались первые шаги византийских юристов по отношению к их античным предшественникам, шаги эти шли в новом направлении — в направлении созидания средневековой феодальной культуры, развивающейся в условиях, глубоко отличных от тех, в которых работали римские юристы.

Развитие византийской юридической науки шло сложными путями. Установление его истинной картины, во многих своих чертах скрытой под покровом присущего византийской культуре консерватизма и преклонения перед античным прошлым, является далеко не легкой задачей. Первоначально она и вовсе не ставилась. Текстологические исследования сводов Юстиниана и особенно Дигест выполнялись историками римского права главным образом как одной из важных отраслей науки об античности. Ученые-классики стремились путем разностороннего анализа высвободить из-под покрова позднейших искажений оригинальный текст сочинений римских юристов — сочинений, которые в своем огромном большинстве в первоначальном виде не сохранились. Что касается искажений, или, как их называют интерполяций, внесенных компиляторами в византийское время, то они сами по себе мало интересовали ученых-романистов. В прошлом и в особенности в нынешнем столетии положение, однако, существенным образом изменилось. Изменился взгляд на средневековье, которое перестало рассматриваться как простой перерыв в ходе истории. Изменился взгляд и на византийскую культуру, а в том числе и на право. Исследовательская мысль сумела выявить не только черты упадка культуры и права классической древности, но и черты нового, поступательного движения. Сами изменения, которые вклиниваются в стройный, точно выдержанный текст классического оригинала — вставки и пропуски, исторические несообразности и т. п.— все, обличающее руку позднейших редакторов, приобрело самостоятельный интерес. В них стали усматривать ценный источник сведений о состоянии юридической науки и эрудиции в период редактирования, о том, что именно стало неприемлемым и излишним для постклассических редакторов византийского времени.

Следует сказать, что прием анонимной правки текста позднейшими писателями (или, как в данном случае, редакторами) широко применялся в средние века в Византии и в исторической литературе, в особенности в хрониках. В законодательных сводах этот прием был предписан директивными указаниями императоров по приказу которых эти своды издавались. Из предисловий к Кодексам Феодосия и Юстиниана и к Дигестам это вытекает с полной отчетливостью. Комиссии из видных юристов, сановников, которым поручалось составление сводов, имели чрезвычайно широкие полномочия в этом отношении. Им предлагалось объединять сходные конституции, вносить сокращения, редакционные вставки, перераспределять материалы. Любопытно, что метод интерполирования на практике, видимо, иногда допускался магистратами и при копировании законов для рассылки их по местам. Это вытекает из сохранившегося {359} протокола заседания римского сената, на котором была зачитана и церемониально утверждена конституция об издании Кодекса Феодосия. Эта конституция была издана в Константинополе в 438 г. После зачтения текста последовала церемония утверждения с провозглашением отдельных предложений и подсчетов голосов. Среди этих acclamationes (возгласов) заслуживают внимания три: «Пусть не интерполируют постановленного те, кто размножает кодексы» — 25 голосов; «Пусть не интерполируют постановленного и пусть переписывают все кодексы буквально» (т. е. без знаков сокращений.— Е. Л.) — 18 голосов; «В том Кодексе, который должен быть выполнен конституционариями (переписчиками законов), пусть не приписывают юридических комментариев» (букв.: приписок.— Е. Л.) — 12 голосов.

Исследования соотношения старого и нового значительно продвинуты сейчас вперед. Однако они еще мало затронули пока источники последующего периода истории Византии.