Мозаичная карта из с. Мадаба (Мадеба). VI в. 23 страница

Поэтика Вергилия, его образный строй, его метафоры оказали воздействие на Малалу. Характерный пример — описание им битвы при Акциуме между войсками Октавиана и Антония. Прибегая к красочным гиперболам, писатель воссоздает потрясающую картину боя: земля и море были покрыты множеством воинов, и в ходе кровавой схватки волны моря стали красными от крови из-за гибели огромного числа людей 33.

Борьба двух тенденций — античной, языческой, и средневековой, христианской, завершается, конечно, победой последней. Девятая книга хроники Малалы заканчивается благовещением, и все дальнейшее повествование хрониста все более становится назидательной проповедью средневекового монаха. Манера изложения остается та же — калейдоскопическое мелькание событий, по преимуществу внешних; однако хронические гражданские войны эпохи Поздней Римской империи заставляют автора обратить внимание на события внутренней жизни, в частности на «мятежи» и на социальные силы, в них участвующие. Правда, обо всем этом приходится судить лишь по отрывкам, поскольку в описании римской истории и истории церкви в дошедшем до нас труде Малалы имеются лакуны. К счастью, 18-я книга «Хронографии», посвященная царствованию Юстиниана, современником которого был Малала, сохранилась полностью, именно она и проливает наиболее яркий свет на социально-политические и религиозные взгляды этого писателя.

Своего рода оселком для определения политической направленности произведения Иоанна Малалы, впрочем, как и других современных ему авторов, является его отношение к правлению Юстиниана. Малала вполне лоялен, а порой даже благожелателен к этому правителю. Образ Юстиниана рисуется им с явной симпатией, Малала подчеркивает внешнюю привлекательность императора, его великодушие, преданность христианской вере. «Был он низкого роста,— пишет Малала,— широкогрудый, с красивым носом, белым цветом лица, курчавыми волосами. Был кругло-{253}лиц, красив, хотя на лбу у него не было волос, цветущий на вид, но борода и голова его поседели, великодушный, христианин. Любил партию венетов. Он был фракийцем, родом из Бедериан» 34. Не решаясь дать этическую оценку личности императора, Малала сознательно воздерживается от внутренней, психологической характеристики этого правителя.

В отличие от Прокопия Малала очень часто рассказывает о различных милостях Юстиниана в отношении населения империи. По его словам, этот правитель постоянно заботился о строительстве новых городов и реставрации старых. Особенно он следил за благоустройством столицы и других крупных центров империи: он украсил Константинополь красивыми зданиями, построил цистерны, обновил водопровод. По указанию Юстиниана водопровод был реставрирован и в Александрии 35. Большие суммы из императорской казны тратились на помощь городам Византийской империи, пострадавшим от землетрясения и других стихийных бедствий 36. Щедрость императора проявилась во всей полноте особенно тогда, когда землетрясение невиданной силы произошло почти во всех провинциях Востока: в Палестине, Аравии, Месопотамии, Антиохии, прибрежной Финикии и Ливане 37.

Для характеристики лояльного отношения Малалы к правительству Юстиниана показательно также, что он, в отличие от других историков VI в., в первую очередь Прокопия и Иоанна Лида, неустанно жалующихся на налоговые притеснения императора, или совсем хранит молчание об этих тяготах, или, наоборот, хвалит финансовую политику Юстиниана, освобождавшего своих подданных от налогов.

Весьма положительно характеризует Малала законодательную деятельность Юстиниана. Хронист при этом подчеркивает особое значение тех законов, которые в какой-то степени содействовали улучшению положения большинства граждан византийского государства и были направлены на пресечение злоупотреблений судей и на упорядочение судопроизводства 38.

Внимание хрониста привлекает также административная деятельность Юстиниана. Правда, он осведомлен о ней значительно хуже, чем его современники Прокопий и Иоанн Лид, ближе стоявшие к правящим кругам империи. Более всего ему известно о переменах в административном устройстве восточных областей византийского государства 39.

Верноподданническое отношение Малалы к правлению Юстиниана, отсутствие критической оценки внутренней и внешней политики этого самодержца убеждает в том, что по своим политическим взглядам хронист принадлежал к лояльно настроенным кругам сирийской интеллигенции, сотрудничавшим с Константинополем.

Для определения религиозных воззрений Малалы весьма показательно его отношение к гонениям против еретиков и язычников, начатым в правление Юстиниана. В коренном вопросе церковной политики той эпохи — в вопросе взаимоотношения православной церкви и различных еретических течений — Малала придерживается официальной точки зре-{254}ния. Он открыто враждебен к таким еретическим сектам, как манихеи 40, весьма неприязненно относится к самаритянам, иудеям, язычникам 41, более равнодушен к гонениям против ариан 42, ибо о западных делах он хуже осведомлен.

Дифференцированная оценка Малалой тех или иных еретических движений вполне соответствовала церковной политике Юстиниана. Ведь этот правитель, как известно, наиболее жестоко преследовал ереси радикально-демократического характера, а в отношении ариан и монофиситов воздерживался от крайних мер.

Церковной политике Юстиниана Малала дает в целом позитивную оценку. Хронист подчеркивает благочестие василевса 43 и его заботу об интересах церкви; он упоминает о знаменитом эдикте Юстиниана, запрещавшем отчуждать церковное имущество 44. Особенно хвалит Малала Юстиниана за политику распространения христианства среди варварских народов. Хронист прославляет такие акты его церковной политики, как крещение гуннов, живших близ Боспора, и христианизацию аксумитов 45. Он неустанно подчеркивает, что Юстиниан придавал миссионерской деятельности столь большое значение, что нередко сам был воспреемником при крещении варварских правителей 46.

Официозное восхваление церковной деятельности Юстиниана иногда сочетается у Малалы с завуалированной критикой или симптоматичными умолчаниями. Подобная двойственность оценки религиозной жизни его времени породила в научной литературе гипотезу о тайной приверженности Малалы к учению монофиситов. Аргументами в пользу подобной точки зрения служили его умолчание о V Вселенском соборе 553 г. в Константинополе, осудившем монофиситство, глухое упоминание эдикта Юстиниана против монофиситов 47 и ряд других наблюдений подобного рода.

Однако это всего лишь косвенные свидетельства тайных симпатий Малалы к монофиситскому учению; в его труде нельзя усмотреть открытых высказываний в пользу монофиситов. Хронист остается в стороне от жгучих догматических споров своего времени и не высказывает о них каких-либо суждений. Внешне Малала вполне ортодоксален, и нет оснований говорить ни об эволюции его религиозных взглядов, ни о наличии православного редактора, который якобы изменил последнюю часть хроники в духе ортодоксального православия 48.

Религиозные воззрения Иоанна Малалы, разумеется, во многом отразили сложную церковно-политическую обстановку, сложившуюся в восточных провинциях империи при его жизни. Учение монофиситов, имевшее большое распространение в Сирии и особенно в родном городе Малалы — Антиохии, могло оказать известное влияние на религиозные взгляды этого писателя, но верх в его время все же взяло ортодоксаль-{255}ное направление, к которому и примкнул Малала. Как и другие его современники, Малала крайне суеверен и склонен к описанию различных чудес, творимых святыми и мучениками 49. Он верит в божественный промысел и объясняет волей бога все исторические события. По словам Малалы, бог предал вождя восставших самаритян Юлиана в руки императора 50, бог же пожелал, чтобы заговор аргиропратов против Юстиниана не удался 51; страшный мор, безжалостно косивший население империи, был послан богом в наказание за беззакония людей 52.

В отличие от светских историков VI в. Малала очень мало интересуется философскими и вообще теоретическими вопросами. Это свидетельствует о меньшей образованности и значительной ограниченности его кругозора по сравнению с Прокопием, Агафием, Феофилактом Симокаттой, которые такое большое место в своих трудах отводили философским проблемам. Малалу совершенно не трогает закрытие Юстинианом Афинской философской школы 53 — событие, потрясшее современников.

Для выяснения социально-политической направленности исторического сочинения Иоанна Малалы первостепенную роль играет его отношение к острой классовой борьбе своего времени. Читателя «Хронографии» Малалы поражает необычайно большое внимание, которое уделяет автор народным восстаниям при Юстиниане. При этом симпатии хрониста, разумеется, на стороне византийского правительства.

Но при всей своей политической лояльности Иоанн Малала в описании народных восстаний, пожалуй, все же более объективен, чем аристократ Прокопий или чиновник Иоанн Лид. Находясь в гуще событий, происходивших на рынках и площадях Антиохии и Константинополя, Малала сообщал о народных волнениях такие жизненные подробности, которые ускользали от вращавшегося в придворных кругах Прокопия или трудившегося в имперской канцелярии Лида. Поэтому его повествование о движении димов и борьбе цирковых партий, о восстании Ника и волнениях самаритян богаче красками и полнокровнее, чем сообщения других современных авторов 54.

Это, конечно, не означает, что все в рассказе Малалы заслуживает полного доверия и что его повествование лишено ошибок и недостатков. В сообщениях о народных движениях, естественно, проявились общие слабости, присущие всей хронике Малалы. Так, он отказывается от попыток какого-то реального объяснения причин народных восстаний и дает им чисто провиденционалистское толкование, приписывая их «козням диавола» 55. В научной литературе отмечались различия между двумя частями 18-й книги «Хронографии» Малалы: в первой части центром повествования является Антиохия и особое внимание автор уделяет событиям на Востоке, во второй же части место действия целиком переносится в Константинополь.

Рубежом между первой («восточной») и второй («константинопольской») частями 18-й книги, по-видимому, может служить описание вос-{256}стания Ника 56. Рассказ об этом событии мог принадлежать только перу очевидца, настолько он подкупающе правдив и безыскусен. Можно предположить, что к 532 г. Малала уже покинул Антиохию и переехал в Константинополь.

Именно этой переменой в личной судьбе автора, скорее всего, можно объяснить композиционные и тематические различия двух частей 18-й книги. Во второй части внешнеполитические события перестают увлекать автора, и он всецело переходит к внутренней истории, связанной главным образом с народными движениями, борьбой партий, заговорами против императора и различными стихийными бедствиями, постигавшими в то время империю. Интерес к восточным делам совершенно утрачивается, хотя в это время происходила вторая война с персами, окончившаяся захватом в 540 г. Антиохии. Упоминания о самой Антиохии, хотя и не исчезают со страниц хроники, становятся очень редкими и краткими. Вместе с тем тесная связь труда Иоанна Малалы с сирийской литературной традицией может считаться, по-видимому, доказанной 57.

И хотя изложение во второй части действительно становится более лапидарным, все же оно органически связано со всем предыдущим повествованием, и нет основания создавать версию о том, что 18-я книга хроники Малалы писалась двумя различными хронистами или редактировалась каким-то неизвестным редактором.

Всемирная хроника Иоанна Малалы писалась не для узкого круга знати и образованных людей, а для широких масс; прежде всего для многочисленного в Византийской империи монашества. Автор не ставил перед собой больших историко-философских или политических задач. Он уже отказался от мечты всех византийских авторов сравняться в красноречии с прославленными историками древности — Фукидидом, Полибием или Тацитом. Малала задался целью дать назидательное, в духе христианского благочестия, в то же время занимательное чтение для широкой аудитории читателей и слушателей. И надо сказать, что эту задачу он выполнил успешно. Из-под его пера вышла настоящая книга для народа, написанная ярким и доходчивым языком 58 и вместе с тем проникнутая христианско-апологетическим освещением событий. Сказочные эпизоды, чудесные происшествия расцвечивали яркими красками ткань повествования и составляли украшение хроники, столь притягательное для широких масс, дающее пищу народной фантазии и само часто порожденное ею. Но эти привлекательные черты хроники — ее доступность и занимательность — приводили зачастую к тому, что автор жертвовал в угоду им логикой исторического повествования.

Малала, в отличие от своих предшественников, византийских историков VI в., далек от каких-либо стремлений критически проверить доступный ему исторический материал, взятый, как мы видели, из самых разнообразных источников различного качества. Перед нами причудливое переплетение важных исторических событий и анекдотов, ярких характеристик исторических деятелей и чудесных явлений природы, досто-{257}верных фактов и легенд. Все это смешано, наскоро соединено воедино, и средневековый читатель был лишен какой-либо возможности отделить историческую правду от вымысла.

Неразборчивость автора в подборе источников в соединении с недостаточной его образованностью привели к тому, что «Хронография» Иоанна Малалы (особенно в первых 15 книгах) пестрит самыми примитивными и абсурдными ошибками и анахронизмами. В труде Малалы немало свидетельств его слабой осведомленности в античной истории и мифологии. Так, исследователи уже отмечали, что лесбосская поэтесса Сафо превратилась у Малалы в современницу Кекропса и Кроноса, а философ Демокрит из Абдеры отодвинут в седую древность, во времена Пелопса. Геродот у Малалы — последователь Полибия, а Цицерон и Саллюстий — римские поэты 59.

Автору этой всемирной хроники далеко до тех высот, которых достигла античная историография. Труды корифеев античной исторической мысли — Фукидида, Полибия, Аппиана, Тацита — не только запечатлели сами события древности, но и донесли до нас элементы античной философии истории, которая явилась прогрессивной ступенью в развитии наших познаний об историческом процессе. Малалу нельзя также поставить в ряд и с его близкими современниками — Прокопием, Агафием, Феофилактом Симокаттой. Эти столпы ранневизантийской исторической мысли еще оставались последними и наиболее талантливыми представителями античной историографии на византийской почве, хотя у них иногда через густой покров риторики, насыщенной античными реминисценциями, начинает пробиваться христианская идеология.

В отличие от них Иоанн Малала принадлежит в основном уже средневековой эпохе, это — монах- компилятор: он дает сводку чужих произведений, считая это не только своим правом, но и обязанностью. Вместе с тем, несмотря на христианский характер, исторические построения Малалы несут на себе родимые пятна античности. Его христианско-библейская концепция мировой истории во многом оказалась зеркалом, хотя зачастую кривым, античной, в первую очередь греческой, истории и даже греческой мифологии.

Борьба двух тенденций — античной, языческой, и средневековой, христианской,— пронизывает хронику Малалы, хотя, естественно, сам автор этого и не подозревает, полагая, что его произведение вполне соответствует христианским канонам. Язык хроники, по мнению специалистов, довольно грубый, но выразительный, хотя и лишен ясности и точности классического греческого языка. Глагол у Малалы часто заменяется причастием, допускаются нарушения грамматического строя и вольные переходы от прямой речи к косвенной, что иногда затемняет смысл повествования.

И тем не менее сочинению Малалы суждено было занять выдающееся место не только в византийской, но и в мировой средневековой историографии. Загадка необычайной известности хроники Малалы состоит в том, что ее автор сумел в простой, доходчивой форме соединить богатейшее наследие античной историографии с христианским миросозерцанием. Христианство, родившееся на развалинах античного мира и завладевшее, казалось, без остатка духовной жизнью средневековой {258} Европы, не смогло все же уничтожить обаяния языческой культуры. Заслугой Иоанна Малалы в глазах средневекового читателя было то, что он богов и героев языческого мира, не забытых, хотя и преследуемых, сумел облечь в одежды христианского смирения, а античную историю перекроить на библейский лад.

Историческая инерция античной цивилизации была столь могущественна, что смиренный христианин-летописец VI в., борясь против нее, сам был ею побежден. Когда читаешь благочестивый труд Иоанна Малалы, ясно видишь, что классическая древность с ее язычеством, против которого хронист так ревностно ополчается, еще не перестала быть живым, близким прошлым, еще не утратила власти над его христианской душой. Как это ни парадоксально, но, видимо, Малала меньше читался и ценился современниками, чем потомками. В эпоху, когда средневековая идеология в Византии еще не утвердилась, Малале трудно было конкурировать со своими прославленными собратьями по перу, особенно с Прокопием и Агафием, Евсевием и Евагрием. Но позднее, в период торжества феодально-христианской идеологии, христианско-апологетическая концепция истории в сочетании с доходчивым изложением принесли Малале широкую известность.

Хроника Малалы в течение многих веков пользовалась огромной популярностью у славянских народов и в странах Ближнего Востока. Особую известность она приобрела в странах сопредельных с Византией, где складывались феодальные отношения и распространялось христианство. Недаром труд Иоанна Малалы оказался в числе первых исторических сочинений, переведенных в Киевской Руси 60.

По всей вероятности, античная история, языческие реминисценции Малалы имели на Руси большой успех потому, что в Х в., когда был сделан славянский перевод его «Хронографии», в самом Древнерусском государстве еще не утихла борьба христианства с язычеством и языческие традиции были достаточно сильны 61.

Нет сомнения в том, что именно через посредство хроники Малалы древнерусский читатель знакомился с греческой мифологией, образами античных богов и героев, с историей Греции и Рима, а через нее — с именами античных философов, поэтов, политических деятелей, с античными представлениями о мире и вселенной, с системой образов, принятых в античной литературе 62.

Труд Малалы широко использовали другие византийские хронисты. В VI—VII вв. его уже переписывали Иоанн Эфесский, анонимный автор Пасхальной хроники, Иоанн Никиуссийский и Иоанн Антиохийский. Еще больше заимствовали из хроники Малалы более поздние писатели и хронисты: Иоанн Дамаскин, Феофан, Георгий Амартол, Скилица и Кедрин. Среди всех ранневизантийских хронистов Малале, бесспорно, принадлежит первое место по силе воздействия на читателей и по необы-{259}чайной длительной и устойчивой популярности как в Византии, так и за ее рубежами.

Значительно меньше, чем Иоанну Малале, повезло таким близким к нему по времени византийским историкам, как Иоанн Антиохийский и Иоанн Епифанийский, которые, быть может, по уровню знаний и яркости таланта стояли не только наравне с Малалой, но в некоторых случаях даже его превосходили. Оба они были хорошо известны современникам, память о них долго хранилась в сочинениях более поздних авторов. Однако труды обоих сохранились только в отрывках, и восстановить их полностью не представляется возможным.

Тем не менее даже то, что от них осталось, позволяет включить их произведения в общую цепь сочинений ранневизантийских писателей.

Иоанн Антиохийский

Загадочной фигурой в византийской историографии раннего периода является Иоанн Антиохийский. О личности этого писателя до сих пор известно очень мало достоверного. Он был уроженцем Антиохии, о чем говорит его прозвище, и представителем сирийской литературной школы.

Под именем Иоанна Антиохийского сохранилась в отрывках всемирная хроника, охватывающая огромный промежуток времени от библейского Адама до воцарения византийского императора Ираклия в 610 г. Можно предположить, что хроника Иоанна Антиохийского была написана вскоре после 610 г.

Длительное время ученых волновал вопрос о взаимосвязи хроник Иоанна Малалы и Иоанна Антиохийского. Оба хрониста носили одно и то же имя, были родом из Антиохии, и в сохранившихся текстах Малалы и Иоанна Антиохийского много общего. Средневековые компиляторы более позднего времени часто путали этих двух Иоаннов. Иногда фрагменты хроники Иоанна Антиохийского в более поздних рукописях обозначались именем Иоанна Малалы. Труд Иоанна Антиохийского все же значительно отличается от сочинения Малалы 63 — и манерой изложения, и историко-политической концепцией. Иоанн Антиохийский отказывается от локальной, партикуляристской точки зрения на мировую историю, которая в общем была характерна для большей части «Хронографии» Иоанна Малалы. Если для Малалы именно Антиохия была центром цивилизованного мира и лишь в конце книги им стал Константинополь, то Иоанн Антиохийский мыслил уже имперскими категориями, придерживался христианской ойкуменической точки зрения на ход мировой истории.

Существует гипотеза, что автором этой хроники был антиохийский патриарх Иоанн, занимавший патриарший престол Антиохии с 631 по 649 г. Во всяком случае, близость хрониста к церковным кругам столицы Сирии несомненна 64.

Исторический кругозор Иоанна Антиохийского весьма широк: его сочинение включало историю еврейского народа и стран древнего Востока, древнейший период истории Греции, историю Римской империи и Византии вплоть до начала VII в.

Иоанн Антиохийский обратился к достаточно надежным древним источникам, которые он обработал, пожалуй, с бóльшим пониманием, чем Иоанн Малала. Правда, попытка более точно определить эти источники наталкивается вследствие ненадежной и отрывочной рукописной традиции сочинения Иоанна Антиохийского на существенные затруднения 65. Для более древнего периода Иоанн заимствовал материал, вероятно, у Секста Юлия Африкана и Евсевия Кесарийского; для истории Римской империи — у Петра Патрикия, Евтропия, Аммиана Марцеллина, Иоанна Малалы; для Троянской войны он привлекал наряду с Иоанном Малалой Диктиса Критского 66. Кроме того, Иоанн Антиохийский использовал такой добротный исторический материал, как сочинения Евнапия, Приска, Зосима, Сократа Схоластика 67. Имеются и некоторые совпадения с сочинениями Прокопия.

Фрагменты хроники Иоанна Антиохийского разбросаны по различным сочинениям. Многочисленные и обширные отрывки, доходящие до правления Фоки, содержатся в эксцерптах Константина Багрянородного «De virtutibus» и «De insidis» и в отдельных более ранних рукописях 68—69.

Наибольший исторический интерес имеют самостоятельные разделы хроники Иоанна Антиохийского, содержащие сведения о происходивших в Византии в конце VI — начале VII в. внешнеполитических событиях, современником которых был сам автор; особенно любопытна оригинальная интерпретация автором отношений Византии с Ираном и другими народами Востока.

Хроника Иоанна Антиохийского в ряду других ранневизантийских летописных сочинений выделяется более высоким литературным стилем, ясным и четким языком. Временами хронист пытается даже писать в духе Прокопия и Агафия, хотя это ему не удается. Утрата полного текста хроники Иоанна Антиохийского — трудно восполнимая потеря для науки. Его известность в средневековом мире очевидна, ибо он широко компилировался византийскими писателями более позднего времени.

Иоанн Епифанийский

Не меньшей потерей для византийской хронографии VI в. является утрата исторического сочинения Иоанна Епифанийского. Судя по сохранившимся фрагментам — предисловию к I книге 70, а также по упоми-{261}наниям современников, его хроника свидетельствует о хорошем знании исторического материала — она была создана очевидцем и основана на личном знакомстве автора с описываемыми событиями.

О жизни Иоанна Епифанийского и его труде известно очень немногое — только то, что он рассказывает о себе сам в предисловии к своей книге, и то, что сообщает о нем Евагрий в «Церковной истории». По словам Евагрия, его соотечественник и современник Иоанн написал историю, примыкающую к Агафию и завершающуюся бегством Хосрова Младшего к ромеям и восстановлением его на престоле 71.

Иоанн происходил из Епифании Сирийской и был советником и секретарем антиохийского патриарха Григория. В этой должности он участвовал в переговорах с персидским шахом Хосровом II. Позднее ему довелось лично посетить Иран в свите патриарха Григория, ездившего туда с целью заключения мира. Все это говорит о личной осведомленности Иоанна Епифанийского в делах сирийской церкви, а также во взаимоотношениях Византии и Ирана. Поэтому вполне естественно, что в центре его исторического повествования находились события ирано-византийских войн 571—572 и 592—593 гг.

Иоанн указывает в предисловии к своему сочинению причины, побудившие его выбрать эту тему. Занимаемый им высокий дипломатический пост дал ему возможность лично встретиться с шахом Хосровом и другими видными государственными деятелями. После окончания войны он сам отправился в Иран и изучал там театр военных действий. Его изложение, таким образом, основано на собственных наблюдениях и сведениях лиц, принимавших участие в событиях. Мы мало знаем о письменных источниках Иоанна Епифанийского. Одним из источников его хроники был, возможно, труд Менандра. В полной, ныне утраченной версии хроники, видимо, освещались события с 572 по 592 г. 72 Сохранился лишь значительный по объему фрагмент сочинения Иоанна, который содержит предисловие и начало I книги.

Утрата этого важного исторического труда отчасти возмещается сочинением Феофилакта Симокатты, который, очевидно, позаимствовал у Иоанна Епифанийского подробный рассказ о бегстве и восстановлении на престоле шаха Хосрова, помещенный в IV и V книгах его «Истории». Конечно, у Феофилакта нельзя узнать простого и ясного языка Иоанна, который явно следовал Фукидиду: отрывки из хроники Иоанна Феофилакт передает в своей обычной высокопарной манере 73.

Евагрий также пользовался хроникой Иоанна в VI книге своей «Церковной истории». Наконец, Иоанн Епифанийский нашел несколько столетий спустя поклонницу в лице Анны Комнины, которая дословно позаимствовала для мозаичного предисловия к своей «Алексиаде» несколько фраз из предисловия к хронике Иоанна. Утраченный труд Иоанна Епифанийского был, по всей видимости, первоклассным историческим сочинением. Даже сохранившиеся его фрагменты проливают новый свет на взаимоотношения Византии и Ирана в 70—90-х годах VI в. 74 По форме {262} и характеру изложения он принадлежал к жанру византийских хронографов и пользовался известностью у современников.

Самостоятельной и цветущей ветвью хронографии ранней Византии была сирийская историческая литература. Видное место среди памятников сирийской хронографии принадлежит вполне оригинальному сочинению, написанному на сирийском языке,— хронике Иешу Стилита.

Иешу Стилит

Главной темой хроники Иешу Стилита были взаимоотношения двух великих держав — Византии и Ирана — в конце V — начале VI в. В центре повествования находились ирано-византийские войны этого времени и бедствия, которые они причинили провинции Месопотамии. Хроника была составлена не позднее 518 г. 75 До нашего времени она дошла в единственном списке как составная часть так называемой хроники Дионисия Телльмахрского, созданной в IX в., она вкраплена в последнюю целиком, со вступлением и заключением, как единое целое.

Хроника написана в эпистолярной форме. Это послание-ответ Иешу Стилита некоему «священнику и архимандриту Саргису», обратившемуся к нему с просьбой описать события, происшедшие в провинции Осроене и городе Эдессе во время византийско-иранских войн, свидетелем которых был Иешу 76. Хотя и неохотно, Иешу согласился выполнить просьбу Саргиса. Он опасался, что не обладает достаточными знаниями и литературным дарованием для того, чтобы выполнить столь трудную задачу. Скрепя сердце он все же решился приступить к созданию хроники, пока свежи еще были личные впечатления от всего виденного и пережитого.

Сведения о жизни Иешу Стилита мы черпаем только из его хроники. Никто из современников о нем ничего не сообщил. Однако общая конфессиональная окраска его труда, близость к церковным кругам, его прозвище Стилит (монах) свидетельствуют о том, что он был духовным лицом, скорее всего, монахом.

По своим религиозным взглядам Иешу Стилит принадлежал к умеренным монофиситам 77. Он не скрывает своих симпатий к монофиситству, в хронике упоминает только деятелей монофиситской церкви, однако Иешу чужд крайностей непримиримых представителей монофиситского вероучения и предпочитает держаться компромиссной позиции.

Иешу Стилит занимал, видимо, весьма скромное положение в церковной иерархии монофиситской церкви. Скорее всего, судя по упоминанию в его хронике «братьев из нашей школы», он был учителем сирийской духовной школы 78. {263}

Сравнительно низкое социальное положение Иешу Стилита оставило глубокий след в его сочинении. Он очень далек от высшего духовенства, бедная жизнь ремесленников Эдессы и крестьян провинции Осроены ему понятней и ближе, чем роскошь и благоденствие местной знати. Однако скромный монах был, видимо, боязливым и крайне осторожным в политике человеком. Он серьезно напуган народными волнениями, всякие выступления против власть имущих кажутся ему безумием. Протест, возмущение, гнев пугают его. Он считает «смельчаками», «дерзкими», делающими то, что «не подобает», тех представителей «простого народа», которые решились свой протест написать на «хартиях» и вывесить в публичных местах в Эдессе 79.

Из хроники Иешу Стилита явственно видно, что ее автор не обладал блестящим классическим образованием, но знания, полученные им, видимо, в духовной школе Эдессы, были достаточно основательны. Кроме родного сирийского языка, он неплохо владел греческим и отчасти персидским, во всяком случае, ему была известна персидская терминология.