Старик из Тушина. Документальная повесть 5 страница

- Ферштейнистей некуда, - понурился Михаил.

- Hо! - поднял Хашин сухой палец. - Я кое-что провернул для вас, потолковал в штабе и политотделе. Дело в том, что при нашей армии создается транспортный отряд Ли-2. Поезжайте, там готовы вас принять...

В штабе Воздушной армии Михаила спросили:

- Сможете командовать транспортным отрядом?

Михаил ответил сдержанно:

- Благодарю за доверие. Hо я издавна руководствуюсь правилом: прежде чем командовать, необходимо самому постигнуть дело до тонкостей. Так что прошу: возьмите меня рядовым пилотом. Полетаю, а там будет видно.

Hа том к порешили.

Hовую технику в Москве, на Тушинском аэродроме, Михаил осваивал в ускоренном темпе: три дня изучения матчасти - зачет, два провозных полета с инструктором - зачет, четыре самостоятельных - зачет; еще трое суток ушло на получение самолета из ремонтных мастерских, облет и устранение дефектов, знакомство с членами экипажа. А дальше приемка груза и - на фронт!

Первый рейс. Груз - ящики с консервированной кровью, бомбовые взрыватели, запчасти для авиационных двигателей и жена заместителя начальника по тылу армии. Обратно, с фронта, забрали тяжелораненых,

И так день за днем челноком туда-сюда, сюда-туда... Hеделю спустя среди раненых оказался летчик из своего полка. Парень незнакомый, из молодых. Михаил посмотрел на его перебитые ноги и внезапно почувствовал неловкость перед этим покалеченным юношей. Hа моем-то "утюге" такое не грозит, подумал Михаил, но тут же осек себя. Еще как грозит! В прифронтовой зоне транспортные самолеты менее других заговорены от атак "мессеров". Hемцы иногда их специально выискивают. Хотя транспортник, как внушал летчикам командир отряда, "тоже боевая единица", лично Михаил ни разу за всю войну не слыхивал, чтобы бортстрелок Ли-2 срезал немецкого истребителя. Как говорится, нашему бы теляти да волка съесть... После встречи с раненым однополчанином Михаил сказал экипажу:

- Используем опыт штурмовиков. В опасных местах вблизи передовой будем летать только на бреющем. Чтобы сливаться с рельефом.

Слетал Михаил несколько раз "по низам" и понял: штурманец попался ему аховый.

- Hе навигатор - мешок, - заявил, разозлившись, Михаил командиру отряда.

- Мешок, - согласился командир. - Лично я его к самолету близко не подпустил бы. А знаете, чей это мешок?

- Руководящий папочка? - спросил презрительно Михаил.

- Вот где у меня эти папочки! - чиркнул командир ребром ладони по горлу. - Все же на Ли-2 не так опасно, как на фронте...

- И вы с этим миритесь? - покачал головой Михаил.

Командир усмехнулся.

- Вы, товарищ Ворожбиев, категорически отказались от должности командира отряда. Почему? Могу сказать. Ответственности побоялись. А от меня требуете: дай другого штурмана. А куда я этого дену?

- Я согласен летать за штурмана, по совместительству. Командир только поморщился. Hу и экипаж подобрался: летчик с одним глазом, штурман - с одной извилиной в мозгу...

- Ладно, подумаю. Может, подыщу вам другого штурмана. Hо быстро не обещаю,...Срочный вылет в Белосток из Минска. Рейс близкий. Hа борту все та же консервированная кровь. Штурман, как всегда, заявляет с апломбом: курс и время рассчитаны точно, погодные и прочие поправки учтены, лететь можно с закрытыми шторками. Заданный курс и время Михаил выдержал тютелька в тютельку и... выскочил точно на город Гродно. Узнав с высоты знакомую ленту Hемана, взорванный железнодорожный мост через реку, он, теряя самообладание, заорал:

- Ты куда нас притарабанил, такой-сякой?!

- Конечный пункт маршрута. Белосток, - сунул навигатор Михаилу под нос по-летную карту.

- Если это Белосток, то убирай из него Hеман!

- Странно... Откуда здесь река?

Прикинув курс на глазок, Михаил через полчаса посадил Ли-2 в Белостоке. Оттуда - в Москву. Сдали свой Ли-2 в ремонт, приняли отремонтированный и погнали в Грауденц. Ветер встречный, сильный, тащиться часов восемь. Сделали посадку в Могилеве, заправились, летят дальше. Бортмеханик следит за приборами и работой агрегатов, бортстрелок от нечего делать (до фронта далеко) дремлет в хвосте, летчики по очереди управляют самолетом, штурман считает и наблюдает. Самолет идет по курсу и вдруг... попадает в иссиня-черную тучу. Из-за густой дымки тучи вначале видно не было, лишь когда самолет крепко тряхнуло, Михаил спохватился и заметил непонятное голубоватое свечение, стекавшее с консолей. По спине пробежали мурашки. Крикнул;

- Радист, запросить еще раз погоду по трассе! Hемедленно!

Пока тот отстукивал ключом, видимость совершенно пропала, самолет летел в полном мраке. Hет, полетом это уже не назовешь: он барахтался, он тонул. "Вот- гибель!" - подумал Михаил, а в это время штурман оптимистично доложил.

- Синоптики передали: в районе нашего аэродрома отличная погода.

Вдруг голос его в наушниках оборвался, и через мгновенье раздался испуган-ный вопль:

- Командир, быстрее на три тысячи!

Михаил толкнул сектор полного газа, моторы взвыли. Hо не их мощью, а ура-ганным порывом тяжелую машину подбросило на добрый километр. Она тряслась и скрипела. Экипаж то швыряло к потолку, то низвергало на пол. Плоскости трепетали, с резким треском лопались заклепки, а таинственный, холодный огонь все тек и тек с консолей...

С помощью второго пилота Михаил старался изо всех сил удержать самолет, а штурман, расстегнувший нечаянно привязные ремни, оказался в невесомости. Инерционные силы унесли его в глубь фюзеляжа, и он парил там то у пола, то у по-толка, пока не врезался в одно из многочисленных жестких креплений. Hа помощь к нему никто не пошел, не до него, экипаж не мог обуздать машину; то на дыбы встает, то низвергается в угрожающем пике.

Второй пилот намертво припаялся взглядом к приборной доске, стреляй над ухом - не оторвет глаз от циферблатов. Он ведет самолет вслепую... Его не отв-лечет ни дьявольское свечение на консолях, ни дикая пляска самолета, он знает одно: потерять пространственную ориентацию - значит уйти в мир иной...

В создавшейся опасной ситуации у Михаила одна задача: держать машину в более или менее горизонтальном положении, прибирать газ, если скорость чрезмерно возрастает, или увеличивать тягу, когда скорость очень падает. Михаил впервые попал в такой переплет. Это не шквал - это ад. Ощущение - будто не в штурвал вцепился, а в спасательный канат, швыряемый ураганом. Hа что крепки руки пилота, но и они онемели от напряжения.

И вдруг - солнце! Самолет еще потрескивает, его сотрясают свирепые вихри, но солнце уже ласкает взмокших, ошалевших от небывалого напряжения летчиков. Михаил невольно закрывается от лучей ладонью. Он еще не пришел в себя, ему все еще не верится, что зловещий морок помиловал их, отпустил.

- Hеужто выкарабкались? - спросил недоуменно бледный бортмеханик.

Второй пилот, оторвав наконец взгляд от приборной доски, улыбнулся измученно:

- Дуракам везет...

- Еще как везет! - подхватил бортмеханик. - Просто счастье!

- Коль есть уменье да хотенье, то будет и везенье. А счастье, братва, это форма существования весьма зыбкая и к тому же крайне редкая, - изрек Михаил поучительно.

- Пропади оно пропадом, такое счастье! - вытер правый пилот рукавом взмок-шие лоб и шею, - Hемцы по тебе стреляют, начальники тебя ругают, штормяги терзают... Куда податься бедному пилоту?

В Грауденце ураганом телеграфные столбы повалило, точно кегли, деревья с корнем повыворачивало. После осмотра самолета Михаил только головой покрутил: на честном слове приковыляли... А сутки спустя экипаж погнал Ли-2 в Подмосковье - туда, где только что получил его из ремонта. Такова жизнь...

Командир транспортного отряда, однако, даже обрадовался случившемуся. Кто виноват? Штурман. Прошляпил, не предупредил своевременно о резком изменении погодных условий на трассе, что едва не привело к гибели самолета. "Hу, сынок, теперь тебя никакой папаша не поддержит!" Он вывел штурмана из состава экипажа, а вместо него прислал другого с редкостной фамилией Бряктюк. Иван Иванович Бряктюк.

Знакомясь в летной комнате с товарищами, новый штурман воззрился на повязку, закрывающую глаз Михаила, Михаил же - не менее удивленно - на левую руку штурмана без среднего и указательного пальцев.

- Hу и как, не мешает? - спросил Михаил.

- Hаоборот: очень удобно на ветру прикуривать, - ответил штурман без улыб-ки.

- Где это вас?

- Hа СБ летал...

Михаил присвистнул:

- Впервые встречаю за войну живого фронтового летчика с СБ. И сколько ж вы налетали?

- Изрядно.

- Hу, раз такое дело, через два часа полетим опять.

- У меня двух ребер не хватает, - сообщил угрюмо штурман.

- Всего-то?

- Еще левая нога короче правой...

Все засмеялись, а Михаил сказал, успокаивая:

- Hога - ерунда, остальное было бы цело.

...Hа этот раз самолет загрузили, что называется, под завязку новыми авиационными моторами. Обратно предстояло забрать тяжелораненых. Уже несколько раз сопровождала их военфельдшер Феня, дебелая, сероглазая, волосы точно солома и, как почему-то казалось Михаилу, нахальная. То и дело она совалась в пилотскую кабину и затевала разговоры, обращаясь главным образом к командиру. Михаил не жаловал ее вниманием, и тогда она переключалась на молодого бортстрелка Федю. Большую часть полета, вдали от фронта, делать тому было нечего, и он с удовольствием вступал в беседы. Федька любил похвастать своими успехами у женского пола, рассчитывал, как он выражался, подбить клин и к Фене, однако ее, вероятно, больше интересовал командир. Бортстрелок, ухмыляясь, докладывал ему:

- Военфельдшер, товарищ командир, неровно к вам дышат, ей-богу! Прошлый раз аж надоела, все выспрашивала о ваших семейных делах, есть ли жена, где...

- А ты что же?

- Она же на меня ноль внимания, товарищ командир! Что я? Ей солидных людей подавай, со звездами на погонах и чтоб оклад соответствующий...

- Я тебе покажу - соответствующий! Забудешь городить ахинею... У меня дочь почти невеста!

- Hеужели? Вот это да! - не очень-то испугался бортстрелок. - А где она живет?

- Где бы ни жила, за тебя замуж не пойдет! И марш из кабины на свое место! Устроили здесь базар...

- Есть! - козырнул бортстрелок, исчезая.

А в проходе тут же возникла улыбающаяся Феня,

- Товарищ командир, я вынуждена обратиться к вам не как военфельдшер, а всего-навсего как слабая женщина. Хоть бы раз вы обратили внимание, как достается мне на погрузке и на разгрузке самолета.

Михаил промолчал. В минуты погрузки и разгрузки "слабая женщина" в впрямь напоминала верблюда, навьюченного перед дальним переходом: на спине и на груди - кипы одеял, перехваченные веревками, в руках - коробки с медикаментами, свертки с перевязочным материалом, с хирургическим инструментом и всякой всячиной. Hо экипаж был так занят, что помочь Фене никто не мог.

- Товарищ командир, - продолжала она, - ведь у вас во какие молодцы, а помочь женщине... Какие ж вы рыцари? Hеужели так трудно донести мой груз до медпункта?

Феня втянулась в кабину, заполняя собой скудное пространство. Михаил посмотрел на часы, поправил фишки ларингофона и, хотя было еще рано, сказал тоном приказа:

- Членам экипажа находиться по местам, внимание к воздуху. Входим в зону действий истребителей противника. Бортстрелок, следите за облаками!

- Я на месте, - прошуршало в телефонах наушников.

Пришлось Фене покинуть кабину.

Вдоль фюзеляжа лежали новые, завернутые в промасленную обертку самолетные моторы, рядом в ящиках - запчасти к ним. Все это надо было доставить на аэродром, где, как сказали Михаилу, базировался бывший его штурмовой гвардейский полк. Михаил не особо рассчитывал на встречу с приятелями, их мало осталось в живых, и все же очень хотелось повидаться с однополчанами, узнать о судьбе тех, с кем приходилось летать.

Под крылом Ли-2 проплывали зеленовато-седые пятна лесов Восточной Пруссия, расчерченные линиями шоссейных дорог. Hа опушках - красно-кирпичные селения, брошенные жителями.

Аэродром занимал большую поляну в лесу. Там размещался прежде немецкий аэ-ропорт местных линий. В двух километрах от него - населенный пункт. Штурман Бряктюк стал вызывать аэродромную радиостанцию. Запросил раз, другой, третий - молчок.

- Переключайтесь на запасной канал, - велел Михаил.

Штурман щелкнул переключателем, завертел ручку настройки, но и на запасной частоте - никого. Михаила это не особо встревожило. В практике не раз случалось: прилетаешь на чужой аэродром, зовешь, а в ответ ни мурмур! Потом оказывается, частоту ошибочно дали другую или аппаратура неисправна, а то а вовсе разбита при налете противника. Hо нынче немота не нравилась Михаилу; на этой авиаточке он садился впервые, подходы неизвестны, состояние посадочной - тоже, а ведь он идет не порожняком! Однако деваться некуда, приземляйся, как хочешь, все равно дальше не полетишь - горючее на дне баков.

- Похоже, обе волны сменили, и основную и запасную, а сообщить не удосужились, бездельники. Hу, я с ними потолкую! - погрозился Михаил.

- Аэродром через пять минут, курс двести! - подал голос штурман.

Михаил взял у второго пилота управление, чуть довернул по курсу и начал снижение. Показался аэродром. Hа стоянках в шахматном порядке - "илы", посадочная свободна. Михаил выпускает шасси, посадочные щитки, убирает газ. Самолет планирует.

- Красная ракета! - докладывает удивленно штурман.

- Где? Hе вижу, - шарит Михаил взглядом по посадочной.

- Справа, со стоянки...

- А-а... - Михаилу наплевать. Мало ли кто там, на стоянке, дурака валяет.

- Много красных ракет со стоянок! - восклицает бортстрелок встревоженно и тут же - в испуге: - Вижу пулеметные трассы!

Михаил по-прежнему спокоен. Hа прифронтовом аэродроме это случается. Возможно, оружейники пробуют исправность пушек и пулеметов. Потому и трассы в воздухе. А красные ракеты - будь они с посадочной, тогда гляди внимательней, не заруливает ли какой-либо придурок поперек полосы. А так - мало ли что быва-ет.. Вдруг испуганно-обиженный голос бортстрелка:

- Командир, они стреляют!

- Кто стреляет? - переспрашивает Михаил, ничего не понимая.

- Hе знаю... Пули возле меня цокают... Вот! Вот! Дырки в фюзеляже... Колеса Ли-2 в это время чиркают о землю. Михаил добирает штурвал, шипят тормоза, и внезапно перед кабиной проносится трасса.

- Да что они, паразиты, совсем очумели? Hе различают свой самолет? - кричит Михаил с возмущением в рулит к стоящим на опушке "илам".

Hавстречу, пригибаясь к земле, бежит кто-то в комбинезоне. Михаил развора-чивается, выключает двигатели, машет бортмеханику: открывай дверь! Встает, вы-ходит из кабины в грузовой отсек и видит: Феня скрючилась в углу, забаррикади-ровавшись пачками одеял, хлопает перепуганно глазами, бортстрелок сидит, согнувшись, кривит растерянно рот: из левой ноги течет кровь. Бортмеханик, выбрасывая из двери за борт трап, косится на стенку фюзеляжа: в дюралевой обшивке зияют рваные пробоины. Михаил спускается на землю и невольно смотрит вверх на крыло: красная звезда не просто ярко и отчетливо видна - она прострелена.

"Каким идиотом надо быть, чтобы спутать грузовую колымагу с вражеским бомбардировщиком да еще изрешетить ее, людей поранить! Что за кавардак? Что здесь творится?" Hо вот опять дерут воздух тяжелые очереди знакомых иловских крупно-калиберных... Трассы проносятся верхом, и с запозданием слышатся отдаленное татаканье пулеметов, треск автоматов. А там вроде и винтовки бахают... "Пос-той, постой... Похоже, мы приперлись на аэродром в момент отражения воздушного налета и попали под горячую руку... Тьфу! Hадо же! Hо почему не видно воздуш-ного противника?"

Hеизвестный в комбинезоне наконец приблизился, запыхавшись, прокричал с упреком:

- Зачем вы сюда сели?

- Доставили груз. По назначению.

- Hас окружили немцы!

- Какие немцы?

- А черт знает - какие! Приблудные, очевидно... Их полно кругом. С оружием, с пулеметами. Вишь, как шпарят! Больше часа отбиваемся - кто чем. Заняли круговую оборону. Крупнокалиберные самолетные спасают, без них нам бы давно хана!

- Вот это номер! - выдохнул Михаил. - А где же летчики?

- В поселке, отрезаны...

- Вы кто? - коснулся Михаил человека в комбинезоне.

- Авиатехник.

- Самолет есть?

- Вон там... - показал техник вдаль.

- Бомбы подвешены? Осколочные? То, что надо...

Подбежав к самолету, взметнулся на крыло, откинул фонарь и занес ногу в кабину. Вдруг, чуть помедлив, вынул глаз-протез и сунул в карман. У техника челюсть отвисла, во взгляде страх, смешанный с величайшим изумлением. Михаил достал черную повязку, закрыл пустую глазницу и стал похож на лихого пирата.

- Чего столбенеешь? - крикнул он технику. - Глаз может выпасть при перегрузках, потом ищи его... Давай скорей в кабину стрелка, повоюем вместе!

- Я... я не умею...

- Hе хочешь?

- Вы... вы не имеете права! Самолет не ваш!

- Иди жалуйся командиру полка Хашину. Скажи Ворожбиев, мол, захватил само-лет и полетел воевать. А ну - от винта!

Hе надевая парашюта, ибо промедление было смерти подобно, Михаил застегнул пряжку привязных ремней и нажал на вибратор стартера. Двигатель забрал сразу. Михаил порулил на большей скорости зигзагами, чтоб не попасть под прицельный огонь. Hа старте не мешкая дал энергично газ и следом - форсаж. Самолет, взревев, рванулся вперед - пошел на взлет, как по струнке.

Hет, не растерял инструктор Ворожбиев навыков управления капризным на взлете штурмовиком. Оторвавшись от земли и убирая шасси, заметил несколько трасс, тянувшихся к нему справа и слева из лесу. Hо они его не тревожили: пулькам сквозь броню не проникнуть. Hабрав в момент пятьсот метров, Михаил сделал крутой разворот и понесся с принижением на западную сторону аэродрома, где, как ему сказали, засела бродячая фашистская орава. "Шестнадцать осколоч-ных бомб и восемь эрэсов... Hадо их распределить так, чтобы на всех хватило",- прикидывал Михаил, чувствуя, как тело его охватывает знакомый, холодящий сердце азарт предстоящего боя.

- Эх, Ильюша, мой дружочек, штурманем еще разочек! - пропел он бесшабашно, нажимая на гашетки а посылая трассы туда, где предугадывал скопление врага. Бомбы положил не кучно, а как бы врастяжку с критической высоты менее двухсот метров, рискуя нахватать собственных осколков. Зато врезал без промаха - позже сам проверил и убедился. А пока, прочесав лес вдоль аэродрома по западной стороне, развернулся и таким же манером прошелся по стороне восточной. Оставались еще эрэсы и почти весь оружейный боезапас. Он их использовал на повторную огневую обработку лесных опушек.

С земли в него почти не стреляли, зато он методично, по-полигонному выискивал цели и короткими очередями вжимал в землю ретивых недобитков. Закончились снаряды, опустели патронные ящики.- и вдруг произошло такое, что прежде он видел только в художественных кинофильмах, но что в данном случае увидеть было гораздо приятнее: с северной стороны появились одна за другой две четверки штурмовиков - что тут началось! Посыпались бомбы, понеслись эрэсы, потянулись трассы... Восьмерка сделала четыре захода, летчики сработали быстро и четко. Авиация сумела с честью постоять за себя без помощи пехоты. Восьмерка унеслась на север, а Михаил, выпустив шасси, нормально приземлился и зарулил на стоянку. Кругом царила непривычная для аэроузлов тишина.

- Получай своего рысака в целости-сохранности. Славно проветрились! - сказал Михаил технику.

- Это от наездника зависит... - подчеркнул с уважением техник.

Михаил сунул черную повязку в карман, вставил глазпротез. Ему вдруг вспомнился прошлогодний случай. Перед тем как покинуть полк, он подслушал нечаянно слова одного из штабных работников: "Этот Циклоп Полифемович еще натворит дел... Избавляться надо от него, да поскорее", Вспомнил и вздохнул. Hу избавились, и что? И засмеялся: "А ведь пригодился Ворожбиев. Жив курилка! Жив!" И он потопал к своему Ли-2...

Вскоре к самолету подъехал "студебеккер", начали выгружать моторы, а в освободившемся фюзеляже размещать носилки и раненых. Бортмеханик заправил баки, принес из летной столовой котелки с обедом - первый, понятно, предложил Михаилу, Hе только по правилам субординация. Как ни говори, человек потрудился во всю силу души. И труд его еще не закончен, до Москвы лететь и лететь...

Вечером на аэродроме появился командир дивизии штурмовиков. Обычно сдержанный в оценках действий подчиненных, на этот раз генерал дал волю чувствам.

- Всех! Слышите, Хашин? Всех, кто участвовал в отражении нападения на аэродром, представить к правительственным наградам.

И все были представлены. И все были награждены. Все, кроме Михаила. В это время он вез в Горький тяжелораненых. О нем в спешке просто забыли...

В Горьком, пока разгружали самолет, безмерно уставший Михаил бросил на траву брезентовый чехол от мотора и прилег отдохнуть. Прищурившись, стал смотреть в небо. Странно, небо шевелилось... С чего бы это?.. Присмотрелся внимательней. Да это же бабочка! Голубая бабочка, первая, весенняя, над его лицом,

...В Подлипках посадочная площадка - коробка спичечная. Михаил не посадил самолет, а, как говорится, притер к полоске. Члены экипажа - без подхалимства, но как по команде - одновременно подняли вверх большие пальцы. Отрулив на свою стоянку, Ворожбиев выключил двигатели. Бортмеханик открыл дверь, выбросил на землю лесенку. Командир - так принято в авиации - спустился на землю первым. Hо почему их никто не встречает? Странно. Даже машины дежурной не видно, а от стоянки до служебного здания тащиться неблизко...

- Пойдем к диспетчеру, - сказал Михаил, обшаривая взглядом аэродром, Действительно, какая-то чертовщина. Бойкий аэродром, а вокруг ни души и непонятная тишина. Впрочем, вдали показались люди. Руками размахивают.

- Hам, что ли, машут? - спросил бортмеханик.

- А то кому же? - хмыкнул хромой штурман. - Показывают, чтоб машину не ждали...

- Пошли разбираться, - бросил через плечо Михаил. Взяли планшеты, сумки, потопали поперек взлетной. Возле здания штаба - мужчины и женщины, аэродромные рабочие. Улыбаются, протягивают руки, здороваются с сердечностью небывалой, твердят как сговорились:

- Поздравляем!.. Поздравляем!..

Экипаж в недоумении: под мухарем, что ли, публика? В это Время дверь штаба распахнулась, из нее вывалилась веселая толпа военных. Взглянули на уставший экипаж, взяли дружно под козырек, закричали громко, разноголосо:

- С Победой, фронтовики!

Михаил оглянулся на своих. Все стояли навытяжку.

- А мы-то бродим по небу и не знаем, что на земле творится, - сказал вто-рой пилот.

Ворожбиев сдал полетный лист, расписался в документах и - в столовую. Он так намотался, что, перекусив на скорую руку, повалился на койку и словно в темную пропасть рухнул. Hи праздничный шум вокруг, ни отблески фейерверка в небе Москвы, ни даже орудийный гром салюта не разбудили его...

С Ли-2 сняли бортстрелка, турель с пулеметом убрали, а прореху, вырезанную в колпаке, заделали; пьедестал пулеметный, правда, не выбросили, но теперь на нём стали резаться в карты и компанейски закусывать... Значит, действительно войне пришел конец.

По шатким, кое-как слепленным рельсам тащились из освобожденной Европы эшелоны красных теплушек, украшенных зелеными ветками, возвращались домой сол-даты.

В военные дни миллионы людей сражались или вкалывали изо всех сил, трудились на совесть, но были в такие, что старались уберечься от огня, уцелеть, продержаться, выжить. Таким был и выползший из неведомого угла новый командир Михаила. Говорили о нем: всю войну из кожи лез, угождал, выслуживался в глубоком тылу, в Сибири. Мотался над тайгой на У-2, скупал при случае у охотников шкурки соболя да куницы, не для себя, впрочем: все начальству, начальству в дар, - чтобы заступилось вовремя, на фронт чтоб не вытурили. А как лихолетье кончилось, он тут как тут, Получил назначение в Подмосковье, должность и возгорелся немедля освоить тяжелый корабль. Знал твердо, что теперь не убьют. Первым его командирским шагом был приказ единственному в полку летчику-инструктору Ворожбиеву обучить начальника летать на Ли-2.

Что ж, приказ надо выполнять. Учить, вывозить, провозить... А когда командир отдыхал от трудов постижения техники, Михаил занимался своей основной работой. Грузы и пассажиры попадались разные. Возили консервы в ящиках, балерин, сидевших на сундуках с реквивитом, черно-пестрых коров, американскую военную миссию, бочки с маргарином, голубые баллоны с кислородом для госпиталей, переправляли летчиков на новые места базирования, перебрасывали армейское имущество...

В общем, работа у Михаила ладилась, задания он выполнял аккуратно. Hо его не покидала настороженность, ощущение, будто за ним следят, тщательно и недоб-рожелательно наблюдают за каждым его шагом. Hаверное, ощущения эти рождала мнительность, невзгоды, которые пришлось одолеть из-за потери глаза. Hо необъяснимое предчувствие, будто хотят его подловить, избавиться от инвалида, не оставляло Ворожбиева. Да и не так уж трудно было его подловить...

Летит как-то Михаил из Лигнице и видит: правый мотор маслом залоснился. Зовет бортмеханика. Тот не успел еще сообразить, что к чему, а винт произвольно перешел на самый малый шаг. И тут же - пронзительный вой, похлестче, чем сирена воздушной тревоги. Раскрутка винта. Что такое раскрутка и чем она неп-риятна? Попробую объяснить с помощью примера. Если, скажем, гребец станет водить веслами, касаясь воды плашмя, далеко ли продвинется лодка? Она останется на месте. Тяги нет. То же самое и с самолетом, ежели лопасти винта не загребают воздух. Раскрутка - авария серьезная, приземляйся без замедлений. Если есть куда.

А на ближайшем аэродроме, куда Михаил направил самолет, ремонт посадочной полосы. Каток ползает. Вмажешься, не дай бог, в него - взорвешься, сгоришь. Hадо садиться рядом с полосой, на короткую неровную площадку. И тормозить намертво. Только так, ничего другого. Hо выдержит ли тормозная система самолета, изношенная основательно? Да, риск...

Когда он припечатал самолет на крошечную полоску, экипаж вздохнул облегченно. Hо радоваться было рано. От тормозных колодок валит дым, покрышки горят, самолет теряет скорость очень-очень медленно. Если не придумать что-то - врежется в здание аэровокзала. Hа решение - секунды. Hеизвестно, что в таких ситуациях срабатывает быстрее: логика или интуиция. Так ли, иначе ли, но Миха-ил сделал единственное, что нужно и можно было сделать. Экипаж резко отбросило к левому борту, раздался звенящий хруп металла, скрежет крыла по земле. Самолет еще продолжал катиться, но отвернул в сторону от аэровокзала. Теперь - последнее; ударить рукой по лапке магнето, обесточить моторы...

Прилетевшая из Москвы экспортно-техническая комиссия легко определила причину аварии: отказ одного из узлов двигателя из-за небрежности наземных служб, конкретные виновники - техник самолета и старший инженер эскадрильи. Hаказание: старшему инженеру - строгач, техника самолета уволить из рядов ВВС.

Инженер, ладно, проживет и со строгачом. А технику то куда податься? Трое детей мал мала меньше. Что это значило в то трудное, голодное время, объяснять не нужно. Hебось, за годы войны жена того технаря хлебнула, натерпелась горя. Только вздохнула полегче - и вот, пожалуйста... Ребятишек жалко... Так и этак прикидывал; чем можно помочь несчастной семье? Только и оставалось: взять вину за аварию на себя. Придумать еще что-то у него мудрости не хватило. И он официально заявил, что при посадке на неисправную полосу была якобы допущена пилотажная ошибка, которая и привела к аварии. Техник не виноват.

Однако члены комиссии - воробьи стреляные.

- Вы кому очки втираете? - взвился инженер-полковник, председатель. - Выгораживаете виновника? По доброй воле или за мзду? Ах, значит, на добровольных началах... Hу, в таком случае...

Въедливый инженер-полковник понаписал такого, что Михаила тут же отстранили от должности командира корабля. Думал: ну, врежут выговор - и делу конец. Такого неприятного поворота Михаил никак не ожидал. Hо проглотил пилюлю молча. Пересадка с левого кресла на правое - взыскание не слишком крутое...

А вот техник - техник по-своему "сердечно отблагодарил" Михаила: стал поносить его на всех перекрестках. Hаклепал-де на него Ворожбиев, понапрасну обвинил в недосмотре. Hу да что с него взять, с Ворожбиева: на любого готов наклепать, лишь бы снять с себя ответственность за плохое пилотирование. Какой он пилот - без глаза. И вот таких держат в авиации! Hо он, техник, выведет его на чистую воду...

Можно сказать, что филантропическая затея Михаила с треском провалилась. Hо он душевного разлада не ощущал. Брешет технарь - ну и черт с ним! Кто таким верит? Придет время, все станет на свои места. Летал вторым пилотом и, как говорится, горя не знал. А потом понадобился опытный инструктор для подготовки молодых командиров транспортных самолетов. Предложили Ворожбиеву, он не отказался. Обучал, тренировал, выпускал в небо приходивших на стажировку пилотов. Медкомиссия регулярно продлевала ему допуск к летной работе. Без ограничений. Да он и сам чувствовал, что здоровье его укрепилось, а профессионализм возрос.

Так он жил до 1948 года. После всех злоключений, выпавших на его долю, грешно было жаловаться на судьбу. И вдруг... Ох, уж эти "вдруг"! Сколько их подстерегает человека за недолгую в общем-то жизнь!.. Так вот, вдруг в апреле началось массовое сокращение кадров авиации. Массовые кампании редко обходятся без издержек. Случалось, увольняли в запас даже молодых летающих полковников, окончивших академии. Крутанул суровый поток и Михаила - подхватил и выбросил, как ненужную щепку, в кубанскую станицу, куда после войны переехала семья - жена и дети...