Сказ о «балтийцах» и партийных средах

«В Петрограде после перево­рота, — говорил прадед, — была полная неразбериха. Мой брат, матрос-«балтиец», рассказывал, что в то время излюбленным развлечением «балтийцев» был революционный патруль. Они надевали на руки красные повязки, брали карабины и маузеры и шли по поездам трясти «мешоч­ников» — тех, которые в Питере разные товары на продукты меняли. Наберут «балтийцы» про­дуктов и уйдут. Да, кстати, когда настоящий революционный патруль их видел, то сразу прятался — это ж сущие бандиты!

А у нас в полку стали устраи­вать партийные среды. Это когда люди из разных партий (больше­вики еще не успели их прикрыть) приходили в полк и агитировали вступать в их ряды. Были те, кто никуда не записывался. А были и другие, кто записывался во все партии подряд. Меня, как госпо­дина полкового писаря, обраба­тывали с удвоенной энергией. Но я никуда не вступал. А чтоб не доставали, по средам в лес убе­гал, прятался...».

Наступил НЭП. Прадед вспомнил годы, проведенные в обучении, и завел зеленную лав­ку. У Дмитрия Ивановича к тому времени уже было трое детей, поэтому вертеться надо было, как можешь.

Вскоре НЭП закончился, и пра­дед вынужден был все бросить и уехать вместе с семьей в Ленинградскую область. За два года по­ставил дом. Потихоньку обзаве­лись хозяйством, насколько это позволяло советское время, ко­нечно.

Советы и все, что с ними свя­зано, прадед-крестьянин терпеть не мог. Самыми страшными его ругательствами были слова «кол­хозник» и «стахановец». По мне­нию Дмитрия Ивановича, это были что ни на есть пропащие люди. И когда ему какой-нибудь «товарищ» замечал с укоризной, что благодаря Советам время стало лучше, а вместе с ним и люди, прадед усмехался и расска­зывал такой случай…

 

 

Сказ о серебряных полтинниках

«Мой дед Назар Иванович, — говорил он, — жил при царе, хе-хе, эксплуататоре, и работал приказчиком, перевозившим деньги. Возил он на извоз­чике деньги в кожаных мешках в банк и из банка. И вот однаж­ды не хватило ему мешка, и он насыпал серебряные полтинники в шапку. Выходит он из бан­ка, а шапка возьми да разорвись! И посыпались полтиннич­ки серебряным дождем в раз­ные стороны. Городовой это за­метил, дунул в свисток и обра­тился к прохожим: «Господа, расступитесь. Позвольте день­ги собрать». Господа расступи­лись, а кто и помог полтинники с земли поднять. Так ни одна монета не пропала... А теперь, мил человек, выйди-ка из сберкассы и рассыпь деньги. А я по­смотрю, соберешь ли ты хотя бы половину...».

Так прадед Дмитрий Ивано­вич и продолжал жить в Ленинг­радской области до самой смер­ти. Прошел Великую Отече­ственную войну и опять под Реве­лем — прадед никогда не называл его Таллином. Вернулся домой, плотничал. Воспитал детей, вну­ков, застал и правнуков, которые приезжают, смотрят на дом, построенный его руками, и вспоминают, каким удивитель­ным человеком он был.

 

Прадед Дмитрий Иванович (слева) с односельчаниным у церкви в Губачево

БАБУШКА

Валентина Александровна Калачёва, 1917 года рождения

 

День Ангела моей бабушки

Люблю копаться в семейных архивах. Рассматривать старые фотографии. Слушать рассказы о «делах давно минувших дней». Преодолевать суетность времени.

В 2004 году скончалась моя родная бабушка Валентина Александровна Калачёва. Собравшиеся на поминки родные, близкие и знакомые вспоминали ее добрым словом. И мне стало ясно, что ее жизнь достойна романа — настолько она полна удивительных фактов. В моих размышлениях вряд ли удастся осветить и сотую часть бабушкиной биографии, поэтому я остановлюсь на одном эпизоде.

Так случилось, что маленькую Валю в 1920 году взяла на воспитание родная тетя, которую звали Валентина Савельевна. Она была женой богатого петербургского лесопромышленника Григория Винограда и ни в чем не нуждалась. Однако, ее семейную жизнь омрачало несчастье — Валентина Савельевна страдала диабетом и не могла иметь детей. Ее брат, Александр Савельевич, отец моей бабушки, наоборот, жил не богато и воспитывал пятерых. И когда Валентина Савельевна обратилась к брату с просьбой отдать ей Валю, он согласился.

Бабушка со своей тётей Валентиной Савельевной и бабушкой Марией Васильевной. Петроград, 1922 г.

Одним из самых запоминающихся впечатлений бабушкиного детства был праздник – День Ангела. Вот как она рассказывала о нем незадолго до смерти.

— Тетя и я, ее трехгодовалая племянница, были тезками. А в то время День Ангела значил куда больше, чем день рождения. Поскольку нас с тетей звали Валентинами, то праздник, связанный с нашей небесной покровительницей, святой Валентиной, приходился на 23 февраля. Впоследствии Советское правительство постановило отмечать 23 февраля День Советской Армии, так что праздник стал двойным.

В этот день, насколько я помню, погода всегда была морозной и солнечной. Мы рано вставали и отправлялись в церковь на литургию, чтобы почтить нашу святую. Церковь была расположена довольно далеко от нашего дома. Жили мы на углу Знаменской и Невского, а она стояла на Охте.

Вот этот дом. Снимок сделан в 80-е годы XX века

 

Рядом с нашим домом была остановка дрожек. Дрожки — это прообраз современных такси. Только вместо мотора и кабины — лошади и сани. Так вот, чтобы добраться до Охты, приходилось нанимать дрожки. Кучеры особенно зимой выглядели колоритно — такие круглые, надутые в своих ватных кафтанах с красными рукавами. Мне в детстве очень нравилась быстрая езда на санях, когда в лицо дул свежий морозный ветер.

После церкви, где мы исповедовались и причащались Святых Христовых Таин, мы с тетей спешили домой и готовились к приходу гостей. В наш День Ангела всегда было много гостей, потому что тетю люди очень любили. Она была веселой, приятной в общении женщиной. Валентина Савельевна много читала, обладала тонким чувством юмора и имела приятный голос. В кругу друзей она исполняла романсы и даже арии из классических опер. Кроме того, она прекрасно танцевала и часто ходила на балы, где удостаивалась первых призов в бальных танцах.

В День Ангела наш дом походил на благоухающий райский сад. Всюду стояли цветочные горшки с примулами, фиалками, гиацинтами, гортензиями и другими цветами. В то время срезанные цветы дарили редко — в основном в горшках или в специальных бумажных манжетах с землей, чтобы потом цветы можно было пересадить, и они остались бы на долгую память.

Сначала я представляла «литературную программу». Меня ставили на стул, и гости терпеливо и благодарно выслушивали стишок «Кошкин дом» или что-нибудь в этом роде. По окончании они всегда восхищались тетиным «вундеркиндом». А «вундеркинд» тем временем выжидал момент, когда можно будет слезть со стула и незаметно исчезнуть, чтобы поскорее распаковать свертки с подарками, которых гости приносили великое множество.

Затем гости разделялись на группы по интересам. Мужчины проходили к столу, покрытому зеленым сукном, и играли в карты. Дамы садились в кружок и обсуждали последние новости, спорили о литературе или последней балетной постановке. На комоде стоял граммофон, который заменял в прошлом и радио, и телевизор. Дамы слушали пластинки Патти, Карузо, Липковской (певицы, обладавшей изумительным колоратурным сопрано) и записи разных популярных романсов.

Вскоре все собирались в столовой. Посреди стола, покрытого белоснежной скатертью, торжественно возвышался самовар. Тетя разливала чай и подавала его гостям. Обязательным блюдом был специальный миндальный крендель, приготовляемый ко Дню Ангела. Пирожные готовила наша повариха, тетя Анфиса. Я по сей день помню ее маковые рулеты, которые она готовила накануне и сберегала на кухне в буфете. Аромат рулетов потом долго не выветривался, и это создавало на кухне особенный уют.
Наш День Ангела постепенно подходил к концу. Я становилась усталой, сонной, прощалась с гостями и шла спать…

С тех пор прошло более восьмидесяти лет, но я все помню и с грустью думаю, как нам сейчас не хватает таких, ставших вчерашними, праздников.

 

Винтажная история

Судьба моя незавидная — там, где люди безмятежно радуются, я ёжиков рожаю. Причем неправославных:) Замечаю уже не в первый раз. И полагаю, не в последний. Ходили с дочкой в минувшие как-то в «Винтажный цех». Народ бродит меж бюстов Ленина, старых подстаканников, значков, ёлочных игрушек времён советской империи, пальцем энергично тычет в тряпье, цены на которое безбожно взвинчены, называя это праздником. У меня ж крепчала мысль — слава Богу, я покинула эту эпоху. Безвозвратно. Не могу сказать, что питаю ненависть к прошлому, скорее, интерес, но не к красным флагам, поэтому решила организовать свой терапевтический «винтаж». Продолжить исследования в области предков. Что-то я уже написала здесь о приключениях-злоключениях бабушек-дедушек, так что продолжу линию Валентины Александровны Калачёвой, своей бабушки. Её воспитывала тётя, о которой речь пойдет ниже.

Итак, у её «городской» бабушки Марии Васильевны Примак-Бондаревой (1866 г.), проживавшей в Санкт-Петербурге, было трое детей: дочь Валентина Савельевна (1885 г.) и два сына — Николай Савельевич (1889 г.) и Александр Савельевич (1892 г.), отец моей бабушки. Где они учились, неизвестно, но все трое были начитанными и в высшей степени грамотными людьми. А у Александра Савельевича был еще и каллиграфический почерк, поэтому он впоследствии был полковым писарем.

Александр Савельевич Примак-Бондарев, мой прадед

В юности у Валентины Савельевны, бабушкиной тети и центральной фигуры этого повествования, было много ухажеров. Она была симпатичной, хорошо пела и танцевала. Ходила по балам и оперным театрам. Но всё хорошее быстро заканчивается. Сначала помолвка с остзейским бароном была разорвана по неизвестной причине. Это чуть не свело тётю в могилу. Никто не верил, что она выживет после такого нервного потрясения. Но Бог даровал ей успокоение. Однако, бесследно это не прошло — нарушился углеводный обмен, и всю оставшуюся жизнь Валентина Савельевна страдала диабетом, от которого и скончалась в возрасте 49 лет.

 

Валентина Савельевна Примак-Бондарева. Петроград, 1922 г.

Кроме того, она не могла иметь детей, поэтому взяла мою бабушку на воспитание. У её брата Александра было пятеро детей, и жена с ослабленным здоровьем. Так что к обоюдному согласию пришли скоро.

Женщина на фото — это моя прабабушка Ида Тыновна, рядом с ней сидит моя бабушка

в окружении младших братьев и сестер

Через три года после случая с бароном тётя вышла замуж за богатого лесопромышленника Александра Винограда, дядю Шуру (имени точно не знаю, потому что иногда моя бабушка называла его Григорием, но в некоторых письменных источниках он проходит как Александр). Это был очень порядочный семьянин, домосед, без вредных привычек. За всю жизнь у него во рту не было ни капли спиртного. Он не любил застолий, шумных компаний с песнями и танцами. Такая тётина противоположность. Сугубо деловой человек, он целыми днями пропадал то на лесозаводе, то на лесосплаве, то на лесобирже. Отдыхал мало, в основном дома за чтением газет и книг. Любил играть с тётей в шахматы и «тысячу». Изредка дядя Шура с Валентиной Савельевной ходили в театр. Когда дядя бывал дома, тетя вела себя скромно — сама непорочность! Но как только он уезжал в служебную командировку, Валентина Савельевна сразу же звонила своей лучшей подруге Марье Сергеевне. Они молниеносно собирали веселую компанию, приглашали цыган, пели и плясали. Как только дядя Шура возвращался домой, снова начиналась «монастырская жизнь».

Раз в неделю моя бабушка со своей тетей ездили на извозчике к Марии Васильевне (бабушке бабушки) на Петроградскую сторону. Иногда, для разнообразия, ходили туда пешком. Покупали десяток пирожных, шоколад и фрукты. А для Марии Васильевны кофе и папиросы. Как только они приходили к Марии Васильевне, она тотчас вручала моей бабушке огромную мельницу и заставляла молоть кофейные зерна. Ох, как не нравилась ей эта монотонная работа! Примерно треть комнаты Марии Васильевны занимали полутораметровые цветы в кадках: фикусы, дикий виноград, золотое дерево, аспарагус, лимон, китайская роза, на подоконниках в горшках стояли герань, фуксия и примулы. В красном углу висели иконы, перед ними мерцали лампады.

В октябре — ноябре дядя Шура с тётей отдыхали в Ялте.

Валентина Савельевна с мужем. Ялта, 20-е гг. XX века

На это время бабушку отвозили к Марии Васильевне. Бабушка рассказывала, что очень любила коротать сумерки на диване с котом Мурычем на коленях, особенно когда дверца круглой голландской печки была открыта, и можно было заворожено смотреть на тлеющие угли. Язычки пламени лампад слабо колебались, причудливо освещая святые лики. Тишина и покой. Мария Васильевна готовила ужин, а бабушка считала, сколько дней осталось до возвращения любимой тёти Вали. Она очень без неё тосковала. Да это и немудрено. Они были неразлучны. Тётя постоянно таскала её за собой — и в гости, и по магазинам, и в церковь, и по врачам. С особенной благодарностью бабушка вспоминала пешие прогулки с тётей, которые открывали ей Петербург. Во время прогулок Валентина Савельевна шутя научила бабушку читать по вывескам, и с пяти лет её любимым занятием стало чтение. В течение года они обязательно ходили в Эрмитаж, Русский музей, Летний, Михайловский и ботанический сады. На лето тётя снимала дачу либо в Толмачёво, либо в Разливе. В конце августа возвращались в Питер. Конец лета всегда отмечали катанием на пароходе в Петергоф.

Летом 1932 года Валентина Савельевна лежала в Саблинской больнице, моя бабушка (ей в ту пору было 15 лет) каждый день её навещала. Не знаю, как в ту пору лечили диабет, но как-то лечили. Летом 1934 года тётю снова положили в больницу, теперь уже Мариинскую, откуда она не вернулась.

Такая вот история о Валентине Савельевне Примак-Бондаревой: 1885 — 1934. Царствие ей Небесное.

P.S. Мои размышления нисколько не умаляют ценности проекта «Винтажный цех». Всякому цветку своё место под солнцем.