Тема 3. Бытие,человек, познание

 

Шестов Л. Самоочевидные истины (фрагмент из книги «Тысяча и одна ночь»)

Лабиринт. По загадочному капризу судьбы первый дошедший до нас отрывок из сочинений греческих философов гласит следующее: начало всех вещей—беспредельное, «а от того же, от чего они получают рождение по необходимости приходит к ним и гибель; ибо в установленное время oни несут наказание и получают возмездие одна от другой за свою нечестивость». Так думал Анаксимандр две с половиной тысячи лет тому назад, такая мысль возникла у людей на самой заре их философской истории — и это единственные, как я сказал, подлинные слова, которые время сберегло нам от родоначальников европейской философской, мысли. Конечно, Анаксимандр размышлял еще о многом другом и кой-что из его мыслей в изложении других писателей дошло до нас — мы знаем, ведь, даже немного о его предшественнике и учителе, Фалесе. Но из всего сказанного и написанного им самим сохранился в буквальной передаче только приведенный отрывок; поражает это обстоятельство тем, что как раз заключающаяся в нем мысль в значительной степени определяет собой искания и направление всей дальнейшей не только эллинской, но и европейской философии. Видно, Провидениe, решившееся истребить все, сделанное Анаксимандром, не сочло возможным скрыть от суда истории имя того, кто впервые подсказал человечеству смелую мысль о сущности вещей. Почему не решилось? Не заключает ли она в себе некую… нечестивость, которая вот уже две с половиной тысячи лет ждет… возмездия и искупления? Ведь последующая философия была насквозь пропитана этой мыслью Анаксимандра - ни Платон, ни Аристотель, ни стоики, ни Плотин не могли бы без нее ничего придумать. Так что, если мысль Анаксимандра была нечестивой, то была нечестивой и вся философия, а вместе с философией и вся религия европейского, а то и азиатского человечества. И всех нас ждет некая новая и страшная казнь как раз за то, за что мы себе ждали великой и заслуженной награды. Конечно, в первую голову ответственен Анаксимандр: вероятно, поэтому-то Провидение и сохранило его мысль в подлинных словах — Оно хотело, чтобы грядущий судья, во избежание возможного спора, имел в своем распоряжении corpus delicti...¹

В чем же сущность той единственной мысли Анаксимандра, которую Провидение так заботливо оберегало от гибели в течение тысячелетий? Древний мудрец полагает, что «вещи», появившись на свет, вырвавшись из первоначального «общего» или «божественного» бытия к своему теперешнему бытию, совершили в высокой степени нечестивый поступок, за который они по всей справедливости и казнятся высшей мерой наказания: гибелью и разрушением. Вещи, т. е. все видимые, существующие предметы: и камни, и деревья, и животные, и люди. Ни камень, ни верблюд, ни орел, ни человек не в праве были вырываться на свободу индивидуального существования. Из сохранившегося отрывка мы не знаем, в каком виде, по Анаксимандру, верблюду или человеку полагалось существовать. В виде ли Платоновской идеи или как-нибудь иначе. Может быть, по Анаксимандру, и идеи не имеют право на существование, и их самостоятельное бытие, с точки зрения Платона, вполне дозволенное, тоже казалось нечестивым дерзновением родоначальнику эллинской мудрости! Может ему представлялось, что законно существует только единое и что всякое иное, хоть сколько-нибудь самостоятельное существование, выделившееся из единого, и выявившее себя, как нечто независимое, уже есть бытие, имеющее начало и, стало быть, в себе самом носящее угрозы страшнейшей казни—конца. Если разрешается в таких случаях, полагаясь на свое «чутье», высказывать догадки, я скажу, что сам склонен именно к последнему предположению.

 

1 Corpus delicti (лат.) - вещественное доказательство, улика, указывающая на преступление.

Платон, который, в общем, стоял на точке зрения Анаксимандра, все-таки позволил себе некоторое отступление, проявив ничем теоретически не оправдываемую снисходительность по отношению к идеям. Зато Плотин уже не разделял слабости Платона: отдавая должную дань своему великому учителю и уже прочной традиции платонизма, он всей душой ненавидел каждое проявление индивидуального бытия. Для него единое было и началом, и идеалом, и богом. Он, по-видимому, стыдился не только своего тела, как передает Порфирий, но и своей души. Его жизнь была мечтой и напряженным ожиданием слияния с единым. В упоении экстаза он предчувствовал сладость и восторг надындивидуального существования. В обычном же, нормальном состоянии — в состоянии «свободной вещи» - он чувствовал нестерпимую горечь самостного, отделившегося бытия… Вся человеческая «мудрость», именно «мудрость», с незапамятных времен ведет упорную, непримиримую борьбу с индивидуальным существованием. Великие учителя человечества вне борьбы с ненавистным «я» не видят спасения и выхода из мучающих нас противоречий и ужасов бытия. Это можно проследить в истории философии, искусства, морали и даже религии. Библейское повествование о грехопадении первого человека христианские богословы истолковали в смысле, соответствующем философскому умозрению Анаксимандра. Уже первые христианские мыслители, задумываясь над тайною воплощения и крестной смерти Бога, не находили или, вернее, не искали другого ответа, кроме того, который подсказывала им уже развившаяся и созревшая эллинская философия. Cur deоs homo?² Все ответы, даже самые грубые, на этот вопрос сводились к тому, что Бог должен был вочеловечиться для того, чтобы человек мог обожиться. Возьмем для примера хотя бы размышления Григория Великого. Знаменитый папа рассуждал так: когда первый человек ослушался Бога, Бог изгнал его из рая и отдал во власть дьявола, который стал подвергать его всем ужасам земного бытия

 

2 Cur deоs homo (лат) – здесь “Почему Бог воплотился в человека?”

 

вплоть до смерти. Потом Богу стало жаль своего творения и он захотел освободить его из рабства. Но как было это сделать? Ведь Он сам, в порыве гнева, отдал человека Сатане и отдал навсегда. Нарушить свое слово Богу нельзя. И вот Бог решился на хитрость. Он велел своему сыну принять человеческий образ. Дьявол увидел в Христе человека, но не распознал в нем Бога — совсем так, как бывает с рыбой, которая видит приманку, но не замечает под ней рыболовного крючка — и набросился на Христа, как на свою добычу, придав его поруганию и смерти. Но тут-то дьявол и попался. Людей он вправе был мучить и губить, но касаться Бога ему не было дано. Дьявол сам нарушил договор и Бог уже имел возможность со своей стороны не исполнять данного Им слова. Так объясняется загадочная для верующего крестная смерть Спасителя человеческого рода. Для того чтобы люди не умирали, необходимо было, чтоб умер Бог. Адам вырвался из власти Бога, точнее из божественного бытия, — чтоб ему вновь вернуться к божественному, — единственному, по мнению Григория, достойному существованию, нужна была искупительная жертва Сына Божьего.

Рассуждение грубое и отталкивающее. В особенности отталкивает сравнение, которое, по мнению автора, делает его рассуждения особенно убедительными и наглядными: человеческая природа Христа была приманкой, а божественная крючком, на который попался отец лжи. Но, если мы не будем считаться с формой, памятуя, что Григорий Великий, живший в начале средних веков, мог и должен был разговаривать на языкe своего времени, то основная мысль его окажется Анаксимандровой. Библейское сказание об Адамe он понимает в том смысле, что первый человек, вкусивши от древа познания добра и зла, оторвался от существования общего с Богом и стал «быть» для себя. Эта мысль варьируется всеми почти отцами церкви, рассуждавшими на тему cur deоs homo. И бл. Августин видел начало гpеxa в гордыне…

 

Humilitas³ прежде и после всего сводилась к отречению от своей воли, от самостного бытия в целях возвращения к тому райскому бытию, о котором повествует Библия-Superbia⁴ у бл. Августина вовсе не обозначает гордость в том смысле, в каком это слово употребляет псалмопевец, а yтвepждeниe своего права на особое, самостоятельное существование. По-видимому, средние века потому так боролись с плотской любовью, что в ней видели наиболеe полное выражение «гордыни» — того amor sui⁵, которое доходит usque ad contemptum Dei,⁶ в противоположность amor Dei usque ad contemptum sui,⁷ говоря языком бл. Августина. В этой перспективе истолковывалось и Евангелие: враги человеку домашние его; если не возненавидишь отца, мать и так далее. Аскетизм монахов — не только, впрочем, христиан, но и буддистов, мусульман — ставил себе задачей еще в этой жизни истреблять «ненавистное я», дерзновенно позволившее себе вырваться из лона высшего, общего бытия в область непонятной, тягостной, страшной, а потому и неприемлемой свободы.

Борьба с «я», с индивидуальным существованием может и должна считаться наиболее замечательной и захватывающей страницей истории человеческого духа. Она, как и все, что мы наблюдаем в жизни, исполнена противоречий. Суровый аскет, утонченно придумывающий изысканные пытки для себя и других, часто проявлял такую силу индивидуальности, которая исключала всякую возможность допущения, чтоб его дух мог когда-либо слиться с каким бы то ни было первоначалом. Беспощадные к себe и другим папы, вроде Григория VII, несмотря на ниспосланный им свыше «дар слез» были наиболее ярко-выраженными индивидуальностями своего века: не напрасно, ведь, современники называли Григория VII святым Сатаной.

 

3 humilitas (лат.) - смирение.

4 superbia (лат.) - гордыня.

5 amor sui (лат.) - любовь к себе.

6 usque ad contemptum Dei (лат.) - забвение Бога.

7 amor Dei usque ad contemptum sui (лат.) – любовь к Богу, доходящая до забвения себя.

 

Люди так уже устроены, что их идеалы очень редко бывают адекватными выражениями их духовных устремлений. Но дело от этого нисколько не ме-няется. Остается несомненный исторический факт, что люди в течение тысячелетий исповедовали идею Анаксимандра о том, что индивидуальное существование есть некая нечестивость, что все единичное оскорбляет Божество или природу и потому подлежит истреблению. Сама природа установила этот закон, и лучшее, высшее, что может делать человек — это помогать природe, исполняя ее веления. Те философы, которые хотели быть «мудрецами», т. е. те, которые учили людей, как нужно жить, учили, что главная и самая существенная задача человека — истреблять в себe свое индивидуальное «я»… Шопенгауэр и в христианстве ценил только презрение к дарам мира, к индивидуальному. Правда, про него, как и про монахов и инквизиторов, можно было бы сказать, что, громя индивидуальное, он сам был необыкновенно выраженной индивидуальностью. И такой интересной, такой подкупающей, что я не удивился бы, если бы природа, увидев Шо-пенгауэра, забыла бы о своем первоначальном решении, пошла бы на уступки и согласилась, хотя бы в виде исключения, не воздавать ему за грех его существования, только бы не пришлось истребить его.

И вот тут является вопрос необычайного значения. Если природа вовсе не так уже верна своим вечным заданиям, если она может каяться и отрекаться от принятых решений, как раскаялся и библейский Бог в том, что он изгнал Адама из рая, если она пожалела Шопенгауэра и охранила его от гибели и только, чтоб не посвящать нас в свои тайны, подвергла его общей, видимой участи — он ведь и состарился и умер, как все остальные люди — если природа, далее, не для одного только Шопенгауэра сделала исключение, если она гдe-нибудь в своих беспредельных владениях хранит и Александра Македонского, и Моцарта, и еще других, то правы ли люди, следующие в своей философии Анаксимандру? Не поторопился ли греческий мудрец с заключением, приписав первоначалу ту неизменность, которую мы

 

привыкли чтить на Земле? Все вещи, как показывает опыт, гибнут, все живое умирает, стало быть, все вещи заслуживают гибели, все живое —смерти. Для теоретического ума такой общий закон представляется чрезвычайно заманчивым и соблазнительным. Но естественно и усомниться: не слишком ли мы культивируем в себе потребность в теоретизировании? Не жертвуем ли мы всем, даже истиной, от имени которой тeopия предъявляет свои права, ради призрачных целей? Так что, если уже говорить о нечестивости, то не вернее ли будет заподозрить в ней не все человеческое существо, а только одну сторону этого существа. Мы хотим понять и объяснить все, сразу и до конца, а потому всегда и везде теоретизируем. И, думая, что теория равняется истине, до такой степени ей вверились, что у нас никогда и не возникает мысль о том, что как раз она сама, та, которая берет на себя право судить о том, где нечестивость и где благочестие, в своей претензии судить может оказаться нечестивой. И в самом деле, допустите, что мое предположение правильно, что природа и в самом деле способна менять свои решения и законы… что природа не только пощадила Александра и Моцарта, но сберегла и продолжает беречь их, радуясь на них и дорожа в них именно их самобытностью, их гордостью, их дерзновенным желанием и способностью существовать и быть не в «лоне», а на свободe. Как тогда оценим мы изречение Анаксимандра и ту европейскую мудрость, которая неизменно держится в течение многих веков на этом изречении?

Допустим еще и вот что — ибо и в этом нет ничего недопустимого; допустим, что философия есть не только рассуждение, что слово претворяется в жизнь. Что люди, уверовавшиe в Анаксимандра, успешно убивали в себе индивидуальность, способность довлеть себе и потом, в качествe средних вещей, всегда заменимых другими атомов, оказывались уже ни на что не нужными ни в этой, ни в иной жизни и потому подлежали истреблению! Что скажете вы тогда по поводу вековой мудрости человечества? Ведь может случиться, что тот человек, который уверует, что

le moi est haissable⁸, в конце концов из своего «я» сделает нечто столь жалкое, слабое и трусливое, что и в самом деле заслуживает только презрения и отвращения. Хорошо еще, если природа безмерно богата и не боится никаких жертв, но ведь нет ничего невероятного и в противоположном предположении. А что, если природа бедна «индивидуальным» и что основная творческая работа ее состоит в том, чтоб создавать индивидуальности… которые, подобно орлам, не боятся и любят уединение, ибо у них есть силы, нужные для того, чтоб нести тяжесть короны, т. е. существовать самостоятельно, а не в чем-либо ином. И это, стало быть, насколько мы учились у Анаксимандра, Платона, стоиков, Плотина, христианских философов и т. д. и старались преодолевать свою индивидуальность, убивать свое «я» и т. п. — мы совершали величайшее преступление? Природа молчит и не выдаст своих тайн смертным. Почему? Не знаю: может быть не хочет, а может быть не может. Если не может, то каково должно быть ее отчаяние и ее ненависть к учителям мудрости, которые, проповедуя le moi est haissable, подрезывают в корнe всe cмелые попытки самодеятельного бытия. Ведь они парализуют ее благороднейшие, возвышеннейшие и вместе с тем заветнейшие начинания. Она стремится сделать человека субстанцией, causa sui⁹, независимым от всего, даже от себя самой, его сотворившей природы. А человек, точно рак, пятится назад, обратно в лоно, из которого он вышел. И это у нас принято называть мудростью! Наши учителя воспитывают нас в природоборчестве, они поставили своей задачей во что бы то ни стало, помешать нашей матери привести в исполнение свои грандиозные замыслы!

 

8 le moi est haissable (фр.) – индивидуальное “я” ненавистно.

9 causa sui (лат.) - причина самой себя, т.е. то, что в своем существовании и своих свойствах не зависит от другого, не определяется другим, а есть нечто отдельное и самостоятельное.

 

И ради чего? Исключительно ради теоретических целей! Человек не может понять миpa, если он не допустит, что все, что имеет начало, должно иметь и конец, и, если он не выведет многообразия из единого…

Л.Шестов «Самоочевидные истины». – Мысль и слово. С.Пб., 1917. С. 121 – 125.

 

ВОПРОСЫ К ТЕКСТУ

1. «Беспредельное» у Анаксимандра может быть прояснено через синонимы «бытие», «единое». Сам термин «беспредельное» подчеркивает, что пока вещи находятся в соединении с единым, они лишены предела, т.е. границы, отделяющей их от других вещей, так что все сливается в единое. Отсюда о предел енность вещи может быть понята как наличие границы, предела. Стать собой, т.е. единичной, индивидуальной вещь может лишь путем отделения, отграничения от единого. Выделившись из единого, вещь тем самым наносит единому ущерб, а сама, с точки зрения Анаксимандра, проявляет непомерную гордыню и за это должна быть наказана смертью, т.е. возвращением в единое.

Вопрос: что, по мысли Анаксимандра, - единое или единичная вещь - изначально имеет право на существование, а что это право узурпирует? Что имеет вечное существование, а что рождается и в силу этого обречено умереть?

2. Какая философия, по мнению Шестова, базируется на представлении о превосходстве единого над индивидуальными вещами?

3. Поясните, почему Плотин стыдился своего тела.

4. Средневековые богословы в своем мировоззрении – последователи Анаксимандра. Они любят и превозносят единое, а отдельные индивидуальные вещи считают чем-то ущербным и нечестивым. В соответствии со своим мировоззрением они истолковывают Библию: возомнивший о себе Адам пожелал вкусить плодов познания – этим он оторвался от Бога (подобно тому, как «вещи» у Анаксимандра оторвались от единого), ибо знать столько же, сколько знает Бог – это значит стать равным ему и отдельным от него; за гордыню Адам был наказан смертью – Бог отдал его в лапы Сатане, а Сатана есть «князь мира сего», т.е. мира, где нет единства, а есть множество отдельных вещей, каждая из которых отстаивает свою отдельность, свою индивидуальность, любит себя и враждует с остальными, поэтому идет вечное борение всех со всеми и все причиняют друг другу страдание, а кончается все смертью; спасти человека от Сатаны и смерти можно только путем возвращения его в единое, т.е. путем воссоединения его с Богом.

Вопрос: Что должен сделать Христос, чтобы вернуться к Богу самому и открыть всем людям путь к Богу и вечной жизни? (От чего он должен отказаться и каким путем?)

5. Покажите, что не только идеи средневековых богословов, но и мировоззрение (и практика) средневековых аскетов тоже возникают под влиянием идеи Анаксимандра.

6. А теперь попробуйте доказать, что популярное в советские годы суждение «коллектив всегда прав» тоже в основе своей имеет идею Анаксимандра.

7. Широко известна сталинская трактовка гражданина как «винтика» государственной «машины» (негодный винтик всегда можно заменить другим). Есть ли здесь подобие с превознесением единого у Анаксимандра? Ответ поясните.

8. Как вы поняли, почему папу Григория YII его современники называли святым Сатаной?

9. Чему учили людей философы, которые исповедовали идею Анаксимандра?

10. Теория обобщает: от отдельных фактов нашего опыта переходит к формулированию закона (наблюдая факты смерти конкретных людей и вещей, делает вывод о смертности человека вообще и всех вещей вообще). Проверить, верен ли этот закон, невозможно, ибо мы не можем пронаблюдать гибель всех людей и всех вещей, а только некоторых. Но теоретик соблазняется сформулировать такой закон. Почему? Что, с точки зрения Шестова, толкает теоретика к этому?

11. В чем видит Шестов главное преступление теоретиков против Природы?

12. В чем, с точки зрения Шестова, причина, заставляющая теоретиков превозносить единое, а не единичные вещи?

13. Считает ли сам Шестов приверженность европейской философии к единому оправданной и полезной для жизни людей?