Прости меня, ma petite, но у меня нет времени

Я думала, он извиняется, что сейчас застрелит Ричарда, но вдруг я ощутила его силу. Она не захлестнула меня, не придавила меня, как сила Ричарда: она просто была и делала, что хотела. Я ощутила ее почти как щелчки сувальд в замке: щелк — и он убрал от Ричарда кровожадность, будто вынул чашку из руки, щелк — из жажды крови возникло иное плотское желание, еще раз щелк — и оно полилось в меня.

В мгновение ока Ричард опустил голову, и я увидела, как тело его снова становится человеческим, и знала, что сейчас его не надо будет убивать. Миг на чувство облегчения — и ardeur рванулся сквозь меня, как до того зверь, а мое тело забыло о своих ушибах и ссадинах. Оно забыло обо всем, кроме одного. Ardeur сделал то, что делал всегда — захлестнул мужчину, которого я касалась и унес его прочь вместе со мной. Я уже была на полу, а он на мне, когда я вспомнила, на кого я смотрю снизу вверх. Рафаэлю, царю крыс, все же предстояло сейчас стать пищей.

Рафаэль пронес меня по коридору — я обхватила его ногами за пояс, руками за плечи, впилась губами в его рот. У двери он споткнулся и чуть не упал — ему пришлось ухватиться руками за косяк. Он тут же поспешно подхватил меня нетерпеливой рукой, хотя опасности уронить меня не было — для этого меня пришлось бы отдирать по частям. Я тонула в ощущении вкуса его губ, аромата его кожи. От него пахло дымом — не сигаретным, а древесным, и еще солью, как от копченого мяса, продымленного и просоленного, нежного и прямо просящегося в рот. Я ощущала, как рвется он ко мне, знала, просто знала, что давно уже не было ответа на эту его нужду, так она была остра, столько накопилось силы, так долго ей отказывали в удовлетворении. Он был — пир, ожидающий едоков.

Последняя мысль не была моей.

Мы упали под стену сразу за дверью. Ощущение, когда он навалился на меня, стукнув об стену, заставило меня вскрикнуть, а он прижался ко мне сильнее, и даже через одежду чувствовалась твердость и готовность. Я снова вскрикнула и прижалась к нему, но слишком много шмоток на нас было надето, мешали. Я застонала прямо ему в рот, в таком нетерпении, что не могла слов найти.

Рафаэль оторвался от моих губ, рукой придержал, чтобы я не ткнулась в него, чтобы видны были мои глаза.

У тебя глаза как синий огонь, — шепнул он.

Синий, подумала я, а у меня глаза карие. Но тут сила Жан-Клода смыла прочь все колебания, и он наполнил мой череп, как раньше наполнил глаза. Рот был мой, но произнес он слова Жан-Клода:

Огонь горит лишь для тебя, Рафаэль, для тебя одного.

И в этот момент это было правдой — мы хотели только Рафаэля, нужен был нам только он.

Рафаэль провалился вглубь наших глаз. В какой-то момент он качнулся вперед, уперся рукой в камень стены позади меня; он всматривался нам в глаза, и лицо его выглаживалось, становилось пустым, ожидающим приказа — как у всех жертв вампиров, которых мне приходилось видеть… но нет: его лицо заполнилось жаждой, желанием, месяцами и годами голода. И в тот же миг это желание было в его руках, рвущих на мне футболку. Рот Рафаэля впился мне в груди, губами и зубами, так грубо, что сам царь крыс отшатнулся назад, пытаясь избавиться от нашей силы. И где-то в глубине его существа тлел страх, что он нас может ранить. Мы засмеялись, засмеялась эта странная смесь из меня и Жан-Клода, и потому мой смех обволок кожу Рафаэля, заставил его задрожать. Неожиданно, резко я вцепилась зубами ему в шею, вонзилась в гладкую упругую плоть. Ухватив меня за волосы пятерней, он отдернул меня прочь — из его шеи текла кровь, а он впился мне в губы так, что наши зубы заскрипели друг о друга. Языком и губами целовал он меня, пока не вылизал вкус своей крови у меня изо рта.

Рванул — джинсы на мне разорвались по шву, тело дернулось от силы рывка, ощущение рвущейся на теле ткани заставило тихо пискнуть. Разорвались трусы, и снова ощущение вызвало тихий звук. Я прижалась к нему, но нарвалась только на материю — эта горячая, нетерпеливая плоть была скрыта от меня, и я заорала в досаде.