ГЛАВА I. Сенсационный дебют 4 страница

 

— О чём это вы тут секретничаете? — внезапно спросила хорошенькая балерина.

 

— Профессор читает мне лекцию по истории, — улыбаясь, ответила артистка.

 

— Истории любви? — прищурив красивые чёрные глазки, заметила француженка.

 

— О, нет, — спокойно ответил профессор. — Просто средневековую историю одного из рыцарских орденов, о котором писали столько немецких поэтов, начиная с Миллера.

 

Разговор снова перешёл на искусство, постепенно привлекая присутствующих.

 

Профессор Гроссе рассказал несколько исторических эпизодов так увлекательно, что даже дамы слушали с величайшим интересом.

 

Когда он кончил, оба агента многозначительно переглянулись.

 

— Талантливый молодой человек, — заметил “директор” Закс со своей сладчайшей улыбкой.

 

— Чересчур талантлив, — отрывисто выговорил Бентч. — Вы слышали, конечно, поверье, что талантливые дети живут недолго.

 

Оба “агента” снова переглянулись и, закурив сигары, спокойно откинулись на спинку мягких кресел.

 

ГЛАВА VII. В масонской ложе

 

На углу двух небольших, но элегантных улиц, расположенных в самом центре Берлина (соединяя знаменитый бульвар “Под липами” с центральным складом на “Фридрихштрассе”), стоит маленький серенький домик, кажущийся ещё меньше от близости окружающих его 6-ти и 7-ми этажных великанов.

 

В этом домике всего полтора этажа по одному фасаду и два по другому. Оба фасада отделены от тротуаров обеих улиц не широкими, но тенистыми палисадниками, в которых густо разрослись кусты сирени и акаций, в рост человека; старые липы и каштаны, достигающие своими ветвями до крыши, наполовину скрывают самое здание и совершенно прячут всякого, входящего в узкую незаметную калитку.

 

Пышная зелень в центральной части города не мало удивляла прохожих, не знающих того, что за этой высокой решеткой, полускрытая кустами и деревьями, помещается главная квартира немецких масонов, ложа “Друзей человечества”, открытая в Берлине ещё при Фридрихе Великом.

 

Сегодня к числу масонских “Друзей человечества” должен был присоединиться и принц Арнульф, уже знакомый нашим читателям.

 

В ответ на просьбу молодого принца разрешить ему вступить в союз, высокие цели которого известны всему миру, император улыбнулся загадочной улыбкой и ответил:

 

— Я ничего не имею против “великодушных принципов” вообще. Ты же совершеннолетний, знаешь, что делаешь. Почему я и не считаю себя вправе вмешиваться в твою личную жизнь. Будь ты военным, — дело обстояло бы иначе. Но с тех пор, как ты вышел в отставку...

 

— Не по моей вине, ваше величество... Моя сломанная нога...

 

— Знаю, знаю, — перебил император. — Твоя сломанная нога не мешает тебе ездить верхом, танцевать и кататься на коньках, но мешает оставаться на военной службе... Нет, нет, милый друг... Не надо объяснений. Я прекрасно понимаю, что жить в “резиденции” хорошеньких актрис приятней, чем командовать полком в каком-нибудь захолустье... В наше время молодёжь была иного мнения, но... о вкусах не спорят. И если тебе нравятся масоны, почему бы тебе и не познакомиться с ними поближе. Пожалуй, просвети и меня, если откроешь что-либо особенно великолепное в своих новых “братьях”... От “обета молчания” они, конечно, освободят тебя, ради обращения императора германского в масонскую веру.

 

Не зная, принять ли эти слова императора за шутку или позволение, принц Арнульф, тем не менее, решился поступить в ложу “Друзей человечества”, в которой у него было не мало знакомых.

 

К десяти часам вечера древний ритуал принятия нового члена был уже исполнен. Все полагающиеся обряды были проделаны в большой круглой зале со стеклянным куполом, но без окон, слабо освещённой зелёным огнём спирта, смешанного с солью.

 

Принц Арнульф без сапога на левой ноге и с обнажённой левой стороной груди введён был “поручителем” — один из высших сановников финансового ведомства... Он ответил на традиционные вопросы традиционными же словами, до смысла которых не доискиваются, повторяя машинально заученные наизусть фразы. Затем с “ищущим света” проделали обязательные испытания. №1: заряженный пистолет, из которого “ищущий света” должен был застрелиться по приказанию старшего “мастера”, причём пуля пропадала в рукоятке, при поднятии курка. Затем следовал №2: кубок, наполненный кровью “изменника”, убитого на глазах посвящаемого. Кубок этот подносили увидавшему “малый свет” с приказанием: выпить “кровь предателя” за “погибель всех изменников великому делу”...

 

Проделывая эти обряды, испытуемые не задумывались об их символическом значении и не догадывались спросить себя, а нет ли в самом деле, капли христианской крови в этом “кубке смерти”...

 

Вся длинная программа посвящения в первую или младшую степень масонства (дающую звание “ученика”) была исполнена с подобающей серьёзностью.

 

Настоящий смысл всех этих обрядов знали лишь немногие, и уж, конечно, среди блестящего общества, собравшегося отпраздновать “братской трапезой” приём нового собрата, не было ни одного, кто бы знал достоверно, что такое франкмасонство, служить которому “состоянием, умом, сердцем и даже жизнью” так легкомысленно клялись все присутствующие.

 

Среди этого многочисленного общества знал правду о целях масонства, может быть, один лорд Дженнер. А между тем, в круглом зале, превращающемся из гробницы Адонирама в самую прозаическую столовую, после принятия каждого нового “брата”, собралось немало выдающихся людей, явившихся со всех концов света. Тут были представители высшего германского общества, были талантливые писатели, художники и учёные. Были не только немцы, но и французы, англичане, американцы и даже русские. Были и евреи не в очень скромной пропорции, могущей привлечь внимание даже не особенных любителей “избранного племени”, ибо в первых степенях масонства нередко встречаются иудофобы, не подозревающие, что они служат тайному обществу, являющемуся созданием и собственностью иудейства, тем оружием, с помощью которого евреи надеются отвоевать себе всемирное владычество над порабощенным и обезличенным христианским человечеством.

 

Глядя на блестящее собрание представителей всех государств и народов, председатель “банкета”, — великий мастер Шотландии, присланный специально для торжественного посвящения принца Арнульфа, лорд Дженнер презрительно усмехался, в глубине души своей недоумевая, каким образом ум, талант, знания, опытность, так просто, спокойно, по-детски глупо попадаются в ловушку, где приманкой служили человеколюбие, прогресс, всеобщее братство народов, вечный мир, духовное усовершенствование и прочие “побрякушки”, как игрушки детям бросаемые этим людям настоящими масонами, великим “тайным обществом”, остающимся всегда и везде одинаково опасным “разрушителем государств и развратителем народов”.

 

Как же было не смеяться лорду Дженнеру, человеку, лучше всех знающему историю всесветного жидовского заговора.

 

ГЛАВА VIII. Заседание великого международного синедриона

 

В то время как в круглой зале, на официальной “братской трапезе” в честь нового “свободного каменщика” принца Арнульфа, рекой лилось шампанское и красноречие на самые возвышенные и гуманные темы, в нижнем, полуподвальном этаже домика, в такой же круглой зале, но только с каменными сводами вместо стеклянного купола, засело другое собрание, менее многолюдное, но зато несравненно более осведомлённое о сущности и цели масонства.

 

Здесь тоже было немало людей, съехавшихся из самых отдалённых частей света, из различных государств. Но, несмотря на это, лица присутствующих казались однообразными, что и было вполне естественно, так как в жилах их текла иудейская кровь, в более или менее чистом виде.

 

Однако, несмотря на общность типа, какое разнообразие физиономий, выражений и манер! Рядом с безукоризненным английским джентльменом лордом Джевидом Моором, сидел не менее безукоризненный французский “жантильом” — барон Аронсон, которого называли “одной из правых рук” международной семьи всесветных банкиров, миллиардеров Блауштейнов.

 

По правую руку барона Аронсона поместился необычайно некрасивый господин, средних лет, с лицом калмыцкого типа, с узкими, как щелки, приподнятыми к вискам глазами и приплюснутым широким носом. Это был известный петербургский банкир, Леон Давидович Гольдман, которому всесветная фирма Блауштейна “передала в распоряжение Россию”... Так, по крайней мере, говорили на бирже знатоки финансовых вопросов.

 

(справа: один из прототипов - Гораций Гинзбург, чей сын - Альфред Гинзбург - "эффективный менеджер", ставший организатором расстрела рабочих на Ленских рудниках в 1912 г.)

 

Необыкновенно умный и необыкновенно проницательный, Гольдман пользовался репутацией гениального дельца, умеющего создавать “дельце” из ничего. Благодаря столь редкому таланту, Гольдман, живя в Петербурге, состоял директором-распорядителем чуть ли не полсотни различных фабрик, заводов, пароходных и железнодорожных линий, рудников и приисков, разбросанных по “лицу земли русской”, получая около трехсот тысяч ежегодного жалованья, к тому же “гарантированного”.

 

Возле Гольдмана сидели ещё два представителя России — “биржевых короля”, — Литвяков и барон Ротенбург, московский и петербургский дельцы, столь же мало похожие друг на друга, как старый еврей-лапсердачник похож на сугубо “цивилизованного” столичного франта.

 

Московский банкир — ещё молодой человек — Яков Лазаревич (читай: Янкель Лейзерович) Литвяков, принадлежал к тому сорту евреев, которых отцы и деды, всеми неправдами скопившие миллионный капитал, “пустили в университет”, где можно сделать “ уф самые прекрасные знакомства ”. Молодой жидочек сумел исполнить мечту своих тателе-мамеле и так успешно “делал знакомства”, ухаживая за каждым, случайно встретившимся, сыном или племянником влиятельного человека, что к 35-ти годам был уже мужем настоящей русской дворянки, предки которой записаны в шестую часть родословной книги. Через год после свадьбы, при посредстве своего тестя, старого русского аристократа, за которого будущий зятёк заплатил 400 тысяч вексельных долгов (по двугривенному за рубль), Литвяков получил не только титул барона, но и камер-юнкерский мундир.

 

(слева: прототип персонажа - банкир Яков Поляков, имевший ещё двух братьев банкиров - Самуила и Лазара)

 

Внешность барона Литвякова немало способствовала его успехам. Он был красив, и, главное, умел причёской, одеждой, манерой носить усы, “по-гвардейски”, и подвивать чуть-чуть рыжевато-белокурые волосы, — так искусно изображать “кровного русского”, что только очень опытные наблюдатели и знатоки еврейского типа могли бы подметить в его красивых карих глазах то злобное лукавство, которое выдаёт еврея во всяком платье до седьмого поколения включительно.

 

Барон Александр (читай: Сруль Моисеевич) Ротенбург, петербургский банкир, был глубоким стариком. Сохранив характерный облик ветхозаветных пророков, какими изображают их художники, барон Ротенбург носил длинные серебряные кудри, падающие по плечам, и такую же бороду. Его красивое, характерное и умное лицо, с правильными старческими складками, освещалось большими черными глазами, сохранившими силу и блеск молодости. При этом было что-то патриархальное в его манерах, в его голосе, в способе выражаться, что-то ветхозаветное в лучшем смысле этого слова. Одевался барон Ротенбург просто и строго, следуя моде лишь настолько, чтобы не казаться смешным.

 

(справа: прототип персонажа - банкир Ротштейн, сотрудник банков немцких Мандельсонов и французских Ротшильдов, прозванный "тень Витте")

 

Против сидящих рядом “русских” баронов поместилась целая группа представителей южных латинских государств: Испании, Италии и Португалии. Все они были маленькие, юркие фигурки из “цивилизованных” еврейчиков, в модных ярких галстуках и пёстрых жилетах, и принадлежали к “либеральным профессиям”: адвокаты, врачи, архитекторы или журналисты в смокингах, с холёными руками и до блеска вылощенными ногтями.

 

Другого типа были немецкие евреи. Серьёзные и спокойные, чуждые южной вертлявости и северной неповоротливости, они держались с достоинством, как и подобало людям с известными именами в науке, литературе или искусстве. Тут было два популярных профессора, один баварский актёр, главный режиссёр королевского театра, три талантливых писателя и, наконец, уже знакомые нам “влиятельные” критики Берлина, “доктора” Мильдау и Вальдау.

 

От Швеции явились два политических деятеля еврейского происхождения. От Финляндии приехал раввин, характерный облик которого казался вырезанным из старой картины, да два нееврея — единственные в этом иудейском собрании, представители двух партий, ненавидящих Россию. Один из них сенатор, шведоман, другой — главный оратор социал-демократической партии, придуманной иудеями в качестве новой приманки для начинающих прозревать “гоимов”. С тех пор рабочие, одураченные и обманутые вербовщиками социал-демократической партии, покорно идут на пристяжке у жидо-масонов, не замечая того, что она на деле является представительницей того самого капитала, которому объявила войну на словах.

 

В общем, вокруг крытого зелёным сукном стола сидело двадцать семь душ, представителей большинства государств земного шара.

 

Только один человек резко отличался своим нееврейским лицом, хотя в его жилах текло немало иудейской крови. Это был русский граф немецкого происхождения, влиятельный сановник, прославляемый заграницей и ненавидимый в России. Сын и внук чистокровных евреев, граф Вреде походил лицом на русскую графиню, принёсшую его деду дворянское имя, единственной наследницей которого она была, а своему сыну и внуку чисто русскую красоту, заставившую всех позабыть о том, что графы Вреде были только привитая ветвь на древнем родословном дереве.

 

(слева: прототип персонажа - граф Витте)

 

К сожалению, даже устойчивая еврейская наружность изменяется легче, чем еврейская душа, и граф Вреде, с таким неподражаемым искусством разыгрывавший роль русского аристократа и русского патриота, готового “костьми лечь” за самодержавие, в сущности, был таким же евреем, как и остальные двадцать шесть делегатов всемирного франкмасонства, или, верней, всемирного кагала, управляющего франкмасонством.

 

Подземный зал резко отличался от помещения масонских лож, оборудованных специально для заседаний с участием членов первых посвящений, в то время как официальные помещения этих лож снабжались всевозможными мистическими или символическими предметами и вышитыми коврами на стенах, изображающими то различные сцены ветхого завета, то карту всемирного распространения масонов, то план будущего храма Соломона, созидание которого является официальным предметом занятий “свободных каменщиков”. Посвящаемым оно объясняется так: “сие следует понимать иносказательно — подразумевается храм души человеческой, воссозидать который значит очищать душу от низких и грешных чувств, украшая её высокими достоинствами, составляющими сущность учения Христова”...

 

Постоянно повторяемое новопоступающим членам имя Христа Спасителя не мешало масонам выбирать для украшения своих лож, так же, как и “передников”, исключительно сцены из ветхозаветной истории, символическое значение которых члены высших посвящений, или “мастера”, понимают совершенно иначе, чем “ученики” и “подмастерья”, знающие только объяснения своих руководителей, мало чем отличающиеся от того, что привыкли слышать христиане в детстве на уроках священной истории и катехизиса.

 

Правда, выбор этих сцен и символов мог бы возбудить подозрение в человеке дальновидном или... предупреждённом. Но такие не допускались в масонские ложи, как опаснейшие враги. Наивные же люди, присоединявшиеся к союзу “свободных каменщиков”, просто из любопытства, как принц Арнульф, или из желания действительно поработать на пользу человечества, как добрая треть поступающих, совершенно равнодушно относились к ветхозаветным картинам, как и ко всем древним “обрядностям”, сохранившимся, по мнению легковерных и легкомысленных людей, только из уважения к “историческому прошлому”.

 

Да и мог ли придти в голову современному человеку, привыкшему относиться насмешливо ко всему на свете, вопрос, почему в ложах изображаются продажа Иосифа братьями и жертвоприношение Исаака?

 

Могла ли христианину, даже потерявшему веру, но всё же всосавшему христианское мировоззрение с молоком матери, придти в голову чудовищная мысль, что здесь извращается священное сказание об испытании веры Авраама, в оправдание гнусных каббалистических преступлений?

 

Увы, если бы мистическое значение масонских символов стало известно, если бы искусные злодеи не умели так удачно гипнотизировать избранные ими жертвы, то добрая половина “братьев каменщиков” первых степеней с ужасом убежала бы из преступных “лож”, отрясая прах от ног своих...

 

Но... одни не знают, другие не верят, третьи не хотят ни знать, ни верить, а в результате иудомасонтво расплывается всё шире, подобно ядовитому лишаю, разъедающему тело человеческое, и губит одно христианское государство за другим.

Соединенное международное собрание настоящих главарей масонства с одной стороны и всемирного кагала с другой, носящее название “верховного синедриона”, управляет более или менее непосредственно всеми тайными обществами всего мира. Никаких символических “игрушек” в помещении этого “великого судилища” не было. Люди, собравшиеся здесь, были слишком серьёзны и слишком много знали, чтобы забавляться подобными “мелочами”. Они спокойно сидели вокруг своего покрытого зеленым сукном стола, на котором лежало и стояло всё то же, что можно было видеть в любом министерстве любого государства, т. е. чернильницы, карандаши, листы белой бумаги и только... Очевидно, собравшиеся здесь не нуждались во внешнем напоминании цели этого “заседания”.

 

Не было между ними заметно и каких-либо иерархических различий. Все держались как равные, не исключая и председателя, обыкновенно выбираемого собранием перед каждым “очередным”, т. е. ежегодным съездом, и только на одно заседание. Правда, бывали собрания внеочередные, созываемые исполнительной властью иудомасонства, “советом семи”, или единолично таинственным “блюстителем престола израильского”, который избирается великими “мастерами” масонства и главными раввинами различных государств через каждые семь лет (с правом переизбрания, впредь до появления иудейского “мессии” — антихриста).

 

В таких экстраординарных заседаниях председательствует посланный созывающего съезд, снабжённый особыми полномочиями и правами.

 

Но на этот раз заседание было очередное, ежегодное и председательствовал избранный закрытой баллотировкой представитель Англии, барон Джевид Моор.

 

 

ГЛАВА IX. Верховный синедрион нашего времени.

 

Занятия иудо-масонского великого “судилища” начались до прихода лорда Дженнера, председательствовавшего на “братской трапезе” в честь принца Арнульфа. Но, как и всегда, в начале каждого “очередного” заседания разбирались второстепенные вопросы местного характера. С появлением второго уполномоченного масонства Англии, великого мастера шотландских масонов, покинувшего круглую залу банкета под предлогом нездоровья, началось обсуждение серьёзных общих дел. Отправляясь на этот тайный съезд представителей всесветного иудо-масонства, каждый из присутствующих принимал нужные меры для того, чтобы в том государстве, гражданином которого он считался, не догадались ненароком о цели его путешествия. Для этого уезжающие, особенно занимающие видное положение в обществе или на службе, оказывались в нужном городе всегда “случайно”. Кто “по делам”, кто “проездом”, кто “по болезни”. Если бы доверчивые правительства догадались проследить за здоровьем всех едущих лечиться за границу сановников либерального пошиба, сколько неожиданностей раскрылось бы! Но... кто же станет не доверять бедному “больному”, уезжающему посоветоваться со “знаменитым профессором”?

 

Графу Вреде, по крайней мере, этот предлог сослужил верную службу раз десять, если не больше. Да и ему ли одному...

Проверка полномочий присутствующих состояла, конечно, не в документах, могущих попасть в чужие руки, а в каком-либо таинственном слове, смысл которого часто оставался непонятным даже повторяющему его, или в каком-либо жесте, сопровождаемом передачей самого обыденного предмета: платка, папиросы, конверта с листом белой бумаги внутри и т.п.

 

Барон Джевид Моор, здесь председательствующий, доложил почтенному собранию о положении двух величайших европейских организаций, действующих параллельно, — знаменитой “Алит” (Alians Internationale Israelite) — международного еврейского союза, официально занимающегося только благотворительностью, — и франкмасонства.

 

— С чувством горделивой радости можем мы оглянуться на успехи последнего времени, — закончил барон Джевид свою речь. — Нами достигнуто многое... Не говорю уже о денежной силе еврейства, накопляемой веками. Не говорю даже о порабощении всемирной печати, находящейся почти полностью в наших руках, так что мы можем в каждую минуту не только “руководить” так называемым общественным мнением любого государства, но даже заставлять целые народы смотреть нашими мыслями. При помощи наших газет и журналов мы можем придавать громадное значение каждой мелочи, выгодной для нас, и замалчивать, т. е. заставлять забывать самые серьёзные вещи, важные для гоимов. Мы можем изобретать, извращать или отрицать факты и события, превращая чёрное в белое и вредное в полезное, благодаря покорно исполняющим наши приказания официальным или официозным телеграфным агентствам, которые в данное время, все без исключения, в полной зависимости от нас... Это порабощение печати было необходимо для выполнения плана, намеченного в чрезвычайном соединенном заседании “великого синедриона” и совета семи. Закончив его, мы можем перейти к статье 2-ой нашей программы и заняться порабощением школы, без которой нам не удается развратить христианские народы настолько, чтобы они утеряли способность сопротивления, утратив понимание своего достоинства, своих выгод и даже своего самосохранения. В школах формируются души будущих поколения наших врагов. Школы гоимов должны быть таковы, чтобы прошедший их ребенок и юноша выходил отравленным неверием, развратом и равнодушием ко всему, кроме грубой животной чувственности. Подробности нашей школьной программы разработаны комиссией наших учёных педагогов. Перед каждым из нас лежит отпечатанный экземпляр этой программы. Начало школьного порабощения уже сделано во Франции, где так прекрасно удавались нам все первые опыты. Собственными руками французов разбили мы их древний исторический оплот — монархию, мы сделали свою “великую революцию”, утопив в море крови честь и силу Франции... надо надеяться — навсегда... Всё это вам известно, дорогие братья, и потому я не стану распространяться о наших успехах во Франции, которая в настоящее время в наших руках. Да и могло ли сохранить свободу и независимость племя, дозволившее нам так легко и быстро, почти без борьбы, уничтожить патриотизм и религиозность, осмеять добродетель и поработить женщин настолько, что эти дуры-гойки отказываются иметь детей, обрекая свой народ на постепенное вымирание... Одним из умнейших ходов наших было изобретение мальтузианства с его произвольным ограничением рождаемости. Французские писатели, вроде Мопассана, добровольно помогли нам ускорять гибель своего племени, приучая мужчин смотреть на материнство как на обузу, а женщин — как на несчастье и уродство. Франция погибла окончательно с того дня, когда французы стали издеваться над беременной женщиной, когда-то, что остаётся для наших женщин величайшим несчастьем и позором — бездетность, стало для француженок величайшим счастьем, для достижения которого совершаются ежедневно тысячи детоубийств по всей Франции... Наши девушки обязательно должны выходить замуж, дабы еврейский народ плодился и размножался. Презренных же гоек мы сумели натолкнуть на роковую дорогу пресловутого “равноправия”, превращающего женщин в существа бесполые, негодные ни к чему, наподобие куриц-пулярок, место которых на вертеле. Вот эти-то пулярки доставят нам победу, отказываясь быть жёнами и матерями, ради возможности стать плохими чиновниками или посредственными учёными. Кто владеет женщиной — владеет народом. Мы уже успели развратить большинство гоек, исказив их разум и чувства. Это первый шаг к достижению нашей заветной цели, к порабощению всех назореев, долженствующих стать бесправными и бессловесными рабами избранного Богом народа Израильского!..

 

На смену барону Джевиду поднялся “русский джентльмен”, барон Литвяков.

 

— Вполне соглашаясь с досточтимым оратором, я желал бы предложить почтенному собранию лёгкое изменение плана, разработанного нашей комиссией, с целью ускорения его исполнения. Мне кажется, что параллельно с окончательным завоеванием Франции, мы могли бы серьёзно заняться Россией, к которой можно применить ту же самую программу, с лёгкими изменениями. Высшие школы в России давно уже завоеваны революционными партиями, исполняющими роль передовых отрядов в великой армии Израиля. Не трудней будет завоевать и среднюю русскую школу. Тем более что в этом направлении мы уже работаем незаметно, но довольно успешно. Если усилить интенсивность этой работы, то...

 

— Простите, что я перебью вас, почтенный брат Янкель Айзикович, — неожиданно заговорил граф Вреде, приподнимаясь с кресла. — Но... конечно вы не станете отрицать, что мне известно положение России лучше, чем кому бы то ни было?.. Благодарю вас за согласие и прошу позволения высказать мои соображения, делающие вашу мысль, прекрасную саму по себе, недостижимой в настоящее время. Не забудьте, что Россия оставлена Александром III в таком состоянии, в котором она легко может сломить нас, если заметит наши стремления. Следовательно, необходимо сначала устроить так, чтобы накопленная за царствование этого Императора русская сила, как духовная, так и материальная, была бы истрачена в иностранной войне, во внутренней смуте или, ещё лучше, в обеих вместе[2]. Тогда только можно будет использовать вашу прекрасную мысль. Для успокоения же досточтимого собрания, я не скрою, что мы работаем столь же неустанно, как и успешно, над подготовкой войны и смуты, в которой должны будут сломиться силы России. Но именно поэтому я бы просил пока оставить Россию в стороне и не будить её внимания слишком открытыми выступлениями... Россия от нас не уйдёт. Но не забудьте, что эта величина так громадна и обладает такой исполинской мощью, что разрушать её надо осторожно и постепенно, и притом, главным образом, русскими руками. Я убежден, что первое подозрение в существовании нашего могущества и наших планов будет сигналом к нашему поражению, если мы не успеем заранее уничтожить силу русского народа. Малейшая неосторожность, раскрывающая наши карты, может стать причиной окончательного проигрыша всей нашей игры. А потому я и просил бы высокое собрание предоставить русское дело мне и моим друзьям, в числе которых я с гордостью называю присутствующих делегатов Империи.

 

Когда настанет нужная минута, мы не преминем предупредить верховный синедрион, прося помощи всех наших сил. До тех же пор, мне кажется, более благоразумным окончательно утвердиться во Франции, дабы иметь в Европе твёрдо обоснованное иудейское государство, могущее позволить нам терпеливо дожидаться восстановления всемирного царства израильского.

 

— Ставлю предложение графа Вреде на голосование, — произнёс председатель, окинув вопросительным взглядом присутствующих. — Прошу несогласных подняться с места!

 

— Прекрасно — более трёх четвертей присутствующих согласны с мнением графа Вреде. Предложение его принято безусловно, — объявил барон Джевид.

 

— Что касается Франции, — в свою очередь заговорил изящный молодой человек, лет 35-ти, в котором только наблюдательный взгляд мог бы признать жида под маской французского “кавалера”, — то наше влияние там настолько сильно, что мы можем позволить себе всё решительно... Я думаю, вы не позабыли то знаменитое заседание, так называемого “французского национального собрания”, когда эти “патриоты” переменили мнение о насущном для французского народа вопросе лишь потому, что один из депутатов, “великий мастер Франции”, сделал два знака, разоблачившие его сан и приказавшие всем присутствующим масонам повиноваться по мановению руки нашего брата, проект о выносе символов христиан из судов и школ прошёл громадным большинством голосов, несмотря на только что высказанное отчаянное сопротивление большинства депутатов. Правда, два-три дурака, поддерживавших наш проект, вскоре покончили с собой, поняв гибельность новой меры для Франции... Но для нас эта потеря невелика. Взамен отравившихся или застрелившихся нашлись другие, ещё более падкие на наши деньги. Цель же наша была достигнута. И движение этой цели уже оказывает глубокое и неотразимое влияние на общество и нравы Франции. Процент неверующих, глумящихся над религией или сомневающихся, перешедших в одну из родственных нам сект, сразу удесятерился, и в настоящее время успех нашей проповеди так велик, что мне кажется возможной и необходимой постройка храма Соломона в самом Париже, в виде противовеса дерзким назореям, выстроившим католический храм на Монмартре, в крепости французского, верней — международного, социал-демократического пролетариата.