Письмо из Фастова к Минэму

Г.

Милый друг! Неужели Вы все еще не надумали до сих пор переехать на Украину? У Вас говорят и пишут голод, холод и пр. пр. ужасы. Если бы Вы знали, как мне необходимо Ваше присутствие здесь теперь! В последнее время я чувствую себя очень плохо в смысле здоровья. Советуют делать впрыскивание мышьяка, но пока я соберусь, так меня уже, вероятно, в живых не будет. Ничего нет удивительного, что мое здоровье расшаталось теперь. Я ведь прежде то уж непременно каждое лето где-нибудь то в Финляндии, то в Крыму, а то и просто в Самаре подвинчивала себя всякими ваннами, душами, санаториями, мышьяками, железами и пр.пр.

Ну, а теперь о курортах позабыто, о лечении тоже… И я развинтилась окончательно. Весь мир не люб… И не потому, почему он сейчас для Вас и вообще для всех не люб, а потому что я больна. Больна конечно все тем же, чем и прежде: плохо сплю, нервничаю, но так как ко всему этому прибавляется еще и переутомление все еще от непривычной (когда наконец это будет привычным?...) тяжелой и грязной физической работы, я совсем потеряла образ и подобие «герцогини», которая порой даже Вас выводила из терпения (признайтесь уж!) своими фантазиями и капризами.

В последнее время я худа, страшна, стара. Это мой портрет. Недавно снималась для железнодорожного удостоверения, не послать ли уж Вам это изображение, чтобы Вы убедились как хороша стала Зинаида Ивановна. Что это? – отсутствие кокетства или слишком большая уверенность в Вашем чувстве? При нашем «платоническом» чувстве конечно не опасны никакие подурнения и постарения. Не так ли, граф?

Нет, кроме шуток, здоровьишко мое плохо; силы уходят с каждым днем, я таю… Самым ужасным для меня представляется то, что я никак не могу, вернее не умею приступить к разводу.

«Ага, наконец-то!...»- скажете Вы… «Давно, голубушка, пора»… Да, я и сама это знаю, да не знаю как за это дело взяться, чтобы оно обошлось без лишних скандальных историй, судов и пересудов.

Фастов Вам не Петроград; здесь люди не умирают с голоду и головы их заняты поэтому не только мукой, солью, мясом и пр.пр., а и всякими пикантными историйками, которые обыкновенно часто по провинциальному раздуваются до колоссальных размеров. Смешно, конечно, почти в 30 лет (я кажется, немного себе прибавила? - но в моем возрасте это еще не страшно) бояться каких то Фастовских сплетен, но мне уж видно, на роду написано никогда до самой смерти не забывать о княгине Марии Алексеевне. В сущности говоря, это даже и не главная причина. Больше всего я боюсь того, что начавши сама это дело, я не сумею выговорить для себя никаких условий сколько-нибудь обеспечивающих мое существование. Все пролетит в трубу… Развод то, конечно дадут быстро, как это теперь делается, но что же толку, если я останусь у разбитого корыта одна и без ничего? Меня это страшит.

Отношения с мужем очаровательные: мы или вовсе не говорим, или ссоримся… Интересов общих никаких. Да и что может быть общего? Хохол, не развитой, из простой семьи (у украинцев-то, конечно, это все интеллигентными семьями называется, - черт бы их побрал с их хамской аристократией!), упрямый, грубый, неотесанный, недалекий. Тоска зеленая, тоска с таким мужем. Отношений супружеских конечно никаких, - в год 1-2 раза: говорю это не шутя.

Я положительно дрожу от омерзения, когда с той стороны есть намерения проявить свои супружеские права и употребляю все увертки и ухищрения, которые ведут конечно к колоссальнейшей ссоре со всякими упреками, намеками и пр.

 

ФАСТОВСКИЙ ДНЕВНИК-3

Г.

 

Воистину мне послан крест, тяжелый крест. Положительно невероятное что-то творится: не предвидеть и не предугадать, откуда и за что, по какому поводу «он» набросится. Несправедливости нет конца, ко всему этому прибавилось новое: все неудачи, причины всяких неприятностей искать во мне. Что бы ни случилось «не по нутру», как сейчас же «козел отпущения» (это – я) подвергается нападениям ни за что, ни про что. Сегодня из ряда вон выходящий случай по нахальству. Принесено белье от прачки: отдано было 9 платков всего – и моих, и его вместе, все они и принесены, но ему почему то понадобилось требовать большее количество, пошли суды-пересуды, неправда, выдумки, брань, вплоть до «скотины», нападения и упреки, что я все его белье растеряла и пр.пр. Моя бедная голова и так уж держит в своей памяти всякую мелочь касающуюся его вещей, п.ч., если где-нибудь и что-нибудь у него исчезнет, я почему-то повинна за все отвечать и чтобы хоть отчасти избавить себя от слишком продолжительных нападок я всегда держу в памяти, что было, куда делось что-нибудь из его принадлежностей, хотя бы это было 5-6 лет тому назад. Так и сегодня: подай ему непременно те платки, которые у него были когда-то до отъезда из Самары (5 лет тому назад).

В Петрограде в прачечной не раз терялись его платки и я зная, что за все буду отвечать я, добивалась всегда того, что прачечная давала мне в обмен за его потерянные платки другие. Было уже это давно, и он это знал и 4 года уже пользовался несколькими обмененными платками, но сегодня (нужно же было так или иначе отвратительно, грубо начать день), вдруг вспышка, вдруг придирки, - где платки?, - воспоминания, что когда-то по моей вине (так полагается, что все делается по моей вине) они пропали, и пошло, и пошло… «Ты только все разрушаешь, только все «гадишь» (бесподобно красивое выражение)… Все мои объяснения, напоминания – все это ни к чему не привело. Я с невообразимым терпением несколько раз повторяю ему одно и тоже, всеми силами стараясь говорить тише и несмотря на это град грубостей сыпется на меня даже больше: горячась и возбуждаясь, он уже летит по наклонной плоскости лжи и начинает приписывать мне то, чего никогда не было. Я глубоко убеждена, что он –не ненормальный человек (значит нормальный) и следовательно, все, что говорит, он сознает. Почему же тогда все это? Мало того, он даже в глубине души убежден, что он несправедливо напал на меня, но он так привык к издевательствам надо мной, что совесть его молчит и не мешает ему творить гнусное дело. Я стала замечать такую вещь, что чем больше все данные начинают говорить в мою пользу, тем сильнее он возбуждается, тем больше сыпется на меня град грубейших слов. Сегодня я выслушала не только обычную «скотину», а и «сволочь» и «гадину» и «хулиганку» и много-много ужасных слов, которые я даже не могу назвать оскорбительными, п.ч. что же они могу иметь общего со мной. Очевидно, они направляются по адресу человека, которым он меня представляет. Ну и Бог с ним! Молю только о том, чтобы поскорее получить какое-нибудь место и уйти, тогда тяжесть спадет с моей души.

 

Г.

Дорогая Зинаида Ивановна, я уже целую вечность снова не имею от Вас никаких известий и снова не знаю, где Вы и что с Вами.

В связи с осадным положением в Петербурге частные телефоны не действуют, и я не могу даже справиться о Вас у Фаины Ивановны.

Наше положение ухудшается с каждым днем, и в продовольственном отношении, и во всех других, я совершенно не представляю себе, что мы будем здесь делать зимой. Вероятно в конце концов отсюда все-таки придется уезжать, но куда? Думаю, что наиболее подходящим местом, как Вы и писали, был бы Киев, и я уже начинаю кое-что предпринимать в этом направлении.

Вы не можете себе представить, как безумно мне все это надоело; порою готов просто сам покончить с собой, не дожидаясь, когда это придет само собой.

Почему Вы ничего не ответили мне на последнее письмо? Я так ждал Ваших милых бисерных строчек, которые единственно поддерживают во мне хоть какую-нибудь надежду на лучшее будущее. Боже мой, увидимся ли когда-нибудь? Буду ли когда-нибудь снова целовать Ваши маленькие нежные ручки, снова слышать Ваш голос, снова дышать одним с Вами воздухом? Кажется не дождусь…

Последний раз, когда я говорил по телефону с Ф.И., она сказала, что Вы все-таки собираетесь приехать сюда. Как же Вы решили? Моя дорогая, как не бесконечно мое желание быть около Вас, но я прямо должен сказать, что жизнь здесь ужасна, и на прокормление – самое ограниченное и немудреное – не хватает буквально никаких средств.

Если Вы еще не раздумали видеть меня в Киеве, если Вас это может хоть сколько-нибудь устроить – сообщите мне, милый Котик, и к осени я постараюсь быть около Вас. Пока же крепко целую Ваши ручки и желаю всякого благополучия.

Ваш С.Борисов.

 

Петроград

24.07.1919.

Дорогая Зинаида Ивановна! На все Ваши несправедливые нападки отвечу лишь: «Les absents ont foajours fort».

Я приеду в Фастов в понедельник 4 августа, или во вторник 5-го. Памятуя все Ваши подробнейшие указания я ни в коем случае не потревожу Вас ни в субботу, ни в воскресенье, ни в предпраздничный день. Более того, рискуя оказаться «plus royal que le roi meme» я ни каких записок посылать Вам не намерен, а прошу Вас прийти к почтамту в понедельник 4-го августа (или во вторник) в 2 часа дня по ж/дорожному времени (11 час. по старинке).

Если этот план Вас не устраивает, прошу оставить на почте на мое имя письмо до востребования, в котором изложите где и как Вас встретить. Рискую вновь получить от Вас град упреков в бурчании, нравоучениях, наставлениях и пр. я все же должен указать Вам:

1) Фастов – местечко маленькое и живете Вы в нем настолько долго, что Вас наверное заметили и знают все.

2) Мой приезд и наши встречи не могут не быть незамеченными.

3) Судя по Вашему первому письму, неприятностей у Вас уже было достаточно; а посему будьте осторожны.

Мой первый визит, прямо с Фастовского вокзала, будет почтамт и если Вы оставите мне письмо до востребования, я буду знать как мне поступать.

Галоши № 4 широкий носок будут куплены. Сестра Ваша будет уведомлена о моей поездке и все ее поручения будут взяты. Поездка моя может не состояться только в случае быстрого продвижения белых к Петрограду. Сегодня ими взяты обратно Торошино и станция Струги Белая. Уход Родзянко и назначение на его место генерала Лечицкого показывают что возможны серьезные события на Петроградском фронте. Некоторые действия и мероприятия Петроградских властей также показательны.

До свидания. Ваш Минэм.

 

Августа 1920 года

Петроград

 

Здравствуйте Зинаида Ивановна! Рад и счастлив, что Вы отыскались. Неужели только теперь Вы вспомнили обо мне – ведь сообщение Петрограда с Украиной наладилось давным-давно и, если не считать краткого владычества поляков, уже полгода как Украина стала советской. Я думал, что с Вами что-либо случилось, что жизнь забросила Вас за границы Совдепии.

Я не мог Вам писать, т.к. не знал Вашего адреса, не считая того, который Вами уже был запрещен. Вот ответы на Ваши вопросы: приехать не мог, т.к. мне пришлось как раз в это время ознакомиться с учреждением, откуда не так легко выбраться. К счастью я не долго там задержался, но когда я выбрался на свободу – о поездке на Украину нечего было и мечтать – к Киеву уже подступал Юденич. Жизнь в Петрограде конечно голодная, но до цинги у меня лично дело не доходило, правда, бюджет мой также обращается с тысячами (или как их сейчас называют с «косыми»!) как когда-то с рублями, и даже еще более легкомысленно, но в результате главные питательные элементы у меня всегда имеются. Сейчас в связи с закрытием в Петрограде всех рынков, всех оставшихся еще магазинов, лавок и всех ремесленных мастерских, вопрос очень обострился, и теперь фунт масла дошел до 12000 рублей, но думаю, что это только на первое время и всемогущая жизнь найдет какой-нибудь выход.

Должен еще сказать, что в основе моего питания лежит еще так называемый «тыловой красноармейский паек», выдаваемый мне на службе и состоящий из всяких благ, стоимость которых в мирное время не превосходила 10-15 рублей за месячную выдачу, но сейчас это считается максимумом гражданского питания и едва ли может хватить человеку, не собирающемуся умирать с голоду. Вообще по этому вопросу можно написать не один том, но сытым украинцам, у которых шпик, «вареники» и «галушки» не сходят со стола, чтение всего этого, едва ли будет интересно.

Призрак, почему то смущающий Вас, существует только в Вашем воображении. Но несмотря на имеющееся большое желание и на легкость, с которой в Совдепии совершаются подобные акты, я еще не женился. О причинах говорить не буду – их много и число их с каждым годом растет. Время не щадит ни меня, ни вероятно Вас (второе для меня значительно больнее). Взамен каждой новой морщины на лице, душа теряет какую-нибудь иллюзию, и мир начинает напоминать мне павлина, у которого вырваны все перья…, но, нет, жаловаться я не могу, хотя бы уже потому, что отлично понимаю, что жалобы принижают того, кто не может создать себе лучшего и что жалующийся, пожалуй, не достоин того, что имеет. Чужого сострадания мне не надо – рядиться в него я не намерен, да и наряд мне не к лицу… Но Вам я сделаю признание: с каждым годом я все более и более чувствую потрясающий ужас двух неумолимых вещей – невозвратимости прошлого, и чувства одиночества… Но и об этом довольно, а то я чувствую, что пожалуй не отправлю это письмо…

Устроился я довольно хорошо. У меня живет старуха финка, характер которой вполне соответствует ее наружности, а последняя такова, что даже у самых отъявленных любителей позлословить при взгляде на нее отпадает всякое желание «пройтись» на мой счет. Ко мне она относиться с преданностью, о которой я читал только в книгах и в которую, признаться, до сих пор я не верил.

Я мог бы еще многое сказать о себе, но едва ли это будет Вам интересно. Вы ведь не любите переписки – она Вас раздражает (так во всяком случае Вы недавно мне писали). Я понимаю Вас теперь – сам я не в состоянии написать ни одного письма, кроме писем родителям и деловых. С каждым годом эта замкнутость растет, и все более заглушает появляющееся иногда желание «поделиться избытком с другою душой». Я сам страшусь того, но все увеличивающееся число неотправленных писем свидетельствует, что тут явление не временное, а органическое – живущее и растущее, чего уже не остановить.

У меня к Вам тоже есть вопросы, но я чувствую всю бесполезность задавать их Вам, ведь все равно ответы у меня на них имеются, а в иное я пожалуй и не поверю.

Я боюсь, что при чтении этого письма у Вас появятся сомнения – отбросьте их, Зинаида Ивановна. Единственное лицо, которому я могу писать – то что здесь написано – это Вы. Единственное лицо, которое я сейчас хотел бы почувствовать вблизи…, к которому я привязан, если не настоящим, то единственным прошлым, о котором я иногда вспоминаю – это Вы. Не знаю, какая Вы сейчас – и что с Вами сделали прожитые тяжелые годы, но думаю, что то хорошее, что просвечивало всегда, даже в том, о чем я не могу вспоминать без внутреннего содрогания, у Вас окрепло.

Вот и сейчас я написал то что не следует, но не стану стирать… Лучше кончить. Пишите – я всегда отвечу Вам.

Ваш М.

Р.S. Дом 30/32 кв.32. Изменений никаких не случилось.

 

Петроград 4.08.20.

22.07.20.

 

Дорогая,милая,Зинаида Ивановна, я пока еще жив и здоров,но до того погано жить стало, что Вы и представить себе не можете.

Страшно рад был получить от Вас весточку, так как все же надеюсь, несмотря ни на что

(неисправимый комик!), что мы когда- нибудь увидимся и расцелуемся с Вами.

Мои дела…О, очень хороши! Служу, как пудель,по 12 часов в сутки за 2,5 фунта проса

и еще какой-нибудь дряни, служу и не тужу! По прежнему подвизаюсь на подмостках,

причем оное занятие собираюсь бросить. Одолели всевозможные интриги, до которых

я никогда не был особый охотник, а теперь и подавно!

Две примадонны «гран-кокет» и «инженю-драматик» и так уже в пух и прах рассорились -из за чего - Бог их знает! Они вероятно и сами не знают. Злые языки говорят, что не сумели

Борисова поделить, ну да это так…

Милая Зика, если бы вы знали,

как я хочу вас видеть! До чертиков!! Между прочим отыскался совершенно неожиданно мой единоутробный братец - Вас.Сер. Я не имел о нем

никаких известий года два, также, как и мать, и считал его давно убитым где-нибудь.

Ведь он был все время в Луганске. И вот представьте себе, недавно получаю от него письмо из Луганска же - здоровехонек, служит на паровозостроительном заводе и очень

приглашает приезжать и меня. Обещает дать и белого хлеба, и сахара, и масла.

Вы знаете, как я ни привык к этой дыре, которая почему-то продолжает называться Петербургом, но все же, кажется, плюну на нее окончательно и переселюсь в ваши края.

Мочи нет! Да вот беда: не пустят! Мы все здесь так прочно пришиты к своим местам,

что хоть лопни, а сиди!.. Тем более, что я на амплуа вроде как «незаменимого работника».

Впрочем не буду контр-революцию разводить! Вы скажете - все такой же шутник.

Шутки и смех висельника, дорогая моя…Знаете, как повешенный в момент удушья приходит в очень блаженное состояние - отчего вы знаете.- Так и я!

Ну, а вы? Воображаю, как идет к Вам кухня,грязная посуда, ведра и пр. Зиночка, а не хотите ли поехать в автомобильчике на Острова - а затем заглянуть к Эрнесту? Ау, Митькой звали теперь всех этих Эрнестов. «Даешь» - грязная столовка вместо Эрнеста!

Ну, ладно, побалагурил, да и будет! Не грустите, моя красавица, мы еще не так стары..,

т.е.молоды. А деточки у Вас есть? Если есть - я с Вами больше не знаком…

Целую Ваши ручки. Ваш Борисов.

 

Фастов. 13.08.1921г.

 

Дорогой Сергей Сергеевич! Пользуюсь случаем – едет один господин в Москву, так я ему поручаю это письмо бросить там в почтовый ящик – так, может быть, вернее придет в Петроград. От Вас не имею писем, кажется, с марта, очевидно не доходят. Пишите сейчас таким образом: («до востребования» для меня теперь очень не удобно) Фастов Киевск.губ. Исполком. И.К. Алякринскому для З.И.М.. Это самое наилучшее пока конечно, он здесь. Пишите, не откладывая – я страшно соскучилась по Вас и потому с особенным удовольствием буду читать Ваши письма, в которых сквозит всегда столько прежнего «буржуйского», что мне как то легче после них дышится. Если бы Вы знали, как бесцветно и скучно течет у меня жизнь. Я измышляю всевозможные способы отвлечься от современной «серости», но все это решительно ни к чему не ведет, п.ч. кроме этой «серости» все людишки сами по себе-то ужасно серые, не на ком остановиться. Словом, мне скучно, я задыхаюсь ото всех пошленьких интересов окружающих меня так называемых «дам», потому что дам настоящих конечно, здесь нет и поэтому нет у меня никого, с кем я могла бы делить свои досуги.

О мужчинах стоит ли говорить? Среди них конечно, можно было бы найти что-нибудь подходящее, но Бог с ними, п.ч. каждый из них сочтет своим долгом, если на него обратить благосклонное внимание, добиваться положения mon amant. (Перевожу: моеголюбовника). Покорно благодарю за это удовольствие, - знаем мы их провинциальные и православные приемы ухаживаний и всего «дальнейшего», отчего меня, конечно, стошнит. Нам с Вами как будто и ни к лицу такими «обыкновенными» вещами заниматься. Другого же они конечно, ничего не знают.

Не собираетесь ли и Вы на Украину? – Тогда, конечно, не дальше Киева устраивайтесь, а то и прямо в Фастове. В сущности говоря, мне многое надо было бы Вам написать, но приходится ограничиваться этой пустой болтовней, п.ч. спешу закончить письмо и передать его отъезжающему.

Ваша З.

 

.

Петроград 06.05.1919 г.

 

 

Дорогая Зинаида Ивановна!

 

Наконец то я получил о Вас известие от Фаины Ивановны, которая получила Ваше письмо от 31 марта. Ваше последнее письмо ко мне от февраля прошлого года, в котором Вы выражали желание вернуться в Петербург, дошло до меня только в октябре, и я решил, что отвечать на него по меньшей мере поздно.

Положительно сама судьба против нас! Ведь если бы я получил его своевременно, я конечно немедленно телеграфировал бы Вам с просьбой приехать. Я был в полной уверенности, что Вы уже давно находитесь в Екатеринославской губ. и даже немного завидовал Вашему, как мне казалось, привольному там житью., а между тем Вы почему то сидите до сих пор в Фастове – что Вы там делаете? Но во всяком случае я бесконечно рад, что Ваши следы, которые я считал почти окончательно потерянными для себя, снова отыскались, и теперь я снова надеюсь, что мы увидимся.

Расскажу Вам по порядку о себе. Прежде всего я здоров и даже жив – в чем Вы, как пишите, сильно сомневаетесь. Но конечно теперь такое время, что перестать быть живым можно в каждую минуту. Если Вы помните, к моменту нашего отъезда из Петербурга я состоял на службе в Управлении Подводного Плавания. В феврале прошлого года это Управление было эвакуировано в Москву и я, не желая эвакуироваться вместе с ним, должен был покинуть службу. Около 1 ½ месяцев я проболтался без всякого дела, потому что в связи с общей эвакуацией, в Петербурге было вообще положение весьма неопределенным. С 1 мая я находился на службе уже в Государственном Контроле, причем был командирован в Царское Село для приемки в ведение города разного технического дворцового имущества бывшего дворцового управления. В Царском я прожил все лето и очень часто, гуляя вечерами по парку, с грустью вспоминал о Вас…

С 1 сентября, когда все дела в Царском окончились, я был назначен старшим ревизором Контроля в Совет Народного Хозяйства в отдел по финансированию фабрично-заводских предприятий, где пробыл до 1 марта текущего года.

Вы знаете, что я не люблю долго сидеть на одном месте. Контроль мне надоел, да и денег платили сравнительно мало и с 1 марта я перешел на службу к своему старому знакомому на Балтийский судостроительный завод (на котором служил в 1914-1916 г.г.), и на нем благополучно пребываю пока до настоящего времени.

Живу на своей прежней квартире, но вид ее уже не тот. Кроме С.К.Вернандера ко мне поселились еде один инженер с женой, которые занимают левую половину квартиры, где была когда-то столовая и восточная гостиная и где потом жил Вернандер. Последний живет теперь в бывшей гостиной, которая мною за недостатком средств и по некоторым другим соображениям была ликвидирована еще прошлым летом. От нее остались только три вещи: ковер, ширма и шкафчик (с зеркалом).

Сам я занимаю только одну комнату, где раньше была спальня. И наконец, где был кабинет (средняя комната), - служит нам общей столовой. Готовит и служит по-прежнему Поля, с которой мы иногда вспоминаем лучшие годы…

В общем все мои дорогие «сожители» так мне надоели, что в конце этого месяца я имею намерение с ними расстаться и с этой целью подыскиваю себе квартиру поменьше в том же доме., я собственно сделал бы это уже давно, если бы не вопрос с продовольствием, на которое не хватает буквально никаких средств. Посудите сами: черный хлеб 30-40 р.фунт, масло 130-150 р., сахар 180-200 р., мясо – 50-65 р., телятина – 60р., свинина – 180 р., мука, крупы 40-60 р., молоко 20 р. бутылка (одна водичка), картофель 15-20 р.фунт и т.д.. При общем столе все таки выходит как будто дешевле.

Личной жизни у меня нет никакой: все мысли о том, как бы и чтобы только достать, чего поесть! Это такой ужас… Нигде не бываю, никого не принимаю, а разные развлечения… даже забыл, как это и делается!...

С недавнего времени состою председателем домового Комитета (почему пришлось взять на себя эту нелепую роль расскажу когда-нибудь при свидании), и вследствие этого почти все вечера приходится отдавать дому. Свободные минуты посвящаю писанию своих мемуаров под названием «Моя жизнь» (автобиография). И это мое единственное развлечение и отдохновение от теперешней ужасной жизни… «Все в прошлом!» Помните такую картину? В 35 лет все в прошлом… Грустно.

Зиночка, дорогая, как мне хочется Вас видеть, ведь Вам принадлежали лучшие годы моей жизни…! Фаина Ивановна великолепно устроилась в гимназии в Лигове и очень довольна. Она хотела писать Вам и приглашать приехать сюда. Им нужна преподавательница музыки.

Вот родная моя, если бы действительно Вы катнули бы к нам! Ей предлагают в Лигове квартиру, летом Вы могли бы прекрасно провести время на даче, а так было бы видно, что делать. Вы хорошо знаете, мой дорогой незабвенный друг, что сейчас загадывать нельзя даже на неделю, по крайней мере у нас, и я при всем свое бесконечном желании быть около Вас всегда, не имею ни малейшей возможности нарисовать Вам даже приблизительно картину будущего. Могу сказать только одно: жить в Петербурге сейчас страшно тяжело во всех отношениях, а к осени при известных обстоятельствах она может ухудшиться еще больше – и конечно, было бы безумием со всем эти не считаться!

Теперь о Содман. Их здесь нет никого уже второй год., они давно уехали все в Сибирь, кажется кроме одной Марии Яковлевны, которую как-будто я сравнительно недавно где-то видел. Что она здесь делает и где живет – совершенно не знаю, ведь я с ней почти не знаком. Нет никого из Суздальских. Кто Вас еще интересует? Капская живет по-прежнему в Берлине., о ней раза два в год приходится слышать от ее подруги, если помните Ел.Мих. Эта живет здесь, и кажется где-то служит., я видел ее последний раз как-то в начале зимы, но она имеет теперь такой ужасный вид, так похудела и постарела, что я прямо не мог смотреть на нее без жалости. Встречал, не помню не то осенью, не то зимой кн.Челокаева., занимался он здесь какими-то аферами, а где теперь и что делает, не знаю. Мой брат, В.С. находится в Луганске на патронном заводе, и одно время усиленно приглашал туда же меня., но ведь на вашей Украине положение то тоже не Бог весть какое устойчивое, и ехать туда пока что я не тороплюсь.

Матушка моя живет дома с младшим братом, который также женился, и с сестрой, у них конечно все в свое время отобрали, и они все живут по видимому, личным трудом. Между прочим меня зимой усиленно приглашали туда на разработку каких то давным-давно без них разработанных и выработанных рудников и угольных копей и сулили чуть ли не золотые горы, но для нашего сумбурного века все это очень и очень проблематично и я предпочел остаться на своем старом пепелище. Меня удерживала также на месте и тайная надежда, что если Вы захотите меня когда-нибудь разыскать, то легче всего будет это сделать, если я не буду никуда двигаться.

Пишите, мой милый, дорогой, любимый котик! Крепко целую.

 

 

Милая моя Зина!

1921 год 5 сентября старого стиля

Наконец то получила от тебя письмо. Я уже посылала тебе письмо с одной учительницей, которая обещала в Киеве опустить его в почтовый ящик. Но не знаю, получишь ли и его, оно ведь написано по старому адресу.

Большое спасибо обоим вам за заботы о нас. Присылать муку пока не надо, нет еще такой ужасно нужды, чтобы у вас отнимать далеко не лишний кусок. Вот жаль что пропало у нас все то, что послали с организацией с Кадей Кукариным. Он все заказал, как писал домой, но дорогой, как написали его товарищи, он умер. Теперь вряд ли что получим.

Ну Господь даст, как-нибудь проживем. Может, как-нибудь наладится все. Не горюй ты об нас, береги себя. Нам все равно, я думаю не долго жить осталось. Ведь уже очень порядочно годков-то и тому и другому.

Может тебе выслать твою и Михаила Иосифовича шубы? Я думаю можно почтой их переслать.

Никогда не думала я, что придется под старость так колотиться. Работаю конечно все сама и белье стираю и полы мою: и все бы ничего, да вероятно от тяжелой работы, у меня такая развилась грыжа, что беда! И нигде нет такого пояса, какой надо, а на заказ немыслимо делать. Только ты пожалуйста не думай, что это меня очень огорчает, я часто даже подсмеиваюсь сама над собой.

Недавно получила письмо от Христофора; он живет в Харбине. Живется там хорошо. Цены на все 1914-15 года.

Папа стал совсем старый, хотя сам мало сознает это и все удивляется, что это у него ноги стали какие-то, точно связанные, плохо гнутся.

И когда это наступит такое время, что можно будет приехать к тебе; а хотелось бы повидать и тебя и Фаню, соскучилась я о вас.

Ну да все ничего, только бы жилось вам сносно.

Верно твой Михаил Иосифович очень хороший и добрый человек. Я ведь почти не знаю его, а чувствую, что это свой родной, близкий человек. Между тем к Лялиному мужу, у меня вовсе нет такого чувства. П.П. чужой совсем для меня. Ну уж я разоткровенничалась кажется чрезмерно.

Папа наконец сам собрался тебе написать и просил оставить ему немного места и потому кончаю. Будь здоровой, родная моя, дорогая. Мой привет М.И.

Твоя мама

 

Дорогая Зина! Благодарю тебя за приглашение в Киев. Если бы был жив Митрополит Владимир, то может быть, по любви к нему я и решился бы на это. А теперь не могу. Напротив, я и из Самары желаю уйти куда либо в захолустье, чтобы только предаться служению Богу и ближним. Хотя по наружности – по телу я сильно изменился, но по духу остаюсь по-прежнему таким же. Христосиком не прикидываюсь. Жаль только, что у меня осталось 4 ½ зуба своих, а искусственная пластинка сломалась. За починку ее Ивлева Таня назначила 500000 рублей. Денег таких у меня нет, теперь сижу без верхних зубов. А то по-прежнему служил бы.

Поклон тебе и твоему супругу. Твой папа.

И по почерку видишь, что я не пришел в дряхлость.

 

 

Дорогой Михаил Иосифович!

 

Что Вы застряли в своей хохляндии? Ведь Вы привыкли к жизни в Самарской Губернии. Она Вам не чужда по прежним воспоминаниям о ней. Страхов у нас нет, о коих будто бы сообщалось у Вас в газетах. Саранча хлеб не съела, а травы – корма для скота уродилось очень много. Цены на продукты стоят у нас не выше Ваших, если только на некоторые предметы не ниже.

С Корсаковым Павел Петрович вел переговоры относительно обеспечения Вас должностью и он сказал, что место для Вас найдется безусловно в Самаре. Если же Вы хотите знать какие-либо подробности о месте, то напишите письмо ему и он Вам ответит. Но мне думается, не следует это откладывать надолго. А нужно сейчас же решиться ехать к нам в Самару. «Куй железо», по русской пословице, «пока оно горячо». Раз Вам обещают устроиться в Самаре прилично, то нечего откладывать это дело в дальний ящик. А нужно собираться и ехать подобру-поздорову немедленно.

На квартире можно устроиться у нас. Если у Вас не хватит денег на проезд, то я вышлю, только напишите о сем. Итак, ждем Вас обоих к себе в скором времени. Пожалуйста, сообщите нам о Вашем намерении. До приятного свидания.

 

Весь преданный Вам Протоирей Иоанн Беневольский.

1922 год июля 27 дня старого стиля

г.Самара.

 

 

Петроград 29.10.22.

 

Дорогой и незабвенный друг! На днях ко мне на завод явился неизвестный мне господин, и от имени Фаины Ивановны сообщил мне Ваш адрес с просьбой сообщить Вам что-нибудь о себе. И вот я сообщаю. Жизнь моя идет весьма скучно и тоскливо. Я уже писал Вам в свое время, что имел большую неосторожность сочетаться законным браком. В условиях коммунистического строя, когда не предвиделось ни малейшего просвета, мне было решительно все равно, быть свободным или связанным по рукам и по ногам, но теперь узы Гименея становятся для меня с каждым днем тяжелее и тяжелее.

Было бы еще полбеды, если бы моей супруге не пришла фантазия завести блондина с синими глазами, который ни в каком отношении меня не радует и только немилосердно расстраивает нервы. При его наличии развязаться с семейным очагом, Вы сами понимаете – не так просто, и вот Ваш покорный слуга чувствует себя как рыба, выброшенная на берег. Задыхаюсь, понимаете, задыхаюсь в своем семейном счастье…

Петроград в условиях «НЭПа» оживает, и медленно, но верно идет по пути своего возвращения к старому Петербургу, который мы когда-то так с Вами любили. Разница только в том, что совершенно новые люди, и еще в том, что вместо рублей приходится считать на десятки миллионов («лимонов»).

Бываю иногда со своей очаровательной Изабеллой в театрах, и между прочим на днях смотрел в Александринке «Маскарад» по Лермонтову. Какая дивная и оригинальная постановка! Ге, Тиме, Цедринская – бесподобны. Процветает неувядаемая Грановская со своим партнером Надеждиным, сверкает бриллиантами и мехами (на свиных рылах и шеях) Мариинский, Михайловский и целый ряд новых театров. Невский снова горит огнями и полон жизни, хотя конечно далеко не в том масштабе, как раньше. Открылось большинство старых ресторанов с прежней администрацией и прежней, если даже не большей, роскошью. Кипит Гостиный двор, у которого как и раньше вереницы автомобилей. Словом от коммунизма осталось только одно название.

Из старых знакомых никого решительно не вижу. Да кажется никого нет здесь, хотя многие петербургские «старожилы» мало-помалу возвращаются. Страшно хотел бы повидаться с Вами и поделиться с Вами мыслями, но увы! Кажется это уже невозможно. Помните, «Слон» на Загородном, он тоже открылся. Когда я прочел в газетах про его открытие, мне почему то стало ужасно грустно. Очень хочу, чтобы Вы мне написали:
В.О.Балтийский судостроительный завод, мне.

Крепко целую. По-прежнему Ваш. Борисов.

 

СПБ 4.01.24г.

Милая, дорогая Зинаида Ивановна, сердечно поздравляю Вас с праздником Рождества и Новым годом и от всей души желаю Вам всякого благополучия.

По Вашему последнему письму я заключаю, что Вы может медленно, но верно, погружаетесь в глубокую провинциальную тину с ее мелкими интересами в пределах определенной учительской семьи, и так, потихоньку, незаметно для самой себя, уходите все дальше и дальше от Вашего далекого, до сих пор верного и преданного Вам забытого друга, по-прежнему тоскующего, хандрящего, не верящего, не смотря ни на что, что кончилось и никогда не вернется красивая жизнь.

Вы зовете и меня к себе, хотите ввести в круг Ваших новых друзей и знакомых, предлагаете заняться вбиванием в головы больших и маленьких осликов разных наивных премудростей с тем, чтобы в свободное от этого почтенного занятия время развлекаться преферансом или переливанием из пустого в порожнее, со своими коллегами по ремеслу. Нет, дорогая, я не могу согласиться на это! Пусть все кончилось, пусть никогда уже ничего не вернется, но на жалких развалинах прошлого я все же буду чувствовать себя более удовлетворенным, живя воспоминаниями и переживаниями этого прошлого.

Мой голубой кабинет, да мои розовые (шелковые) портьеры, моя гобеленовая ширма и всякая мелочь – все это свидетели лучших дней, мои друзья, из которых каждый хранит в себе верно и свято тайну прошлого…

Как уйти, как бросить все это родное, близкое, с которым связана вся прежняя жизнь, жизнь полная светлой радости. Нет, нет… Я ушел от теперешней жизни, затворился от окружающего меня мира.

Вы знаете, мне порою бывает так тяжело, так безумно хочется хоть на миг вернуться к прежнему, что я начинаю галлюцинировать: мне начинает казаться, что ничего не случилось, что все обстоит по старому, что вот пробьет в столовой 9 часов и в передней раздастся звонок. Ваш звонок, Ваш, понимаете ли Вы – Ваш!... Я слышу Ваш голос, чувствую на губах Ваш поцелуй, запах Ваших духов, Ваше теплое дыхание. Я…

Прощайте! Крепко целую Ваши ручки. Ваш Борисов.