Социология познания и массовых коммуникаций 15 страница

Незаинтересованность

Наука, как и вообще все профессии, включает в качестве базисного институционального элемента незаинтересованность. Незаинтересованность не следует приравнивать к альтруизму, так же как и заинтересованное действие — к эгоизму. Такие приравнивания смешивают институциональный и мотивационный уровни анализа¹⁷. Ученому чего только не приписывали: страсть к познанию, праздное любопытство, альтруистическую заботу о благе человечества и множество других особых мотивов. Поиск отличительных мотивов велся, как оказалось, в неправильном направлении. Поведение ученых характеризуется скорее отличительным образцом институционального контроля над широким спектром мотивов. Ибо как только институт предписывает незаинтересованную деятельность, в интересах ученых подчиниться этому требованию под страхом санкций и — в той мере, в какой эта норма стала их внутренней нормой — под страхом психологического конфликта.

Фактическое отсутствие обмана в анналах науки, которое выглядит исключительным, если сравнить их с летописью других сфер деятельности, иногда объясняли личными качествами ученых. При этом подразумевается, что ученые рекрутируются из числа людей, проявляющих необычайно высокую степень моральной чистоты. На самом

¹⁴ Hamilton, op. с/Л, p. 154; J. Robin, L'oeuvrescientifique, saprotection-juridique (Paris,
1928). — Примеч. автора.

¹⁵ Vannevar Bush, «Trends in Engineering Research», Sigma Xi Quarterly, 1934, Vol.
22, p. 49. — Примеч. автора.

¹⁶ Bernal, op. cit., p. 155 и дальше. — Примеч. автора.

"Talcott Parsons, «The Professions and Social Structure», Social Forces, 1939, Vol. 17, p. 458—459; cp. George Sarton, The History of Science and the New Humanism (New York, 1931), p. 130 и дальше. Различие между институциональными принуждениями и мотивами является, разумеется, ключевым понятием марксистской социологии. — Примеч. автора.

деле удовлетворительных свидетельств того, чтобы дело обстояло таким образом, нет; более убедительное объяснение можно обнаружить в некоторых отличительных качествах самой науки. В какой бы степени ни заключало научное исследование уже в самом себе проверяемость результатов, оно подлежит уточняющей проверке других экспертов. Иначе говоря — и это замечание, несомненно, может быть истолковано как/ese majesty*, — деятельности ученых подчинены строгому полицейскому надзору, причем, быть может, в такой степени, которой нет параллелей нив одной другой сфере деятельности. Требование незаинтересованности имеет прочные основания в общественном характере и проверяемости науки, и это обстоятельство, как можно предположить, внесло свою лепту в честность людей науки. В царстве науки существует конкуренция — конкуренция, усиленная акцентом на приоритетность как критерий достижения, — и в условиях такой состязательности вполне могут зарождаться стимулы, побуждающие превзойти соперников незаконными средствами. Но такие импульсы могут найти лишь скудную возможность выразиться в области научного исследования. Превознесение кумиров, неформальные клики, многочисленные, нетривиальные публикации — эти и другие методы могут использоваться для самовозвеличивания¹⁸. Но если говорить в целом, необоснованные претензии оказываются ничтожными и неэффективными. Перевод нормы незаинтересованности в практику действенно поддерживается конечной ответственностью ученых перед своими коллегами. Предписания социализированного чувства и практической целесообразности в значительной степени совпадают, и эта ситуация благоприятствует институциональной стабильности.

В этом отношении область науки несколько отличается от прочих профессий. Ученый не сталкивается vis-a-vis со своей обывательской клиентурой, как, например, врач или юрист. Возможность эксплуатации доверчивости, невежества и зависимости обывателя тем самым значительно уменьшается. Обман, махинации и безответственные претензии (шарлатанство) даже менее вероятны, чем в «обслуживающих» профессиях. Стимулы к уклонению от соблюдения нравов науки развиваются в той мере, в какой отношение «ученый — обыватель» становится главенствующим. Когда структура контроля, осуществляемого квалифицированными коллегами, оказывается неэффективной, вступают в игру злоупотребление экспертной властью и создание псевдонаук¹⁹.

* оскорбление начальства (фр.). — Примеч. пер.

¹⁸ См. обзор Логана Уилсона в книге The Academic Man, p. 201 и далее. — Примеч.
автора.

¹⁹ См.: RA. Brady, The Spirit and Structure of German Fascism (N.Y., 1937), Chapter
П; Martin Gardner, In the Name of Science (N.Y.: Putnam's, 1953). — Примеч. автора.

119

Добрая репутация науки и ее высокий моральный статус в глазах обывателя, вероятно, в немалой степени обязаны технологическим достижениям¹⁹³. Каждая новая технология несет с собою свидетельство честности ученого. Наука выполняет свои обещания. Однако ее авторитет может использоваться и иногда используется в корыстных целях, причем именно потому, что обыватели часто не в состоянии отличить ложные притязания на такой авторитет от подлинных. Мнимо научные заявления тоталитарного оратора о расе, экономике или истории оказываются для неподготовленной обывательской аудитории в одном ряду с газетными сообщениями о расширяющейся Вселенной или волновой механике. В обоих случаях человек-с-улицы не может их проверить, и в обоих случаях они могут идти вразрез со здравым смыслом. Как бы то ни было, мифы будут казаться широкой публике более убедительными и будут для нее, безусловно, более понятными, нежели проверенные научные теории, поскольку они ближе к ее обыденному опыту и культурным предубеждениям. Следовательно, население в целом — отчасти благодаря научным достижениям — становится восприимчивым к новым мистицизмам, выраженным в якобы научных категориях. Заимствованный авторитет науки наделяет престижем ненаучную доктрину.

Организованный скептицизм

Как мы увидели в предыдущей главе, организованный скептицизм различными способами взаимосвязан с другими элементами научного этоса. Это одновременно и методологическое, и институциональное требование. Подвешивание суждения до тех пор, пока «на руках не окажутся факты», и отстраненное исследование мнений, внушающих веру, под углом зрения эмпирических и логических критериев периодически вовлекало науку в конфликт с другими институтами. Наука, которая вопрошает о фактах, в том числе и потенциальных фактах, касающихся каждого аспекта природы и общества, может вступать в конфликт с другими установками в отношении техже самых данных, кристаллизованными и зачастую риту-ализованными другими институтами. Научный исследователь не признает никакой пропасти между сакральным и профанным, между тем, что требует некритичного почтения, и тем, что можно объек-

"* Фрэнсис Бэкон предлагает одну из первых и наиболее емких формулировок этого популярного прагматизма: «То, что более всего полезно на практике, то правильнее всего и в теории». F. Bacon, Novum Organum, Book II, p. 4. — Примеч. автора.

тивно проанализировать. («Ein Professor ist ein Mensch der anderer Meinungist»*.)

В этом, по-видимому, и кроется источник бунтов против так называемого вторжения науки в иные сферы. Такое сопротивление со стороны организованной религии стало теперь менее значимым по сравнению с сопротивлением экономических и политических групп. Это противостояние может существовать совершенно независимо от внедрения конкретных научных открытий, которые кажутся обесценивающими партикулярные догмы церкви, экономики или государства. Скорее всего оно вызывается рассеянным, зачастую неясным пониманием того, что скептицизм угрожает текущему распределению власти. Конфликт этот обостряется всякий раз, когда наука распространяет свои исследования на новые области, в отношении которых уже существуют институционализированные установки, и всякий раз, когда расширяют сферу своего контроля другие институты. В современном тоталитарном обществе и антирационализм, и централизация институционального контроля служат ограничению поля научной деятельности.

* Профессор — это человек, у которого на все есть свое мнение (нем.). — Примеч. пер.

XIX. МАШИНА, РАБОЧИЙ И ИНЖЕНЕР

Заподозрить в себе всю меру собственного неведения — первый шаг к тому, чтобы заменить это неведение знанием. О том, какое влияние оказали изменения в методах производства на проблемы, поведение и перспективы рабочего, известно на самом деле очень мало; узнать же об этом нужно очень много. В короткой статье, посвященной этой огромной теме, можно в лучшем случае лишь очертить общие контуры нашего невежества. В наших силах лишь указать на ряд исследовательских открытий, ставших теперь нашим достоянием, условия, необходимые для надлежащего углубления этих открытий, и социальную организацию последующих исследований, которая нужна нам для достижения этих результатов.

Вера в то, что технологический прогресс есть самоочевидное благо, настолько широко распространена и настолько глубоко укоренена, что люди по большому счету так и не удосужились обратить внимание на те общественные условия, при которых это и в самом деле так. Если технология и является благом, то только благодаря своим последствиям для человека, то есть благодаря тому, что у большого числа по-разному социально размещенных людей есть основания считать ее таковой в свете своего опыта. И возникают ли у людей действительно такие основания, зависит не столько от внутреннего характера развивающейся технологии, создающей возрастающую способность производить изобилие благ, сколько от структуры общества, определяющей, какие группы и индивиды будут извлекают пользу из этого возросшего изобилия, а какие — испытывать социальные неурядицы и нести человеческие издержки, создаваемые новой технологией. Многие люди в нашем обществе обнаруживают, что плюралистические социальные последствия прогрессивного внедрения трудосберегающих технологий им далеко не выгодны. Данные о технологической безработице, вытеснении труда, устаревании навыков, перерывах в занятости и уменьшении суммы рабочих мест, приходящихся на единицу продукции, сколь бы ни были они скудными,

указывают на то, что именно рабочие несут на себе основное бремя промахов, допущенных в планировании упорядоченного внедрения достижений в производственные процессы.

Исследование этих вопросов, конечно, не панацея от тех социальных неурядиц, которые приписываются нынешним методам внедрения технологических достижений; однако такое исследование может выявить относящиеся к делу факты — иначе говоря, может заложить основу для принятия необходимых решений теми, кого многообразные последствия технологического изменения непосредственно затрагивают. Социальных исследований в этой области поразительно мало, и было бы в некоторой степени интересно выяснить, почему это так.

Сначала мы окинем взором ряд открытий, которые стали результатом социального исследования в этой общей области; затем рассмотрим некоторые факторы, влияющие на социальную роль инженеров — особенно тех из них, кто непосредственно занят изобретением и конструированием производственного оборудования, — а также социальные последствия их творческой работы; и наконец, предложим вниманию некоторые наиболее очевидные проблемы и возможности дальнейших исследований, посвященных социальным последствиям трудосберегающих технологий.

Социальные последствия технологических изменений

Исследования выявили ряд социальных последствий технологического изменения, из которых здесь будут упомянуты лишь немногие. Они располагаются в диапазоне от самых непосредственных воздействий на природу трудовой жизни — или социальную анатомию работы — до воздействий, затрагивающих институциональные и структурные образцы (patterns) более широкого общества.