Рэндалл Коллинз социология: наука или антинаука. *1 5 страница

При прочих равных условиях представляется, что сте­пень изолированности более всего детерминирует устойчи­вость или изменчивость данной культуры или структуры. Чем изолированнее культура или структура, тем она ста­бильнее и меньше поддается попыткам что-либо изменить, если таковые предпринимаются. С точки зрения объясне­ния действия, большая изоляция культуры или структуры влечет за собой большую вероятность того, что они будут детерминировать своих носителей. Относительная изоли­рованность коммунистическо-социалистической культуры на Балканах, должно быть, явилась одной из причин того, что во время волнений 1989 г. и выборов 1990 г. она оказа­лась более способной противостоять воздействию антиком-мунистических-антисоциалистических выступлений в Ал­бании, Сербии, Болгарии, Румынии, чем в Словении, Хор­ватии, Чехословакии, Восточной Германии, Венгрии и Польше. Изолированность структуры означает, что в рам­ках данного распределения ресурсов доступ действующих к другим группам ресурсов в известной мере ограничен. Например, люди без собственности и без контроля над орга­низацией оказываются лишенными ресурсов коллективной власти (посредством мобилизации личных ресурсов или до­ступа к несогласной части правящей элиты). И поскольку здесь понятие «структура» относится к модели распределе­ния, то именно асимметричная изолированность от совокуп­ности ресурсов или асимметричный доступ к ней имеют решающее значение. Если в данной структуре имущие мо­гут противопоставить коллективной мобилизации неиму­щих свои ресурсы, например военную силу, то первоначаль­ная структура скорее всего, при прочих равных условиях, останется стабильной. В Восточной Европе изолированность власть имущих от военных ресурсов Советского Союза ста­ла решающим компонентом структурной ситуации осенью 1989 г.

Взаимоотношение неизолированных культур зависит от относительного структурного местоположения принадле­жащих к этим культурам индивидов, которое определяет­ся извне. В первую очередь речь идет о способностях к принуждению, а также об уровне относительного благосо­стояния. Точно также взаимоотношение неизолированных структур определяется относительной культурной позици­ей и степенью уверенности в себе привилегированных и непривилегированных носителей культуры. Здесь общую ситуационную переменную можно обозначить как отно­сительное культурно-структурное сцепление.

При условии открытости влиянию чужой культуры, чем больше относительное благосостояние или власть носите­лей данной культуры, тем она становится стабильнее и при­влекательнее для носителей других культур. Изолирован­ность и относительную власть надо рассматривать в качест­ве мультиплицирующих переменных. Например, уменьше­ние изолированности и увеличение разрыва в уровне бла­госостояния сделали социалистические культуры Восточ­ной Европы весьма уязвимыми и непривлекательными в период 80-х годов. Механизм сцепления культуры и струк­туры можно рассмотреть и с точки зрения структуры. Так, в Восточной Европе (как и в Западной Германии) сразу пос­ле второй мировой войны капиталистическая структура экономики была сильно дискредитирована тем, что ассо­циировалась с экономической отсталостью, депрессией и потерпевшим крах нацистским режимом. Идея повального обобществления пользовалась широкой поддержкой. Одна­ко позже (а в Западной Германии очень скоро) исключи­тельные права собственности и значительная дифференци­ация доходов стали уже рассматриваться в качестве необ­ходимых опор свободы и демократии, поскольку первые стали уже ассоциироваться с послевоенным бумом демо­кратии на Западе.

На шансы данной культуры или структуры подверг­нуться влиянию другой культуры или структуры, види­мо, должна влиять и степень сродства двух и более куль­тур и структур, находящихся в контакте друг с другом. Продолжим пример с Восточной Европой. Здесь это поло­жение можно проиллюстрировать тем, что наиболее ран­нее и сильное проникновение западного либерализма и ли­берального консерватизма произошло в регионах распро­странения западных религий — католицизма и протестан­тизма. При контакте данной культуры или структуры с другими культурами или структурами элементы последних, наиболее близкие первым, с большей вероятностью будут приняты носителями исходной культуры или исходного структурного местоположения.

Ни одна из вышеупомянутых ситуационных переменных ни в коем случае не оригинальна. Однако их появление в этом контексте подразумевает, что не существует пропасти между объяснением с точки зрения структурных характе­ристик действующих и объяснением с точки зрения их си­туационного выбора. Более того, оба объяснения могут пре­красно дополнять друг друга.

Делать прогноз последствий для всех вышеуказанных культурных и структурных ситуаций легче, исходя из вы­бора действующего. Уменьшение изолированности означа­ет расширение спектра выбора и появление вероятности того, что хотя бы некоторые действующие будут совершать выбор из альтернатив, от которых они раньше были отре­заны. Вероятнее всего следует ожидать, что больше людей будет оказывать предпочтение культуре, носители которой обладают властью и богатством, нежели культуре, для кото­рой характерны беспомощность и бедность; они будут ско­рее предпочитать культуру, предоставляющую больше шан­сов достичь власти и благосостояния, нежели культуру, пре­доставляющую меньше таких шансов. (О причинах выбора в пользу национализма см. [61]). Что касается структуры, то нет ничего удивительного, если люди станут поддержи­вать модель распределения, ассоциирующуюся скорее с вы­соким, нежели низким культурным престижем. Наконец, можно ожидать, что люди будут проявлять большую го­товность принять или сохранять культуру и структуру, род­ственные чему-то положительному и знакомому; или, при­надлежа к двум сосуществующим культурам или структу­рам, они скорее будут адаптировать их таким образом, что­бы сделать их еще более родственными.

Однако не стоит забывать, что принадлежность к куль­туре конститутивна для действующих, а не является пред­метом их выбора. Хотя сознательный выбор и может, ко­нечно, быть существенной частью процессов восприятия или отвержения культуры, все же действующий едва ли может выбирать самые важные (в силу оказываемого на него влияния) элементы культуры только исходя из име­ющихся возможностей, независимо от своей предшеству­ющей культурной принадлежности.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Концептуализация — важное и правомерное теорети­ческое занятие. Одна из основных задач социальной науки заключается в придании смысла событиям, например краху режимов Восточной Европы в 1989 г. Придание соци­ального смысла событиям и явлениям, во-первых, состоит в том, чтобы отличить нечто в социальном пространстве от других явлений и, во-вторых, определить место собы­тия или явления в потоке времени. В данном контексте это означает ответить на следующие вопросы: «Каков тип этой революции? Каков ее исторический смысл?»

Тем не менее при всем том, что уже было сказано, сверх­задача социальной науки состоит в объяснении иных во­просов: «Почему люди действуют именно таким образом? Почему их действия имеют именно такие следствия (или не имеют их)?»

Объяснения, предлагаемые социальными науками, мож­но дифференцировать в зависимости от того, считаются ли в них объясняющей переменной сами действующие или ситуации, в которых действующие находятся. В моделях рационального выбора действующие считаются заданны­ми величинами, а ситуации — переменными. Люди дейст­вуют именно таким образом, потому что такова ситу­ация, и они действуют иначе, когда изменяется ситуация, в которой они оказываются. В социологии и родственных ей теоретических построениях — в политической науке,' антропологии, демографии, педагогике и социологически ориентированной историографии — наоборот, принадлеж­ность к культуре и/или местоположение действующих в структуре считают основной объясняющей переменной. Люди действуют вполне определенным образом, потому что принадлежат к определенной культуре и/или потому, что обладают определенными ресурсами для этого. И действия людей различны в той мере, в какой различаются культу­ры, носителями которых они являются, и/или в какой раз­личаются их местоположения в структуре.

Здесь важнее и плодотворнее выявить то, что является общим для большинства социологов, и соотнести это об­щее с другими видами объяснения в социальной науке, а не сводить дело к размежеванию конкурирующих теоре­тиков и соперничающих парадигм. Этот социологический «основной поток» требует всеобъемлющей кодификации как основы для признания достижений и определения ла­кун, а, следовательно, и для дальнейших построений. Одна­ко многообещающим может быть и соединение социологического видения дифференцированных действующих с близкими по духу интеллектуальными усилиями по раз­витию методов структурного анализа. Надо посмотреть, как различается поведение действующих, принадлежащих к разным культурам и имеющих разное местоположение в структуре, в различных культурных и структурных ситу­ациях.

В свете этой последней задачи подход с точки зрения рационального выбора представляется плодотворным для понимания того, как происходит изменение или сохране­ние действующими их культурной принадлежности и ме­стоположения в структуре в результате их выбора и по­ступков. Освобожденная от допущения о стабильности уни­версальных предпочтений интерпретация человеческого действия как проявления рационального выбора при нали­чии ограничений является центральным звеном того, что М. Вебер называл «понимающей» социологией. Целерацио-нальное поведение, или «поведение, доступное рациональ­ному толкованию», очень часто позволяет конструировать наиболее подходящий «идеальный тип», считал Вебер [2, 496]. Теория рационального выбора занимает законное мес­то в социологии, и противоборство с хорошо разработан­ными моделями первой может способствовать развитию последней. Однако недавняя междисциплинарная дискус­сия вновь укрепила старое социологическое убеждение в том, что нормы, верования и представления об идентично­сти несводимы к целерарациональности. Разрядить напря­женность между этими двумя соперничающими вывода­ми — вот, на мой взгляд, самый верный путь.

ЛИТЕРАТУРА

1. Беккер Г. С. Экономический анализ и человеческое поведение // THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 1. С. 24 P. 1-21.
2. Вебер М. О некоторых категориях понимающей социологии [1922] // М. Вебер. Избранные произведения. Пер. с нем. М.: Прогресс, 1990.
3. Льюс Р. Д., Райфа Г. Игры и решения. Пер. с англ. // Иностранная литература, 1961.
4. ТернерДж. Аналитическое теоретизирование// THESIS. 1994. Т. 2. Вып. 1. С. 119—157.
5. Уильямсон О. И. Поведенческие предпосылки современного эко­номического анализа // THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 3. С. 39—49.
6. Хабермас Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 123— 136.
7. Шлезингер А. М. Циклы американской истории. Пер. с англ. М.: Прогресс, 1992.
8. Alexander J. The centrality of the classics. // Social theory today / Ed. by A. Giddens and J. Turner. Cambridge: Polity Press, 1987.
9. Alexander J. Action and its improvements. N.Y.: Columbia University Press, 1988.
10. Alexander J. On the Autonomy of culture. Introduction // Culture and Society: Contemporary Debates/ Ed. by J. Alexander and S. Siedman. Cam-brige: Cambridge University Press, 1990.
11. Alexander J. el al. (eds.). The micro-macro link. Berkeley: University of California Press, 1987.
12. Alexander J., Colony P. (eds.). Differentiation theory and social chan­ge. N. Y: Columbia University Press, 1990.
13. Almond G., Verba S. The civic culture: political attitudes and demo­cracy in five nations. Princeton: Princeton University Press, 1963.
14. Archer M. Culture and agency. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
15. Axelrod R. The evolution of cooperation. N.Y: Basic Books, 1984.
16. Axelrod R. Evolutionary approach to norms //American Political Scien­ce Review. 1986. Vol. 86. № 4. P. 1095—1111.
17. Ball-Rokeach S. J. Media Linkages of the Social Fabric // The social fabric / Ed. by J. Short. Beverly Hills: Sage, 1986. P. 305—318.
18. Barth F. (ed.). Ethnic groups and boundaries. Boston: Little Brown, 1969.
19. Basu K. et al. The growth and decay of custom: the new institutional economics in economic history // Explorations in Economic History. 1987. №24. P. 1—21.
20. Becker G. The economic approach to human behavior. Chicago: Chica­go University Press, 1976.
21. BergerJ., Wagner D. and Zelditch Jr. M. Theoretical and metatheo-retical themes in expectation states theory // H. J. Helle and S. N. Eisenstadt (eds.). Microsociological Theory. L.: Sage, 1985.
22. Berkowitz S. D. Markets and market areas: some preliminary for­mulations // Social structures: a network approach / Ed. by B. Wellman and S. D. Berkowitz. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 261—303.
23. Black D. (ed.). Toward a general theory of social control. Orlando (FL): Academic Press, 1984.
24. Blalock H. Basic dilemmas in the social sciences. Beverly Hills: Sage, 1984.
25. Blau P. Inequality and heterogeneity. N.Y.: The Free Press, 1977.
26. Blau P. Contrasting theoretical perspectives // The micro-macro link /Ed. by J. Alexander et al. Berkeley, University of California Press, 1987. P. 71—85.
27. Cohen M., March J. K., Olsen J. A garbage can model of organiza­tional choice // Administrative Science Quarterly. 1972. № 17. P. 1—25.
28. Coleman J. Foundations of social theory. Cambridge (Mass.): The Belknap Press, 1990.
29. Collins R. Theoretical sociology. San Diego: Harcourt Brace Jova-novich, 1988.
30. Douglas M. How institutions think. Syracuse (NY): Syracuse Univer­sity Press, 1986.
31. Douglas M., Wildavsky A. Risk and culture. Berkeley: University of California Press, 1982.
32. Elster J. Sour grapes. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
33. Elster J. (ed.). Rational choice. Oxford: Blackwell, 1986.
34. Elster J. Solomonic judgements. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
35. Elster J. The cement of society. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
36. Etzioni A. The moral dimension. N.Y.: The Free Press, 1988.
37. Field A. J. The problem with neoclassical institutional economics: a critique worth special reference to the North-Thomas model of Pre-1500 Europe // Exploration in Economic History. 1981. № 18. P. 174—198.
38. Field A. J. Microeconomics, norms, and rationality // Economic Deve­lopment and Cultural Change. 1984. № 32. P. 683—711.
39. Gerschenkron A. Economic backwardness in historical perspective. Cambridge (MA): Belknap Press, 1962.
40. GiddensA. The constitution of society. Cambridge: Polity Press, 1984.
41. Giddens A. Sociology. Houndmills Basingstoke: Macmillan, 1986.
42. Giddens A. Social theory and modern sociology. Cambridge: Polity Press, 1987.
43. Giddens A. A reply to my critics // Social theory of modern society. Ed. by D. Held and J. Thompson. Anthony Giddens and his critics. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
44. Giddens A., Turner J. (eds.). Social theory today. Cambridge: Polity Press, 1987.
45. Granovetter M. Economic action and social structure: the problem of embeddedness // American Journal of Sociology. 1985. Vol. 91 P. 481—510.
46. HabermasJ. Theorie des kommunikativen Handelns. 2 vols. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1982.
47. Harsanyi’ J. Papers in game theory. Dordreicht: D. Reidel, 1982.
48. Hirschman A. Shifting involvements. Oxford: Basil Blackwell, 1982.
49. Jervis R. Realism, game theory, and cooperation // World Politics. 1988. Vol. 40, P. 317—349.
50. Korpi W. The democratic class strugle. L.: Routledge, 1983.
51. Krasner S. Sovereignty: an institutional perspective // Comparative Political Studies. 1988. Vol. 21. P. 66—94.
52. Luhman N. (ed.). Soziale Differenzierung. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1985.
53. March J., OlsenJ Rediscovering institutions. N. Y: Free Press, 1989.
54. Merlon R. Social theory and social structure. Glencoe (П.): The Free Press, 1957.
55. Merlon R. Social theory and social structure. 2d ed. N.Y.: The Free Press, 1968.
56. Park R. Human migration and marginal man // R. Park. Race and Cul­ture. Glencoe: Free Press, 1964. P. 346—356.
57. Parsons T. The structure of social action. N. Y: McGraw Hill, 1937.
58. Przeworsky A. Capitalism and social democracy. Cambridge: Cam­bridge University Press, 1985.
59. Przeworsky A. Le defi de la methodologie individualiste a 1’analyse marxiste // Sur 1’individualisme /Ed. by P. Birnbaum and J. Le9a. P.: Presses de la Fondation Nationale des Sciences Politiques, 1986. P. 77—106.
60. Ringen A. The possibility of politics. Oxford: Clarendon Press, 1987.
61. Rogowsky R. Causes and varieties of nationalism // New Nationalisms of the Developed West /Ed by E. Tiriyakin and R. Rogowsky. Boston: Houghton Mifflin, 1985.
62. Simmel G. Quantitative aspects of the group [1928] // The Sociology of Georg Simmel /Ed. by K. Wollf. N. Y: The Free Press, 1964. P. 87—177.
63. Smelser N. Social structure // Handbook of Sociology/ Ed. by N. Smel-ser. Beverly Hills: Sage, 1988. P. 103—129.
64. Sorokin P. Social and cultural dynamics. 4 vols. N. Y: American Book Company, 1937—1941.
65. Stigler G., Becker G. De gustibus non est disputandum // American Economic Review. 1977. Vol. 67. P. 76—90.
66. Stinchcombe A. Merton’s theory of social structure // The idea of so­cial structure. Papers in honor of Robert K. Merton/ Ed. by L. Coser. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1975.
67. SwedbergR. (ed.). Economics and sociology. Princeton: Princeton Uni­versity Press, 1990.
68. Sztompka P. R. K. Merton. An intellectual profile. Houndmills, Ba-singstoke: Macmillan, 1986.
69. Therborn G. The ideology of power and the power of ideology. L.: Verso, 1980.
70. Therborn G. The right to vote and the four world routes to/through modernity // The State in Theory and History/ Ed. by R. Torsendahl. L.: Sage, 1991.
71. Tsebelis G. Nested games. Berkeley: University of California Press, 1990.
72. Turner J. Theory of social interaction. Cambridge: Polity Press, 1988. 72a. Turner J. The structure of sociological theory. Chicago: Illinois the Dorsly Press, 1986.
73. Van Parijs Ph. Evolutionary explanation in the social sciences: an emerging paradigm. Totowa (N. J.): Rowman and Littlefield, 1981.
74. Verba S. et al. Elites and the idea of equality. Cambrige (MA): Harvard University Press, 1987.
75. Wellman B. Structural analysis: from method and metaphors to theory and substance // Social structures: a network approach / Ed. by B. Wellman and S. D. Berkowitz. Cambridge (MA): Cambridge University Press, 1988. P. 19—61.
76. White H. Varieties of markets // Social structures: a network approach / Ed. by B. Wellman and S. D. Berkowitz. Cambridge (MA): Cambridge Univer-sity Press, 1988, P. 221—260.
77. Wildavsky A. Choosing preferences by constructing institutions: a cul­tural theory of preference formation // American Political Science Review. 1987. Vol. 81. P. 3—21.
78. Williamson O. The economic institutions of capitalism. N.Y.: The Free Press, 1985.
79. Wright E. O. Classes. L.: Verso, 1985.

Джонатан Тернер АНАЛИТИЧЕСКОЕ ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЕ*

Термин «аналитическое», признаю, расплывчат, и все-таки я использую его здесь для описания ряда теоретиче­ских подходов, которые допускают следующее: мир вне нас существует независимо от его концептуализации; этот мир обнаруживает определенные вневременные, универ­сальные и инвариантные свойства; цель социологической теории в том, чтобы выделить эти всеобщие свойства и по­нять их действие. Боюсь, эти утверждения вызовут лавину критических нападок и сразу же сделают теоретическую деятельность предметом философского спора, неразрешимо­го по своей природе. В самом деле, обществоведы-теоретики и так потратили слишком много времени на защиту либо на подрыв этих позиций «аналитического теоретизирова­ния» и в результате оставили в небрежении главную задачу всякой теории: понять, как работает социальный мир. Я не хочу превратиться во второго братца Кролика, увязшего в этой философской трясине, но позвольте мне все же по­ставить в общем виде некоторые философские проблемы.

* Jonathan H. Turner. Analytical Theorizing. In: A. Giddens and J. Turner (eds.). So­cial Theory Today. Stanford: Polity Press, 1987, p. 156—194. © Polity Press, 1987.

ФИЛОСОФСКИЕ СПОРЫ

Аналитическая теория предполагает, что, говоря сло­вами А. Р. Радклифф-Брауна, «естественная наука об обще­стве» возможна [56]. Это убеждение очень сильно выражено У титулованного основателя социологии Огюста Конта, который доказывал, что социология может быть «позитивной наукой». Поэтому аналитическая теория и позитивизм тес­но связаны, но природа этой связи затемнена тем, что пози­тивизм изображают очень по-разному. В отличие от некото­рых современных представлений, ассоциирующих позити­визм с «грубым эмпиризмом», Конт настаивал, что «ника­кое истинное наблюдение явлений любого рода невозможно, кроме как в случае, когда его сначала направляет, а в конце концов и интерпретирует некая теория» [18, t. 1, 242; 2]. Фактически Конт считал «серьезной помехой» научному прогрессу «эмпиризм, внедренный [в позитивизм] теми, кто, во имя беспристрастности, хотел бы вообще запретить пользование какой-либо теорией» [18, t. 1, 242]. Таким об­разом, позитивизм означает использование теории для ин­терпретации эмпирических событий и, наоборот, опору на данные наблюдений для оценки правдоподобия теории. Но какова природа теории в позитивизме Конта? Начальные страницы его «Позитивной философии» говорят нам об этом: «Основной характер позитивной философии выража­ется в признании всех явлений подчиненными неизменным, естественным законам, открытие и сведение числа которых до минимума и составляет цель всех наших усилий, причем мы считаем, безусловно, тщетными разыскания так называ­емых причин — как первичных, так и конечных. Спекуля­тивными размышлениями о причинах мы не смогли бы ре­шить ни одного трудного вопроса о происхождении и цели чего бы то ни было. Наша подлинная задача состоит в том, чтобы тщательно анализировать условия, в которых проис­ходят явления, и связать их друг с другом естественными отношениями последовательности и подобия. Наилучший пример подобного объяснения — учение о всемирном тяго­тении» [18, t. 1, 5—6; см. также: 3; 8].

В этих высказываниях содержится ряд важных положе­ний. Во-первых, социологическая теория включает поиски абстрактных естественных законов, которых должно быть относительно немного. А главная цель теоретической дея­тельности — по возможности уменьшить число законов настолько, чтобы предметом теоретического анализа оста­лись инвариантные, базисные, опорные свойства данного универсума.

Во-вторых, причинный и функциональный анализ не­пригодны. Здесь Конт, видимо, принимает выводы Д. Юма, согласно которым определить причины явлений невозможно, но добавляет сходное предостережение и против анали­за в категориях намерений, конечных целей или потреб­ностей, которым эти явления служат. Печально, что социо­логия проигнорировала предостережения Конта. Эмиль Дюркгейм поистине должен был «поставить Конта с ног на голову», чтобы защищать и причинный, и функциональ­ный анализ в своих «Правилах социологического метода» 1895 г. [2]. Я думаю, что было бы гораздо мудрее в рамках нашей теоретической дисциплины следовать контовским «старым правилам социологического метода», а не предло­жениям Дюркгейма и, как я покажу вскоре, определенно не рекомендациям Гидденса и других относительно «Новых Правил» социологического метода [27]. К сожалению, со­циологическая теория больше следовала советам Дюркгей­ма, нежели Конта, а ближе к нашему времени склонна бы­ла доверять множеству антипозитивистских трактатов. Об­щий итог этого — отвлечение на второстепенное и размыва­ние строгости теоретизирования в социологии.

В-третьих, социологические законы, согласно Конту, следовало моделировать по образцу физики его времени, но форма этих законов осталась очень неясной. Термины вроде «естественных отношений последовательности и по­добия» неточны, особенно после того, как проблема поиска причин была элиминирована. Борясь с этой неясностью, более современные трактовки позитивизма в философии не совсем верно истолковали контовскую программу и вы­двинули строгие критерии для формулировки «естествен­ных отношений» между явлениями (см., напр.: [14; 34]). Этот новый позитивизм часто предваряется определением «логический» и принимает следующую форму: абстрактные законы выражают существование неких регулярностей в универсуме; такие законы «объясняют» события, когда предсказывают, что будет в конкретном эмпирическом слу­чае; движущая сила этого объяснения — «логические де-Дукции» от закона (explanans) к некоторой группе эмпири­ческих явлений (explicandum) [37]. Эти «логические дедук­ции» принимают форму использования законов в качестве посылки, позволяющей ввести в оборот высказывания, ко­торые «связывают» или «сближают» закон с некоторым общим классом эмпирических явлений, и затем сделать прогноз о том, чего следует ожидать для одного конкретно­го эмпирического случая внутри этого общего класса явле­ний. Если прогноз не подтверждается данным эмпирическим случаем, теорию подвергают переоценке, хотя здесь существует разногласие, считать ли теорию с этого момен­та «фальсифицированной» [7; 55], или же неудача в ее «подтверждении» просто требует серьезного пересмотра теории [42].

Такая форма позитивизма «заполняет» неясные места у Конта чрезмерно строгими критериями, которым боль­шинство аналитических теоретиков не в состоянии следо­вать и не следует. Правда, они часто отдают этим критери­ям словесную дань в своих философско-методологических размышлениях, но в реальной работе мало руководствуются ими. Для этой неспособности оставаться в смирительной рубашке логического позитивизма есть веские причины, и они очень важны для понимания аналитического теорети­зирования. Остановимся на них подробнее.

Во-первых, критерий предсказания нереалистичен. Ког­да ученые вынуждены работать в естественных эмпириче­ских системах, прогноз всегда затруднен, поскольку невоз­можно контролировать влияние посторонних переменных. Эти посторонние силы могут быть неизвестными или непод­дающимися измерению с помощью существующих мето­дик, и даже если они известны или измеримы, могут воз­никнуть моральные и политические соображения, удержи­вающие нас от контроля. В этой ситуации оказываются не только обществоведы, но и естественники. Признавая труд­ности предсказания, я, однако, не предлагаю, чтобы социо­логия прекратила попытки стать естественной наукой, по­добно тому, как геология и биология не пересматривают свое научное значение всякий раз, когда не могут предска­зать соответственно землетрясений или видообразования.

Во-вторых, отрицание причинности — это очень слабое место в некоторых формах позитивизма, будь то версия Конта или более современных философов. Такое отрицание приемлемо, когда логические дедукции от посылок к за­ключению могут считаться мерилом объяснения, но анали­тическая теория должна также заниматься действующими процессами, способными связывать явления. Т. е. нам важ­но знать, почему, как и какими путями производят опреде­ленный результат инвариантные свойства данного универ­сума. Ответы на такие вопросы потребуют анализа осново­полагающих социальных процессов и, безусловно, причин­ности. В зависимости от позиции теоретика, причинность может быть или не быть формальной частью законов, но ее нельзя игнорировать [37].

В-третьих, логический позитивизм допускает, что исчис­ления, по которым осуществляются «дедукции» от посылок к заключениям, или от explanans к explicandum, недвусмыс­ленны и ясны. В действительности это не так. Многое из того, что составляет «дедуктивную систему» во всякой на­учной теории, оказывается «фольклорными» и весьма непо­следовательными рассуждениями. Например, синтетиче­ская теория эволюции непоследовательна, хотя некоторые ее части (как генетика) могут достичь известной точности. Но когда эту теорию используют для объяснения каких-то событий, то руководствуются не принципами строгого сле­дования некоторому логическому исчислению, а скорее со­гласования с тем, что «кажется разумным» сообществу уче­ных. Но утверждая это, я отнюдь не оправдываю бегство к какой-нибудь новомодной версии герменевтики или реля­тивизма.

Все эти соображения требуют от социологической теории смягчить требования логического позитивизма. Мы должны видеть свою цель в выделении и понимании инвариантных и основополагающих черт социального универсума, но не быть интеллектуальными деспотами. Кроме того, аналити­ческую теорию должны интересовать не регулярности per se, а вопросы «почему» и «как» применительно к инвари­антным регулярностям. Поэтому мое видение теории, разде­ляемое большинством аналитических теоретиков, таково: мы способны раскрыть абстрактные законы инвариантных свойств универсума, но такие законы будут нуждаться в дополнении сценариями (моделями, описаниями, аналоги­ями) процессов, лежащих в основе этих свойств. Чаще всего в объяснение не удается даже включить точные предсказа­ния и дедукции, главным образом потому, что при проверке большинства теорий невозможен экспериментальный конт­роль. Вместо этого объяснение будет представлять собой более дискурсивное применение абстрактных суждений и моделей, позволяющих понять конкретные события. Дедук­ция будет нестрогой и даже метафорической, став, конечно, предметом аргументации и обсуждения. Но социология здесь вовсе не уникальна — большинство наук идет тем Же путем. Хотя анализ науки Томасом Куном далек от со­вершенства, он привлек внимание к социально-политичес­ким характеристикам любых теорий [4]. И потому социологам надо отказываться от поисков инвариантных свойств ничуть не больше, чем физикам после признания, что мно­гое в их науке сформулировано, по меньшей мере первона­чально, весьма неточно и что на них самих влияют «полити­ческие переговоры» внутри научного сообщества.