Сопереживание в свете теории научения

С целью прямого доказательства гипотезы эмпатийного подкрепления Аронфрид (Aronfreed, 1970) разработал теоретическую концепцию, согласно которой в осно­ве альтруистического поведения лежит предрасположенность к сопереживанию эмоционального состояния другого человека. Если это так, то можно говорить о подкреплении через сопереживание и представление себя на месте другого. Чело­век обучается делать то, что служит только благополучию другого человека. Одна­ко действующий субъект сопереживает тем эмоциональным последствиям для другого человека, к которым привело его альтруистическое действие.

Аронфрид и Паскаль (Aronfreed, Paskal, 1965; см. также: Aronfreed, 1970) попы­тались доказать существование эмпатийного подкрепления в экспериментах с деть­ми. Эксперимент проводился в два этапа. На первом, построенном по схеме клас­сического обусловливания, экспрессивные признаки изменения эмоционального состояния другого человека, появляющиеся вслед за определенным стимулом, свя­зывались с направленным в ту же сторону изменением эмоционального состояния ребенка. На втором этапе, построенном по схеме инструментального обусловлива­ния, происходило научение действию, вызывавшему в другом человеке признаки позитивного эмоционального сдвига.

Один из опытов происходил следующим образом, Ребенок вместе с эксперимен­татором сидел перед ящиком с двумя рычагами. При нажатии на один рычаг из ящика выпадала конфета, при нажатии на другой — на 3 с вспыхивал красный свет. Экспериментатор реагировал выражением радости лишь на нажатие ребенком на второй рычаг (улыбаясь, он неотрывно смотрел на красный свет и говорил: «Вот он, красный свет»). Затем, не отводя взгляда от источника красного света, он лас­ково обнимал ребенка. На втором этапе экспериментатор сидел за ящиком, в кото­ром можно было видеть только красный свет. Ребенок мог выбирать между красным светом (приносившим радость экспериментатору) и конфетой для себя. По срав­нению с испытуемыми двух контрольных групп, которые на первом этапе опыта сталкивались либо только с радостными эмоциями экспериментатора, либо с его ласковым объятием, дети, одновременно испытавшие то и другое, были склонны выбирать красный свет, причем они выбирали его чаще, чем конфеты. Как пока­зало более позднее исследование Мидларского и Брайана (Midlarsky, Bryan, 1967), описанный эффект наблюдается и при обратном порядке следования выраже­ния эмоции (улыбка) и эмоционально положительного воздействия на субъекта (объятие).

Таким образом, при созвучности сопереживания эмоциональному настрою дру­гого человека дети отказывались от материального вознаграждения, чтобы доста­вить другому радость. Причем они быстро научались не только тем действиям, которые подкреплялись альтруистическим воздействием радости другого челове­ка, но также и тем (вначале эти действия демонстрировал экспериментатор), кото­рые подкреплялись облегчением страданий другого (Aronfreed, 1970).

Сопереживание в психоэволюционном аспекте

Хоффман (Hoffman, 1975, 1978, 1981) в своей эволюционной, физиологической и онтогенетической теории эмпатии положил в основу действия по оказанию помо­щи переживание «эмпатического сострадания (empathic distress) в качестве моти­вирующей силы. Эмпатическое сострадание состоит из двух компонентов — ком­понента эмоционального возбуждения и социально-когнитивного компонента. Компонент эмоционального возбуждения можно наблюдать уже у очень малень­ких детей. Он еще не предполагает способности различать свои и чужие пережива­ния. Эмоциональное возбуждение может основываться на различных процессах: на заражении эмоцией посредством моторного подражания, как это предполагал еще Липе (Lipps, 1906), на классических условных рефлексах или на представле­нии о том, как сам человек чувствовал бы себя на месте нуждающегося в помощи.

Социально-когнитивный компонент эмпатического сострадания постепенно изменяется в ходе развития, причем его развитие в основном соответствует тому, что мы знаем о развитии принятия ролей. После того как ребенок — примерно в конце первого года жизни — научается различать себя и других людей, он прохо­дит, согласно Хоффману, различные стадии способности к эмпатии, на каждой из которых его возможности понимания другого человека становятся все более адек­ватными. В ходе этого развития ребенок становится все более способным испыты­вать сочувствие к горю другого человека (sympathetic distress).

По мнению Хоффмана, предпосылками способности ставить себя на место че­ловека, находящегося в бедственном положении, и вмешиваться в ситуацию, бес­корыстно оказывая помощь, являются развитие устойчивости личности, принятия ролей (в том числе принятие позиции субъекта морального суждения) (см.: Kohlberg, 1969; Rubin, Schneider, 1973; Hogan, 1973), а также личная идентичность. Под влия­нием индивидуального опыта на этом фундаменте в качестве личностной диспо­зиции строится самостоятельный альтруистический мотив (мотив помощи).

Если эмпатическое сострадание, как это предполагает Хоффман (Hoffman, 1981), мотивирует деятельность помощи, то оно должно, во-первых, предшество­вать действиям по оказанию помощи и стимулировать их, а во-вторых, становить­ся все менее интенсивным по мере успешного оказания помощи. Хоффман приво­дит результаты различных исследований, свидетельствующие, во-первых, о том, что эмпатическое возбуждение предшествует помощи (Geer, Jarmecky, 1973), во-вторых, о том, что чем более сильными были проявления страдания жертвы, тем выше было и эмпатическое возбуждение (Gaertner, Dovidio, 1977), в-третьих, о том, что интенсивность эмпатического возбуждения систематически взаимосвязана с последующими действиями по оказанию помощи (Weiss, Boyer, Lombardo, Stich, 1973), и, в-четвертых, о том, что эмпатически возникшая эмоция теряет интенсив­ность после оказания помощи (Darley, Latane, 1968).

Если эмпатическое сострадание возрастает с увеличением потребности в помо­щи и уменьшается при ее снижении, то можно усомниться в альтруистическом ха­рактере мотивации помощи, поскольку редукцию эмпатического сострадания как негативного возбуждения можно рассматривать аналогично редукции своего соб­ственного страдания, как вполне эгоистическую побудительную силу, что и было сделано Бэтсоном (Batson, 1984). Предоставим здесь слово самому Хоффману:

«Похоже, что эмпатия удивительно подходит для преодоления разрыва между эго­измом и альтруизмом, поскольку она обладает способностью преобразовывать несча­стье другого человека в ощущение своего собственного страдания. Таким образом, эмпатия сочетает в себе элементы и эгоизма и альтруизма. Она эгоистична, посколь­ку является негативным состоянием, которое в упоминавшемся выше оптимальном диапазоне интенсивности может быть лучше всего устранено путем оказания помо­щи жертве. Исходя из этого, некоторые авторы рассматривают эмпатию в качестве эгоистического мотива (напр.: Gaertner, Dovidio, 1977; Piliavin et al, 1969). Однако эти авторы упускают из виду различие между целью действия и его последствиями. Чувство удовлетворения человека после совершения действия вовсе не обязательно означает, что он или она действовали ради того,чтобы испытать это чувство» (Hoffman, 1981, р. 133).

Поскольку чувство удовлетворения может возникать после осуществления любого намерения, направлено ли оно на достижение блага для себя или для дру­гих, не имеет смысла рассматривать это чувство в качестве критерия определен­ной, а именно эгоистической, мотивации. Разумеется, облегчение, эмпатически испытываемое помогающим после успешного оказания помощи, может нести с собой самоподкрепление в смысле удовлетворенности собой. Однако и в этом слу­чае действие по оказанию помощи было бы эгоистичным лишь при условии, если бы возникающее в конце самоподкрепление с самого начала выступало в качестве желаемого последствия действия, к которому стремился помогающий.

Эмпатическая эмоция в свете психологии мотивации

К настоящему времени объяснение роли сопереживания при оказании помощи наиболее детально разработано Коком, Бзтсоном и Мак-Дэвисом (Coke, Batson, McDavis, 1978). Они предложили двухступенчатую модель, согласно которой при­нятие на себя роли нуждающегося в помощи (постановка себя на его место) сначала порождает эмоцию сопереживания, которая, в свою очередь, ведет к осуществлению действия по оказанию помощи. Как таковая постановка себя на место другого, если она не сопровождается опосредующей эмоцией сопереживания, оказанию помощи не способствует. Эту каузальную зависимость авторы подтвердили с помощью весь­ма остроумных экспериментов. Для обоснования ключевой роли эмоции сопережи­вания в действии по оказанию помощи эта эмоция в результате спровоцированной экспериментатором ложной атрибуции в первом из экспериментов отделялась от своего источника, а во втором благодаря фальсифицированной обратной связи, ука­зывавшей на вегетативное возбуждение (см. в гл. 4: эффект Валинса), создавалась и усиливалась искусственно. В обоих исследованиях испытуемые-женщины получа­ли информацию о студентке, нуждающейся в помощи.

В первом эксперименте они должны были либо поставить себя на место этой студентки, испытывающей тяжелые удары судьбы (побуждение к принятию роли), либо обратить внимание на некоторые технические детали. В предшествующем этому маскирующем эксперименте испытуемые под каким-либопредлогом прини­мали лекарство (плацебо), которое в одном случае должно было, согласно инструк­ции, нести К расслаблению, а в другом — к возбуждению. В соответствии с рассмат­риваемой гипотезой эмоциональное сопереживание студентке, возникавшее под влиянием указания поставить себя на ее место, должно было в случае медикамен­тозного «возбуждения» атрибутироваться ошибочно и не способствовать оказанию помощи. В случае медикаментозного «расслабления» должен был наблюдаться обратный эффект.

Результаты полностью подтвердили ожидания. Само по себе принятие роли оказалось недостаточным (см. обзор: Kurdek, 1978), необходимо было также при­сутствие эмоции сопереживания. Если же эта эмоция не возникала (в описанном случае это достигалось спровоцированной ложной атрибуцией возбуждения), то готовность к помощи оставалась столь же незначительной, как и в случае получе­ния инструкции, направляющей внимание на технические детали. Активизация поведения по оказанию помощи наблюдается только в том случае, когда постанов­ка себя на место другого вызывает эмоциональное возбуждение, которое припи-

сывается сопереживанию бедственного положения нуждающегося в помощи (близ­кого в теоретическом отношении подхода к объяснению морального действия при­держиваются: Dienstbier, Hilbnan, Lehnhoff, Hillman, Valkenaar, 1975).

Второе исследование было направлено прежде всего на выяснение того, какие именно эмоции способствуют оказанию помощи. Идет ли речь о тех же эмоциях, которые испытывает другой человек, т. е. субъект стремится оказать помощь, как бы исходя из собственного (сопережитого) несчастья (из такого представления следует понимание мотивации помощи как альтруистической), либо здесь задей­ствованы неприятные личные переживания, от которых субъект хотел бы освобо­диться, помогая другому? На подготовительной стадии опыта были отобраны на­звания эмоций, соответствующие переживаниям первой и второй групп. На этот раз потребность в помощи, о которой узнавали испытуемые, была вполне зауряд­ной (одна студентка, будучи стеснена в средствах, искала бесплатных испытуе­мых). С помощью фальсифицированной обратной связи о показателях вегетатив­ного возбуждения одной половине испытуемых внушили, что они очень взволнова­ны, а второй — что их эта информация не затронула. Прежде чем испытуемые могли предложить студентке свои услуги, они должны были в списке эмоций отметить те, которые пережили, воспринимая информацию о ее потребности в помощи. Ожида­лось, что испытуемые с внушенным высоким возбуждением будут переживать бо­лее сильные эмоции сопереживания и выкажут большую готовность к помощи по сравнению с теми, кому внушили, что они не испытывают возбуждения.

Выдвинутые гипотезы опять-таки вполне подтвердились. Внушенное возбуж­дение благоприятствовало оказанию помощи, однако лишь в той мере, в какой оно приводило к эмоциям сопереживания, а не к замкнутому на самом субъекте нега­тивному эмоциональному состоянию. Это каузальное опосредование удалось под­твердить оценкой, основанной на анализе пути. Таким образом, решающим момен­том является то, что в центре переживаемых эмоций стоит нуждающийся в помощи человек (см.: Krebs, 1975).

Мы уже отмечали, что Бэтсон пытался подразделять просоциальные действия в зависимости от того, мотивируются ли они в конечном счете эгоистически или аль­труистически. Так, говоря о двух «путях», он выделяет две группы побуждающих к оказанию помощи стимулов, которые делают мотивацию помощи эгоистической (см.; Batson, 1984; Batson, Coke, Pych, 1983). Первую группу он называет «поиском вознаграждения или избежанием наказания», вторую — «снижением возбуждения». К первой группе принадлежат столь различные движущие силы (или стимулы), как поиск социального признания (Baumann et al., 1981), избежание порицания (Reis, Gruzen, 1976), соответствие социальным нормам (Berkowitz, 1972), приверженность своим личным нормам (Schwartz, 1973, 1977) или восприятие себя как хорошего человека (Weyout, 1978). Стимулы, входящие во вторую группу, связанную со снижением возбуждения, характеризуются точкой зрения Пилиавина и его коллег (Piliavin, Dovidio, Gaertner, Clark, 1981), согласно которой эмпатия является мягким замещающим возбуждением, а дискомфорт — более сильной формой возбуждения. К снижающей возбуждение группе эгоистических побуждений Бэтсон причисляет даже «эмпатическое сострадание» Хоффмана (Hoffman, 1978), поскольку он счита­ет, что истинное намерение помогающего состоит в редукции неприятного возбуж­денного состояния эмпатического расстройства.

В более позднем исследовании Бэтсон пришел к убеждению, что действие по оказанию помощи может, в конечном счете предприниматься и ради благополучия нуждающегося в помощи человека. Он сформулировал теорию, основывающуюся на четырех допущениях (Batson, 1984). Они заключаются в следующем. 1) Сле­дует различать две эмоциональные реакции, связанные с восприятием нуждающе­гося в помощи человека, — свой собственный дискомфорт и сопереживание (эм-патию). 2) Эмоция сопереживания возникает в том случае, когда наблюдатель принимает перспективу человека, находящегося в бедственном положении. Сила эмпатической эмоции есть мультипликативная функция от воспринимаемой тя­жести бедственного положения и силы привязанности наблюдателя к терпящему бедствие (привязанность включает в себя любовь к этому человеку и заботу о нем). 3) Эмпатическая эмоция вызывает альтруистическую мотивацию облегчить поло­жение нуждающегося в помощи, причем сила этой мотивации пропорциональна силе эмпатической эмоции. 4) Эмпатическая эмоция опосредует влияние приня­тия перспективы страдающего индивида (Shotland et al., 1979) и привязанности к нему на альтруистическую мотивацию.

Существенными в этой теории являются первое и третье допущения. Их мож­но объединить в постулат о том, что эмпатическое сострадание вызывает альтру­истическую мотивацию облегчить несчастье другого человека (Batson, Duncan, Ackerman, Buckley, Birch, 1981). Принципиально важным является не то, что стрем­ление облегчить бедственное положение другого есть единственная движущая сила помощи, но то, что это стремление оказывается главной, решающей побудитель­ной силой. Конечно, помогающий может ожидать, еще и последствий, благоприят­ных для него самого, однако до тех пор, пока эти последствия воспринимаются в качестве дополнительных, они не меняют альтруистический характер помощи на эгоистический. Это верно и в том случае, когда в результате анализа затрат уста­навливается, что польза в виде облегчения несчастья другого неизбежно связана с затратами, которые ничем не компенсируются (как это было в третьем эксперимен­те Бэтсона и его коллег (Batson et al., 1983), когда помогающий ожидал, что сам получит болезненный удар током).

Бэтсон попытался в ряде исследований подтвердить оба своих принципиальных допущения (первое и третье). Для различения собственной нужды субъекта и его эмпатических эмоций он, помимо факторного анализа сообщаемых субъектом пе­реживаний по поводу попавшего в бедственное положение человека (напр.: Batson et al., 1981, 1983), индуцировал оба эти аффективные состояния отдельно друг от друга с помощью методики ложной атрибуции. Испытуемые наблюдали, как моло­дая женщина подвергалась болезненному удару электротока. Перед этим они при­нимали мнимое лекарство (в действительности это было плацебо), вызывающее оп­ределенное эмоциональное состояние, которое в одном случае должно приводить к переживанию своего собственного дискомфорта, в другом — к переживанию эмпа­тической эмоции. Поскольку одна из этих двух составляющих индуцированного эмо­ционального состояния приписывалась медикаментозному вмешательству, то, когда оба эти состояния возбуждались при виде чужого страдания, второе (не вызываемое мнимым лекарством) должно было переживаться в чистом виде. Самоотчеты испы­туемых и в самом деле соответствовали этим ожиданиям.

Для доказательства третьего предположения Бэтсон и его коллеги провели це­лый ряд специальных экспериментов (Batson et al., 1981, 1983; Toi, Batson, 1982). Основная идея всех этих экспериментов заключалась в следующем. Если свой соб­ственный дискомфорт при виде страдающего человека сильнее, чем эмпатические переживания, то при наличии другого выхода из ситуации (не предполагающий оказания помощи) человек должен им воспользоваться, чтобы устранить свой эмо­циональный дискомфорт; если же такой выход из ситуации труднодоступен, чело­век вынужден оказывать помощь. Напротив, если эмпатические эмоции сильнее, чем собственный дискомфорт, то человек будет оказывать помощь независимо от возможности выхода из ситуации, поскольку на первом месте для него стоит об­легчение положения страдающего. Эта основная идея нашла достаточно убеди­тельное подтверждение во всех исследованиях. Примером может служить экспе­римент Той и Бэтсона (Toi, Batson, 1982). В нем испытуемые вступали в переписку с человеком, ставшим жертвой несчастного случая и передвигавшимся в инвалид­ном кресле, который просил их помочь ему освоить материал пропущенного семи­нара. В варианте трудного выхода из ситуации дата первой встречи жестко фикси­ровалась, в варианте легкого выхода — оставалась неопределенной. Оба эмоциональ­ных состояния создавались путем выбора различных перспектив при сообщении информации о беспомощной жертве несчастного случая — либо сухом и чисто фактическом, либо эмоционально-сочувственном.

Впрочем, Бэтсон так окончательно и не достиг своей цели — экспериментально подтвердить альтруистичность помощи, основывающейся на эмпатической эмо­ции, путем манипуляции легкостью и трудностью возможного выхода из ситуации. Ибо манипулирование выходом хотя и охватывает стимулы второй группы, а имен­но негативное возбуждение в случае своего собственного дискомфорта, но не за­трагивает стимулов первой группы типа вознаграждения и наказания. Ведь ожи­дание награды или мучительных упреков совести может быть столь сильным, что человек не захочет воспользоваться даже весьма легким возможным выходом из ситуации, требующей оказания помощи.

Личностные диспозиции

Мы уже упоминали, что экспериментальные парадигмы исследования деятельно­сти помощи недооценивают влияние личностных факторов по сравнению с ситуа­тивными. Этим можно объяснить тот факт, что разработанные в психологии мо­тивации модели деятельности помощи наподобие рассмотренных выше так и не привели к созданию средств измерения этого мотива, позволяющих уточнить ин­дивидуальные различия в поведении при сходных внешних условиях. Работавшие в этой области психологи использовали в своих исследованиях разнообразные методики измерения личностных диспозиций, включая регистрацию и анализ де­мографических показателей. Поскольку это, как правило, делалось бессистемно, малая результативность подобных исследований не была неожиданной (Krebs, 1970; Luck, 1975; Bar-Tal, 1976). Каким может быть вклад в альтруистическое по­ведение следующих измеренных с помощью опросников свойств личности: общи­тельность, консерватизм, мотив одобрения и вера в Бога? Исследования ситуаци­онных детерминантов просоциальных действий проводились в течение последних

10 лет столь беспорядочно и бессистемно, что психологи начали хвататься букваль­но за любые средства диагностики личностных свойств, если они позволяли наде­яться хоть на какую-нибудь связь (пусть слабую, не говоря уже о теоретически обоснованной) этих особенностей с деятельностью по оказанию помощи. Вот по­чему большинство таких исследований даже не заслуживает упоминания.

Однако Бенсон и его коллеги (Benson et al, 1980), а также Амато (Amato, 1985) обратили внимание на болеавесомую причину отсутствия существенных достиже­ний в диагностике личностных особенностей. Они указали на то, что почти все без исключения исследования просоциальных действий имеют дело лишь со спонтан­ными реакциями помогающего, поскольку он неожиданно сталкивается с бедствен­ным положением незнакомого ему человека и должен сразу же принять решение. В отличие от такой «спонтанной», или, говоря точнее, реактивной, помощи зара­нее обдуманная и намеченная помощь оставлялась без внимания, хотя она гораз­до типичнее для повседневной жизни и намного чаще встречается. Такая помощь заключается в хорошо продуманной и, как правило, заранее спланированной бла­готворительной деятельности, обращенной не только на незнакомых нуждающих­ся в помощи людей. Примерами такой деятельности могут служить доброволь­ная работа ради общего блага, оказание помощи в занятиях без вознаграждения, посещение арестованных или забота о стариках.

С этой точки зрения нет ничего удивительного в том, что в неожиданных ситу­ациях оказания помощи, когда от помогающего требуется быстро принять реше­ние, касающееся совершенно чужих ему людей в незнакомом окружении, действие по оказанию помощи направляется не устойчивыми особенностями личности, а скорее сиюминутными эмоциональными состояниями, например хорошего на­строения или индуцированного чувства вины (см.: Cunningham et al., 1980), и си­туативными соображениями о затратах и пользе. Бенсон и его коллеги давали ис­пытуемым-студентам список 14 видов неспонтанной деятельности по оказанию помощи (наподобие приведенных выше) и просили их оценить, сколько часов за прошедший год они потратили на такого рода помощь. Эти данные были соотнесе­ны с различными личностными переменными, относящимися к трем областям — демографическому статусу, религиозности и личным ценностям. И хотя выбор личностных переменных был с теоретической точки зрения столь же невзыскатель­ным, как и в предшествующих работах, авторы сразу же обнаружили значимые корреляции между неспонтанным оказанием помощи и целым рядом переменных, таких как норма социальной ответственности, внешний/внутренний локус конт­роля и внутренняя религиозность.

Амато (Amato, 1985) также отделил «спонтанную» помощь от «запланирован­ной», точнее говоря, реактивную от преднамеренной и намеченной заранее. Сна­чала он попросил испытуемых сообщить обо всех случаях за последнюю неделю, когда они кому-нибудь помогали. Причем они сами должны были разделить эти эпизоды на «запланированные» и «спонтанные». К запланированной помощи от­носилось все то, о чем человек думал заранее. На основе этих эпизодов были выде­лены 33 категории, сформулированные в виде отдельных предложений. Показате­лем мотива помощи стало количество различных категорий действий по оказанию помощи, т. е. своего рода «мера экстенсивности» — то, в какой мере мотив помо­гать другим не ограничивается конкретными ситуациями, а охватывает ситуации

различных типов. Чем шире охват ситуаций, тем важнее и насущнее для данного человека тематика помощи. Данные по валидизации этого показателя мотива пока не превосходят уровня результатов Бенсона с соавторами (Benson et al., 1980). В сущности, по отношению к этим результатам сохраняет справедливость все то, что будет сказано ниже о взаимосвязях между различными характеристиками лич­ности и спонтанными действиями по оказанию помощи.

Исследования, ограничивавшиеся выявлением умеренных и случайных корре­ляций между отдельными личностными переменными и показателями просоци-ального поведения, не могут быть признаны удовлетворительными по двум при­чинам. Во-первых, в этих исследованиях объяснялась избыточная вариативность, не укладывавшаяся в рамки ситуационной обусловленности. Из-за отсутствия тео-ретико-мотивационных концепций взаимодействия личности и ситуации такие данные не находили дальнейшего применения, несмотря на значительную зависи­мость отдельных корреляций от соответствующего ситуационного контекста и наличных возможностей действия (что было выявлено еще в работах: Hartshorne, May, 1928-1930; см. также гл. 1), Во-вторых, отсутствие теоретических концепций мотива привело к исследованиям, в которых личностные переменные рассматри­вались изолированно, а не как приводящие к универсальным или специфически предсказуемым эффектам взаимодействия.

На демонстрацию столь неудовлетворительного состояния знаний в этой об­ласти было направлено критическое исследование К. и М. Джердженов и Мете-ра(К. Gergen, M. Gergen, Meter, 1972), в котором учитывались (отдельно для каж­дого пола) 10 личностных переменных и 5 переменных действия. Как и ожида­лось, картина корреляций между отдельными диспозициями (оценивавшихся по EPPS — «Списку личностных предпочтений» Эдвардса) и различными условиями оказания помощи получилась довольно пестрой. Предложенный авторами выход состоял в использовании анализа множественной регрессии для выявления луч­ших предикторов поведения в заранее ограниченных ситуационных контекстах. Однако это решение едва ли можно считать приемлемым. Не говоря уже о возрас­тающих трудностях интерпретации, улучшение эмпирического предсказания по­ведения лишь в силу рассмотрения все более конкретных констелляций условий в принципе нельзя считать удовлетворительным (Cronbach, 1975). Лучшим выходом из ситуации было бы теоретическое объяснение индивидуальных различий про­цессов мотивации.

Измерению нередко подвергались индивидуальные различия в степени ответ­ственности. Так, Берковиц и Даниелс (Berkowitz, Daniels, 1964) на основе суще­ствующих опросников разработали «Шкалу социальной ответственности». Обна­руженные ими случайные взаимосвязи с данными о поведении малоинтересны в теоретическом отношении, поскольку неясно, в какой мере эта шкала отражает конформность по отношению к нормам вообще и к норме взаимности в частности, а в какой — следование собственной инициативе. Кроме того, на ответах, относя­щихся к этой шкале, сильно сказывается социальная желательность (см.: Luck, 1975). Другим, действительно универсальным средством измерения ответственности является роттеровская шкала внутреннего—внешнего локуса контроля (Rotter, 1966). Повторив эксперимент Дарли и Латане с «эпилептическим припадком» (Darley, Latane, 1968), Шварц и Клаузен (Schwartz, Clausen, 1970) смогли показать,

что в случае группы из 6 участников испытуемые с высоким внутренним контролем быстрее спешат на помощь, чем индивиды, получившие низкие показатели по этой шкале. Очевидно, что восприятие себя как активного субъекта действий является личностным фактором, способствующим быстрому оказанию помощи.

Попытка теоретического обоснования использования личностных переменных была предпринята Стаубом (Staub, 1974). Он распределил значимые для деятель­ности по оказанию помощи личностные переменные по трем сферам: 1) просоци- альная ориентация; 2) инициативность (стремление действовать) и 3) скорость суждения. К показателям просоциальной ориентации были отнесены: стадии мо­рального развития по Колбергу (L. KoKlberg, 1963), шкала макиавеллизма (Christie, Geis, 1970) и «тест ценностей» Рокича. К показателям инициативности — соци­альная ответственность (Berkowitz, Daniels, 1964), роттеровская шкала локуса кон­троля и «Шкала приписываемой себе ответственности» (Schwartz, 1968). Скорость суждения измерялась с помощью теста КаГана «Сравнение знакомых фигур» {Matching Familiar Figures Test). Эксперимент проводился по несколько видоизме­ненной схеме «падения с лестницы в соседней комнате».

Скорость суждения и роттеровская шкала в отличие от всех остальных показа­телей не обнаружили какой-либо связи с оказанием помощи. При любых услови­ях с суммарным показателем оказания помощи все показатели коррелируют меж­ду собой (как просоциальные переменные, так и показатели ответственности). Однако величина корреляции зависит от условий опыта. Достигнутый уровень развития морального суждения оказывает большее влияние на готовность к помо­щи, если экспериментатор предварительно разрешил испытуемому заходить в со­седнюю комнату, из которой во время опыта стали доноситься стоны. При этом условии испытуемые, достигшие стадии V по шкале Колберга (нормы поведения основываются на обоюдном соглашении, «общественном договоре»), чаще реаги­ровали на сигналы о бедственном положении, проявляли большую активность и оказывали действенную помощь. Впрочем, матрица корреляций не позволяет сде­лать какие-либо важные для теории мотивации выводы, хотя отдельные данные и заслуживают внимания. Интересен, например, тот факт, что испытуемые, высоко оценивавшие смелость, меньше, чем остальные, воздерживались от оказания по­мощи в ситуации запрета.

Бэтсон и его соавторы (Batson, Bolen, Cross, Neuringer-Benefiel, 1986) восполь­зовались выявленными Стаубом (Staub, 1974) и Раштоном (Rushton, 1981) лич­ностными переменными просоциальной ориентации, чтобы проверить, сопутству­ют ли они альтруистической — в отличие от эгоистической — мотивации помощи, Для этого они ставили испытуемых в ситуации, в которых было легко или трудно отказаться от оказания помощи (например, отказаться от помощи было трудно, если в случае неоказания помощи человек должен был считаться с последующими претензиями). Корреляции между просоциальными личностными переменными и легким или трудным отказом от оказания помощи в случае трех переменных гово­рят в пользу «эгоистической», а не «альтруистической» мотивации помощи; ины­ми словами, лишь в ситуациях трудного отказа от оказания помощи были обнару­жены позитивные коэффициенты — для переменных самоуважения, приписывае­мой себе ответственности и эмпатического внимания Дэвиса (Davis, 1983). Для социальной ответственности никаких различий обнаружено не было.

Наброски модели мотивации помощи

Достигнутые к настоящему времени в исследованиях деятельности по оказанию помощи существенные результаты позволяют переформулировать выявленные при этом комплексы условий (характеризующие как ситуацию, так и личность) с точки зрения теории мотивации. Они могут при этом пониматься как привлекательность предвосхищаемых субъектом последствий вмешательства или невмешательства.

В первом приближении можно выделить шесть отличных друг от друга видов последствий собственного действия, обладающих специфическим мотивирующим значением. Прежде всего это предвосхищаемые субъектом 1) польза от оказания по­мощи и 2) затраты на него. Затраты и польза могут заключаться не только-в матери-альн f.ix благах, затрачиваемых субъектом усилиях, времени и т. д., но и в потере или приобретении возможностей реализации других, направленных на достижение сво­его собственного блага мотивов. В этом случае могут применяться обладающие опре­деленной предсказательной ценностью модели «затрат и пользы», а также принцип взаимности. Особенно негативным последствием, обладающим наряду с многочи­сленными негативными моментами, из которых складываются затраты, самостоя­тельным статусом, является 3) негативное возбуждение или «собственный диском­форт», испытываемый потенциальным субъектом помощи, избавиться от которого можно, согласно своего рода «гедонистическому расчету», либо путем оказания помощи, либо выйдя из этой ситуации.

4) Еще одним последствием, которое подобно пользе и затратам отвечает инте­ресам самого субъекта, является оценка действия со стороны других людей, т. е. при­влекательность для субъекта мнений значимых для него людей или общественного мнения в целом. Последнее зависит от того, насколько действие субъекта соответ­ствует принятым в обществе нормам, в частности норме социальной ответственно­сти по отношению к зависящим от него лицам, а также принципу взаимности. При­влекательность перечисленных последствий является своекорыстной. И в той мере, в какой решение о действии обусловливается именно ими, действие по оказанию помощи оказывается мотивированным внешне, а не внутренне (см. гл. 15), т. е. не является альтруистическим в собственном смысле слова.

5) Еще одно из последствий действия — наступающая за ним и осуществляе­мая самим субъектом оценка того, насколько он, совершая это действие, оставался верным внутренне принятым им нормативным ценностям (т. е. самоподкрепле­ние). Привлекательность в этом случае определяется предвосхищаемыми эмоцио­нальными состояниями: с одной стороны, такими, как удовлетворенность собой, верность личностно значимым ценностям, радость от совершения хорошего дела, с другой — такими как переживание стыда и вины за несоблюдение норм, которые субъект считает для себя внутренне обязательными. К важным с точки зрения этой самооценки нормам несомненно относится норма социальной ответственности (а норма взаимности важна постольку, поскольку субъект обязан выразить свою признательность за оказанное благодеяние). В отличие от затрат, пользы и оцен­ки со стороны других л юдей самооценка представляет собой не внешне, а внутрен­не опосредованное последсгвие действия.

И наконец, последствие 6 — эмоциональное сопереживание внутреннему состо­янию нуждающегося в помощи человека, улучшающемуся в результате оказания помощи со стороны субъекта. Привлекательность этого последствия заключается в переживании облегчения, освобождения от тягостных ощущений, ослабления боли. Два последних типа привлекательности — самооценка соблюдения внут­ренне принятых норм и сопереживание состоянию нуждающегося в помощи чело­века — являются бескорыстными. В той мере, в какой они играют роль в принятии решения о совершении действия, оказание помощи будет внутренне мотивирован­ным, т. о. в полном смысле слова бескорыстным, актом.

Строго говоря, и здесь, если следовать Бэтсону (Batson, 1984), альтруистиче­ский характер мотивации предполагает, что как при предвосхищаемом самооцени­вании, так и при эмоциональном вчувствовании в улучшающееся в результате ока­занной нами помощи состояние страдающего человека речь прежде всего идет о благе нуждающегося в помощи. Если же, как это вполне может быть в том или ином случае, самооценивание служит главным образом повышению самооценки помо­гающего или эмпатическое предвосхищение облегчения страданий в результате собственных действий служит снятию неприятного возбуждения или наслажде­нию переживанием собственной значимости, то действие по оказанию помощи не является альтруистически мотивированным.

Степень привлекательности различных последствий в каждой конкретной ситу­ации зависит от ее особенностей, а также от тех или иных личностных диспозиций, которые (как, скажем, склонность принимать на себя ответственность или отказы­ваться от нее) обусловливают различную оценку одной и той же ситуации разными людьми даже в тех случаях, когда для них являются внутренне значимыми одни и те же моральные нормы. На рис. 9.1 представлена предварительная схема модели мо­тивации оказания помощи, содержащая опосредующие личностные переменные, влияющие на степень привлекательности последствий различного типа (на рисунке эти переменные заключены в рамку). Центральную роль в этой модели играет про­цесс, который Шварц (Schwartz, 1970, 1977) обозначил как осознание последствий своего Действия на благо другого человека — предвидение того, что результат соб­ственного действия будет иметь последствия для другого. Это означает, что мы имеем дело с инструментальным значением определенного последствия действия (в смысле теории инструментальности). С точки зрения психологии мотивации речь в данном случае идет об индивидуальных различиях в тенденции принимать во вни­мание наряду с результатами действия, непосредственно затрагивающими интере­сы субъекта, последствия этого действия для других людей.

Эта переменная, очевидно, отчасти связана с сопереживанием другому челове­ку, иначе говоря, со склонностью и способностью проникаться интересами других людей. В наибольшей степени к этому приближается то, что Бэтсон (Batson, 1984) в своем втором допущении постулировал как принятие перспективы нуждающе­гося в помощи — перспективы рассмотрения, вызывающей эмпатическую эмоцию. Мехрабян и Эпстейн (Mehrabian, Epstein, 1972) называют ее «эмоциональной эм-патией» и измеряют с помощью опросника. Отдельные аспекты этой переменной также выявляются методиками, измеряющими принятие ролей (Flavell, 1968) и способность к моральному суждению (Kohlberg, 1963).

Так, поданным Стауба (Staub, 1974), испытуемые, достигшие более высокой ста­дии развития морального суждения, чаще реагируют на сигналы бедствия, быстрее вмешиваются в ситуацию и оказывают помощь. Наконец, в осознании последствий своего действия для других людей находят, по-видимому, выражение и индивиду­альные различия в оценке значимости собственной деятельности для окружающих.

Если проследить на рис. 9.1 линии, намечающие развертывание процесса само­оценки, то можно увидеть, что этот процесс определяется двумя личностными дис­позициями. Принятые личностью нормы задают тот обязательный стандарт, с ко­торым соизмеряются намеченные последствия действия для другого человека. Однако это происходит лишь в той мере, в какой субъект приписывает себе от­ветственность за свое действие и его последствия для других, а не уклоняется от нее (приписывание себе ответственности). Здесь следовало бы измерить (как это пы­тался сделать Шварц с помощью шкал приписываемой себе ответственности и ее отрицания) индивидуальные различия в готовности принять на себя ответствен­ность за благополучие другого человека (готовности вступиться за него, почувство­вать себя солидарным с ним). Но не менее важную роль в принятии на себя ответ­ственности играют факторы, связанные с оценкой ситуации. Как мы уже видели, человек чувствует максимальную ответственность за оказание помощи, когда свя­зывает бедственное положение нуждающегося в помощи с причинами, контролиро­вать которые тот не в состоянии, а свое собственное положение считает определяе­мым факторами, с которыми он всегда сможет справиться (см.: Ickes, Kidd, 1976b).

На рис. 9.1 симметрично личным ценностным нормам и ощущению личной от­ветственности располагаются соответствующие им детерминанты оценивания со стороны других людей: принятые в обществе нормы и приписываемая субъекту со стороны общества ответственность за его действие и последствия этого действия для другого человека (социально приписываемая ответственность). Мы не будем рассматривать эти две переменные в качестве личностных диспозиций, поскольку относительно них существует (по крайней мере в достаточно однородных соци­альных группах) если и не полное единство взглядов, то одинаковая осведомлен­ность («знаемые ценности»). Следует также подчеркнуть, что личностные нормы в целом не идентичны нормам, принятым в обществе.

Линии, расположенные внизу, отображают на нашей Мотивационной схеме со­переживание субъекта бедственному положению другого человека и его измене­нию, т. е. возможному улучшению этого положения. Как показали Кок и соавторы (Coke et al., 1978), эмоциональное сопереживание состоянию нуждающегося в по­мощи человека (или, как говорит Бэтсон, эмпатическая эмоция; или эмпатическое сострадание по Хоффману) является решающим фактором, побуждающим субъ­екта к оказанию помощи. Оно, по всей вероятности, вызывает размышления о последствиях своего действия, способных улучшить положение нуждающегося в помощи человека. Поскольку предвосхищаемый при этом позитивный эмоциональ­ный сдвиг в самочувствии другого обладает положительной привлекательностью, сопереживание мотивирует к оказанию альтруистической помощи. Для объяснения предпосылок и основ процесса сопереживания Аронфрид (Aronfreed, 1970) разра­ботал свою концепцию, основанную на теории научения. Согласно Хоффману и Бэтсону, принятие роли пробуждает эмпатические эмоции, и лишь они, в свою оче-

редь, побуждают субъекта к действию по оказанию помощи. Берковиц (Berkowitz, 1970; Aderman, Berkowitz, 1983) установил, что замкнутость переживаний субъек­та на самом себе и поглощенность преследованием своих собственных стремлений и интересов могут на время резко понизить готовность к сопереживанию. Кроме того, здесь мы опять сталкиваемся с взаимодействием ситуационных переменных и личностных диспозиций. Индивидуальные различия в способности и, что еще более важно (при определенном уровне способности), в готовности к сопережива­нию состоянию другого человека требуют разработки адекватных средств измере­ния (подобные попытки уже предпринимались, например: Hogan, 1969; Mehrabian, Epstein, 1972).

Наша схематичная модель не претендует на воспроизведение всех задейство­ванных в мотивации помощи когнитивных и аффективных процессов. Однако ис­следователям, которые обратятся к разработке отсутствующей пока методики изме­рения «мотива помощи!*, она сможет подсказать, на что в первую очередь следует обратить внимание при измерении индивидуальных различий. Анализ результатов выявляет четыре заслуживающих особого внимания момента: 1) готовность к эмо­циональному сопереживанию внутреннего состояния другого человека; 2) готов­ность учитывать последствия своего действия для других людей; 3) личностные нормы, задающие эталоны оценки субъектом своего альтруистического поступка (не совпадающие в общем случае с нормативными эталонами, предписываемыми обще­ством), и 4) тенденцию приписывать ответственность за совершение или несовер­шение альтруистического действия себе, а не другим людям или внешним обстоя­тельствам.

Мотивация помощи и модель «ожидаемой ценности»

Поведение человека в ситуации оказания помощи (решится ли он оказать помощь и на какие затраты времени, сил и прочего отбудет готов) может быть объяснено также с позиций модели «ожидаемой ценности». Переменными ценности здесь выступят последствия предпринятого или не предпринятого субъектом действия по оказанию помощи. Чем более значимыми будут позитивные последствия, тем скорее субъект окажет помощь. Переменные ожидания могут быть различными. К одному типу этих переменных относится субъективная вероятность действия, результат которого влечет за собой благоприятные для нуждающегося в помощи последствия. К другому типу переменных ожидания относится инструментальная значимость собственного действия по оказанию помощи для достижения желае­мых последствий (избавления от неприятностей нуждающегося в помощи). Это уточняющее различение было введено (см. гл. 5) только в теории инструменталь-ности, давшей расширенную трактовку модели «ожидаемой ценности». Произве­дение инструментальности и валентности соответствующего последствия действия (если у действия несколько следствий, то сумма таких произведений) относится к модели валентности и означает результирующую валентность оказания помощи; ожидание же того, что действием будет достигнут желаемый результат (оказание помощи) относится к модели действия и при умножении на результирующую валентность дает величину, отражающую силу мотивации помощи (см. рис. 5.25).

Эмоциональное сопереживание, или эмпатическая эмоция, не может играть са­мостоятельную роль в рамках подобного рода модели, оно занимает в ней лишь место опосредующего звена. Выступая в качестве меры значимости последствий оказания помощи для нуждающегося в ней человека, оно повышает величину ва­лентности на стадии оценки ситуации и формирования отвечающего ей мотива, т. е. еще до начала деятельности.

Линч и Коэн (Lynch, Cohen, 1978) предлагали своим испытуемым сильно упро­щенные описания ситуаций («сценарии»), в которых независимо друг от друга варьировались и комбинировались между собой значения ожидания и валентно­сти лишь одного последствия действия. Испытуемые должны были оценить сте­пень своей готовности к помощи. Авторы воспользовались простейшей из возмож­ных моделей, а именно моделью субъективно ожидаемой полезности (см. гл. 5, раз­дел о теории принятия решений). Поскольку авторы исследования не проводили различия между ожиданием успешного осуществления действия и его инструмен-тальностью, случайно получилось так, что в каждом из двух сценариев варьирова­лось по одной из этих переменных ожидания. Результаты исследования подтвер­дили, что Мотивационная модель ожидаемой ценности также вполне адекватна для анализа действий по оказанию помощи.