Сергей Алексеев:: Сокровища Валькирии-5. Хранитель силы

Анонс

Все великие Империи уходят в небытие, как корабли на морское дно, и
оставляют за собой такие же великие тайны. Одна из тайн Советской империи
- пакет Веймарских акций, некогда принадлежащий Третьему рейху. До
недавнего времени Россия владела 60% самой мощной немецкой и
общеевропейской промышленности: это концерн Круппа, автомобилестроение и
др.
История, судьба этих ценных бумаг и людей, их хранивших, стали
сюжетом нового романа Сергея Алексеева из серии "Сокровища Валькирии".

Коноплев не любил море, хотя более сорока лет жил на самом берегу, и
в осенние шторма волны докатившись до усадебной изгороди, а брызги и
водяная пыль доставали кроны кипарисов и крышу дома. А порой накрывали
сад, отчего фрукты и виноград вызревали солоноватыми, и отдельные сорта
даже горькими.
Не зря этот берег назывался Соленой Бухтой.
Он делал вино, однако сам не пил и почти все продавал отдыхающим, в
большинстве случаев северянам, которые ничего не пробовали слаще морковки
и были в восторге от крепости вина и его вкуса. Земля, трава, деревья и
сам кирпичный дом давно напитались морской солью, испаряющейся в воздух
даже зимой, и потому Виктор Сергеевич всегда ощущал горечь на губах и во
рту.
Особенно его доставал шум прибоя, и если море разыгрывалось ночью, он
не мог спать и в поисках тишины спускался в бетонированный блиндаж -
винный погреб, где для этой цели стояла раскладушка со спальным мешком.
Несмотря на солидный возраст, он ничем не болел, выглядел молодо и
голос был не старческий - могучий низкий бас, как у оперного певца. Кроме
сада, рыбалки и добычи антиквариата со дна ненавистного моря, у него было
два страстных занятия - чтение газет, которые он выписывал или в последнее
время покупал пачками, вплоть до "Пионерской правды", и второе, самое
любимое, - кузнечное ремесло и кузня, выстроенная собственными руками еще
в пятидесятых годах, когда он перебрался на юг. Коноплев был открыт для
всех отдыхающих и почти ничего не таил от них, кроме содержимого каменного
сарайчика в дальнем углу сада, который обычно принимали за времянку для
"дикарей". Еще в юности он попробовал этого ремесла и всю жизнь тосковал
по нему, и тут дорвался до милой сердцу стихии огня, металла и его
перевоплощения.
В доме и усадьбе все было кованое: калитка и узоры над окнами,
кровати и цветы в вазах. Повсюду лежали запасы железа самого разного
профиля, особо ценное, выплавленное на березовых углях и добытое в
сносимых старых домах и церквях, оно хранилось отдельно, в специальном
сарайчике, недоступное соли морского воздуха, от которого меняло
кристаллическую структуру.
После бархатного сезона, с наступлением осени, когда разъезжались
последние отдыхающие, Виктор Сергеевич отпирал кузню и, словно
чародей-огнепоклонник, возжигал горн, почти не гаснущий до весны.
С апреля по октябрь он не носил никакой одежды, кроме плавок, загорал
до синего, негритянского отлива, за что носил прозвище Мавр, и часто
смущал своим голосом и видом одиноких женщин.

Он настолько привык к
прозвищу, что давно отзывался на него и бывало, что представлялся так
своим квартирантам. В последние годы, как и все вокруг, он зарабатывал
тем, что пускал к себе "дикарей", заселяя ими две времянки и три отдельных
комнаты дома. Он долго удерживался от такого бизнеса, с весны до осени
посторонних на свою усадьбу не пускал принципиально, и лишь когда умерла
жена, не из-за денег, а от тоски поселил в доме отдыхающих. А за зиму
соорудил в саду две времянки, и в самый разгар сезона население усадьбы
доходило до пятнадцати человек.
В восемьдесят седьмом году, в бархатный сезон к Мавру явился немец
Фридрих Шосс - старик лет семидесяти, очень хорошо говорящий по-русски (в
то время иностранцы хоть и робко, но уже начали осваивать Крым). Объяснил,
что в гостинице "Ялта" нет свободных номеров, а, дескать, так хочется
несколько дней покупаться в море. Мест не было и у Мавра, но этот немец
так настойчиво просился, что пришлось пустить его в чердачную
недостроенную комнату, где было оборудовано спальное место. Коноплев уже
давно не испытывал особой ненависти к немцам; скорее, напротив, было
некоторое любопытство. Пару дней Шосс ходил вдоль моря, заметно
прихрамывая, не купался и даже не загорал, и на третий не спустился с
чердака. Мавр поднялся к нему и обнаружил немчуру совершенно здорового и
даже веселого.
- А я тебя искал, князь, - сказал он. - Всю жизнь искал. Я не
поверил, что ты погиб в сорок пятом. Ты не мог погибнуть. Сменил фамилию -
дело другое...
- Похоже, и ты сменил, - перебил Мавр, вглядываясь в квартиранта. -
Как тебя раньше-то звали?
- Имени ты не знал. Что тебе были наши имена?.. Но фамилию должен
помнить - майор Соболь, начальник разведки дивизии.
- Ну как же! Пивоварня в Берлине... Да, сколько годиков минуло! -
Мавр сунул ему кулаком в отвисший живот. - Плохо сохранился, Соболь, пузо
как у старого мерина, обрюзг - никак бы не узнал.
- А я тебя сразу узнал, несмотря, что шкура черная.
- По этому? - Мавр показал шрам через всю щеку, напоминающий складку.
- И по этому тоже. Когда мне рассказали, какой ты, где и как живешь,
я еще твоей новой фамилии не знал, но сразу понял, ты тот самый полковник.
- Ну, не полковник, а генерал-лейтенант! - с удовольствием поправил
Мавр. - А кто меня обрисовал?
- Да один твой отдыхающий, случайно встретились в Италии, -
квартирант стриг глазами. - Всю жизнь искал, такие силы и средства
привлекал - никакой информации. А тут появляется хлипкий, нечаянно
разбогатевший мужичок и рассказывает, как отдыхал, у кого... Художник!
Мастер разговорного жанра!
- Значит, ты еще навыков не утратил?
- Приумножил, князь, приумножил!
- Ну да, а иначе бы не выжил. Как подлечили-то в немецком госпитале?
- Неплохо...
- Чего же хромаешь?
- Хорошо - ногу не отняли!
- Значит, вернуться в СССР не пожелал?
- Ты помнишь, как я попал в госпиталь? Сам же сдал!
- А что, лучше было бы пулю в лоб закатать?
- Ты бы закатал, и рука не дрогнула...
- Дурень, я от смерти тебя спас! Куда бы ты в эсэсовской форме?..
Бывший майор помялся.
- В общем-то, да... Ситуация... Оказался в американской зоне. Янки
начали меня крутить... Вернулся бы к своим - или шлепнули сразу, или в
лагерь. Из группы никого не осталось, а кто еще знал о нашей операции?
- Тот, кто отправлял!
- И кто бы меня пустил к Жукову? В СМЕРШе бы и разбираться не
стали... Мавр сделал паузу и спросил уже мягче:
- Как жилось-то на Западе? По-немецки научился говорить? Или все
контуженного играешь?
- Научился... А в жизни ничего хорошего не было. В сорок седьмом
раскрыли, осудили как советского шпиона и на семнадцать лет в тюрьму.
Правда, через два года освободили...
- Перевербовали?
- Но меня же никто не вербовал, чтобы перевербовывать.
- А, ну да, присяга, значит, не в счет... Согласился на
сотрудничество?
- Ты нисколько не изменился! Что ты въедаешься? Мне семьдесят один
год! А тебе лет на пять побольше, верно?
- На шесть, но я как-то об этом постоянно забываю, - добродушно
признался Мавр.
Бывший начальник разведки дивизии панибратски хлопнул его по плечу.
- Но я не лечиться к тебе приехал, хотя говорят, ты практикуешь.
- Ностальгия замучила? Поехал сослуживца искать?.. Или другая причина?
- Другая... Поделиться бы надо, князь.
- А чем поделиться, майор?.. Или ты тоже подрос в звании?
- Бумажками поделиться, генерал. За которыми ходили. Теми, что из
Берлина вывез. А потом будто бы взял и погиб.
- Так сожгли бумажки, Соболь! Костерчик из них развели. Сам Георгий
Константинович и запалил.
- Эти бумажки не жгут, - засмеялся тот. - Жуков за них и пострадал.
Ни Сталин, ни Хрущев не получили акций. Маршал приказал держать все у
себя, до особого распоряжения. И до сих пор бумаги находятся у тебя! С
сорок пятого года!
- И сколько же ты хочешь получить?
- В любом случае половину пакета. Мы с тобой остались на этом свете
только двое здравствующих. По-моему, других правонаследников не имеется.
- Как ты себе это представляешь? - насмешливо спросил Мавр. - Сейчас
я открою сарайчик, достану акции, отсчитаю половину и отдам? Может, тебе
головку полечить, а не ногу?
Такой оборот Соболю не понравился, одутловатость щек сползла вниз, и
лицо посерело.
- Я приехал в СССР как частное лицо. Но за мной стоят определенные
силы некоторых цивилизованных государств. А здесь у вас перестройка,
сближение с Западом, и вашему правительству не нужен скандал с Веймарскими
акциями. Они не были объявлены как трофеи, не пошли в счет контрибуции.
Получился нонсенс: ценные бумаги не принадлежат ни СССР, ни Германии. Ни
одно из этих государств не может претендовать на них, ибо Гитлер добыл их
преступным путем, а как их приобрел Советский Союз, мы с тобой живые
свидетели. Но со временем их придется передать Германии не получив ни
копейки, вместе с другими вывезенными ценностями. Ваш ЦК вместе с генсеком
пойдут на любые условия, чтобы только не раздражать цивилизованный мир.
- Ты предлагаешь поделить и разбежаться?
- В одиночку ничего с бумагами не сделаешь, - уверенно сказал Соболь.
- Тебя просто ограбят и уберут, едва обнаружат акции. Мгновенно!.. Для их
реализации должно быть не менее чем прикрытие какого-либо свободного и
цивилизованного государства. Я имею возможность обеспечить такое прикрытие.
- Подумаю. Слишком неожиданное предложение.
- Только не долго! Максимум три дня. Пока я отдыхаю.
- А вот сколько хочу, столько и буду думать! - вдруг склонился к нему
и прорычал Мавр. - И ты мне тут сроков не ставь!
Бывший майор сдался, видимо, вспомнив характер хозяина.
- Хорошо, генерал, я подожду, больше ждал... Но жить буду у тебя. Мне
нравится эта комнатка, чем-то напоминает развалины и молодость.
На следующее утро оставшийся для всех остальных немцем, Фридрих Шосс
изъявил желание наконец-то искупаться в Черном море, вместе со всеми
отдыхающими и хозяином "русского отеля" Мавром. Сделали организованный
заплыв до буйков, после чего устроили игру в водное поло, и никто не
заметил, как исчез иностранец.
Его сначала искали собственными силами, потом приехали водолазы и
только через три дня, далеко от Соленой Бухты, обнаружили тело немца,
прибитое волнами к берегу...

***

Два года после этого трагического случая Мавр не пускал к себе
отдыхающих, но жизнь заставила, и он снова начал сдавать жилье, только
супружеским или иным парам, однако в последнее время стало не до выбора,
поскольку в конце восьмидесятых резко убавился поток отдыхающих. Потом
бизнес набрал обороты, и на юг потянулись начинающие богатеть одиночки, и
больше всего - барышни молодые и жаждущие развлечений предпринимательницы,
жены скоробогатых коммерсантов, еще не освоившие пляжи Канар, удачливые
валютные проститутки и просто челноки.
Через некоторое время вся эта публика открыла для себя заморские
страны, и дом в летний сезон наполовину опустел.
Но были завсегдатаи, приезжающие специально к нему по одной причине:
Мавр лечил с помощью массажа многие заболевания - от хандры до бесплодия.
Сам Мавр в благодатное и лечебное действие своих рук не верил, а
облегчение и улучшение здоровья клиенток (массировал исключительно женщин)
относил к области психологии. Если что-то и лечил, то только душу. Однако
бывало, что получал письма с благодарностью, в том числе и за
восстановленные детородные способности, над чем весьма осторожно шутили и
посмеивались приятели.
И напрасно: если его лекарские способности помогали женщинам, то
только милостью Божьей, поскольку Виктор Сергеевич всю жизнь был верен
жене.
Лечение свое Мавр всегда проводил творчески и для каждой страждущей
индивидуально. Если откровенно, над некоторыми пресыщенными и тоскующими
особами он попросту издевался и умучивал их на массажном столе до
полусмерти. После того как раза три он чуть было не подрался с ревнивыми
мужьями, пришлось все свои лекарские таинства из комнаты выносить на
всеобщее обозрение - в сад, под кроны платанов.
Зимой он придумывал новые способы лечения и летом отрабатывал их на
отдыхающих, например, массаж с листьями роз или пирамидального тополя, в
морской или дистиллированной воде, перед сном и после пробуждения. Еще
лечил голосом - тихо и вкрадчиво басил какие-то слова то в одно ушко, то в
другое и при этом массировал копчик. А то уносил стол к морю и там
обкладывал женщин камнями, наваливал огромные тяжести, заставляя лежать по
часу под таким тяглом, - конечно, потом испытаешь облегчение!
Мавр валял дурака, а чтобы мужья клиенток не возбуждали своих чувств,
глядя, как чернокожий седовласый старик мнет ягодицы и поглаживает шейки
их возлюбленных, он заставлял ему помогать - таскать с моря "свежую" воду,
рвать листья, носить те же камни. Валял дурака, глумился над богагенькими
дамами и одновременно зарабатывал на электромолот для кузницы.
Цены все росли и росли, нужной суммы никак не накапливалось...
После смерти жены он всегда чувствовал одиночество, но близких друзей
не заводил. Последним, истинным и верным другом оставалась Любовь
Алексеевна, с которой он прожил чуть ли не полвека. Она страстно любила
телевизор и политику, верила в сверхъестественные силы и астрологию, и
когда к власти пришел Горбачев, с пятном на лысине, она успокоилась,
сказала, что теперь Советский Союз ждет стабильность и слава на вечные
времена. Вскоре она умерла.
Виктор Сергеевич в одиночку оплакал ее, и чтобы быть ближе к ней,
отодрал кипарисовые доски от времянки, выстрогал их, сколотил гроб и
схоронил жену в своем саду, под ее любимой яблоней. Сначала на могиле
поставил просто столбик, а через год привез с каменоломни глыбу гранита и
сам вытесал надгробие - два сросшихся восьмигранных кристалла в виде буквы
V, заключенные в причудливый кованый орнамент.
За самовольное захоронение в неположенном месте его начали
преследовать власти Крыма, вплоть до прокурора: все требовали выкопать
гроб и отнести его на кладбище, грозили тюрьмой, но перезахоронить прах
без ведома Мавра никто не посмел, ибо весь прибрежный край Соленой Бухты
стоял за него горой.
После Любови Алексеевны он не мог воспринимать других женщин. А из
мужчин выделял и поддерживал тесные приятельские отношения с бывшим
командиром подводной лодки Радобудом и дежурным с лодочной станции
Курбатовым. С Радобудом его связывало одинокое, холостяцкое житье - от
отставного капитана первого ранга, хватившего дозу радиации, ушла жена.
Они часто ходили с Мавром на быстроходном катере на рыбалку, ныряли с
аквалангом и собирали со дна остатки древних цивилизаций в виде
корабельных обломков и битой посуды и продавали в антикварные лавочки на
пляжах.
Они, порой, целыми днями играли в шахматы.
Все остальные считались хорошими знакомыми и соседями - у Мавра не
было врагов, поскольку он владел огромным потенциалом примиряющего начала
и мог найти общий язык даже с самым горячим и нетерпимым горцем.
Были у него давние, верные отдыхающие постояльцы, челночницы,
гоняющие за товаром в Турцию, приезжавшие на юг уже лет пятнадцать. Они
приезжали и с мужьями, и с детьми, и с любовниками и просто женской
компанией. Потом постепенно от них перестали приходить открытки с
поздравлениями, заказы на жилье в бархатный сезон. Прекратились и
неожиданные наезды веселой толпой; кто-нибудь из них заедет тихо и в
одиночку, и то по торговым или каким-то странным делам, и уедет, не
прощаясь. Мавр сразу же понял, в чем дело: они мучались и стыдились своей
крайней нищеты, семейных разладов и одиночества.
Все они были из одного северного города Архангельска, все с
филологическим образованием, умненькие, разговорчивые и все по-пионерски
романтичные - обожали море, ночные костры, песни под гитару и приключения.
И все любили массаж и голос Мавра, на магнитофон его записывали, чтобы
слушать дома зимой.
И вот после длительного перерыва вновь нагрянули все вместе,
оказывается попутно, с огромными клетчатыми сумками, набитыми кожей и
тряпьем. В красивых платьях и костюмах, с проблеском золота и серебра на
руках и шеях, в изящной импортной обуви, украшающей ноги - неузнаваемые,
счастливые и ухоженные дамы! Повисли все втроем на Мавре, тискали его,
мазали губной помадой, гладили седые вихры и, не опасаясь за макияж,
ревели черными слезами.
Как-то уж получилось, что он стал свидетелем их судеб, большого и
важного отрезка жизни, блеска, нищеты и возрождения. И это нельзя было
назвать дружбой, по крайней мере, сам Коноплев так не считал, поскольку
подобных отношений за долгие годы жизни у теплого моря наладилось тысячи и
с самыми разными людьми. Между ними всегда стояли деньги, и они-то мешали
сблизиться: заканчивался отдых, и наступало время платить за него. И
отказаться от этого Мавр не хотел принципиально, ибо все обращалось или
могло обратиться в плоскость родственных отношений или что еще хуже - в
нахлебничество. У него был горький опыт, когда обнаруживаешь, что
нахальство человеческое не имеет границ и стоит лишь единожды поступиться
принципом, как потом потребуется несколько лет, чтобы отвадить халявщиков.
Да еще и расстаешься чуть ли не врагами!
В день приезда для постоянных клиентов он устраивал бесплатный пир с
винами разных сортов, шашлыками, азу собственного приготовления, горами
всевозможных фруктов и катанием по вечернему морю на катере каперанга
Радобуда; почти такой же загул следовал по окончании сезона, но за все
остальное надо было рассчитываться.
Челночниц он встретил по обыкновению щедро, никою из них не выделял
вниманием, танцевал в саду с каждой примерно поровну и дурачился со всеми
без обиды и скабрезности и, разумеется, ни с кем не менял своего летнего
наряда, однако когда отправились кататься на катере и к компании
присоединились Радобуд и Курбатов, сам собой разложился марьяж. Марина
забралась в рубку к капитану, Лена спустилась к профессору-пенсионеру в
каюту играть в шахматы, а Томила - женщина, носящая цыганское имя, но
совершенно на нее не похожая, осталась на палубе с Мавром.
Почти счастливым, разгулявшимся и свободным дамам требовалось
что-нибудь эдакое, романтично-сердечное, но кавалеры мало куда годились.
Молодой еще Радобуд вообще избегал женщин, дежурный лодочник-ученый
перебрался на юг. чтобы лечить застарелый ревматизм, и, в буквальном
смысле, скрипел на ходу, как немазаная телега, а Мавру, несмотря на
здоровье, шел девятый десяток, и кроме того, он пристроился в рубке читать
газеты.
Но других-то кавалеров не было!
Море выдалось не очень-то для купания, после недавнего шторма пошла
низовка, вода была градусов восемь, но когда из виду начала скрываться
береговая полоса, барышни изъявили желание окунуться в открытом море. Для
страховки вместе с ними нырнули и Радобуд с Мавром, побултыхались
несколько минут, вылезли на палубу, и тут началось согревание женских тел.
Согласно марьяжу.
Коноплев еще ничего не заподозрил и ничему не удивлялся, так как знал
Томилу давно и относился к ней с чувством дедушки к внучке - это была
условная игра со всеми молодыми женщинами. Она прижималась к Мавру и
слегка пьяненькая, шептала:
- Ты почему такой горячий? Тебе не холодно, да?.. Откуда в тебе
столько энергии?
- От солнца, - сказал он.
- Я когда долго загораю, меня знобить начинает. И загар совсем не
пристает... Давно хотела спросить... И мы сегодня с девчонками спорили -
сколько тебе лет? Ты, как женщина, скрываешь свой возраст.
Он гордился своими годами, но и в самом деле иногда скрывал. Чтобы не
шокировать впечатлительную публику.
И сейчас, слушая ее шепоток, Мавр вспомнил время, когда Томила
однажды приезжала с мужем, спортивным молодым человеком, а потом с
двухлетним сыном и двумя годами позже - с любовником. И в первый, приемный
день, после пира как-то сами собой возникали мужские соревнования: в
основном тянулись на руках или делали заплывы. Хозяин вначале не
участвовал в развлечениях гостей, но его подначивали, поддразнивали и в
результате втягивали в состязания. Мавр поочередно, в разные годы уложил и
мужа, и любовника Томилы, тем самым испортив отношения на весь сезон.
Ни тот, ни другой на юг больше не приезжали.
Сколько Мавру лет - гадали чуть ли не все постояльцы, и когда он
говорил правду, уличали в кокетстве. Она тоже не поверила, с прищуром
белесых ресниц осмотрела его грудь, шею, попыталась разгладить складку,
перечеркивающую левую щеку от виска до подбородка, поняла, что это не
морщина, а глубокий, закамуфлированный врачами шрам, но спросила
совершенно об ином.
- Ты кто, Мавр? Ты кем был раньше? Это уже был девяносто пятый год, и
потому он сказал открыто:
- Генералом был.
И этому она не поверила, осталась при своем мнении.
Но когда вернулись домой и уже вшестером продолжили пир, впервые за
много лет он изменил себе и, удалившись в свою комнату, вышел оттуда в
генеральском мундире со звездой Героя Советского Союза и иконостасом
орденов и медалей до живота. То ли от радости неожиданной встречи, то ли
от вечного тягла двойной жизни, ему захотелось не то чтобы поразить
воображение Томилы, но как бы заявить о себе настоящем. Форму он купил на
рынке в Ялте два года назад, то есть в девяносто третьем, после распада
СССР, после расстрела парламента, как знак протеста, достал из тайника все
свои награды и пришил к генеральскому кителю золотые плетеные погоны
образца шестидесятых годов. И фуражка оказалась современная, позорная, с
южноамериканской высокой тульей, но другой, настоящей, русского покроя уже
негде было взять.
За столом возникла долгая пауза. Более всего ошарашен был каперанг.
Тот просто язык проглотил, увидев в приятеле генерал-лейтенанта. Томила
лишь рассмеялась, захлопала в ладоши и заявила, что Мавру нужно сниматься
в кино. А Радобуд вдруг стал говорить ему "вы", как-то сразу очужел и,
прихватив с собой дежурного профессора-лодочника, удалился.
После пира, когда женщины разбрелись спать, а обряженный в привычную
спортивную форму Коноплев принялся мыть посуду, каперанг вернулся и
неожиданно заявил:
- Я догадывался, вы не простой человек. Вы не школьный учитель, как
представлялись. И возраст скрываете.
- Что с тобой случилось, капитан? - спросил Мавр. - Это же театр, и
ничего больше. Форму купил в Ялте по случаю, вместе с орденами. После
смерти Любы скучно жить стало... Хотел перед Томилой хлестануться.
- В прошлом году ко мне приходили люди... Спрашивали про вас.
Выпытывали, что знаю, чем вы занимаетесь, с кем встречаетесь, кто
приезжает отдыхать. Шантажировали...
- Что же ты сразу не сказал?
- Расстраивать не хотел, да и не поверил им, что вы другой человек,
не тот, за кого себя выдаете... Эти люди не из милиции, слишком дотошные и
умные. Склоняли шпионить за вами, но мне ведь терять нечего...
- Спасибо... Вытирай посуду. Радобуд послушно схватил полотенце.
- Теперь убедился: вы на самом деле генерал.
- Это моя мечта юности! - засмеялся Мавр. - А сейчас, видно, в
детство впадаю, форму купил, за Звезду и ордена такие деньги выложил!..
Оказалось, дешевая подделка.
- Я двадцать лет на флоте оттрубил. И кое-что повидал. Форма на вас
сидит. Вы ее поносили дай бог всякому. И ордена натуральные...
- И все-таки это шутка...
- Теперь я понял, кто выступал на митинге, - почти шепотом сообщил
Радобуд. - Все гадал, кто?..
- На каком таком митинге?
- В Ялте!.. Октябрь девяносто третьего, расстрел парламента России...
- Не хватало еще на митингах выступать! Я не по этой части...
- Это были вы! Вы призывали отставных офицеров встать в строй и взять
оружие, - заговорил с оглядкой. - Точно, вы... Загар только с вас уже
сошел. Но он всегда к октябрю смывается...
- Будет врать-то, каперанг! Какой из меня полководец? Я больше по
женской части, массаж, моцион...
- Ну, как хотите, товарищ генерал, - Радобуд ничуть не расстроился. -
А скажите мне... ну, по секрету, что ли. Неужели Россия теперь никогда не
встанет с колен? Я так переживаю, товарищ генерал!.. Я готов был идти за
вами в Ялте! И сейчас готов!.. Но кругом одни изгои! С кем идти?
Мавр отложил не отмытую тарелку и снял фартук.
- Знаешь что, каперанг... А не прокатиться ли нам на катере по
ночному морю? Тот все понял, лихо козырнул:
- Есть, товарищ генерал!
Они пришли на лодочную пристань, отбоярились от компании Курбатова,
который заступил на дежурство, взяли катер, в полном молчании отошли от
берега на полтора километра и легли в дрейф.
На море был полный штиль и классическая лунная дорожка, расчеркнувшая
бесконечное водное пространство.
- Как ты сказал - изгои? - переспросил Мавр. - Пожалуй, слово
подходящее...
- А кто еще? - подхватил Радобуд. - Равнодушная, но энергичная
полупьяная толпа, которой помыкают, как хотят! За несколько лет перекрасились в красных, теперь срочно малюются под демократов... Низость,
пошлость, темнота и никакого чувства достоинства!
- Это хорошо, что ты понимаешь обстановку. Но мне всегда жаль изгоев,
каперанг. Смотрю на этих женщин... побросали профессию, рвут жилы,
мотаются по странам. Кругом воровской или торгашеский дух... Вырождение
нации, славянского единства... Вечный принцип - разделяй и властвуй! Пора
бы заступиться нам за славян...
- А я ловлю себя на мысли, что начинаю презирать свой народ, -
признался Радобуд. - Наверное, это нехорошо... Но не могу смотреть, как
его унижают, а он молчит. И это выдается за долготерпение! Положительное
качество! Только бы не было войны!
- Смири свое жесткое сердце, каперанг, - посоветовал Мавр. - Не суди
строго, не руби с плеча.
- Ладно, пусть так!.. Но что станет с Россией? С Украиной? У меня
есть чувство, вы знаете!
- Все будет в порядке. Опять, как в сорок пятом.
- Понял, придется отступать до Москвы и топать, например, до
Вашингтона.
- Нет, снова до Берлина. И топать не придется...
- Война с немцами? Что-то плохо верится... Наш этот вечно пьяный
президент из Германии не вылезает, лучший немец... Стыд смотреть! Под
канцлера подкладывались, что тот пятнистый, что этот!
- Да нет, каперанг, ты приглядись внимательнее, - засмеялся Мавр. - И
увидишь, кто под кого ложится. И кто над кем куражится.
- Не понял... Я что, слепой? Это же национальный позор!.. Они
покорили Россию, развели нас с Украиной и Белоруссией. И теперь
издеваются. И надо, чтоб опять, как в сорок пятом?..
- Не кипятись, каперанг, все будет нормально и без войны.
- Весь вопрос - когда? Мы хрен дождемся!
- Ничего, дождемся. Если ты мне поможешь.
- Да я готов!..
- Верю, иначе бы и разговора не затевал... Мы вот с тобой ныряем на
дно морское, собираем битую посуду и получаем свои гнусные копейки. А сами
на золоте сидим! Вся объединенная Европа должна бы отслюнивать нам
зарплату, каждому жителю бывшего СССР. Примерно по триста баксов
ежемесячно.
- Такого никогда не будет, - уверенно заявил Радобуд.
- Да, это из области фантастики. Другое воспитание. - Мавр снял
ботинки, и спустив ноги с борта, похлюпал водой. - Благодать!.. Но все
равно не люблю моря...
- Нам что, Европа задолжала? - не внял лирическому настроению
каперанг.
- Знаешь, почему немецкий канцлер записал наших президентов в друзья?
И валандается с ними?.. Объединение Германии, разрушение Берлинской стены
- это верхушка айсберга. Ублажает их и раскручивает совсем по другому
поводу: хочется ему заполучить пакет ценных бумаг, оказавшийся в России. А
его русские друзья - ни сном ни духом! Не доросли, чтобы знать об
имперских тайнах, поскольку они находятся вне идеологии.

Последним, кто,
возможно, что-то слышал, был Брежнев. И то потому, что я, согласно
инструкции, доложил специалисту по золотовалютным резервам о существовании
Веймарских акций у нас в СССР. Но он уже тогда впадал в маразм и, думаю,
толком ничего не понял. До меня потом дошло, будто Леонид Ильич решил, что
это был очередной ходатай за Жукова... Ну, и слава богу! Главное, я свой
долг выполнил.
- Вы?!.. Доложили?!.. - ошалело спросил Радобуд.
- А что ты так зауважал меня? Вы да вы...
- Извините... Извини.
- Думаю, настала пора вставать с колен, каперанг. И народы поднимать.
Только немец был прав, нужно хорошее прикрытие.
- Какой немец?
- Да он вообще-то русский... Но это неважно. Предатель национальности
не имеет.
- Что я должен делать конкретно? - у каперанга от восторга и
предчувствий, как у мальчишки, захватывало дыхание. - Поставьте... Поставь
задачу, товарищ генерал. Я привык мыслить военными категориями.
- Сейчас пойдем к берегу, причалим и отправимся спать, - приказал
Мавр. - Потому что утро вечера мудренее. Придет время - получишь задачу.
Радобуд как человек военный все понял. Запустил двигатель и встал к
штурвалу.

***

Дома Мавр кое-как распихал посуду по шкафам, спустил с цепи овчарку,
постоял над могилой жены, затем поднялся к себе наверх, включил телевизор
и взялся просматривать газеты - читать не оставалось времени.
Шороха на старой лестнице он не услышал, дверь внезапно распахнулась,
и в ночных сумерках на пороге очутилась Томила в купальнике. В этом не
было ничего неожиданного, поскольку завсегдатаи-отдыхающие другой формы
одежды весь сезон не признавали, и южный уровень обнаженности был в
порядке вещей. Кроме того, внутренне он ожидал нечто подобное, даже хотел,
чтоб она пришла, однако после ночного плавания и разговоров,
психологически оказался не готовым.
- Мавр, где ты был? Я прихожу к тебе третий раз! - чуть капризно
проговорила Томила.
- На прогулке, - обронил он. - Не спалось...
- Мог бы взять меня.
- Ты спала, не стал будить...
- Нет, я прикидывалась... Мавр, можно я посижу у тебя немного? - на
всякий случай попросилась она, хотя знала, что он не откажет. - И мне не
спится, кружится голова.
- Садись, - он отодвинулся к стенке. - Можешь даже полежать.
Томила сгребла газеты на пол, выключила телевизор и легла рядом. Эта
троица никогда не воспринимала Мавра как мужчину.
- Давай поговорим?.. Знаешь, у нас есть к тебе деловое предложение. -
Она привстала на локте, глядя на него сверху. - Мы наняли, двух мальчиков,
они будут возить товар из Турции в Ялту, а я - принимать и отправлять его
на Украину и в Россию. Нам нужна перевалочная база.
- То есть мой дом?
- Надежных людей у нас тут больше нет... Оплата - два процента от
оборота. Это достаточно много! Понимаешь, если не наращивать объемы, можно
прогореть. Мы уже едва держимся на уровне...
- Годится, - неожиданно согласился он.
- Правда? - изумилась Томила. - Ты не против?
- У меня сухие подвалы, чердачная комната... Место есть...
- А мы сомневались с девчонками, решили, ты и вправду генерал, не
захочешь связываться с челноками! - развеселилась она.
- Отдыхающих ездит мало: состоятельные нынче рвут на Канары, у бедных
нет денег... Не так будет скучно.
- А тебе бывает скучно одному?
- Бывает... Ну, иди, не дразни меня! Не буди зверя...
Она умышленно коснулась грудью его щеки.
- Мне все равно не уснуть...
- Погуляй в саду! Сходи искупайся!
- Пошли вместе?
- Не смущай меня, внучка!
Томила слегка отстранилась и вздохнула.
- Мавр, скажи мне... Между нами... Кто ты? Иногда мне кажется, ты
моложе меня. Сегодня всех насмешил с генеральским мундиром! Этот капитан
поверил!..
- Тебе понравился юмор?
- Двадцать копеек! Классно! Белый мундир и черная физиономия!
- Какая еще физиономия может быть у негра!
- Нет, правда, ты кто на самом деле?
- Африканский принц. Наследник огромного состояния, а значит, власти.
Только вот вынужден скрываться.
Она никогда не видела его белым, поскольку ни разу не приезжала
зимой. И не то, чтобы поверила, но готова была поиграть в предложенную
игру.
- Ты похож. И голос как у Поля Робсона. Только выговор...
северо-уральский. Я там была на фольклорной практике... А ты знаешь свою
судьбу?
- Конечно. Умру в возрасте ста тридцати одного года.
- Знать, когда умрешь, не интересно, - задумчиво произнесла Томила. -
Как проживешь до смерти, что будет, кто встретится... Ты знаешь, что будет?
- А как же! - засмеялся Мавр. - Причем, моя судьба имеет несколько
версий. По какой захочу, по той и проживу.
- Даже так? Ну и какие, например?
- Могу еще лет сорок жить на берегу моря, страдать от его запаха и
шума, уединяться в кузнице, пить вино и собственный коньяк...
- Это здорово...
- Что здорового? Тоска мне тут смертная. И одиночество. Если бы
воплотить в жизнь второй вариант.
- Какой же?
- А перевернуть этот несправедливый мир. Чтоб как в сорок пятом. За
державу обидно.
- Я тебе верю, - после паузы обронила она. - В тебе чувствуется...
огромная, потрясающая сила. Мне иногда даже страшно становится. Ты же все
равно не скажешь, кто ты?
- Не скажу.
- Так и думала... Знаешь, а я в юности мечтала выйти замуж за
генерала. Все девчонки мечтают! Однажды увидела настоящего генерала, но он
был такой старенький, с палочкой шел... Вот теперь, когда мне сорок, снова
можно мечтать. А то у меня теперь все так просто и прямо, что выть
хочется. Я тоже все про себя знаю, вижу себя во сне - сижу на тюремных
нарах, а стены из бронированного стекла...
- Ого! - Мавр сел и чуть ли не насильно развернул Томилу к себе. -
Это еще что такое?
- Головой стучусь, тошно...
- Давай, внучка, выкладывай, что с тобой приключилось?
Она ткнулась лицом в его грудь, но не заплакала, как обычно бывает в
таких случаях, напротив, будто успокоилась, ощутив опору.
- Все сны в руку... Я должна повторить судьбу моего отца.
- Он что, на нарах сидел?
- Не то слово... Больше тридцати лет со ссылками.
Мавр чувствовал ее дыхание у себя на груди, и в голову лезли
неуместные мысли. Она словно услышала их, отстранилась и сжала кулачки.
- Ты не думай, я его очень люблю! Жить без него не могу. Если б ты
знал, какой он!.. Добрый, ласковый, но утомленный. И одержимый, как ты.
- За что же его на такой срок? - больше для участия спросил он.
Томила усмехнулась на свои воспоминания.
- Сам он говорит, за то, что делал деньги.
- Бизнесом занимался?
- Нет, в прямом смысле.
- Фальшивомонетчик, что ли?
- Я ненавижу это слово... Мой папа художник, понимаешь? Прекрасный
художник!
- Ну-ка, ну-ка. - Мавр насторожился. - Как его фамилия?
- Притыкин... Что это с тобой?
- Да так... Просто у меня был один знакомый фальшивомонетчик, но с
другой фамилией... И что, он на самом деле художник?
- Талантливый! И его погубило творческое любопытство...
- А это что такое?
- Как бы тебе объяснить... Ты ведь тоже причастен, в кузне своей
цветы выковываешь... Наверное, поиск совершенства, жажда самореализации. И
когда этого нет, человек гибнет. Я тоже в юности писала стихи и мечтала о
генерале. А стала обыкновенной челночницей. Так что дорожка мне накатана...
Мавр встал, завернувшись в простыню, походил с достоинством и
решительностью, как римский патриций.
- Нет, надо потрясти этот мир!
- Пожалуйста, Мавр, потряси его! - искренне попросила она и замолчала.
Он погладил ее по голове, затем взял на руки, покачал, побаюкал:
- Ах, ты горе мое...
- Помнишь, ты однажды победил моего мужа, на руках тянулись?
- И не только мужа, - намекнул он.
- Да-да, - уклонилась Томила от неприятного. - Тогда Юра меня стал
ревновать... Кошмар был, а не отдых! Мы с ним через полгода развелись. По
этой причине, между прочим. Еще он узнал, что ты ночью открывал кузню,
делал мне огненный массаж и подарил железный цветок. Ты же никого не лечил
огнем? И цветов никому не дарил?
Он в самом деле только Томилу впустил в кузницу и ради нее среди лета
возжигал горн.
Она не знала, куда он ее ведет и что находится за железной дверью
каменного сарая, но пошла без оглядки и воспринимала все, как данность,
полагаясь на судьбу и его руки. И делал он столь необдуманный шаг не для
того, чтобы выделить Томилу из компании - просто в тот миг ему пришла в
голову идея.
Мавр все видел - и ревность мужа, и неудовольствие подруг, и ее
уныние: отдых превращался в наказание и грядущая зима лишь усугубила бы
состояние разочарования и упадка. А тут. в ночной кузне, Мавр превратился
в мага или обыкновенного фокусника, на ходу придумывая, чем бы удивить
увядавшую на глазах деву? Сыпал в огонь порошок алюминия и меди, превращая
его в иллюминацию, изображал, что поливает ее пламенем, черпая ковшом из
горна, и сразу же - водой, при этом бормоча какие-то слова. И наконец,
извлек голой рукой раскаленную добела кованую розу, заранее подложенную в
огонь.
Поразил воображение!
Вероятно, кто-то из подруг не спал и подсмотрел: иначе как бы узнал
муж?
- То есть я виноват в твоем несчастье? - прямо спросил Мавр.
- Наоборот, ты помог! Иначе бы до сих пор мучилась... Скажи, я ведь
одна получила от тебя огненную розу?
- Что ты ищешь, внучка? - осадил он. - Совершенства? Самореализации?
- Замуж хочу, - сказала она трезвым и осмысленным голосом.
- Ну так выходи! Какие твои годы?
- За кого? За челночника? Такого же погибшего, как я?
- За генерала хочешь? - Мавр посадил ее на кровать, присел рядом. -
Грядет катастрофа... Поэты торгуют тряпьем, художники превращаются в
фальшивомонетчиков и сидят в тюрьме, а бандиты жируют...
- Ты же можешь, Мавр! Все в твоих руках. Переверни этот
несправедливый мир. Хотя бы для одного человека. Возьми меня замуж.
- Замуж? Ты знаешь, сколько мне годиков, внученька?.. Это же картина
"Неравный брак". Вся Соленая Бухта со смеху умрет.
- Ну и пусть.
- А про тебя скажут, позарилась на дом старика, и станут травить. И
отравят непременно!
- Но это же не так?.. Да и сейчас никому ни до кого дела нет. И ты
ведь ничего не боишься?
Он походил, остановился у окна и, глядя в сумеречный сад, сказал
жестко:
- У меня могила жены в саду - видела?.. Любовь Алексеевна из земли
встанет, если рядом со мной появится другая женщина.
Он вспомнил, как в последние годы жена была уже совсем старенькая и
немощная, и он всюду носил ее на руках, как в молодости...
Несколько минут Томила лежала тихо, без дыхания, затем встала и вышла
неслышной тенью - ступени лестницы не скрипнули. А Мавр так и не уснул,
хотя на море был полный штиль и легкий ночной бриз вымел отовсюду его
соленые запахи.
С рассветом он вышел в сад, с удовольствием вдыхая хвойный дух
кипарисов, и неожиданно увидел на кованой лавочке возле надгробия скорбную
женскую фигуру. Было желание пойти и прогнать непрошеную плакальщицу,
вторгнувшуюся в его закрытый, тайный мир, однако он ушел в другой угол
сада, за кузню, и сел на груду вросшего в землю железа, где обычно
прятался от опостылевших квартирантов.
В десятом часу утра за челночницами пришла машина, они погрузили
товар, распрощались с хозяином и уехали.
И почти следом за ними в разведку отправился вдохновленный Радобуд.
Через неделю Томила должна была вернуться для работы на "перевалочной
базе", так сказать, с вещами на длительное жительство. Мавр не то чтобы
переживал по этому поводу, но с утра, увидев ее возле могилы жены, не был
в восторге. Он не собирался менять устоявшийся образ жизни и относил
ночные откровения Томилы к порыву одинокой сорокалетней женщины,
разогретой вином, солнцем и морем.
Минула неделя, вторая - "невеста" не появлялась. Правда, еще дней
через пять по пути в Турцию заехали нанятые челночницами мальчики -
сообщить, что они начинают завозить товар.
И в самом деле, в течение одного месяца они совершили три вояжа за
море и завалили половину подвала огромными тюками - ни Томила, ни кто-либо
из ее компании не приехал. И лишь в середине сентября явилась Марина на
"КамАЗе", погрузила весь товар и как бы мимоходом сообщила, что Томила
арестована, находится в следственном изоляторе города Архангельска и ждет
суда.
После такого известия Мавр впервые ощутил опустошенность. Вся его
давно обустроенная и устоявшаяся жизнь с садом, с отдыхающими, с кузней и
могилой жены отчего-то потускнела, утратила смысл, и сначала в сердце, а
потом и в сознании он ощутил пока еще не оформившийся протест. Усадьба на
берегу моря не то чтобы опостылела - не приносила больше удовлетворения и
радости; он не стал снимать фрукты в саду: и яблоки, груши, абрикосы,
поздние сливы и знаменитая на всю Соленую Бухту алыча осыпались на землю
слоями по мере созревания, источая гниющие запахи и привлекая тучи ос.
Иногда по утрам Мавр стряхивал это душевное оцепенение, шел в кузницу, но
сидел там, не разжигая горна, после чего долго бродил вдоль ненавистного
моря, пугая своим видом женщин на пляже и, наконец, вечером, в полном
одиночестве пил вино в своем погребе.
В это же время, как обычно просматривая газеты, Мавр наткнулся на
статью о Коминтерне и Веймарских акциях, которая возмутила, обескуражила
его и послужила определенным сигналом к действию. А спустя несколько дней
черти принесли и самого автора, московского журналиста, который
окончательно ввел в искушение.
Сразу же, как только журналист убрался из Соленой Бухты, Мавр пришел
к Радобуду.
- Ну, готов к подвигу или передумал? - спросил он. - Постоять за
отечество?
- Жду сигнала, - без прежнего мальчишества сказал каперанг. - И
постановку задачи.
- Задача твоя будет такая, - совсем не по-военному проговорил Мавр. -
Переедешь в Россию, в один из областных городов, прилегающих к Московской
области. Там еще отставных офицеров уважают. Осмотришься, изучишь
обстановку, медленно всплывешь и откроешь инвестиционную компанию. Пока
все.
- Компанию? - изумился тот. - Но я подводник, и в таких делах полный
болван!
- По дороге будешь готовиться, книжек сейчас хватает. Дело не такое и
хитрое, подберешь себе толкового экономиста.
- Потребуются деньги...
- Вот, уже соображать начал, - одобрил Мавр. - На первый случай денег
я тебе подброшу, но не много, например, миллион долларов.
- Миллион?!..
- Для солидной компании надо бы для начала два-три. Чтобы заявить о
себе. Придется зарабатывать самому. Через год ты должен крепко стоять на
ногах.
Радобуд продал самое дорогое - катер с аквалангами и на вырученные
деньги поехал в разведку.
Вернулся он через две недели, вдохновленный и решительный - отыскал
место у себя на родине, в Ярославской области, где его приняли, как героя.
Он уже разработал схему получения первоначального капитала: заложить или
продать несколько акций коммерческим банкам, у которых есть интересы
в.Германии, а на вырученные средства открыть собственный банк.
- Это мы сделаем, когда придет время. И повяжем не коммерческие, а
Центральный банк. А сейчас как только высунешься с этими акциями, так тебя
и прихлопнут, - терпеливо объяснил Мавр. - Тут тебе не морские глубины, и
ты не в подводной лодке... Открывай компанию, счет в банке, сиди, изучай
рынок и не высовывайся, - и добавил озабоченно:
- Вероятно, мне придется ехать в Архангельск, Томилу посадили за
мошенничество, выручать надо.
Каперанг рвался в бой и, услышав такое, вытаращил глаза, от
возмущения на некоторое время дар речи потерял.
- Не понял... Тут такое!.. Вся Россия сидит... А вы... А ты...
- Если не смогу одному человеку помочь, нечего на большее
замахиваться. Надо с чего-то начинать... Езжай в Ярославль, - приказал. -
Мне срочно нужна фирма и счет в банке. Сообщишь телеграфом. И все делай
быстро!
Радобуд на сей раз отрубил все концы - продал дом и поехал обживаться
на новом месте.
В середине октября Мавр получил от Томилы письмо, вернее, короткую
записку на клочке оберточной бумаги, каким-то образом посланное на волю,
из нее и узнал, что Томиле дали пять лет лишения свободы по статье за
мошенничество.

Материал был готов еще в среду, но Ада Михайловна посоветовала
задержать его на пару дней и подсунуть шефу в пятницу после обеда. Она
работала... впрочем, нет - служила много лет в разных газетах
ответственным секретарем и отлично разбиралась в нравах главных
редакторов. Ее расчет сводился к тому, что перед выходными шеф всегда
находился в добром расположении духа и относился к статьям новеньких
литсотрудников не так строго, допустим, как в понедельник или вторник.
В ласковых и доверительных словах старой газетной волчицы Хортов
угадывал нормальное желание прежде всего самой прочитать, и уж потом
отдать материал Стрижаку, хотя с ним было строгое условие о сотрудничестве
без всяких посредников. Мало того, по договору Хортов имел право на полную
анонимность, в том числе, даже внутри редакции, и передачу авторства
самому шефу или его доверенному лицу. То есть полная творческая воля:
принес материал, сдал из рук в руки, если понравился, тут же получил
деньги - и гуляй. Правда, был и чувствительный недостаток: Хортову не
полагалась зарплата, командировочные, суточные, мобильный телефон и
оплачиваемый отпуск. Эту работу - уже третью по счету - ему нашел давний
сослуживец Кужелев: приехал однажды ночью, дал телефон и адрес редакции и
велел утром ехать на собеседование, мол, уже есть договоренность с главным
редактором, только ни в коем случае не ссылайся на меня, а скажи, что ты
от какого-то Назарова. Хортов с подачи "достоверных источников" написал
четыре материала, которые пошли с колес в номер и имели успех у читателей,
как потом говорил Стрижак.
В этой статье ничего особенного не было - житейская история без
крупных фамилий и жареных фактов, так что Хортов не стал скрываться под
псевдонимом и рукопись вручил Аде Михайловне с удовольствием: может,
одарит дельным советом...
Он полагал встретиться со Стрижаком в пятницу к вечеру, однако тот
неожиданно пригласил в четверг утром, сразу же после планерки. Хортов
приехал чуть раньше и, дожидаясь своего часа, бродил по длинному коридору
возле приемной, пока не встретил ответственную секретаршу. Пожилая
барственная дама вышла от главного, и они чуть не столкнулись, однако Ада
Михайловна словно не заметила чуть ли не двухметрового литсотрудника.
Хортов поздоровался и неуклюже, по-военному раскланялся, на что получил
ледяной, отчужденный взгляд из-под очков. И даже слегка отпрянул, думая,
что обознался.
А она пошла прочь, чеканя шаг по гулкому коридору.
Такой оборот дела больше изумил, чем насторожил. Он еще не ведал всех
тонкостей отношений в редакциях, плохо знал устройство газетной машины и
взаимодействие ее хитрых частей и механизмов, а точнее, представлял себе
этот вечный двигатель так, как было условленно в договоре - написал,
принес, получил. Он и к шефу вошел несколько сбитый с толку и изумленный,
словно его только что неожиданно и дерзко обманули.
Стрижаку было лет сорок - может, на три-четыре года всего лишь
старше, но по манере поведения он казался эдаким демократично-вальяжным,
много пожившим человеком. В армии такими быстро становились молодые
полковники, рано вкусившие высокие должности и власть. А на гражданке,
оказывается, редакторы крупных столичных газет и удачливые, скоробогатые
бизнесмены.
Ростом шеф был не высок, так что из-за бумажных завалов на столе
торчала седеющая голова, отороченная снизу ковбойским шейным платком, и
длиннопалые, подвижные руки.
- Присаживайся, Хортов, - сказал Стрижак, перелопачивая бумаги. -
Сегодня что, опять магнитная буря?.. Не слышал? Голова раскалывается...
- Возможно, - он вспомнил Аду Михайловну. - Какая-то буря чувствуется.
Шеф отыскал его материал в синем пакете и бросил перед собой, затем
проглотил какую-то таблетку и встал.
- Так писать нельзя, Андрей Хортов. Материал в таком виде нам не
годится. Решительно!.. К сожалению, это заблуждение всех начинающих.
Желание поиграть на скандальных темах, заявить о своей смелости,
выделиться, самоутвердиться... Ты меня понимаешь?
- Пока нет, - обронил он. - Вот бы поконкретнее. Я, знаете ли,
человек в прошлом военный и туповатый...
Стрижак проявил образец выдержки и педагогического терпения.
- Зайдем с другой стороны... У меня под ружьем стоит сорок пишущих. И
как ты убедился, все штыки отборные. Как ты думаешь, почему никто из них
не берется за подобную тему? Ты вообще в нашей прессе об этом много ли
читал?
- О чем об этом?
- Ну, об этом! Чтоб вот так, неприкрыто, откровенно! Фашизм
натуральный!.. Ну так что, соображаешь, о чем речь? Или не дошло?
- Догадываюсь, но с трудом, - на всякий случай признался Андрей, хотя
ничего еще не понимал.
Шеф проглотил еще одну таблетку и закрыл жалюзи на окнах.
- Странно... На собеседовании у меня сложилось совершенно иное к тебе
отношение. Неглупый малый, определенная хватка, умение видеть задачу... Но
я заметил еще по прошлому материалу, о секретной экономической
деятельности Коминтерна. Почему у тебя там работали только лица еврейской
национальности?
- Это не у меня, это у них в Коминтерне.
- А зачем заострять на этом внимание читателя?
- Но иначе будет беллетристика.
- Слушай, Хортов, ты же не этот крикун с улицы, а боевой майор в
отставке, иностранный университет закончил. Можно сказать, кадр с
европейским образованием... Откуда у тебя такие низменные чувства? Или это
убеждения?
- Шеф, а нельзя ли открытым текстом? Знаете ли, я привык к иной
манере разговора...
- Открытым? - Стрижак приблизился вплотную, и Андрей ощутил запах
человека, сильно встревоженного и болезненного. - Давай открытым. Ты что,
антисемит?
- Не понял вопроса...
- Ладно дурака-то валять! - не сдержался Стрижак и кинул ему пакет с
материалом. - Это что?.. Нет, наваял ты неплохо, продумал ходы, запятые
расставил верно. И фактура сама по себе интересная. Только не считай
остальных идиотами. Тут чистейший махровый антисемитизм!.. Короче,
переделывай, от начала и до конца, - и чтобы смягчить резкость тона, подал
пакет в руки, и вроде бы даже пошутил. - В таком виде можешь предложить
какой-нибудь черносотенной газетенке. Если есть желание. Но под
псевдонимом.

- В самом деле какая-то буря в атмосфере, - пожаловался Хортов. -
Мозги закоксовались. Никак не могу увязать этот материал с антисемитизмом.
Здесь нет ни одного еврея, шеф. Израиль упоминается лишь по случаю, в
связи с отказом...
- А кто же такой Лев Маркович Кацнельсон? Или ты думаешь, никто не
знает известного советского и партийного деятеля? Насколько мне известно,
он занимал важный пост в Коминтерне.
- Но он же старый коммуняка! Убежденный сталинец! Он с милицией
дрался на 9 Мая! И одного инвалидом сделал. По старости не посадили.
- Я имею в виду национальность.
- Шеф, но он же русский! И звали его когда-то Лев Макарович Соплин.
- Да, я читал твои изыскания... Но это все натяжки. И никаких
доказательств. Ты просто не знаешь психологии читателя... Любая еврейская
фамилия, связанная с отрицательной фактурой, вызывает раздражение и сотни
звонков.
- У меня есть ксерокопия "Известий" за тридцатый год с его
объявлением о смене фамилии...
- Сейчас девяносто пятый, Хортов!
- Что это меняет? Шестьдесят пять лет занимался надувательством, даже
национальность сменил, а дети у него...
- Ну вот почему он сменил? Как-то неубедительно прозвучало.
У Хортова вдруг возникло сомнение - а читал ли шеф материал? Или
выслушал доводы Ады Михайловны и пробежал текст по диагонали?
- С фамилией Соплин в то время нельзя было сделать карьеры, - однако
же терпеливо начал объяснять он. - Ни партийной, ни советской. Лев
Маркович сам говорил об этом...
- Да и сейчас тоже, - мимоходом согласился шеф. - А с фамилией
Кацнельсон - можно?
- Вероятно, да...
- То есть ты хочешь сказать, что в тридцатых годах с русской
фамилией...
- Я хотел лишь рассказать житейскую историю, - перебил его Хортов. -
Про то, как человек во имя карьеры сменил все - имя, национальность, образ
жизни, жену и даже внешний вид. Волосы себе красил и закручивал, пока их
не спалил и не облысел. Детей заставлял картавить и говорить с еврейским
акцентом. Полностью изменил судьбу и потом всю жизнь страдал от этого,
сидел в лагерях и томился в ссылках. Но не отрекся!.. И даже умер не своей
смертью! От инсульта, когда получил решительный отказ и не смог выехать на
жительство... якобы на свою историческую родину. Не понимаю, шеф, при чем
здесь евреи и антисемитизм! Это не я - израильские власти отказали в визе.
Это они довели его до инсульта.
Должно быть, Стрижак полностью доверился ответственному секретарю и
материал лишь просмотрел, и теперь надо было ему выходить из неловкого
положения. Хортов, несмотря на возраст, был молодым журналистом, однако
человеком опытным, со связями в кругах Министерства обороны, МВД и ФСБ,
куда мальчишек с диктофонами пускали с неохотой. Литсотрудник такого сорта
в газете ему был нужен до зарезу - можно послать хоть в горячую точку,
хоть в свиту к президенту.

Просто так отмахнуться от него шеф не мог, и
Андрей об этом прекрасно знал.
- Во-первых, слово "евреи" уже звучит оскорбительно, - заметил он
тоном школьного учителя. - Следует писать "лицо еврейской национальности".
Во-вторых, об этих лицах принято говорить, как о покойниках: или хорошо,
или ничего. Все остальное антисемитизм. Ты это запомни, Хортов. И
в-третьих... Тебе известна настоящая фамилия владельца газеты?
- Настоящая не известна, - признался Хортов.
- Поэтому иди и переделывай материал.
- Переделать невозможно, шеф. Лучше выбросить...
- Зачем же выбрасывать? Фактура на самом деле любопытная, и сам
герой... - Стрижак не нашел подходящего слова или не захотел его озвучить.
- Мой тебе совет - сделай его немцем.
- Ну почему немцем? - возмутился Андрей.
- Ах да, забыл... У тебя же какие-то тесные связи с Германией.
- Не в этом дело. Кто же поверит, что Кацнельсон - фамилия немецкая?
Родственники за такое еще и в суд подадут.
- Напишешь - поверят. И не подадут, - Стрижак вдохновился и стал
развивать мысль:
- Сообразительный русский мужик надумал заделаться европейцем, а
потом на старости лет решил со всем семейством рвануть в Германию, поближе
к цивилизации. Но тут его раскусили...
- Это беллетристика...
- Но какая, Хортов!
- Не согласен, шеф.
- Хорошо, я тебе его оплачу, - он открыл сейф. - Давай сюда материал.
- Выбросить и сам могу...
- Я не бесплатно выброшу. Тебе что, деньги не нужны? Не ты ли
говорил, живешь пока за счет спонсорской помощи жены?
Андрей никогда такого не говорил Стрижаку, хотя на самом деле это
было близко к истине: на скудную жизнь кое-как зарабатывал, а вот
автомобиль, сотовый телефон и прочие радости цивилизации финансировала
жена, в немецких марках. Разведка, как и положено, донесла ему факты с
некоторым искажением...
- Подумаю, может, что и исправлю, - увернулся от удара Хортов. -
Посижу ночь...
- Утром жду, - мгновенно вцепился шеф. - И еще подумай вот о чем.
Нужен материал с Кавказа, человеческая история на фоне нынешних событий,
на фоне бессмысленной и бесполезной войны... - он хмуровато усмехнулся. -
О лицах кавказской национальности пока можно писать что угодно и как
угодно. Подумай, потолкуй со своими информаторами, завтра доложишь.
Он привык завоевывать жизненное пространство, брать его штурмом или
долгой осадой, атаковать или контратаковать, а при таких обстоятельствах
важно было уметь держать удар. В кабинете у Стрижака он явно схлопотал по
морде, однако мысленно утерся и вышел как ни в чем не бывало. Ада
Михайловна встретилась ему на пути не случайно - поджидала возле приемной,
чтобы посмотреть, каким он выйдет от шефа. Обстановка в редакции начинала
проясняться, по крайней мере, становилось ясно, кто тут серый кардинал,
или, говоря современным языком, агент влияния.
- Мое почтение, Ада Михайловна, - старомодно раскланялся Хортов. - У
меня все в порядке, спасибо за советы. Всего вам доброго!
Он имел на это право, поскольку еще вчера ответственная секретарша
два часа угощала его настоящим молотым кофе, дамскими сигаретами и вела
себя весьма любезно. Разумеется, заодно мастерски проводила разведопрос,
выдавая его за материнское участие. И окончательно растрогалась, когда
узнала, что жена Хортова - немка, осталась в Германии и приезжает раз в
год, и что он живет один уже несколько лет и все дома делает сам.
- До свидания, Андрей Александрович, - она тоже умела держать удар. -
До встречи!
И в тот же момент скользнула в дверь главного редактора.
Вообще-то на душе было мерзко, не хотелось никого видеть, и Андрей
поехал домой, но по пути в боковом кармане заверещал подарок жены.
Сбивчивый женский голос он не узнал и никак не мог добиться, кто звонит,
пока не догадался, что это внучка Кацнельсона, Мира - юная и отчего-то уже
нервная девица. Она требовала немедленно приехать и не могла толком
объяснить, что случилось и почему такая срочность, поскольку срывалась в
слезы. С ней рядом кто-то был, и, вероятно, подсказал причину: Мира вдруг
подавила всхлипы и внятно произнесла:
- Нас ограбили!
Подмывало сказать все, что он думает по этому поводу, однако Хортов
пересилил себя, выключил телефон и поехал на Арбат. Дом Кацнельсонов
ремонтировался изнутри и снаружи, стоял в лесах, будто в клетке. За
последние десять лет почти полностью сменились хозяева квартир и теперь из
коммуналок делали роскошные апартаменты. Лев Маркович оставался из старых
жильцов чуть ли не последним; как человек заслуженный и реабилитированный,
имел отдельную четырехкомнатную квартиру и целый год жил там с внучкой. В
ожидании разрешения на исход в "землю обетованную", они продавали
старинную мебель, посуду, люстры и даже литые бронзовые дверные ручки -
короче, все, что некогда досталось по наследству от прошлых
репрессированных хозяев и что нельзя было забрать с собой. И одновременно
подыскивали покупателя на жилье.
Трудно было представить, что можно было грабить в этой пустой,
пыльной и мрачноватой квартире.
Дверь открыл сын Кацнельсона, Донат - сорокалетний ухоженный мужчина,
и если судить по нему, то природа сопротивлялась или попросту издевалась
над грехом Льва Макаровича Соплина. Хортов не видел двух старших сыновей,
которые будто бы жили в Прибалтике, но, судя по младшему Донату и его
дочке, - подобных рязанских физиономий еще было поискать. Как не старался
покойный карьерист перевоплотить и детей, ничего с генами поделать не мог,
миграционная служба Израиля оказалась на высоте и обман раскрылся.
Донат был человеком мягким, добродушным, к авантюре своего отца
относился скептически, хотя соглашался уехать из России, поскольку в
"земле обетованной" у него оказались почти все друзья и коллеги по
медицинскому институту. К отказу он отнесся вполне философски, ибо знал
тайну родителя, и теперь радовался, что не успел продать свою частную
зубопротезную клинику на Ленинском проспекте. И хорошо помог Хортову,
когда тот узнал через своего информатора о смерти карьериста и решил
сделать материал для газеты. Помог тем, что не только согласился на
публикацию секретов семейной истории и дал письменное удостоверение, но
даже и просил об этом. И вот только позавчера Донат вычитал текст статьи,
ничего обидного для себя не нашел и подписался.
Сейчас Донат никак не выглядел ограбленным, но зато в пустом зале, за
пустым кухонным столом, как возле гроба, сидели его дочь и седовласый,
проворный человек, представившийся адвокатом покойного Кацнельсона. Мира
вскочила и предложила свое место, поскольку третьей табуретки в доме не
было еще неделю назад. Она уже не плакала, но выглядела несчастной,
растерзанной и возбужденной одновременно, затоптала на полу окурок и тут
же взяла новую сигарету.
- Ну и что же случилось? - спросил у Доната Хортов. - Если вас
ограбили, почему не вижу милиции?
- Да, господин Хортов, это ограбление, - за всех ответил адвокат,
похоже, уполномоченный вести разговор. - Из дома пропали ценные бумаги,
принадлежавшие Льву Марковичу. Накануне этой... трагической смерти я
навестил его, и мы вместе пересмотрели их и поместили... вот в этот
тайник, - он указал на лоскут обоев, отодранный со стены у самого пола. -
Да, он не такой надежный, но поместили всего на несколько дней, пока я не
вернусь из командировки. Но вот я вернулся, не застал в живых Льва
Марковича, даже похоронить не смог. И бумаг в тайнике не оказалось.
- Чем же я могу помочь? - пожал плечами Андрей. - Я только
журналист...
- Вы можете! Можете помочь! - Мира мгновенно сорвалась в истерику. -
Кто же еще нам поможет?!..
- Мира, прекратите кричать! - жестко оборвал ее адвокат и, видимо,
уже не в первый раз. - Пока я говорю, вы обязаны молчать.
Донат обнял дочь и стал тетешкать, как малое дитя.
- Исчезновение ценных бумаг в корне меняет дело, господин Хортов, -
прежним спокойно-деловым тоном продолжил адвокат. - Есть все основания
полагать, что мой клиент убит.
- Я справлялся и в прокуратуре, и в ФСБ: смерть наступила от
инсульта, - не сразу сказал Андрей. - Неоспоримый факт.
- А вам известен такой факт, что в мире есть, пожалуй, больше десятка
препаратов, вызывающих инфаркты и инсульты? Причем таких, которые
распадаются на составляющие в течение часа, и не остается следов.
- Что-то слышал...
- А я видела, видела! - вновь взорвалась Мира. - Дедушка умирал на
моих глазах!
- Ничего вы не видели! - и этот выпад был пресечен. - Прекратите
истерику! Вы мне мешаете!
- Я видела, что обои оторваны! Только не знала, что там тайник!
- Да, это она видела, - согласился адвокат. - Случайно заметила,
когда "скорая" пыталась реанимировать Льва Марковича.
- Но за два часа до того специальной почтой доставили пакет из
посольства, со злополучным отказом, - заметил Хортов. - Он получил,
расписался и запер дверь. Взлома не было, есть соответствующий акт.
Адвокат помедлил, отсекая паузой одну тему от другой, сказал с
горечью:
- Точно так же и прокуратура будет оспаривать все мои доводы. Я
уверен, что смерть была насильственной, но не смогу доказать, что под
обоями у Льва Марковича лежало целое состояние в ценных бумагах. Нет,
скорее, даже не одно состояние. И все исчезло!.. Я знал об этом один. Он
был очень осторожен и не показывал своих сокровищ даже самым близким.
- На месте прокуратуры я бы сразу же вас арестовал, господин адвокат.
- Я бы тоже. На ее месте. Потому мы вас и позвали.
- Какой толк вывозить эти бумаги из России? Он же хотел взять их с
собой?
- Разумеется. И толк-то как раз в том, чтобы вывезти и реализовать за
пределами России. Не подумайте, в этом нет ничего противозаконного.
- Это что? Векселя графа Монте-Кристо? Компромат на Билла Гейца?
- Не смейтесь, молодой человек, - адвокат неожиданно улыбнулся сам. -
Это немецкие акции двадцатых годов. Некоторых предприятий и фирм... Да, вы
же служили в Германии, учились там на факультете журналистики... И,
кажется, до сих пор состоите в браке с немецкой гражданкой?
- Было дело, - увернулся от прямого ответа Хортов и про себя
изумился: информация у адвоката была на уровне. - Извините за
любопытство... Ка