Глава двенадцатая АННАНДЕЙЛ

 

Скорее чем любовь, деньги и славу, дайте мне истину. Я восседал за столом, изобильно уставленным вином и яствами, вокруг которого сновали раболепные лакеи, но искренности и правды там не было, и я уходил голодным из негостеприимного приюта. Его радушие было холодно, как лед.

Генри Дэвид Торо «Уолден, или Жизнь в лесу»

Фрагмент, подчеркнутый в одной из книг, найденных вместе с останками Криса МакКэндлесса. Наверху страницы рукой МакКэндлесса крупными печатными буквами было выведено слово «Истина».

 

 

Дети невинны и любят справедливость, тогда как большинство из нас грешны, и предпочитают милосердие.

Г.К. Честертон

 

Знойным воскресным днем 1986 года, когда Крис закончил школу, Уолт и Билли устроили для него вечеринку. День рождения Уолта был 10 июня, лишь несколькими днями ранее, и на вечеринке Крис преподнес отцу подарок: очень дорогой телескоп «Квестар».

«Помню, я сидела там, когда он вручил папе телескоп, – говорит Карина. – Крис пропустил тем вечером несколько стаканчиков, и был подшофе. Он преисполнился чувствами и с трудом сдерживал слезы, говоря папе, что хотя у них за прошедшие годы и были размолвки, он благодарен за то, что отец для него сделал. Крис сказал, как уважает отца за то, что тот начинал с нуля и работал как вол, чтобы вырастить восемь детей. Это была очень трогательная речь. Все были потрясены. А затем он уехал в свое путешествие».

 

Уолт и Билли не пытались отговорить Криса, но убедили его взять на всякий случай кредитную карту Уолта и он им обещал звонить каждые три дня. «Мы не находили себе места все время, пока его не было, но остановить Криса было невозможно», – вспоминает Уолт.

Покинув Виргинию, Крис отправился на юг, а затем на восток, через равнины Техаса, сквозь марево Нью-Мексико и Аризоны, и добрался до побережья Тихого океана. Поначалу он соблюдал договоренность и связывался с родителями каждые три дня, но к концу лета его звонки становились все реже. Он вернулся в Аннандейл лишь за два дня до начала осеннего семестра в Эмори. Когда он вошел в дом, у него была неряшливая борода, волосы отросли и спутались, и он, будучи всегда стройным, похудел еще на тринадцать с лишним килограмм.

«Как только я услышала, что он вернулся, – говорит Карина, – я прибежала в его комнату, чтобы поболтать. Крис уже спал. Он выглядел таким худым… Словно картинки распятого Иисуса. Когда мама увидела, как он похудел, она совсем потеряла голову. Готовила как сумасшедшая, пока на его кости не наросло немного мяса».

Выяснилось, что ближе к концу поездки Крис потерялся в пустыне Мохаве, и чуть не погиб от обезвоживания. Родители очень встревожились, но не могли придумать, как убедить Криса в будущем быть более осторожным. «Крис добивался успехов во всем, – рассуждает Уолт, – и это сделало его слишком самоуверенным. Когда его пытались отговорить от чего-нибудь он не спорил. Просто вежливо кивал, а затем делал все по-своему.

Поэтому сперва я не стал говорить с ним о безопасности. Мы играли в теннис, беседовали о других вещах, а затем постепенно перешли на разговор о риске. К тому времени я понял, что лобовой подход – „Ради всего святого, не корчи впредь из себя каскадера!“ – с Крисом не работал. Вместо этого, я пытался объяснить, что мы не имеем ничего против его поездок, просто хотим, чтобы он был немного более осторожным и чаще сообщал нам, где находится».

К огорчению Уолта, Крис только огрызнулся. В результате беседы он стал лишь еще меньше делиться своими планами.

«Крис, – говорит Билли, – считал, что глупо волноваться за него».

Во время своих путешествий, Крис раздобыл мачете и винтовку Спрингфилд^[43]. Когда Уолт и Билли отвезли его в Атланту, он настоял на том, чтобы взять оружие с собой. «Когда мы зашли с Крисом в комнату общежития, – смеется Уолт, – я думал, родителей его соседа хватит удар. Тот был зеленым юнцом из Коннектикута, одетым как типичный студент, а Крис вошел с жидкой бородкой, в драных джинсах, словно Иеремия Джонсон,^[44] с ножом и винтовкой. И можете себе представить? Через три месяца студентик вылетел, а Крис выбился в отличники».

К приятному удивлению родителей, Криса захватил Эмори. Он побрился, подстригся и снова стал симпатичным парнишкой, каким был в школе. Крис учился на отлично, и начал писать для студенческой газеты. Он даже с энтузиазмом говорил о грядущем юридическом образовании. «Эй, – однажды похвастался он Уолту, – думаю, мои оценки достаточно хороши, чтобы поступить на юридической факультет Гарварда».

Летом после первого года в колледже, Крис вернулся в Аннандейл и работал программистом в компании отца. «Написанная им в то лето программа была безупречна, – говорит Уолт. – Мы используем ее до сих пор, а также продали многим клиентам. Но когда я попросил Криса показать мне, как он ее сделал и объяснить принцип действия, он отказался. „Все, что тебе нужно знать, – то, что она работает, – ответил он, – а как или почему – не твое дело“. Крис вел себя в своей обычной манере, но я озверел. Он мог стать прекрасным агентом ЦРУ. Я говорю серьезно. Я знаю ребят, работающих на ЦРУ. Он говорил только то, что нам следовало знать, и ничего больше. И поступал так во всем».

Многие черты личности Криса озадачивали его родителей. Он мог быть щедрым и заботиться о слабых, но была и темная сторона – зацикленность, нетерпение, поглощенность самим собой – качества, усилившиеся за годы в пребывания колледже.

«Я видел Криса на вечеринке по случаю окончания второго курса в Эмори, – вспоминает Эрик Хатауэй, – и было ясно, что он изменился. Он выглядел холодным, погруженным в себя. Когда я сказал: „Эй, Крис! Рад тебя видеть!“, он цинично отвечал: „Да, конечно, все так говорят“. Было тяжело пробиться сквозь его скорлупу. Он говорил только об учебе. Жизнь в Эмори вращалась вокруг братств и женских клубов, которые его не интересовали. Думаю, когда все расползлись по тусовкам, он отдалился от старых друзей и стал более замкнутым».

Тем летом Крис снова вернулся в Аннандейл и устроился разносчиком пиццы в «Домино». «Его не заботило, что это не слишком круто, – говорит Карина, – он заработал кучу денег. Помнится, каждый вечер дома Крис подводил баланс на кухонном столе. Неважно, насколько он устал, ему надо было высчитать, сколько километров проехал, сколько „Домино“ заплатило за бензин, сколько этот бензин на самом деле стоил, какова чистая прибыль за вечер и как она изменилась по сравнению с прошлой неделей. Он ничего не упускал из виду, и показывал мне, как заниматься бизнесом. Его не слишком интересовали деньги, скорее своя способность их делать. Это было игрой, и доллары служили призовыми очками».

Отношения Криса с родителями, необычно любезные после окончания школы, тем летом резко ухудшились, и Уолт с Билли не могли понять причины. Согласно Билли, «Мы его стали часто бесить, и он сделался более замкнутым – нет, это неправильное слово. Крис никогда не был замкнутым. Но он не рассказывал нам, что у него на уме, и проводил больше времени в одиночестве».

Медленно тлеющий гнев Криса, как выяснилось, вспыхнул из-за открытия, сделанного им позапрошлым летом. Когда он прибыл в Калифорнию, он навестил район Эль Сегундо, где провел первые шесть лет своей жизни. Он позвонил друзьям семьи, которые все еще там жили, и из их ответов вычислил обстоятельства жизни предыдущей семьи отца и последующего развода, о которых родители умалчивали.

Разрыв Уолта с первой женой, Маршей, не был спокойным дружеским расставанием. Долгое время после того, как он влюбился в Билли и она родила Криса, Уолт продолжал тайную связь с Маршей, живя на два дома. Ложь произносилась и разоблачалась, порождая новые обманы, пытающиеся оправдать старые. Два года спустя после рождения Криса, Уолт прижил с Маршей еще одного сына – Куина МакКэндлесса. Когда двойная жизнь Уолта обнаружилась, то это открытие нанесло глубокие, болезненные раны всем.

Через некоторое время Уолт, Билли, Крис и Карина переехали на Восточное побережье. Развод с Маршей, наконец, состоялся, и Уолт с Билли смогли пожениться. Неприятности остались позади, жизнь продолжалась. Миновали два десятка лет. Накопилась мудрость. Вина, боль и ревность рассеялись вместе с тенями прошлого. Казалось, что шторм улегся. А затем в 1986 году Крис поехал в Эль Сегундо, расспросил старых знакомых и вытащил на свет все болезненные подробности.

«Крис был из тех людей, которые все долго копят в себе, – делится наблюдениями Карина. – Если его что-то беспокоило, он не говорил об этом прямо. Он это замалчивал, тая свое возмущение, позволяя отрицательным эмоциям разрастаться все больше и больше». Именно это и случилось после открытия, сделанного им в Эль Сеундо.

Дети могут быть беспощадными судьями своих родителей, не склонными к снисхождению, и это было особенно верно в случае Криса. Он даже сильнее, чем прочие подростки, видел жизнь в черно-белых цветах. Он оценивал и себя, и окружающих по невероятно жестким моральным критериям.

Интересно, что не все в глазах Криса должны были придерживаться одинаковых высоких стандартов. Один из тех, кем он невероятно восхищался в последние два года жизни, был запойным пьяницей и неисправимым бабником, постоянно бившим своих подружек. Крис прекрасно знал о его недостатках, но мирился с ними. Он также был способен прощать или игнорировать недостатки своих литературных кумиров: Джек Лондон был алкоголиком, Толстой, несмотря на свою знаменитую пропаганду целомудрия, в молодости пускался во все тяжкие, и стал отцом как минимум тринадцати детей, причем некоторые из них были зачаты в то самое время, когда строгий граф клеймил словом вредоносный секс.

Как и многие, Крис, по-видимому, судил художников и близких друзей по их делам, а не их частной жизни, но оказался совершенно неспособен с той же мягкостью отнестись к собственному отцу. Когда бы Уолт МакКэндлесс ни пытался в своей строгой манере делать отеческие замечания сыну, Карине или их сводным братьям, Крис думал о его отнюдь не безгрешном поведении много лет назад и молчаливо вешал на него ярлык ханжи. Крис всегда аккуратно подводил баланс. И со временем он накопил столько желчи праведного негодования, что она неминуемо должна была прорваться.

Два года прошло, прежде чем гнев Криса стал просачиваться на поверхность, но, наконец, это случилось. Мальчик не мог простить отцу ошибки молодости, и еще меньше был способен примириться с тем, что их попытались от него утаить. Позже он объявил Карине и другим, что обман, совершенный Уолтом и Билли, превратил все его «детство в выдумку». Но он ни тогда, ни потом не пытался обличить родителей. Вместо этого он хранил свои темные знания в тайне, и выражал свою ярость косвенно, молчанием и угрюмой замкнутостью.

В 1988 году, когда обида Криса на родителей окрепла, возросло и его недовольство царящей в мире несправедливостью. Тем летом, припоминает Билли, «Крис начал жаловаться на всех богатеньких детишек из Эмори». Все больше и больше он выбирал для изучения такие темы как расизм, мировой голод и несправедливость в распределении богатств. Но, несмотря на его презрение к желтому металлу и чрезмерному потреблению, политические взгляды Криса были далеки от либеральных.

Он обожал высмеивать Демократическую партию и восторгался Рональдом Рейганом. В Эмори он зашел так далеко, что даже стал одним из основателей Университетского Клуба республиканцев. На первый взгляд парадоксальная политическая позиция Криса, вероятно, лучше всего подытожена декларацией Торо в «Гражданском неповиновении»: «Я всем сердцем принимаю поговорку – „Лучшим правительством является то, которое менее заметно“». Точнее его взгляды определить невозможно.

В своей колонке «Штурвала Эмори» он написал множество комментариев. Он печатал свои своеобразные мнения обо всем на свете. Высмеивал Джимми Картера и Джо Байдена^[45], призывал к отставке Генерального прокурора Эдвина Миза, разносил в пух и прах святош из Христианского Права, требовал бдительности перед лицом советской угрозы, бичевал японцев за охоту на китов и призывал избрать в президенты Джесси Джексона. В типичном для него декларативном стиле, вводное предложение передовицы от 1 марта 1988 года гласит: «Третий месяц 1988 года только начался, а он уже претендует на звание самого скандального и грязного года в новейшей истории». Крис Моррис, главный редактор, отзывается о МакКэндлессе как о «напряженном».

Тающие ряды единомышленников видели, что напряженность МакКэндлесса росла с каждым месяцем. После окончания семестра весной 1989 года, Крис отправился в своем Дацуне в очередную длительную импровизированную поездку. «За все лето мы от него получили лишь две открытки, – говорит Уолт. – Первая гласила: „Еду в Гватемалу“. Прочитав ее, я подумал: „О Боже, он отправился туда воевать с повстанцами. Они его точно поставят к стенке“. Затем, ближе к концу лета, пришла другая открытка, на ней было написано лишь „Завтра выезжаю из Фербэнкса, увидимся через пару недель“. Оказалось, что он передумал, и вместо юга поехал на Аляску».

Пыльный изматывающий подъем по автомагистрали «Аляска» был первым визитом Криса на Крайний север. Это была короткая поездка – ненадолго задержавшись в районе Фербэнкса, он поспешил на юг, чтобы успеть в Атланту до начала учебы, но он был потрясен необъятностью этой земли, эфемерными цветами ледников, прозрачностью субарктического неба. Он не сомневался, что вернется сюда.

Во время последнего года учебы в Эмори Крис жил за пределами кампуса в комнате со спартанской обстановкой, используя вместо мебели матрас и ящики из-под молока. Мало кто из друзей видел его вне занятий. Профессор дал ему ключ от библиотеки, где он проводил большую часть свободного времени. Энди Горовиц, его школьный друг и товарищ по команде, наткнулся на Криса среди полок прямо перед выпускным. Хотя Горовиц и МакКэндлесс были сокурсниками, они не видели друг друга два года. Ощущая неловкость, он поговорили несколько минут, затем Крис исчез в библиотечной кабинке для индивидуальной работы.

В тот год Крис редко сам звонил родителям, и поскольку в его комнатке не было телефона, они не могли связаться с ним. Уолт и Билли все сильнее беспокоились о том, что сын от них отдаляется. В письме Билли умоляла: «Ты совсем бросил тех, кто тебя любит и о тебе заботится. Что бы там ни было, с кем бы ты ни был – думаешь, это правильно?» Крис расценил это как вмешательство в его дела, и в беседе с Кариной назвал письмо «глупым».

«Что она имеет в виду, говоря „с кем бы ты ни был“? – возмущался Крис перед сестрой. – Она должно быть совсем охренела. Знаешь, о чем я думаю? Могу поспорить, что она считает, будто я гомик. Как им вообще такое в голову пришло? Что за кучка слабоумных».

Весной 1990 года, когда Уолт, Билли и Карина посетили церемонию вручения диплома, они думали, что он счастлив. Когда он пересекал сцену, на лице его сияла улыбка от уха до уха. Вскоре после этого, он пожертвовал весь остаток на банковском счете в Оксфордский комитет помощи голодающим, сел в машину и исчез из их жизней. С тех пор он тщательно избегал всех контактов не только с родителями, но и с Кариной, которую, как все считали, он очень любил.

«Мы все беспокоились, когда от него не было вестей, – говорит Карина, – и я думаю, что беспокойство моих родителей было с примесью боли и гнева. Но меня совсем не задевало, что он не пишет мне. Я знала, что он счастлив и делает то, что считает нужным, и понимала, что для него важно чувствовать себя независимым. Он знал, что если бы написал или позвонил мне, мама и папа узнали бы где он, прилетели туда и попытались вернуть его домой».

Уолт это не отрицает. «У меня нет сомнений, – говорит он, – что если бы мы узнали где искать, я бы во мгновение ока отправился туда, установил где он, и привез бы нашего мальчика домой».

Проходили месяцы без вестей от Криса, за ними – годы. Их тоска росла. Билли никогда не покидала дома, не оставив на двери записку для сына. «Куда бы нас ни занесло, – говорит она, – едва увидев автостопщика, похожего на Криса, мы разворачивались и подъезжали к нему. Это были ужасные времена. Хуже всего было ночью, особенно когда на улице было морозно или штормило. Сразу думалось: „Где он? Тепло ли ему? Цел ли? Одинок ли он? Все ли у него хорошо?“»

Через два года после исчезновения Криса, в июле, Билли спала в своем доме в Чезапик Бич, и вдруг резко села на постели посреди ночи, разбудив Уолта. «Я совершенно точно слышала, как Крис зовет меня, – уверяет она, и слезы катятся по ее щекам. – Не знаю, как смогла это вынести. Это был не сон и не игра воображения. Я слышала его голос! Он молил: „Мамочка! Помоги мне!“ Но я не могла ему помочь, поскольку не знала, где он. Все, что он сказал – „Мамочка! Помоги мне!“»